Динамика глобальных проблем: имплицитные (внутренние) и эксплицитные (внешние) факторы. 2 страница

Социально-философский синтез, если прямо говорить о решаемой здесь задаче, нацелен с одной стороны на объяснение устройства и функционирования социальных систем, равно как он направлен на понимание законов социально-значимой деятельности. Вместе эти процедуры образуют методологическую рамку освоения социального бытия, и, прежде всего, в аспектах его тотальности и целостности, плюс аспектах культурно-исторической и антропо-социальной дискретности. Конечно, нередко социальные законы представлены в виде понятий или образов мегатенденций: закон единства и разнообразия мирового развития, закон цикличности социальных процессов, закон разделения общественного труда, закон смены форм государственного правления и т.д. Но искомый синтез также обязан вмещать проблему социального действия, в своё время поставленную немецким социологом М. Вебером как четырехвариантную (целерациональный, ценностно-рациональный, традиционный и аффективный типы действия)[180] и сейчас переосмысленную в свете теории управления. Речь идет о законах единства системы социального управления, законе пропорциональности управляемой и управляющей подсистем, законе изменяющегося доминирования разных составляющих и систем социального управления, закон баланса централизации и децентрализации управления, закон участия населения в социальном управлении, повышении его эффективности и ответственности[181].

Тем не менее, в веберовском взгляде на общество наиболее интересна мысль о том, что каждое зрелое общественное объединение – вследствие согласия – формирует «целевой союз», а значит, конституирует общие правила жизни и «органы», отвечающие за функционирование этого союза. Но открытые А.А. Зиновьевым на материале постсоветских трансформаций законы социальной регенерации, гибридизации и деградации заметно усложняют дело. В таком случае возникает вопрос о метапозиции, способной дать удовлетворительный ответ на вопрос о природе и формах социального развития.

Примечательно, что каждый из названных выше социально-философских подходов имеет собственную версию происхождения всех наличных социальных институтов, отношений и ценностей. Скажем, расовое, метафизическое или классовое понимание генезиса войны, её форм, методов и целей. Или, к примеру, фундирующие понимание всякого цивилизованного общества институты церкви, семьи, школы, науки и искусства, а также его политические и хозяйственные структуры. В этом контексте представляется наиболее фундаментальным закон взаимосвязи типов социальной организации, форм общественного производства и типов социального характера. Но в отличие от Д. Рисмена, предложившего регрессивную схему динамики социумов, форм производства и типов характеров (доиндустриальный, индустриальный и постиндустриальный, и отвечающие им социальные характеры, – «ориентированный-на-традицию», «ориентированный-на-себя», «ориентированный-на-другого»)[182], ниже мы будем придерживаться более дифференцированного взгляда, в соответствии с которым, все нынешние общества находятся на разных этапах социально-исторической эволюции, а значит, их состояние и взаимодействия должны учитывать поправки на «месторасположение» в потоке истории, фундирующие их ценностные системы и целевые программы. В том числе на способность «играть» на глобальном поле, определенным образом взаимодействуя с природным и социальным окружением.

Именно с учетом такой эвристики социально-философских и философско-исторических представлений, станет более понятной логика тех социальных и интерсоциальных процессов, благодаря которым возникают и развиваются глобальные проблемы. И в первую очередь, проблемы милитаризации обществ, входящих в современную миро-целостность, и связанных с нею вопросов предотвращения войн и достижения состояния всеобщего мира.

В общем плане, проблема войны и мира интегрирует в себе собственно природные (ресурсные), социальные (поселенческие, этнические, демографические, экономические, политические), культурные (технические, этико-правовые, ценностные) и антрополого-витальные (рациональные, волевые и духовные) аспекты человеческой деятельности. Именно поэтому, как фундаментальная проблема человеческого общежития, – война давно стала объектом пристального внимания. К ней, хотя и под различными углами зрения, обращались крупнейшие мыслители всех времен и народов – Сунь Цзы и Аристотель, Ибн Хальдун и Э. Роттердамский, Т. Мор и И. Кант, А. Смит и К. Маркс, Н. Федоров и Вл. Соловьев, М. Ганди и Л. Толстой, А. де Сент-Экзюпери и Р. Арон, А. Хомейни и С.Х. Наср и др. Желая понять природу данного феномена, они обращали внимание на экономические, политические, психологические, этнические и антропологические, наконец, на социокультурные аспекты последнего. Кроме того, в ряде случаев (А. Чижевский, Н. Кондратьев, П. Сорокин) мы встречаемся с попытками обобщить военный опыт человечества в виде циклических представлений о флуктуации войны[183].

Тем не менее, предлагающиеся определения войны[184] должны быть скорректированы в направлении признания за ней (войной) важнейшего, имманентно присущего практически всякому обществу, расположенному на общем векторе социальной эволюции, института (гипотеза Дж. Вастокаса). Между тем, нетривиальным нужно признать и другой взгляд, в соответствии с которым война – суть «механизм» разрешения конфликтов, неизбежных при дискретной и полицентрической логике развития истории[185]. И если первый, монолинейный подход призывает нас видеть войны в столкновениях аграрных обществ 1-й и индустриальных обществ 2-й «волн», а теперь индустриальных обществ 2-й и постиндустриальных обществ 3-й «волн» социального развития[186], то второй, полилинейный подход усматривает источники и мотивы войны в природе тех или иных цивилизаций, находящихся на разных этапах своей социо-исторической и культурно-антропологической эволюции[187]. Оба подхода имеют свои объективно сильные и слабые стороны, однако, вторая позиция представляется более совершенной уже хотя бы потому, что сегодня войска Запада (США и их союзников по НАТО) присутствуют в 170 из 200 стран[188], расположенных на политической карте мира.

Этот аргумент может показаться слабым на фоне общей количественной характеристики феномена войны. Первое, о чем говорит статистика, так это о том, что 9/ 10 всего времени, которое живет человечество, оно провело в войнах. Общие потери к сегодняшнему дню составили более 3,6 млрд. человек. Если взять в расчет европейский контекст, причем, с учётом как внешних, так и внутренних (религиозных, политических, гражданских) войн, то картина будет иной. С момента царствования Карла Великого до сер. XIX в. произошло 186 войн; между 1480 и 1964 годами – 284 войны; за период с 1898 года по ноябрь 1917 года имели место 52 случая военных действий; с ноября 1917 года по сентябрь 1945 года – 64 войны; с 1945 по 1975 гг. – 143 случая[189]. Подчеркнем, что по этому показателю Запад заметно опережает иные цивилизации.

Современное положение дел внутри западной цивилизации, а именно, отсутствие войн между государствами, органично принадлежащими западному сообществу, характеризуется ссылкой на «закон Майкла Дойла». Он гласит: война между либеральными демократиями в принципе невозможна, ибо они достигли необходимого международно-правового сознания в решении конфликтных вопросов в отношениях между собой[190]. Иное дело, участие Запада в войнах на территории стран, чья политическая и культурная системы разительно отличаются от западной. Вспомним хотя бы войны в бывшей Югославии, Афганистане и Ираке, которые объединенный Запад и его незападные сателлиты проводили либо под предлогом защиты прав национальных меньшинств, как это имело место в сербском крае Косово[191], либо прикрываясь так называемой исламской угрозой[192]. Сейчас для многих стало понятно, что двойные стандарты Запада по отношению к косовским сербам и «контртеррористическая операция» на Востоке, фундированная необходимостью ответных мер на атаки террористов в США и других странах западного мира, являются ничем иным, как средством сдерживания иных цивилизационных игроков[193]. Эти войны используются как инструмент закрепления достигнутого одностороннего преимущества Запада после успешного завершения «холодной войны», а также для демонстрации своего имперского могущества перед Россией, Китаем, Индией и исламскими странами.

Еще одним аспектом глобальной угрозы рассматриваемого типа является такой немаловажный фактор современных мировых процессов, «завязанных» на войну, как производство и торговля вооружениями. Вспомним, что во время «холодной воны» (1946 – 1989) основными производителями и экспортерами оружия были США и СССР, хотя и в неравной степени. В 1977 году, т.е. в разгар «холодной войны» мировые затраты на вооружение составляли более одного млрд. долларов ежедневно. После завершения противостояния двух блоков затраты на вооружение несколько снизились (это прежде всего коснулось бывших республик СССР и соцлагеря) и составили 5% от совокупного мирового дохода (эта цифра, между прочим, превышает показатели промышленного производства всей Африки)[194].

Сегодня по данным Стокгольмского международного института исследований мира совокупные военные расходы растут непрерывно и значительно быстрее, чем в эпоху «холодной войны» (на 6% в совокупности, и на 2,5 – 3% в год)[195]. Эти показатели подросли за счет новой, «глобальной гонки вооружений», инициированной США, нынешний военный бюджет которых составляет примерно половину всех мировых расходов на оборону[196] и равен (в показателях 2010 года) 668 млрд. долл.[197] Методичное инновационно-технологическое усиление Запада во главе с США заставило некоторые страны вооружаться «впрок». К ним относятся государства Ближнего Востока, Грузия, Малайзия, Вьетнам. При этом Запад, производящий и продающий в «третий мир» огромное количество обычных вооружений, даже при учете фактора модернизации их армий, преследует иллюзорную цель «принуждения к миру».

Конечно, такой количественный взгляд на проблему, пусть он и не лишен известной конкретики и типологизирующих моментов, не позволяет установить природу современных войн и распознать противоположную тенденцию в жизни обществ, стремящихся к миру и согласию. В этом плане любопытно обратить внимание на содержание и цели военных доктрин ведущих современных государств и военно-политических блоков[198]. К примеру, такие государства как США, Великобритания и, в меньшей степени, Россия имеют наступательные военные доктрины, а, скажем, Китай предпочитает опираться на «оборонную доктрину». Однако их принципы и цели заметно отличаются друг от друга.

Возьмем для примера «Стратегию национальной безопасности США» и «Стратегическую концепцию НАТО», в которых просматриваются любопытные детали. В первом случае мы видим ранжирование интересов (ценностей и целей) сверхдержавы:

Группа А, интересы выживания (survival interests):

– обеспечивающие территориальную целостность и суверенитет;

– безопасность и процветание США;

– независимость и сохранность существующих институтов власти.

Эти интересы не являются предметом торга с кем бы то ни было. Потому США считают своим долгом контролировать не только экономические и политические процессы, но и геосферу, космос, киберпространство. Отсюда – особое промышленное и технологическое доминирование США в мире.

Группа Б, критически важные интересы (critical interests). Эта группа интересов важна постольку, поскольку она поддерживает интересы выживания. В сферу данных интересов включены интересы:

– обеспечивающие безопасность важнейших глобальных систем – энергетической, коммуникационной, транспортной и системы здравоохранения;

– недопущение появления враждебных сил, способных контролировать важнейшие воздушные и морские линии коммуникации;

– предотвращение появления страны или группы стран, способных противостоять США в глобальном масштабе, а также противников, способных доминировать в ключевых регионах мира;

– обеспечение безопасности союзников;

– предотвращение распространения оружия массового поражения среди реальных и потенциальных противников США.

Группа С,существенные интересы (significant interests). Соблюдение этих интересов оказывает влияние на благосостояние США и формирование международной обстановки в целях продвижения своих национальных интересов и ценностей. Эта группа интересов связывается с необходимостью:

– развития и структуризации межгосударственных норм, благоприятное развитие рыночной экономики, демократии и способов соблюдения прав человека;

– борьбы с международным терроризмом, нелегальным оборотом наркотиков и преступности;

– предотвращением незаконной миграции, геноцида и массовых убийств;

– обеспечение безопасного и свободного продвижения американских граждан за рубежом[199].

В контексте рассматриваемой глобальной (интерсоциальной) проблемы войны и мира этот документ, принятый во время первого президентства Буша-младшего (2002), даёт все основания видеть во внешней политике США нацеленность именно на военные действия как наиболее эффективный инструмент решения собственных ресурсных, социально-экономических и сугубо политических проблем.

В подтверждение сошлемся на сентенцию З. Бжезинского, советника по национальной безопасности при президенте Дж. Картере, впоследствии профессора университета им. Дж. Хопкинса, позиционирующего себя как большой друг Украины: «Три великие обязанности в имперской геостратегии (здесь: стратегии США – Д.М.) заключаются в предотвращении сговора между вассалами и сохранении их зависимости от общей безопасности, сохранении покорности подчиненных и обеспечении их защиты и недопущении объединения варваров»[200]. Конечно, подобное высказывание можно оставить вне критики, как это делают политики всего мира, желающие видеть в Америке могущественного «стратегического партнера». Однако оно ясно дает понять, что сами США не скрывают своего отношения к другим государствам мира, часть из которых квалифицированы здесь как «вассалы», а часть как «варвары» в контексте «нового мирового порядка».

В случае со «Стратегической концепцией НАТО» дело обстоит следующим образом. Североатлантический альянс (North Atlantic Treaty Organization) был создан по инициативе США (Вашингтонский договор от 4 апреля 1949 года). Вот уже более 60 лет он остается международным военно-политическим институтом, обеспечивающим общую безопасность как его государств-членов[201], так и растущего числа потенциально зависи­мых от Запада государств и территорий. В частности, в последние годы речь идёт о «расширении» НАТО на Восток. Не секрет, что юное (по меркам) истории государство Украина рассматривается Брюсселем как потенциальный «стратегический партнер», но эта идея имеет довольно слабую перспективу[202].

С внешней стороны Североатлантический альянс базируется на формальном признании целей и принципов ООН, т.е. на желании «жить в мире со всеми народами и правительствами»[203]. Однако, если встать на точку зрения международного права и провести анализ уставных документов НАТО, обнаруживается ряд коллизий.

Проблема состоит в том, что статья 5 указанного Договора, в которой сформулирован основной принцип деятельности НАТО, констатирует следующее: «Стороны соглашаются, что вооруженная атака против одной или более из них в Европе или Северной Америке будет рассматриваться как атака против них всех»[204].

Однако очередная ссылка на 51 статью Устава ООН, в которой предусмотрено право коллективной самозащиты различными региональными организациями, обнаруживает некорректность данной статьи, поскольку согласно уставу ООН только Совет Безопасности может санкционировать меры (в т.ч. и военные[205]) по обузданию любых форм насилия.

К сожалению, события последних лет (Югославия, Афганистан, Ирак, Ливия) показали, что НАТО в своем видении ситуации может не считаться с Уставом ООН и резолюциями Совета Безопасности ООН, полагаясь на свою всё возрастающую мощь и растущее (?) международное признание.

Конечно, при учете динамики глобальных проблем в последние годы НАТО вынужден был сменить некоторые декорации (например, генерировать ряд программ и мероприятий, посвященных решению проблем метеорологии, океанографии, экологии)[206], но его деятельность, тем не менее, не коснулась трансформации сущности международного военного блока, которая определяется стратегической концепцией альянса (1999). В ней, в частности, был определен пункт, «легализующий» возможность ведения военных операций за пределами традиционной зоны ответственности блока (Северная Америка и Канада, Атлантика, Европа, Средиземноморье). Их масштаб распространяется теперь на отдельные регионы Азии (Афганистан, Ирак, Пакистан) и Африки (Судан). А с недавних пор он охватил Восточную Европу и Кавказ[207].

Основанием подобного расширения служит борьба с международным терроризмом и пиратством[208]. Однако если вспомнить, что НАТО в 1966 г. покидала Франция (из-за Суэцкого кризиса) и учесть нежелание некоторых членов нести ношу войны в Ираке (2003) и Ливии (2011), перспективы этой организации явно не выглядят стабильными и универсальными.

Тем не менее, западная цивилизация под лозунгами общего блага и безопасности в очередной раз переходит Рубикон, что вообще чревато дальнейшими осложнениями международной обстановки. Для того чтобы понять логику этих действий достаточно вспомнить причины и фактуру Первой и Второй мировых войн. Формально Первая мировая война (1914 – 1918) актуализировала исторические, геополитические и экономические противоречия между германо-австрийским, славянским и блоком т.н. западных демократий. Достаточно кровопролитная и затратная война[209] привела к переделу мира по Версальской системе. При этом главы государств Германии, США, Бельгии, Франции, Великобритании, Италии, Японии, Польши и Чехословакии 27 августа 1928 года в пакте Бриана-Келлога официально заявили об осуждении метода обращения к войне для урегулирования международных конфликтов и об отказе в своих взаимоотношениях от войны в качестве национальной политики. Советское предложение, высказанное на конференции по разоружению в 1933 году, распространить это воспрещение на незападное пространство, было отклонено. В конце концов, в международном праве возобладала позиция Великобритании о запрете «применения силы» только в Европе. Следовательно, остальной мир потенциально оставался ареной новых войн.

Если прибегнуть к исторической справке, в общем, так оно и произошло. В 1931 году Япония без предупреждения захватила территорию бывшей Маньчжурии и одну из провинций Китая, а в 1935 году Италия начала войну за овладение территорией Эфиопии. Не отставала от них и Германия, руководствовавшаяся идеей реванша[210]. В 1938 году она осуществила аншлюс – присоединение территории Австрии, в 1939 году вторглась с Чехословакию, а в 1940 году оккупировала государственные территории Норвегии, Дании, Нидерландов, Бельгии и Люксембурга. Затем объектами агрессии Третьего Рейха в его устойчивой ориентации на мировое господство стали Польша, Франция и Греция, наконец, СССР. При этом последовало формирование фашистской оси Берлин – Рим – Токио, которая стала инициатором Второй мировой.

Вторая мировая война вошла в историю человечества как наиболее масштабная, в ней приняли участие 72государства, было мобилизовано около 110 млн. военных. Объектом атак здесь становятся не только вооруженные силы противника, но также мирное население и хозяйственная инфраструктура. Отсюда колоссальные потери – 62 млн. человек, из них – 19,9 млн. советских граждан[211]. Эти потери несопоставимы с материальными и человеческими потерями союзников по антигитлеровской коалиции, открывшими второй фронт в июне 1944 года[212]. Справедливым представляется мнение, в соответствии с которым победа СССР над Германией в этой кровопролитной войне обеспечила Великобритании и США[213] дальнейший дрейф в сторону реализации идеи мирового господства. Недаром 5 марта 1946 года в г. Фултон (США) премьер-министр Великобритании У. Черчилль, произнес свою знаменитую речь, ставшую своеобразным прологом к «холодной войне». Так ещё недавние союзники по антигитлеровской коалиции де факто дезавуировали Ялтинско-Потсдамские договоренности и стали идеологическими противниками в вопросе о послевоенном устройстве и развитии мира. После свержения фашизма мир стал полем противостояния не только двух социально-экономических систем – капитализма и социализма, но двух версий организации истории – либерально-прогрессистской и коммуно-прогрессистской.

Истоки «холодной войны» правильнее связывать с августовскими событиями 1945 года, т.е. временем атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки авиацией США. Эта акция устрашения, предпринятая президентом Г. Труменом и рассчитанная не только на Японию, но и на СССР, была одной из первых новаций «холодной войны». За ней последовали и другие действия, повлекшие за собой периодическую эскалацию напряженности в мире. Это и принятие на декабрьской сессии Совета НАТО (1954) решения по разработке военных планов с применением атомного оружия, и Карибский кризис между США и СССР начала 60-х, и развязанная США война во Вьетнаме (1963 – 1973) с целью пресечения распространения азиатского коммунизма, и противостояние двух сверхдержав в Афганистане (1979 – 1989).

Возникновение НАТО вызвало к жизни альтернативу в лице Варшавского договора, созданного 14 мая 1955 г. в ответ на образование НАТО. Заявленные в договоре дружба, сотрудничество и взаимная помощь между Болгарией, Венгрией, ГДР, Польшей, Румынией, СССР, Чехословакией и Албанией[214], реализовывались как проект коллективной безопасности стран-участниц. Организация Варшавского договора обязалась действовать в соответствии с условиями и уставом ООН, следуя принципам взаимного уважения независимости, суверенитета и невмешательства во внутренние дела друг друга и других государств. На деле же, что характерно как для действий НАТО, так и организации Варшавского договора, этими обязательствами часто пренебрегали. «Пражская весна» 1968 года может служить здесь яркой иллюстрацией[215]. Но тут следует сделать важную оговорку: специфика «холодной войны» будет едва ли понятна, если не взять в расчет её информационную составляющую. Государства западной коалиции перед тем, как нанести смертельный удар системе социализма, самым активным образом изучали сильные и слабые стороны тоталитарных режимов. Это позволило им выработать информационное оружие (т.н. «голоса» массмедиа, пропаганда массовой культуры, культуры потребления, наркотиков и т.д.), которое эффективно воздействовало на массовое сознание в странах противника. Эффект этого воздействия, к сожалению, мы ощущаем и сейчас.

Окончание «холодной войны», которое ассоциируют с выводом войск СССР из ГДР и разрушением Берлинской стены как ее основного символа, не принесло человечеству желаемой разрядки напряженности. После самоликвидации Варшавского договора и переориентации подавляющего большинства стран соцлагеря на западные политические, экономические и культурные стандарты, количество конфликтов в мире не уменьшилось[216]. Они приобрели подчеркнуто региональный масштаб, но с явно глобальным резонансом. Вспомним хотя бы вооруженные конфликты, разгоревшиеся на территории бывшего СССР (Нагорный Карабах, Приднестровье, Абхазия, Чечня) и бывшей Югославии (Босния и Герцеговина, Косово, Македония), и их геополитические эффекты, сопровождавшиеся перекройкой политической карты мира[217].

Но самое, пожалуй, главное состоит в том, что природа современных войн стала иной, в т.ч. из-за ухода в небытие одного из полюсов силы (СССР), стремительного оформления «нового мирового порядка» при доминировании победителя в «холодной войне» США и его европейских союзников и, как следствие, безальтернативной трансформации всей политической системы мира.

Уже 90-е годы прошлого столетия и начало нового века характеризуются новыми чертами в характере и организации вооруженных конфликтов:

§ этническими и конфессиональными войнами, предполагающими этническое и религиозное возрождение на отдельных территориях (Нагорно-Карабахский конфликт, конфликт между Абхазией и Грузией, арабо-израильское и индо-пакистанское противостояние, Чеченский узел и т.д.);

§ экономическими (геоэкономическими) войнами, включая разнообразные экономические санкции, неэквивалентный обмен товарами и услугами, валютные экспансии, энергетические блокады, борьбу за рынки сбыта, транспортные коридоры и т.д. (Куба, Иран, Балканы, Северная Корея, Россия, Беларусь, Украина, Бразилия и т.д.);

§ информационными войнами, или массированным продвижением односторонне выгодной информации с одновременным замалчиванием ценностно неудобной интерпретации текущих событий (через Internet, кинематограф, радио, печать, музыку, телевидение, диски, массовые акции, лейблы и т.д.)[218];

§ геостратегическими войнами, связанными с овладением ресурсной базой планеты (акции Запада, направленные на Ирак, Россию, Кубу, Венесуэлу и т.д.).

При этом если прислушаться к мнению отечественного эксперта А.С. Шныпко, все современные виды войн (технолого-силовые, экономические, войны необъявленного геноцида, организационные, информационные и хронологические войны) замыкаются на духовную войну как процесс целенаправленного искажения субстанциальных представлений о добре и зле, дружбе и ненависти, долге и обязанности[219]. Но поскольку у каждой из локальных цивилизаций эта система представлений уникальна, нетрудно сделать вывод о существующих механизмах неэквивалентного обмена ценностями в эпоху неклассических войн.

В связи с тем, что экономические войны во многом стали доминирующими, обратим внимание на украинский контекст. Существующие реалии прямо говорят об этом: поскольку «маяки» социально-экономического и культурного развития по-прежнему определяют не украинское правительство, а международные финансовые организации[220], то территорию нашего государства можно считать потенциальным плацдармом современных войн. Это мнение следует подкрепить профессиональной оценкой происходящего: «Продолжение курса «радикальных экономических реформ» – это путь к национальной катастрофе и утрате независимости. Собственно навязывание Украине разрушительной стратегии МВФ является одним из самых значительных вызовов её безопасности»[221]. Комментарии здесь излишни.

В условиях современного глобального противостояния, подчеркнем, набирают силу информационные войны. Крайне важно понять, что в качестве объекта воздействия здесь выступает общественное и индивидуальное сознание, часто не готовые к проявлению подобного вида оружию. О чем идет речь? По мнению российских специалистов В.А. Лисичкина и Л.А. Шелепина[222], речь должна идти о войне США за мировое господство при помощи особых «информационных вирусов», методов т.н. «большой лжи» и активизации у людей «стадного инстинкта», изготовления и внедрения специальных мифологических конструкций, воздействия на мышление через символы и, наконец, благодаря перманентному brain washing (англ. – промывание мозгов). Набор этих, как правило, бесконтактных методов, по мнению современных служителей бога Марса, должен положить к их ногам весь мир.

Не стала слабее и угроза ядерной войны. Мир остается уязвимым вследствие наличия большой группы ядерных стран – США, России, Великобритании, Франции, Китая, Индии, Пакистана и Израиля. Кроме того, рост претендентов на вхождение в клуб ядерных держав[223] и несовершенство международного права в этой области отнюдь не делает современный мир менее уязвимым.

Но вернемся к проблеме войны и мира как таковой и попытаемся разобраться в вопросе о том, устранимы ли войны из жизни людей в принципе. Итак, при решении проблемы войны (упреждения либо сведения на нет военных конфликтов локального, регионального и глобального уровней) имеет смысл учитывать две диаметрально противоположные позиции: а) полемологическую (от греч. πολήμως – война, вражда; и λογος – слово, учение) точку зрения, склоняющуюся к признанию объективной неизбежности войн, или так называемый реалистический подход, и б) пацифистскую (от англ. pacific – мирный) точку зрения о несовместимости разума и воли людей с военными действиями, или т.н. идеалистический подход.

В первом случае, мы имеем дело с желанием узаконить войну как единственный (при отсутствии прочих) инструмент решения этнических, конфессиональных, экономических, политических и других противоречий. Америка, например, готова вести «вечную войну ради вечного мира»[224]. Эту линию представляет стратегический аргумент ius ad bellum (право на войну), востребованный теми, кто берет на себя смелость – в единственном или множественном лице – отстаивать справедливость как таковую. Отсюда понятие «справедливой войны» у сторонников реализма[225]. Между прочим, Нобелевская премия мира в 2009 году была вручена президенту США Бараку Обаме, стороннику «справедливой» войны в Афганистане. Кроме того, она представлена сторонниками тактического аргумента in bello (военное право, предметом которого являются сами военные действия, их качество и эффективность). Они не столь многочислены среди реалистов, если вспомнить о «гуманных» войнах США и разработках, ведущихся в направлении применимости новейших технологий, в т.ч. психотропного оружия[226].

От этих двусмысленностей мы уходим, если прислушаться к мудрости современной российской поэтессы:

Одна война сменить другую,

Одна чума сменить другую

Спешат, меняя имена, –

Теперь войну зовут подарком

Свобод, которые придуркам

Даёт напавшая страна.

Теперь война – как стиль общенья,

Как дух эпохи Просвещенья,

Как свет, не знающий границ,

Как Божий дар, как цвет культуры,

Чьи бомбы умные – не дуры,