Влияние на длительный стресс дополнительных кратких стрессоров 16 страница

В этих отчетах обращает внимание неопределенность, не-вербализуемость чувства дискомфорта (см. 3.2.5), отсутствие причинной его связи с какими-либо осознаваемыми факторами, широкий диапазон изменения интенсивности этого чувства от еле заметного ощущения легкого «неопределенного» (неопреде­ляемого словами) дискомфорта до субъективно непереносимого чувства «смертельной тоски».

В ходе многосуточных исследований дистресса на наземном динамическом имитаторе межпланетного корабля (на стенде «Орбита») мы усугубляли дистрессовый дискомфорт, усиливая действия гравиинерционных стрессоров до такого уровня, что у испытуемых возникали даже побуждения к суициду (перемежав­щееся с агрессивностью к персоналу, ведущему эксперимент). Такой «запредельный» эксперимент проводился лишь однажды. Испытуемыми в нем были (по собственной инициативе) от­ветственные исполнители экспериментов на стенде «Орбита»: Л.А. Китаев-Смык и P.P. Галле. В ходе этого «критического» экс­перимента был строжайший контроль за обшим и психическим состоянием и за действиями обоих испытуемых. После окончания эксперимента их состояние нормализовалось. Однако подробного словесного описания своих переживаний в ходе этого исследова­ния и долгое время после него испытуемые дать не смогли. Поме­шала алекситимия. Их высказывания ограничивались репликами: «Лучше умереть, чем так...», «Больше на такое... не соглашусь». В чувственной памяти испытуемых нестерпимо мучительный дискомфорт оставался запечатленным недолго — у одного две, у другого — три недели.

Результаты этого «запредельного» дистресса подтверждают, что ощущения и переживания во время него можно рассматривать как «ужас смерти» («ужас хуже смерти!»).

Ощущение, переживание неопределенного дискомфорта при дистрессе — это отражение в сознании субъекта опасного (возможно смертельного) неблагополучия внутри его тела (в его организме). Даже в легко переносимой форме они могут быть предвестниками неблагоприятных процессов, начавшихся в организме субъекта. Выраженный дистрессовый дискомфорт — поток сигналов сознанию об опасности болезненных процессов, происходящих в субъекте. Итак, переживания дискомфорта при дистрессе можно причислить к категории «ужаса смерти», т. е. он видит в нем многоступенчато опосредованное и трансформирован­ное ощущение начала ужасной деструкции своего организма.

4.2.6. Дистресс как механизм популяционной селекции

Мной было предложено гипотетическое истолкование процес­сов, лежащих в основе возникновения гибельных для организма локальных проявлений стрессовых вегетативных реакций, которые могут выполнять и адаптивно-защитную роль в своем то­тальном проявлении [Китаев-Смык Л.А., 1978 а, 1983]. Согласно этой гипотезе человек, постоянно действующий, но систематически лишенный переживаний успешности своих действий, лишенный чувства «торжества победы» даже при осознании формального своего успеха, накапливает, аккумулирует, не осознавая того, своего рода внутриорганизменную информацию о собственной, якобы неуспешности. Это происходит в тех случаях, когда деятель­ность человека, направленная на преодоление трудностей, вызывая при этом субъективно неприятное эмоциональное напряжение, не завершается эмоционально-поведенческой экстатической активно­стью, обусловленной успешным преодолением этих трудностей. В этих случаях человек оказывался лишенным радостных пере­живаний «триумфа победы» над трудностями (или опасностями).

Такое «лишение» может быть не только при реальной, фор­мальной неуспешности совершаемых действий. Человек может оказаться лишенным указанных позитивных переживаний, когда сразу вслед за одним успешно выполненным заданием (или даже еще до окончания его успешного выполнения) он получает новое задание, требующее новых, далеко не приятных усилий при его выполнении, и т. д. При этом субъект действия оказывается ли­шенным времени и условий для переживаний каждого очередного «торжества победы».

«Внутриорганизменное» накопление (кумуляция) информации об отсутствии экстатических переживаний конечного успеха каждого завершенного задания (информация «первого порядка») порождает на биологических уровнях организма накопление ин­формации о неуспешности данного индивида и, таким образом, о его якобы бесполезности как особи для группы, стаи, популяции. В таком случае начинают свое действие атавистические про­цессы, порождающие внутриорганизменную информацию о том, что данная особь обременяет популяцию, мешает ее успешному существованию (информация «второго порядка»). Именно за счет накопления в организме такой информации о бесполезности особи для популяции животных, вероятно, «включаются» механизмы самоуничтожения неуспешной особи. Возникают различные гу­бительные для нее (направленные на освобождение стаи от нее) неблагоприятные локальные вегетативные проявления стресса: инфаркты внутренних органов, язвенная болезнь желудочно-кишечного тракта и т. п. [ДильманВ.М., 1972: Китаев-Смык Л.А., 1983].

Следует помнить, что указанная «информация» о неуспеш­ности особи и, следовательно, ее бесполезности для популяции адекватна только в животном мире. Тогда как у человека такая «информация» может быть и при деловой успешности индивидуу­ма, т. е. при высокой степени его полезности для благополучия и жизнеспособности общества (Китаев-Смык Л.А., 1978 и др.].

Именно в ситуации систематического, длительного стрес­сового воздействия, лишающего индивида чувства «торжества победы» над стрессором, возникают не только клинические пред­вестники «болезней стресса», но и ощущение неопределенного дискомфорта, чувство тоски. Надо полагать, это чувство есть форма своеобразного осознания «внутриорганизменной» инфор­мации о критическом неблагополучии собственного состояния, неблагополучии, ведущем к болезням стресса, чреватым гибелью индивида.

Можно ли приравнять это чувство дискомфорта к чувству «страха смерти»? В полном смысле — нет. Но, понимая под этим приравниванием информацию «к себе», о возможно смертельной опасности «для себя»,— да. Ощущение дискомфорта, возни­кающее при длительном дистрессе, устраняется при ликвидации вызывавшего его стресс-фактора. И это, как правило, влечет за собой возникновение у субъекта комфортного ощущения, т. е. эмоционально-положительной окраски всего происходящего. Дискомфорт, как некоторого рода чувство «страха смерти», сме­няется ощущением «радости жизни». Следует сказать, что часто для этого недостаточно исчезновения внешнего стресс-фактора; необходима внутренняя «реабилитация», т. е. восстановление физиологического и психологического гомеостаза. Оно протека­ет от состояния дистрессового дискомфорта через эустрессовое комфортное состояние (через гиперкомпенсацию) к некоему условному «среднему» состоянию нормы. Указанная «реаби­литация» требует, в частности, концептуализации в сознании субъекта «торжества победы» над носителем стресс-фактора. Как индивидуальную особенность, можно рассматривать то, что у ряда людей (склонных к активному реагированию при стрессе) указанное чувство «торжества победы» в полной мере возникает лишь опосредованно переживанием чувства «радости преодо­ления трудностей».

Нельзя забывать, что «торжество победы» над стрессором (над опасностью, над изнурительной трудностью и др.), протекающее с интенсивным эустрессом (т. е. с гиперкомпенсацией предше­ствующего дискомфорта), требует энергетических затрат. Но если сила, энергия организма (его психики и сомы) растрачены во время преодоления стрессора, то человек может вместо радости победы испытать чувство душевной опустошенности и телесной слабости. В отдельных случаях эти ощущения бывают нестерпимо мучительны. Вместо радости победы — ощущение пустоты и не­нужности всего происходящего может стать столь сильным, что даже вызывает у Победителя суицидальные тенденции. Чтобы такое не случалось, существует традиция массовых торжеств с чествованием Победителя. Радость окружающих людей, их дружеское внимание помогают ему миновать «опасности» по-слепобедной опустошенности.

Некоторые люди для нормализации своего гомеостаза, т. е. для устранения дистресса, нуждаются в регулярном пережива­нии чувства «радости преодоления опасности». Не случайно в последние десятилетия во всех индустриально развитых стра­нах, население которых страдает от «стресса жизни», широкую популярность приобрели горнолыжный, парашютный и другие виды спорта, связанные с переживанием опасности (см. 4.7.4). «Стресс жизни» из-за ее монотонии, безрадостной обыденности, из-за несвершенности ожидания и надежд иногда может создавать психологическое основание для склонности к экстремизму.

Описанные выше четыре вида «ужаса смерти» лежат в основе различного типа фобий, тревожностей, встречающихся при стрес­се, девиантного поведения и при формировании психопатологии (см. 4.1.4).

4.2.7. Четыре «основные формы страха» по Фрицу Риману

Используя другие психологические подходы, можно видеть иные формы страха. Фриц Риман исходит из того, что «основные формы страха взаимосвязаны с нашим самочувствием в этом мире и с нашей напряженной распределенностью между двумя боль­шими антиномиями, которые мы переживаем в их неразрывной противоположности и повторяемости» [Риман Ф., 1998, с. 17]. Эти антиномии, как пишет Риман, во-первых, противоречие между стремлениями каждого человека и к самостоятельности, и, напро­тив, к приобщению к другим сообществам: семье, социуму, нации. Во-вторых — это противостояние стремлений к постоянству и устойчивости и вместе с тем к изменениям и переменам.

Исходя из этого, Ф. Риман обсуждает следующие 4 формы страха.

«1. Страх перед самоотвержением, переживаемым как утрата "Я" и зависимость.

2. Страх перед самостановлением (стагнацией "Я"), переживае­мым как беззащитность и изоляция.

3. Страх перед изменением, переживаемым как изменчивость и неуверенность.

4. Страх перед необходимостью, переживаемым как окончатель­ность и несвобода» [там же, с. 24].

Наиболее интересно в концепции Ф. Римана то, что он на­деляет каждый из четырех базовых типов личности (описанных классической патопсихологией и психиатрией) одной из четырех форм страха. Однако, может быть, любой читатель его книги «Основные формы страха» вспомнит, что в разное время пере­живал страх то одного, то другого, а может быть, третьего или четвертого типа.

Ниже процитирую фрагменты этой книги, чтобы привлечь к ней внимание; чтение ее создает полезный психотерапевтический эффект и избавление от страхов и беспокойств.

1. У человека с шизоидной личностью «стремления направлены прежде всего на сохранение независимости и самоудовлетворения (автаркию, autark). Быть независимым, не нуждаться ни в чьей помощи, не быть никому обязанным имеет для него решающее значение. Поэтому он дистанцируется от других людей, не позволяет приближаться к себе, стремится к ограничению.

Нарушение этой дистанции расценивается как опасность для его независимости и целостности его личности и вследствие этого, пресекается. Так развивается типичный для шизоидной личности страх перед близостью в межчеловеческих связях» [там же, с. 33].

2. У депрессивных личностей преобладает стремление к до­верительным близким контактам, страстное желание любить и быть любимым, соотнесение своей сущности и своего по­ведения с мерками и масштабами человеческого сообщества. В их любви превалирует желание сделать любимого человека счастливым [там же, с. 95]. «Что сделать, чтобы избежать му­чительного разрыва и уйти от страха утраты? Единственный способ состоит в развитии такой степени самостоятельности и независимости, чтобы полностью освободиться от партнера. Но именно это очень тяжело для депрессивных личностей, у которых ослабление тесного контакта с другими тот час же освобождает страх утраты... в различных его внешних про­явлениях — страх перед изолирующим дистанцированием, беззащитностью и одиночеством, страх быть покинутым» [там же, с. 96-97].

3. Как третий тип, Фриц Риман рассматривает личности с на-вязчивостями. Общим следствием такой склонности явля­ется стремление все оставить по-прежнему... Когда что-либо изменяется, они расстраиваются, становятся беспокойными, испытывают страх, пытаются отделываться от изменений, уменьшить или ограничить их, а если они происходят — по­мешать им или преодолеть их [там же, с. 166-167]. Страх таких личностей может быть, как пишет Риман, скрытым, латентным: «Некоторые люди с навязчивыми расстройствами, имея полные шкафы одежды, носят исключительно старые веши, создавая тем самым "резервы", у них "сердце болит", если они вынуждены надевать новое, и они носят старомодную, проеденную молью одежду», и при этом «все, что движется к окончанию, напоминает им о преходящем и в конечном счете о смерти» [там же, с. 168]. 4. Четвертый тип, как пишет Ф. Риман, «истерические лич­ности. Они явно стремятся к переменам и свободе, жаждут всего нового и рискованного, перед ними открыты шансы и возможности будущего. Они боятся всяких ограничений, традиций, закономерностей и порядка... Латинская поговорка "carpediem" ... — "пользуйся случаем", быть может, больше всего для них подходит. Прошлое прошло, и не интересует их более; будущее есть поле для возможного, однако они, по существу, ничего не планируют, т. к. это было бы связано с традициями и установками [там же, с. 241]. Пунктуальность, планирование своего времени и его распределение для них тягостны и непереносимы; они нередко расценивают эти ка­чества у других людей как мелочность... Лица с истерическим развитием не хотят отказываться от своих установок, стре­мятся как можно дольше считаться детьми, которые не имеют никаких обязанностей, стремятся удержать молодость и не нести ответственности за те изменения, которые они вносят в окружающий мир или во взаимоотношения с другими [там же, с. 249].

Собственно говоря, страх этих людей перед необходимостью и окончательностью неосознан. Он заменяется часто встречаю­щимся у них страхом открытых улиц и площадей (агорафобия), а так же страхом замкнутых пространств (клаустрофобия). Так же часто встречается страх перед животными. Эти страхи являются переносом основного страха на второстепенное и безобидное, прежде всего из соображений избегания и предотвращения [там же, с. 250-251].

На основании многолетней психоаналитической практики Фриц Риман отмечает, что у истерических личностей «проеци­рование на других собственного чувства вины в форме упре­ков может достичь такой степени, что они начинают верить в виновность другого человека... Все это вызывает подспудное чувство неуверенности и неопределенный страх, что в неко­торых случаях выражается в поисках роли, защищающей от последствий своих действий и реальности. Часто это "бегство в болезнь"» [там же, с. 253].

Как психоаналитик, Риман находит целесообразным для избавлений от всех отмеченных им форм страха в лечебном по­гружении в воспоминания о детстве и в переработке залежей памяти о нем.

В завершение этого раздела вспомним о разнообразии ощуще­ний и переживаний страхов, тревог и опасений. Есть множество подходов к пониманию их сущности и поисков избавления от этих чаще неприятных чувств. Но надо помнить об оберегающем назначении ужасов и тревог [Мэй Р , 2001]

4.2.8. Ужас перед своим безумием

Не только телесные, но и психические болезни стресса могут опосредованно генерировать «ужас смерти». Это ужас перед опас­ностью «смерти разума», т. е. своего безумия. Он не осознается таковым, не понятны субъекту его причины, но он терзает душу до такой степени, что жизнь с ним становится невыносимой. «Ужас смерти разума» не редко бывает у людей творческих при интеллек­туальном изнурении из-за умственного, душевного переутомления (не надо путать его с физическим и нервным переутомлением) и вследствие иссякшего таланта. Приступы «ужаса перед своим безумием» возможны при психических болезнях стресса: невро­зах, посттравматических стрессовых расстройствах.

Случаются различные припадки такого «ужаса». Чаще всего в ночи или в предрассветное время человека (даже абсолютно бесстрашного днем) охватывает отчаянное ощущение опас­ности как страшного горя, чувство безотчетное, неустранимое, неконтролируемое волею и сознанием. Вот пример из повести А.И. Куприна «Гранатовый браслет». Старый вояка генерал Ано­сов рассказывает: «Но испугался я один раз чуть не до смерти... Это было на Шипке, зимой, уже после того, как меня контузило в голову. Жили мы в землянке, вчетвером. Вот тут-то со мной слу­чилось страшное приключение. Однажды поутру, когда я встал с постели, представилось мне, что я не Яков, а Николай, и никак я не мог себя переуверить в том. Приметив, что у меня делается по­мрачение ума, закричал, чтобы подали мне воды, помочил голову, и рассудок мой воротился» [Куприн А.И., 1958].

Тогда «жизнь — хуже смерти» и это иногда ведет к суициду, как акту самоагрессии, т. е. к парадоксальной борьбе с таким «ужасом» по пути ликвидации его «обиталища».

Приступы этого «ужаса» могут становиться непрерывными, лишая человека рационального существования. Тогда, условно говоря, страх перед своим безумием лишает человека разума. Во время такого приступа люди-творцы могли уничтожать свои творения либо, трансформируя свой ужас в агрессию, обрушивать ее на других людей или на себя.

Упоминания «ужаса смерти своего разума» вкраплены во многие научные и клинические описания психогений и орга­нических психозов. И все же этот феномен ждет всесторонних исследований.

Надо сказать, неопределенность, неясность опасности всегда усиливают страх и опосредованно могут ожесточить защитные дей­ствия (полезные либо неадекватные). Каждый из четырех основных «ужасов смерти», описанных в начале этого раздела, будет усилен («на всякий случай!») при неопределенности стрессора. Возможно его неясность, т.е. неведение мощи опасности генерирует пережи­вания, близкие к «ужасу перед своим безумием».

Алкоголизация и наркотизация уменьшают тяжесть пережива­ний такого «ужаса», но в конечном итоге усугубляют его и ведут человека, пораженного им, к утрате разума и жизни.

Творческих людей с изнуренным интеллектом избавляют от описанного выше дискомфортного состояния интенсивные рек­реативные мероприятия (см. 4.1.3. Е). Больным психогениями и психозами помогает психиатрическое лечение.

4.2.9. Подходы к проблеме «ужаса смерти»

Важным компонентом мыслительной активности при стрессе является ее чувственная сторона, эмоциональная окрашенность. Эта активность далеко не всегда просто поток мыслей, обдумы­вание. Она также связана, во-первых, со стрессором, во-вторых, с проявлениями стресса, тем более если они неприятны, дис­комфортны. Мышление активизируется, в частности, в поисках пути овладения стрессом, в поисках выхода из экстремальной ситуации.

Возможны разные подходы к «шкалированию» чувственной окрашенности мышления. В частности, можно видеть два аль­тернативных полюса на шкале чувственной окраски мыслей при стрессе. С одной стороны этой шкалы — беспокойство, тревож­ность, страх, ужас (панический ужас); с другой стороны — бес­страшие, смелость, отвага, безудержно смелое поведение.

Уместен вопрос, являются ли эти два континуума полярными частями единой непрерывной шкалы, соединенными через точку чувственного равновесия между такими противоположностями, как тревожность и бесстрашие. Или напротив, эти два континуу­ма следует рассматривать, к чему склонны многие авторы, как инвертированные проявления («перевертыши») одного и того же феномена. При этом, как ни странно, непримиримо дискутируя по проблемам, касающимся этого феномена, многие западноевро­пейские исследователи сходятся на том, что основной, базисной является шкала страха, ужаса, а континуум, противоположный ей,— это лишь «маска» содержания первой шкалы Будто бы решимость, смелость — это результат сокрытия, подавления не­коего первородного ужаса, ужаса смерти. «Первое, что нам нужно сделать с героизмом,— это обнажить его внутреннюю сторону, показав, что же дает человеческой героике ее специфический ха­рактер и толчок. Здесь прямо укажу на одно из крупнейших "вновь открытий" современной мысли, которое заключается в том, что из всего, что движет человеком, главным является ужас смерти» [Becker Е., 1977, с. 310]. Героизм — это прежде всего рефлекс ужаса смерти, пишет другой автор [Shaler N.S., 1900|.

Отбрасывая не только идею о примате чувства смелости и как о результате ее исчерпания — о чувстве страха, но и попытки анализа равноправности этих во многом противоположных чувств, цитированные ученые обращают свое внимание на обсуждение того, врожденным или приобретенным является чувство ужаса, признавая его за базисное и в том, и в другом случае. При этом оба «враждующих» направления предполагают источником всех разновидностей чувства страха — страх смерти. Имея такое общее основание, участники дискуссий, устремив свое внимание на частные противоречия, оставили почти без обсуждения феномен, положенный ими в это основание, а именно: что же такое «страх смерти» («страх перед смертью»), из-за чего и для чего он суще­ствует, какова его структура. Все это критически не рассмотрено за период почти столетнего изучения указанной проблемы, если не считать блестящих литературных размышлений Фрейда над проблемой кончины жизни. Отбросив как непригодный для себя «культ звериной храбрости», приписываемый нашим древним предкам, современная западная философия создала своего рода «культ интеллигентного ужаса». «Смерть стала настоящей "музой философии", начиная с Греции и кончая Хайдегером и современ­ным экзистенциализмом» [Becker Е., 1977, с. 311].

Рассмотрим, как строится дискуссия о генезисе страха смерти. Когорта «здравомыслящих» ученых утверждает, что страх смерти неестествен для человека, что мы не рождены с ним [Feifel Н. (Ed.), 1959; Rochlin G., 1967]. Ребенок, полагают они, как правило, не знает о смерти до 3-5 лет, она отделена от его опыта, если он живет в мире живых, действующих объектов его наблюдений. Постепенное осознание неизбежности смерти в благополучных семьях может продолжаться до 9—19 лет. «Здравомыслящие» расценивают тревожность, страхи в младенческом возрасте в связи с временными уходами матери, с ее неодобрением, с голо­дом и т. п., а не с врожденным страхом уничтожения индивида. Более того, они полагают, что материнская теплота чувств, ее разумная забота о ребенке способствуют тому, что возможные чувства тревожности и виновности у ребенка будут развиваться умеренным образом [Bowlby J., 1952, с. 11|. Ребенок, который имеет хороший материнский уход, разовьет в себе чувство общей безопасности и не будет подвержен болезненным страхам потери поддержки и уничтожения [Tietz W., 1970]. Психиатр Рейнгольд [Rheingold J.С., 1967] категорически заявляет, что тревожность уничтожения не является частью естественного опыта ребенка, но порождается в нем плохим уходом при лишении матери. Страх смерти, по его мнению, может быть более выраженным у человека, столкнувшегося, будучи ребенком, с враждебным отрицанием со стороны родителей его жизненных импульсов или же, если рас­сматривать более широко, с противодействием общества свободе человеческих самопроявлений. Популярность подобных взглядов способствовала тому, что указанные концепции распространялись далеко за пределы научных аудиторий, будучи подхваченными движением за «неподавляемое существование», за свободу есте­ственных проявлений биологических потребностей, за «новую гордость и радость за свое тело», за отбрасывание чувства стыда вины и неприязни к себе [Becker Е., 1977, с. 312].

Излишне напоминать, что такие тенденции в 60 - 70-х гг. XX в. привели к движению хиппи, так называемому секс-буму, к резкому росту наркомании и преступности, т. е. к логическому извращению первоначальных принципов утопической «сво­боды тела и духа». Увы, идеологи этих «принципов» Маркузе [Marcuse Н., 1959], Норман, О. Браун, автор нашумевшей книги «Жизнь против смерти», потерпели провал в своих утверждениях о якобы возможности в современном им обществе «невинной, безвредной и простой» жизни, лишающей человека страха смерти [Brown N.O., 1959].

Противники изложенной выше концепции «здравомыслящих» соглашаются с их утверждением того, что столкновение в ран­нем детстве с указанными выше неблагоприятными факторами способствует формированию тревожной личности. Вместе с тем эти ученые полагают, что в данном случае имеет место не формирование тревожности, в основе которой лежит страх перед уничтожением собственного существа. По их мнению, при не­благоприятном детстве возрастают уже имеющиеся тенденции к проявлению врожденного страха такого уничтожения во всем диапазоне субъективно неприятных чувств: от тревожности до непосредственного страха перед возможностью личной смерти.

По мнению ученых, принадлежащих к этому второму направ­лению, страх перед смертью естествен и присутствует в каждом человеке, это «основной» страх, который влияет на все проявле­ния чувства, страх, от которого никто не огражден, независимо от того, как бы ни был этот страх замаскирован [Becker Е., 1977, с. 313]. В. Деймз [James W., 1958], также придерживавшийся данной точки зрения, называл смерть «червем в сердцевине всех человеческих претензий на счастье». Макс Шелер полагал, что все люди должны иметь определенную интуицию относительно этого «червя в сердцевине» независимо от того, признают они это или нет[Спогоп J., 1963, с. 17]. Этой же точки зрения придерживались и придерживаются многочисленные последователи 3. Фрейда, как психоаналитики, так и не принадлежащие к школе психоанализа. Известный психоаналитик Г. Зильбург говорит, что большинство людей полагают, что страх перед смертью отсутствует потому, что он редко показывает свое истинное лицо. Вместе с тем «ни­кто не свободен от страха смерти. Неврозы тревожности, разные фобические состояния, даже значительное число депрессивных состояний, самоубийств и многочисленные формы шизофрении убедительно демонстрируют вечно присутствующий страх смерти, который вплетается в главные конфликты указанных психопато­логических состояний. Можно ручаться за то, что страх смерти всегда присутствует в нашем умственном функционировании» [ZilboorgG., 1943, с. 465-467].

По мнению цитируемого автора, «постоянная трата психологи­ческой энергии на дело сохранения жизни была бы невозможной, если бы столь же постоянно не присутствовал страх смерти. Сам термин "самосохранение" предполагает усилие против какой-то силы дезинтеграции; эмоциональный аспект этого усилия — страх, страх смерти» [там же]. Пытаясь примирить это предположение с реальной действительностью отсутствия в нашем сознании, как правило, не только страха смерти, но подчас и вообще какого-либо страха и даже тревожности, Г. Зильбург надстраивает еще одно предположение: «Если бы этот страх смерти постоянно осозна­вался, мы не смогли бы функционировать нормально. Он должен постоянно подавляться, чтобы поддерживалось существование с какой-то степенью комфорта» [там же].

Однако почему не представить, что когда страх перед чем-либо есть, то он действительно есть, когда же нет осознавания этого чувства, то страха просто нет. Разве не экономнее (а закон экономии — один из основных законов существования жизни) «включать» переживания страха, причем дифференцированно по виду (об этом подробнее ниже), тогда когда ситуация указывает на необходимость этого, и «выключать» его, экономя биологическую энергию, препятствуя ее «скрытой утечке» по якобы постоянно замкнутой «цепи» страха в неосознаваемой сфере мышления (в бессознательном).

Пытаясь ответить на этот вопрос, психоаналитики говорят про эволюцию человека, «что ему тем больше был присущ страх, чем больше он отличался от других животных. Мы могли бы ска­зать, что страх запрограммирован в низших животных готовыми инстинктами. Но животное, которое не имеет инстинктов, не имеет также запрограммированных страхов. Страхи человека вырабатываются из тех способов, которыми он воспринимает мир» [Becker Е., 1977, с. 316]. Изящное рассуждение, но бездо­казательное. Можно посмотреть на это по-другому.

Исходя из гипотезы существования систем положительной и отрицательной мотивации, В. А. Файвишевский высказывает следующее: «Потребность в биологически и психологически отрицательных ситуациях проявляется столь широко, что эта тенденция, будучи абсолютизированной без учета ее подчиненной роли по отношению к потребности в положительной мотивации, может вызвать иллюзию существования у живого существа стремления к опасности как к самоцели. Видимо, такой иллюзией и было обусловлено создание 3. Фрейдом его концепции о суще­ствовании так называемого "инстинкта смерти"». И далее: «...если сенсорное голодание системы положительной мотивации создает вечную неутолимую неудовлетворенность человека достигнутым, то сенсорное голодание системы отрицательной мотивации обес­печивает эту неудовлетворенность мужеством, способностью к дерзанию и риску» [Файвишевский В.А., 1978, с. 443].

Несомненно, положительна устремленность психоаналити­ческих концепций на понимание, на анализ величайшей загадки в Человеке — загадки неосознаваемых процессов мышления — «подсознания». Необходимы попытки заполнить пустоту наших знаний о подсознании размышлениями, которые, имея в виду свое психоаналитическое учение, Фрейд смело называл «спекуляция­ми», необходимыми там, где есть проблема, но нет оснований для теорий и гипотез. Но нельзя такие «спекулятивные» размышления превращать в фетиш, в якобы единственно возможный способ обсуждения и решения всех проблем. Концепция о страхе смерти, извлеченная из психоанализа, превратилась для многих научных школ в своего рода доминанту, для которой все новые (и старые) экспериментальные и теоретические данные оказываются пита­тельной средой. Эти научные школы готовы рассматривать все «за» и «против», но только танцуя от печки примата концепции страха смерти. «Но почему, — спрашивает известный психолог Гарднер Мерфи, — проживание жизни в любви и радости не может также рассматриваться как реальное и основное наряду с проявлениями страха смерти, действительно являющегося своего рода центром чувства тревожности? Наряду с предположением примата страха смерти в чувственном мире человека можно столь же обоснованно допустить, что переживания страха и смелости равноценны и равноправны и актуализируются в сознании в зави­симости от преобладания порождающих их внешних и внутренних факторов» [Murphy G., 1959, с. 320].