Глава 1У. Информационалистская эпоха Мануэля Кастельса.

Если трилогия Тоффлера стала одним из первых по времени признаков структурных изменений сознания западной интеллектуальной элиты, то наиболее зрелым и монументальным результатом этого процесса следует признать трактат Мануэля Кастельса. Между ними – сотни, тысячи статей и книг, сформировавших определенный тезаурус и реализующих сам научный и публицистический дискурс информационного общества. Сегодня, безусловно, М. Кастельс - кумир продвинутой российской публики, и не только в силу его вполне очевидного антиамериканизма последнего времени, и не потому, что он женат на русской женщине Эмме Киселевой-Кастельс. И даже не только потому, что в российском истеблишменте устойчиво циркулируют легенды о его участии в работе группы западных экспертов по России в 1992 году (считается, что эта группа предложил вполне реальные вещи, которые правительством Егора Гайдара были отклонены, что и привело к провалу программы правительства).

Дело, вероятно, в другом. Проблемы информационалистского (именно в такой форме предлагает называть новое общество автор) общества Кастельс довел до высочайшего уровня обобщения и систематизации. При этом он последовательно, глубоко академично, на неимоверно обширном и разнообразном фактическом материале проследил происходящие в новом мире процессы, выступая и как социолог, и как экономист, и как практик-менеджер. Его монография посвящена «всестороннему анализу фундаментальных цивилизационных процессов, вызванных к жизни принципиально новой ролью в современном мире информационных технологий. Выводы автора основываются не только на анализе данных национальных и международных статистических учетов, вторичном анализе экономических и социальных исследований других ученых, но и на его собственных крупномасштабных изысканиях.

«М. Кастельс проводил исследования в США, Японии, Тайване, Южной Корее, Гонконге, Китае, Западной Европе (Англия, Франция), России (особенно в Академгородках Сибири и Подмосковья). В итоге он сформулировал целостную теорию, которая позволяет оценить фундаментальные последствия воздействия революции в информационных технологиях, охватывающих все области человеческой деятельности, на современный мир,»- подчеркивает научный редактор русского перевода Кастельса О.И. Шкаратан. (6)

Начиная с 1996 ежегодно по 98 вышли в свет три тома фундаментального исследования “The Information Age: Economy; Society and Culture” (Информационная эра: экономика, общество, культура). Автора уже поспешили назвать Адамом Смитом и Марксом конца ХХ века. Кастельс ныне профессор социологии на кафедре городских проблем в университете Беркли, штат Калифорния. К сожалению , в русском переводе трактат существует лишь далеко не в полном объеме.(7) Зато на русском языке существует другая книга автора, которая также представляет несомненный интерес (8).

Обыкновенно возражающий против неполных изданий своей трилогии, Кастельс сделал для России исключение. Появилось некое «Избранное» на русском языке, включающее в себя наиболее принципиальные позиции трехтомника (на это издание мы и будем ссылаться с указанием страницы в тексте).

К сожалению, при всей активной работе самого автора в России ( чтение лекций, выступление на конференциях, публикация статей и т.д.) все же осмысление серьезности и принципиальности, а, главное, понимание непосредственности и прямого «вмешательства» процессов информационалистской эпохи и законов информационного общества почти не отражается в вырабатываемых сегодня российских практических моделях политиков, бизнесменов, специалистов по связям с общественностью. Может быть, отчасти и поэтому многие из современных примеров отечественных PR –практик воспринимаются как явления неэффективные в силу своей очевидной архаичности.

Чуть ли не единственным исключением оказалась попытка И. Засурского, который в своей работе «Масс-медиа второй республики» (9) совершенно справедливо начал характеристику современной ситуации в российских СМИ именно с краткого пересказа Кастельса. Будучи профессиональным журналистом, Засурский вслед за Кастельсом рисует яркий образ становления информационного капитализма и его последствий для средств массовой информации как специфического института. Это попытка прямого соотношения теории информационалистской эпохи и российской действительности, к сожалению, не нашла широкой поддержки и не вызвала профессиональной дискуссии ни в среде журналистов, ни в среде специалистов по связям с общественностью.. Хотя в собственно академической среде, естественно, проблемам доктрины Кастельса сегодня посвящаются сотни статей и публикаций. (10)

Остановимся лишь на самых общих положениях единой концепции социолога и экономиста, имеющих самое непосредственное значение для философии связей с общественностью в современных условиях.

В основе становления информационного капитализма – новый образ общества. Нерв этой новой общности – принципиально иной способ развития – информационализм. Автор подчеркивает: «В новом, информациональном способе развития источник производительности заключается в технологии генерирования знаний, обработки информации и символической коммуникации. Разумеется, знания и информация являются критически важными элементами во всех способах развития, так как процесс производства всегда основан на некотором уровне знаний и на обработке информации. Однако, специфическим для информационального способа развития является воздействие знания на само знание как главный источник производительности» (С.39).

Два ключевых термина используются Кастельсом как парные (если не сказать – синонимичные) – «информациональный» и «глобальный». Экономика нового типа одновременно и информациональна и глобальна: «… Информациональная – так как производительность и конкурентоспособность факторов в этой экономике (будь то фирма, регион или нация) зависят в первую очередь от их способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать информацию, основанную на знаниях. Глобальная - потому что основные виды экономической деятельности, такие , как производство, потребление и циркуляции товаров и услуг, а также их составляющие (капитал, сырье, управление, информация, технология, рынки) организуются в глобальном масштабе, непосредственно либо с использованием разветвленной сети, связывающей экономических агентов. И наконец, информациональная и глобальная – потому что в новых исторических условиях достижение определенного уровня производительности и осуществление конкуренции возможно лишь внутри глобальной взаимосвязанной сети.» (С.81).

По справедливому замечанию О.И. Шкаратан, в трактате Кастельса прослеживается «новое соотношение между социальными процессами создания и обработки символов (культура общества) и способностью производить и распределять товары и услуги (производительные силы). Впервые в истории человеческая мысль прямо является производительной силой, а не просто определенным элементом производительной системы.» (11).

По Кастельсу, информациональная глобальная экономика чрезвычайно политизирована. При этом старые формы и институт политической жизни (такие как политические партии) становятся отчетливыми анахронизмами. Зависимость общества от новых способов распространения информации дает последним аномальную власть, приводит к ситуации, когда «не мы контролируем их, а они нас». Главной политической ареной теперь становятся средства массовой информации, но они политически безответственны. При этом политические партии исчезают как субъект исторических изменений, теряя свою классовую силу и обретая функции «управляющих социальными противоречиями». (12) Фундаментальными же источниками производительности и власти становятся генерирование, обработка и передача информации.

Новое общество имеет сетевую структуру, точнее сказать – сетевую логику «его базовой структуры». Это общество потому и может быть названо сетевым , что «оно создано сетями производства, власти и опыта, которые образуют пространство культуры виртуальности в глобальных потоках, пересекающих время и пространство… Не все социальные измерения и институты следуют логике сетевого общества, подобно тому как индустриальные общества в течение долгого времени включали многочисленные предындустриальные формы человеческого существования. Но все общества информационной эпохи действительно понизаны – с различной интенсивностью - повсеместной логикой сетевого общества, чья динамичная экспансия постепенно абсорбирует и подчиняет предсуществовавшие социальные формы.» (С.505).

Глобальная экономика и международный финансовый рынок привели к формированию нового миропорядка. Власть в нем принадлежит не элитам национальных государств, а безличным и нематериальным силам, электронным импульсам, в которые превратились современные деньги, большая часть которых давно уже не в золоте и не на бумаге, а на электронных счетах.

Границы и национальности претерпевают коренную ломку и сохранение их в прежнем виде становится невозможным. Неустойчивость (в том числе и всяческих границ) становится структурным принципом времени.

Современные финансовые потоки, - напоминает автор, - не знают границ и национальностей – они стали безличной нервной системой мировой экономики, реакциями которой пытаются манипулировать многочисленные игроки, но предсказать поведение которой не может никто. Финансовые операции происходят в доли секунды. Достаточно минуты для того, чтобы процветающая экономика страны того или иного региона коллапсировала в результате финансового кризиса, если деньгам вздумается уйти с рынка.

Структура новой экономики непохожа на индустриальную. Вместо иерархических корпораций и национальных государств она состоит из огромного количества экономических агентов, организованных по сетевому принципу. При этом в сеть объединены центры управления и исследовательские центры, высокотехнологичные производства и сборочные подразделения.

Одна из самых серьезных перемен происходит в информационном обществе с географией и пространством вообще. Что касается промышленной географии, то она претерпевает решительную ломку. География размещения предприятий определяется их ролью в процессе производства - высокотехнологичные предприятия тяготеют к центрам инновации (т.е. центрам глобальной экономики – глобальные мегаполисы, в которых формируется густой коктейль исследовательской деятельности, корпоративных штаб-квартир и культурной жизни), сборочные цеха – к точкам сбыта продукции. Роль центров управления и инноваций досталась нескольким новым агломерациям (например, Силиконовой долине) и традиционным мегаполисам.

Новая экономика – это, прежде всего, городская экономика, в которой были заново открыты города-государства. Производительные силы востребуются городами, когда это необходимо и где это необходимо.

Мегаполисы служат узлами глобальной экономики, концентрирующими административные, производственные и менеджерские функции на всей планете. Эти мегаполисы связаны с глобальными сетями, а внутри своей страны они исключают из глобальных сетей местные популяции. Эта глобальная включенность и локальная исключительность делает мегаполисы новой пространственной формой.

«Пространство мест» сменяется «пространством потоков». Так как общество строится вокруг потоков капитала, информации, технологий, организационного взаимодействия, изображений, звуков и символов. Пространство потоков, по Кастельсу, состоит как минимум из трех слоев. Первый – цепь электронных импульсов (микроэлектроника, телекоммуникации), которые образуют материальную основу важнейших процессов общества. Ведь технологическая инфраструктура определяет новое пространство почти также, как железные дороги индустриальной экономики. Второй уровень – это узлы и коммуникационные центры, координирующие взаимодействие элементов, интегрированных в сети. Третий слой пространства относится к пространственной организации доминирующих менеджерских элит.(13)Формируется принципиально новая международная элита. Эта международная элита, управляющая новым сетевым обществом, глубоко интегрирована в пространство финансовых и информационных потоков. Современные элиты космополитичны, тогда как люди в большинстве своем живут в закрытых географических пространствах и национальных культурах. Поэтому, чем меньше зависимость элиты от определенной культуры, чем больше ее включенность в пространство потоков информации, тем менее она подконтрольна национальным государствам и вообще каким-либо обществам.

Собственная территория международной элиты – еще одна специфическая черта новой эпохи.

Возникновение новой международной элиты и ее потребности в собственной территории, защищенной от проникновения извне, отражаются , например, в унификации международных отелей, чей дизайн, вплоть до полотенец, должен создавать чувство знакомой среды во всем мире, одновременно абстрагируя эту среду от окружающей действительности. Ложи VIP в аэропортах во всем мире, мобильное персональное подключение к коммуникационным системам в любой точке земного шара, система бизнес-сервиса – все это является частью унифицированного образа жизни новой элиты. Джоггинг, костюм или спортивная одежда, стиль унисекс, лэптоп, осетрина с зеленым салатом символизируют одну международную субкультуру, идентичность которой устанавливается не в отношении какого-либо государства, но по факту принадлежности к элите международного информационного менеджмента.

Исчезновение времени и пространства - норма для элит нового типа.

Для элиты сетевого общества пространства больше не существует, а время превратилось в безвременье культуры реальной виртуальности, в которой прошлое, настоящее и будущее соединились в единой мешанине знаков и артефактов. Новое общество, по Кастельсу, делится на тех, кто преодолел время, и тех, кто выносит жизнь по мере того, как время проходит. Иначе говоря, океан безвременья окружен берегами различных модальностей времен, от фабричного гудка в Китае до рассвета на кофейных плантациях в Южной Америке.

Но искажение пространства и времени, столь очевидное для новых элит, затрагивает и тех, кто к этим элитам не относится и, следовательно, как раз существует в потоке времен другой модальности. Оно носит всеобщий характер и дело только в степени искажения параметров. Происходит и трансформация времени в его традиционном понимании. Исчезает, например, биологическая и социальная ритмичность. Это связано, прежде всего, с возрастающей способностью человечества контролировать воспроизводство и среднюю продолжительность жизни. Но и рабочее время трансформируется. Происходит его сжатие и искривление (14): от работника требуется самому управлять своим временем в гибком режиме. При этом технология сокращает совокупное рабочее время значительной части населения. Все это приводит постепенно к тому, что рабочее время перестает играть доминирующую роль в жизненном цикле человека. Но то же сжатие времени, благодаря технологиям, приводит к моментальному распространению информации по всему земному шару, обеспечивая темпоральную мгновенность любому событию – от природного катаклизма до войны. В свою очередь, это резко отражается на изменении природы СМИ. Смешение времен в СМИ, происходящее внутри одного и того же канала связи по выбору зрителя, создает коллаж. В нем временная развертка превращается в плоский синхронный горизонт. Поэтому вневременность мультимедийного гипертекста становится определяющей чертой культуры.

Принципиально новые требования к работнику породили и новый тип конкуренции на рынке труда, определяемый зачастую без участия национальных правительств. Транснациональные корпорации породили новую интернациональную соревновательность, которая подрывает одно из важнейших достижений позднего индустриального общества – государство всеобщего благосостояния. (Вспомним известное изречение: «американский университет – это когда русский профессор читает лекции китайским студентам», недавно один из авторитетных отечественных ученых с грустью заметил, что и эта модель уже в прошлом, сегодня американский университет – это когда индийский профессор читает лекции китайским студентам). Вторая неизменная составляющая очень важна. Поскольку, согласно Кастельсу, фактически вся рабочая сила делится на тех, кто способен к обучению, и на тех, кто может выполнять только определенные операции. Способность к обучению становится качественным показателем и базовым конкурентным преимуществом работника.

Однако, новые правила игры ставят под вопрос устойчивость и саму судьбу среднего класса как опоры и столпа индустриального общества. А ведь именно с надеждами на его скорое формирование связаны прогнозы многих национальных правительств стран с переходной экономикой.

Основной угрозой для стабильности среднего класса становится новый принцип отбора работников - индивидуализация найма рабочей силы.

По мере того, как происходит индивидуализация условий найма рабочей силы и автоматизация производств, незаменимые высококвалифицированные специалисты ( а таких не больше трети) сохраняют или улучшают условия контрактов, тогда как «синие» воротнички и частично «белые» ( не говоря уж о разнорабочих) оказываются в невыигрышном положении на рынке труда, на которых их больше не может защитить рабочая солидарность – ее больше не существует.

Глобализация и информационализм не могут не создать кризисных условий и для институтов традиционной государственности.

Конкуренция на рынке капиталов и валют, а также разница между глобальным характером деятельности транснациональных корпораций и локальным налогообложением лишает национальные государства простора для маневра. С другой стороны, национальные государства испытывают давление изнутри – с уровня региональной власти, которой избиратель начинает доверять больше, а национальное правительство вынуждено передать часть суверенитета. Бороться с этой тенденцией можно, как показал опыт последних лет России, лишь очень недолгое время и очень затратными методами.

Однако, это не означает, что национальное правительство вовсе лишено влияния, или в мире доминирует какая-то одна экономическая модель. Напротив, у глобальной экономики есть много моделей, определяющихся культурной спецификой стран. В Сингапуре важнейшие экономические агенты – мультинациональные корпорации, в Южное Корее – олигополистические компании, в Гонконге – малый бизнес, в Италии – семейный капитал и так далее.

Одна из ключевых глав книги называется «Культура реальной виртуальности: интеграция электронных средств коммуникации, конец массовой аудитории и возникновение интерактивных сетей» (С.314-354).

Кастельс считает, что в области коммуникации галактика Гутенберга уступила место галактике Маклюэна. «От «галактики» Гутенберга к «галактике Маклюэна»: - таков основной путь современных медиа , порождающий типологически иную культуру средств массовой информации.(С.316) Коммуникационная система , создающая реальную виртуальность, - подчеркивает М. Кастельс,- это особая система: « Это- система, в которой сама реальность (т.е. материальное/символическое существование людей) полностью схвачена, полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, мир, в котором внешние отображения находятся не просто на экране, через который передается опыт, но сами становятся опытом. Все сообщения всех видов заключены в средстве, ибо средство стало настолько всеобъемлющим, настолько разнообразным, настолько послушным, что абсорбирует в одном и том же мультимедиатексте целостность человеческого опыта, как в той уникальной точке вселенной, что Хорхе Луис Борхес назвал «Алеф».» (С. 351-352).

В качестве примера автор приводит историю периода президентской кампании 1992 года, когда тогдашний вице-президент Дэн Квэйл решил выступить защитником традиционных семейных ценностей и публично осудил героиню популярной «мыльной оперы» Мерфи Браун, которая, согласно сценарию, решила завести внебрачного ребенка. Мерфи Браун отплатила ему сразу же, появившись в следующем эпизоде смотрящей речь вице-президента и резко осуждающей его нетерпимость и устаревшие взгляды на мораль, а также отказываясь признавать его право на вмешательство в собственную жизнь. В результате дуэли виртуального и реального персонажей, реальный проиграл: рейтинг сериала резко вырос, а рейтинг политика упал, что в итоге снизило и рейтинг проигравшего на выборах Буша.

После событий в Косово практически каждый журналист-международник и эксперт обратили внимание на странные, буквально «цитатные» сближения виртуального мира сфабрикованной на телеэкране войны в фильме «Хвост виляет собакой» (в российском прокате – «Плутовство») и реальной предысторией и историей войны на Балканах. Затем такие перекрещивания мира виртуального и реального просто перестали быть новостью, и поэтому никого особенно не поразило привлечение к разработкам планов военной кампании в Ираке Голливуда….

Поэтому невозможно не согласиться с Кастельсом: сегодня возникла культура нового типа - культура реальной виртуальности. В ней в едином цифровом пространстве оказались заключены все формы культурного наследия, наше настоящее и наше будущее. «Реальной» эту виртуальность делает то, что синкретичный язык электронных коммуникаций, по Кастельсу, является языком нашего подсознания, оперирует «аллегориями наших снов». А потому наши впечатления от медиа становятся нашим опытом, и население всего земного шара проводит время в созерцании быта техасских миллионеров, одинаково знакомых людям во всем мире: во Франции, Зимбабве или России.

В галактике Маклюэна массовые коммуникации, в особенности телевидение, стали новой ареной политических сражений. (И вновь блестящее подтверждение – многочисленные примеры последнего времени, прежде всего, т.н. кризис СМИ при подсчете голосов на выборе президента США 2000 года, введение цензуры на изображение боевых действий в Ираке среди американских СМИ…).

Кризис партий стал и кризисом демократий. В условиях, когда судьба основных государственных постов по-прежнему решается на выборах, успех тех или иных сил, по Кастельсу, зависит от того, насколько эффективно им удастся организовать шоу в средствах массовой информации и насколько яркая персона станет центром медиа-кампании. В современной политике никто уже не разбирается в том, что конкретно предлагает партия или движение: гораздо важнее успех на поприще имиджмейкерства и компроматов, - полагает Кастельс. Это, пожалуй, наиболее спорное положение автора, с которым полемизирует большое число приверженцев традиционной партийной демократии. Тем более, оно звучит вызывающе в условиях России только пытающейся строить устойчивую партийную систему.

Новые электронные коммуникации оказываются чрезвычайно удобным и эффективным средством и для религиозной пропаганды. Но, как отмечает сам Кастельс, вынужденное соседство проповедников с порнографией и конкурентами символизирует по сути окончательную секуляризацию общества и виртуализацию религии.

Итак, СМИ становятся основными игроками на поле политики. Но, как это ни парадоксально - совершенно безответственные и несвободные игроки.

Даже если сознание людей во многом определяется СМК, это не означает, что сами средства массовой коммуникации обладают реальной властью: фактически они только служат распространению существующих культурных кодов по готовым формулам, хорошо известным медиа-технологам. Власть в информационном обществе принадлежит тем, кто способен создавать новые культурные коды, которые общество использует для определения реальности, выработки и принятия решения. Эта виртуальная власть реальна, потому что по мере ее конденсации она может трансформироваться в способность отдельных индивидуумов или малочисленных групп навязывать свою волю обществу вне зависимости от консенсуса.

Новая эпоха принесла и новые типы неравенства. Причем неравенство это парадоксальным образом не противоречит сетевому принципу организации новой общности.

Нужно подчеркнуть, что Кастельс говорит не просто о новом времени и пространстве. А о новом социальном времени и социальном пространстве. Новая экономика принесла с собой и новую организацию социального пространства и времени. Поскольку, по Кастельсу, пространство сетевого общества не географично, а определяется уровнем интеграции в глобальные или локальные сети и местом в производственной цепочке, отсюда следует закономерный вывод. Огромные территории, «отсоединенные» от глобальной экономики, теряют для нее какую-либо значимость. Из «черных дыр» информационной экономики – Северной Африки, американских городских гетто, судя по статистике, приводимой автором, невозможно вырваться, невозможно даже сбежать. Единственной возможной формой интеграции оказывается участие в глобальной криминальной экономике. Ее структура также стала сетевой, и под ее влиянием находится сегодня не одно национальное государство.

Роль традиционных институтов индустриального общества естественным образом также претерпевает существенные изменения.

Иногда над этими традиционными институтами нависает угроза полного разрушения. Так, например, участие женщин в новой экономике, феминистское и либертарианское движения, легализация разводов и абортов – все в сумме приводит к тому, что в развитых обществах традиционная семья (первый и единственный брак, муж работает, женщина занимается детьми) становится, скорее, не правилом, а исключением.

В новом обществе у человека, не интегрированного в пространство глобальных потоков, фактически нет возможности реализовать рациональный жизненный проект. То, что для одних становится свободой, на других ложится непереносимым бременем хаоса, абсолютной неопределенности. Стабильность оказывается фикцией и разбивается за считанные часы неожиданными финансовыми кризисами, вызванными событиями на другом конце земли.

Но что же тогда движет этот «дивный новый мир», каков его основной конфликт?

Основной конфликт этого мира – это формирование человеком и сообществами своей идентичности перед лицом нового миропорядка. Человек не является пассивным животным, заложником той или иной системы общественного устройства. На новые условия люди и общины реагируют через поиск новой идентичности. Вторая часть книги Кастельса так и называется «Власть самосознания» – “The Power of Identity”.

Проекты идентичности могут быть не просто различны, а прямо разнонаправлены; они могут разрабатываться и осуществляться как для защиты существующего положения вещей, так и для противостояния грядущим изменениям. К последним очевидно следует отнести один из самых масштабных современных проектов под названием «антиглобализм». Важно подчеркнуть, что дело не в успешности проекта, а в самом факте его существования. Принадлежность к нему (тому или иному) только и может дать человеку идентичность. Но то же самое относится и к таким институтам, как национальные правительства.

В предисловии к русскому изданию, названному «Время переходов» М. Кастельс пишет:

«В конце этого тысячелетия Россия осуществляет несколько фундаментальных переходов. От авторитарного, коммунистического государства к государству демократическому. От командной экономики к рыночной, хотя с непредвиденной добавкой экономики бартерной. От экономической автаркии к частичному включению в глобальную экономику. От федеративного государства, основанного на «демократическом централизме», к децентрализованному федерализму с возрастающей автономией регионов. От идеологического контроля идей и коммуникаций к сочетанию свободы слова и информационных олигополий. От мировой сверхдержавы к ослабленной, но гордой нации, которая должна восстанавливать свою силу внутри себя. И от Индустриальной эпохи к Информационному веку. Этот последний переход есть фактически переход решающий, переход, в который вовлечены все страны. Проблема состоит в том, что ни одно государство не может выбирать свой темп и свою последовательность этих процессов перехода. Россия не может сначала закончить свой политический и экономический переход, а затем приступить к переходу в Информационный век. Она должна осуществлять их в одно и то же время, или другие мировые силы сделают это за Россию, не советуясь с русским народом.» (С.21).

М. Кастельс резко отметает роль пророка и предсказателя: «Я не знаю, куда идет мир. Я не могу сказать вам, что делать, у меня нет никаких предписаний. Но я могу сказать, что происходит, и дать вам информацию, подкрепляющую мой анализ, так что вы сможете оценить его точность. А тогда вам самим придется выносить свой вердикт и решать, что делать с вашей страной, вашей жизнью и нашим миром.»(С.22). (15).

 

 

Естественно, работами Тоффлера, Кастельса, Маклюэна, Дебора, Хабермаса далеко не исчерпывается арсенал концепций тех ученых, кто под разными углами зрения пытается всматриваться в надвигающуюся новую реальность и описать ее контуры. Но , так или иначе, как бы не характеризовалось каждым из них новое мироустройство, общим является признание небывалого роста роли коммуникаций, создания весьма специфических коммуникаций, волны информации, а следовательно потенциальный рост востребованности специалистов по работе с информацией, специалистов в области коммуникационных процессов.

Во всех этих работах есть и еще одна общая черта – четкое понимание символической природы информационно-коммуникационных процессов. Отношения к ней может быть самое разное – от протеста до принятия и приветствия – но ее присутствие очевидно и четкое понимание ее природы становится необходимым условием полноправного участия в бесконечном процессе знаково-символического обмена информационалистской эпохи.

Литература:

1. Дебор Ги. Общество спектакля //www.arctogaia.com.

2. Подробнее см.: Землянова Л.М. Зарубежная коммуникативистика в преддверии информационного общества. Толковый словарь терминов и концепций. М.: МГУ, 1999. С.114-115.

3. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб, «Наука», 2000; Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПБ: Наука, 2001.

4. Землянова Л.М. Указ. Соч. С.69.

5. Тоффлер Э. Третья волна. Москва, АСТ, 1999. Далее цитаты и ссылки на это издание с указанием страницы в тексте.

6. Шкаратан И.О. Мануэль Кастельс – мыслитель и исследователь. Предисловие научного редактора русского издания. М., ГУ-ВШЭ, 2000.С.12.

7. Кастельс М. Информационная эпоха. М., ВШЭ-ГУ, 2000.

8. Кастельс М.., Химанен П. Информационное общество и государство благосостояния: Финская модель. И.: Логос, 2002.

9. Засурский И. Масс-медиа второй республики. М.,МГУ, 1999.

10. Сошлемся только в качестве примера на интереснейшую подборку материалов, посвященных этой проблеме, в издающемся Высшей школой экономики журнале «Мир России». Социология, экология. Том ХП, 1- 2003 Здесь размещены следующие материалы: обзор, подготовленный А.Г. Глинчиковой «Россия в информационном обществе», статья О.Н. Вершинской и Т.В. Ершова «Информационное общество в России как проблема социально-политического выбора и общественной инициативы»; статья А.Г. Глинчиковой «Кризис индустриальной распределительной модели и перспективы развития информационного общества в России».

11. Шкаратан И.О. Указ. Соч. С.17..

12. Хисамова Зарина. Сеть и хаос //Эксперт, №18 (19 мая 2003).С.77-78.

13. Там же.

14. Этот момент оказался наиболее важным в выстраивании современного отношения к человеку-оператору. Данной теме посвящена интереснейшая монография В.А. Бодрова «Информационный стресс: Учебное пособие для вузов».-И.:ПЕР СЭ, 2000. Книга построена на материалах экспериментально-теоретического изучения информационного стресса человека-оператора, как одного из видов профессионального стресса психологической природы. Не меньший интерес для специалиста по связям с общественностью представляет другое издание. Книга норвежского исследователя Т.Х. Эриксена «Тирания момента. Время в эпоху информации» . М.: «Весь мир», 2003. Автор отмечает в предисловии: «За последние 20 лет появилось много времясберегающих технологий: от продвинутых органайзеров до электронной и голосовой почты, мобильных телефонов и программ обработки текста, но вряд ли у большинства из нас когда-либо было меньше свободного времени, чем сейчас. Похоже, что мы скоро станем рабами технологий, которые должны были сделать нас свободнее. Информационная революция привела к тому, что очень многие, включая читателя этих строк, получили доступ к информации в таком объеме, что им позавидовали бы страждущие знаний прошлые поколения. Вместе с тем широкое распространение знаний не привело к лучшей информированности населения, а напротив, еще сильнее запутало его.

Налицо все признаки того, что в эпоху информации практически невозможно того, что в эпоху информации практически невозможно додумать до конца ни одной мысли. Глубокие размышления постоянно прерываются новыми фрагментарными сведениями, в результате которых мысль дробится, прерывается и вытесняется все, что осталось в наследство от прошлого, что может показаться слишком объемным или тяжеловесным» (С.5)

Работа профессора социальной антропологии Университета Осло и главного редактора норвежского журнала по общественным наукам «Самтиден» может стать вполне реальным пособием как раз для специалиста по связям с общественностью, поскольку рассматриваемые проблемы представлены под углом социальной коммуникации.

 

15. С другой точки зрения к неизбежности проблемы цивилизационного выбора России в стремительно меняющемся мире подходит, например, академик Н.Н.Моисеев в книге «Судьба цивилизации. Путь разума», вышедшей в 2000 в серии «Язык. Семиотика. Культура», издаваемой издательством «Языки русской культуры». Интересно, что с иных, нежели Кастельс позиций, используя совершенно иные методы наблюдения, Н.Н. Моисеев, тем не менее, обращается к осмыслению тех же «болевых точек» и «зон улучшения», которые избирает для анализа автор «Информационной эпохи».

 

 

ЧАСТЬ Ш.








Дата добавления: 2016-12-26; просмотров: 2009;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.03 сек.