Глава II. Население 8 страница

Практические последствия указа 1803 года были весьма незначительны; так, при Александре I, на основании его, было освобождено только 47 000 душ крестьян, а всего, до вступления на престол Александра II - 114 000*(309). Рассматривая случаи освобождения при Александре I, мы видим следующее: 17 помещиков освободили своих крестьян без всякой платы, остальные - или с платой, причем minimum вознаграждения был 139 руб. с души, maximum 500 с души, или с возложением на крестьян известных повинностей, а именно: в одних случаях оброка до смерти помещика (от 6 до 20 р. с души), в других - барщины также до смерти помещика.

Кроме указа 1803 года, при Александре I были еще изданы в 1816 и в 1818 гг. два указа, на основании которых состоялось освобождение, но без земли, крестьян Остзейского края.

Император Николай I также был сторонником уничтожения крепостного права, хотя и не сразу, но постепенно, в течение известного времени. Вот что он говорил графу Киселеву в 1834 г.: "видишь ли (государь указал на картоны, стоявшие на полках его кабинета), здесь я, со вступления своего на престол, собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи. Я говорил со многими из моих сотрудников о преобразовании крепостного права, и ни один не отнесся к этому с прямым сочувствием. Помогай мне в деле, которое я почитаю должным передать сыну с возможным облегчением при исполнении". Затем 30 марта 1842 г. государь произнес речь в Государственном Совете, в которой, между прочим, сказал: "нет сомнения, что крепостное право есть зло, для всех ощутительное и очевидное... и всякому благоразумному наблюдателю ясно, что теперешнее положение не может продолжаться навсегда"; вследствие чего "необходимо приуготовить средства для постепенного перехода к иному порядку вещей". Точно так же, присутствуя на заседании комитета, учрежденного для улучшения быта дворовых, в 1844 году, государь заявил, что "мысль об изменении крепостного состояния никогда не оставляла его с самого вступления на престол" и что, считая постепенность мер первым условием в этом деле, он решился начать с улучшения быта дворовых людей. Однако, с другой стороны, имп. Николай считал землю исключительной собственностью дворянства и отвергал всякую мысль об освобождении крестьян с землей. "Я ясно выразил мысль мою, - сказал государь предводителям смоленского дворянства в 1847 г., - что земля, заслуженная нами дворянами или предками нашими, есть наша дворянская; заметьте, что я говорю с вами, как первый дворянин в государстве". Те же мысли развивал государь и в другой своей речи, сказанной депутатам петербургского дворянства в 1848 г.: "Я объявил, - заметил, между прочим, Николай I, - что вся без исключения земля принадлежит дворянину помещику; это - вещь святая, и никто к ней прикасаться не может".

Изучаемое царствование было обильно всевозможными секретными комитетами по крестьянскому вопросу. Таких комитетов в разное время было учреждено девять, но только деятельность комитета 1839-1842 гг. привела к известным практическим результатам. Последний был учрежден с целью уничтожения затруднений выхода из крепостного состояния, причем деятельность его главным образом свелась к обсуждению записки графа Киселева, одобренной государем*(310). Основным положением записки было следующее: "увольнение крестьян с землей требовало перехода всей недвижимой собственности из владения в пользу низшего сословия; последствием сей меры было бы уничтожение самостоятельности дворянства и образование демократии из людей, перешедших из крепостного состояния. После сего не нужно, кажется, особенных доказательств, сколь сия мера противна государственному устройству, в котором дворянство, составляя необходимое звено, соединяющее верховную власть с народом, должно исключительно пользоваться правом владения заселенными землями, дабы, сохраняя влияние свое на массу народа и обеспечив свое существование, быть в возможности исполнять высокое назначение свое на службу престолу". Высказав этот основной принцип, Киселев предложил освободить крестьян на следующих основаниях: "помещики, сохраняя за собой право вотчинной собственности на землю, предоставляют крестьянам личную свободу и затем, снабдив их определенной пропорцией земли, пользуются от них взамен того соразмерными повинностями или оброком, положительно определенными в особых по каждому имению инвентарях. Исполнение повинностей, определяемых инвентарем, обеспечивается круговой ответственностью крестьян и содействием правительства посредством судебной власти помещиков, которые, в качестве вотчинных начальников в имении, пользуются правами, предоставленными законом сельскому управлению, как по части распорядительной, так и по разбору маловажных тяжб и проступков крестьян... Уволенные таким образом крестьяне по отношению к владельцам земли получают название обязанных крестьян". Что касается до повинностей последних, то Киселев, а за ним и комитет высказались за необходимость ограничения их в законодательном порядке. "Число рабочих дней в пользу помещика, - читаем в записке, - должно быть определено в такой мере, чтобы ценность работы соответствовала пространству надела землею. Во всяком случае, надел приводится в такую соразмерность, чтобы повинности крестьян не превышали установленных трех дней с работника в неделю. Мера дневной работы определяется особым урочным положением по различным полосам и с теми изменениями, какие по свойству почвы необходимы".

Записка Киселева, по обсуждении в комитете, поступила на рассмотрение Государственного Совета и затем была положена в основу указа 1842 г. (2 апреля) об обязанных крестьянах. Целью его было освобождение крестьян на таких условиях, "чтобы принадлежащие помещикам земли, как вотчинная собственность дворянства, охранены были от отчуждения и владения дворянских родов". Ввиду этого основные положения проекта комитета вошли в содержание указа и получили, таким образом, законодательную санкцию. Однако, сравнивая указ с проектом, мы видим, что в одном пункте они существенно разошлись между собой, это именно в разрешении вопроса о повинностях крестьян. Указ отверг необходимость ограничения последних законодательным порядком, предоставив определение их в договорах по взаимному соглашению сторон. "Повинности, - гласит указ, - могут быть определены в договорах денежным оброком, произведениями, обрабатыванием помещичьей земли или другой работой".

Указом об обязанных крестьянах также воспользовались очень немногие, и на основании его было освобождено только 24 000 душ крестьян. Таким образом, стало очевидным, что реформа, подобная освобождению крестьян, могла произойти не по доброй воле помещиков, а только принудительным путем. На этот путь и стало правительство имп. Александра II, признавшего в своей речи, сказанной им предводителям московского дворянства в марте 1856 года, что "лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу". И действительно, названный путь привел Царя-Освободителя к знаменательному дню 19 февраля 1861 года, когда имя крепостных крестьян навсегда исчезло из русского законодательства.

Глава III. Государь*(311)

В императорском периоде мы впервые встречаемся с формулировкой власти государя в законе. "Его Величество, - гласит Воинский устав, - есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответ дать не должен, но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять"*(312). С такой же формулировкой власти мы встречаемся и в Духовном регламенте. "Монархов власть, - читаем здесь, - есть самодержавная, которой повиноваться сам Бог за совесть повелевает". Точно так же и в манифесте 17 дек. 1731 г. имп. Анна Иоанновна объявила, что "по особливой нашей должности (от Всемогущего Бога на нас положенной) к Богу, от Которого самодержавное правительство государства нашего нам поручено" и т.д. Но рядом с этой законодательной формулировкой власти мы встречаем также и ее теоретическую формулировку. С подобным научно-философским обоснованием власти выступил Феофан Прокопович в известной "Правде воли монаршей", написанной по поручению Петра. Основаниями для теоретической формулировки, изложенной в "Правде", служат, во-первых, современные политические теории и, во-вторых, Св. Писание.

В XVII и XVIII ст. в Западной Европе господствующим политическим учением была так называемая теория естественного права, подробно разработанная в сочинениях таких мыслителей, как Гуго Гроций, Гоббс, Пуффендорф и др. Родоначальником этой теории был Гуго Гроций, впервые изложивший ее в своем известном сочинении "О праве войны и мира". Всякая власть выводится им из договора, благодаря которому все люди, в силу добровольного соглашения, подчиняются определенной власти и этим выходят из того естественного состояния, в котором они находились до заключения договора. Последний может заключаться не только формально, но нередко существует как нечто подразумеваемое и молча признанное всеми. Так, покоренный народ, подчиняясь победителю, показывает этим, что признает его власть. Подобный случай является примером молчаливого соглашения или подразумеваемого договора. По мнению Греция, всякая власть, в какой бы форме она ни проявлялась, в форме ли монархии, аристократии или демократии, обязательно предшествуется договором и основывается на нем.

Гоббс еще более развил этот договорный характер происхождения власти, что у него послужило доказательством для необходимости абсолютной формы правления, убежденным сторонником которой он был. По мнению Гоббса, всякому государственному бытию предшествует естественное состояние, в котором люди, одаренные по природе одинаковыми правами и побуждаемые эгоистическим стремлением захватить в свою собственность все то, что принадлежит всем, находятся в положении войны всех против всех (bellum omnium contra omnes). Чтобы выйти из такого анархического состояния, люди решаются отказаться от всех своих естественных прав и заключают между собой договор, по которому каждый, отказываясь от своих прав, переносит их на учреждаемую договором власть. Заключением подобного договора прекращается естественное состояние и организуется государство, власть которого становится абсолютной, ввиду отказа от всех своих прав со стороны подданных. Вот почему, по мнению Гоббса, государь должен обладать неограниченной властью, а подданные не могут пользоваться никакими политическими правами.

Пуффендорф примыкает к учению Гоббса, так как тоже видит в заключении договора единственный способ выйти из того анархического состояния, в котором пребывают люди, пользуясь своими естественными правами. Главное различие его теории в этом отношении заключается в том, что договор, по его мнению, является продуктом деятельности не отдельных лиц, но семейств, которые также основываются путем договора, по времени предшествующего политическому договору.

Влияние этих теорий сказалось на "Правде воли монаршей", и политический договор стал одним из краеугольных камней, на котором зиждилась власть, с точки зрения "Правды". "Сама наследная монархия, - читаем в "Правде", - имеет начало от первого в народе согласия; сие же глаголем не токмо о честном и правильном начале монархии, не вспоминая зде монархий оных, которые начала приняли от некоего превозмогающего в народе человека, насильствием народ себе покорившего, хотя и в таковых монархиях, когда уже народ непрекословно, безмятежно, еще же и доброхотно повиноватися самодержцу своему приобык, разумети подобает, что дом монарший не к тому насильствием своим похищенное, но всенародной волей отданный себе скипетр держит, сам бо народ доброхотным своим повиновением являет на тое преклоненную волю свою".

По мнению составителя "Правды", русские заключили между собой следующий договор, в котором выразилась "воля народная, аще и не словом, но делом изъявленная": "согласно вси хощем, да ты (т.е. государь) к общей нашей пользе владееши над нами вечно, т.е. понеже смертен еси, тогда по тебе ты же сам впредь да оставлявши нам наследного владетеля, мы же единожды воли нашей совлекшеся, никогда же оной впредь, ниже по смерти твоей, употребляти не будем, но как тебе, так и наследникам твоим по тебе повиноватися клятвенным обещанием одолжаемся и наших по нас наследников тымжде долженством обязуем".

Вторым основанием для теоретической формулировки власти государя являются слова Св. Писания. "Правда" следующим образом излагает известное учение о богоустановленности власти: "всякий государь, наследием или избранием скипетр получивший, от Бога оный приемлет - Богом бо цари царствуют и сильнии пишут правду: от Господа дается им держава и сила от Вышнего, владеет Вышний царством человечьим и кому же восхощет, дает его".

Однако автор "Правды" чувствует необходимость согласовать оба учения: договорную теорию и идею о богоустановленности власти, ввиду их взаимного противоречия, и выходит из этого затруднения провозглашением принципа: "глас народа - глас Божий". "Народное согласие, - говорит в одном месте "Правда", - всегда и везде есть следствие премудродействующего смотрения Божия". "Ведати же подобает, - читаем в другом месте, - что народная воля, как в избирательной, так и в наследной монархии и в прочих правительства образах, бывает не без собственного смотрения Божия, но Божиим мановением движима действует, понеже ясно учит Св. Писание, что несть власть, аще не от Бога. И того ради вся долженства, как подданных государю своему, так и государя к добру общему подданных, не от единой воли народной, но и от воли Божьей происходят".

Последствия, проистекающие из договора, касаются как народа, так и государя. Для народа они выражаются, во-первых, в том, что он "должен без прекословия и роптания вся от самодержца повелеваемая творити". Необходимость этого проистекает уже из того, что "аще бо народ воли общей своей совлеклся и отдал оную монарху своему, то како не должен хранити его повеления, законы и уставы без всякой отговорки". "Таким образом, уставы и всякие законы, от самодержцев в народ исходящие, у подданных послушания себе не просят, аки бы свободного, но истязуют, яко должного: истязуют же не токмо страхом гнева властительского, но и страхом гнева Божия". В доказательство истинности последнего положения "Правда" цитирует Св. Писание, которое велит "властям повиноваться не токмо благим и кротким, но и строптивым".

Второе последствие договора, касающееся народа, следующее: "не может народ судити государя своего, инако бы имел бы еще при себе волю общего правления, которую весьма отложил и отдал государю своему", "понеже бо нарицается и есть верховная, высочайшая и крайняя власть, то како может законам человеческим подлежати; аще бы подлежала, не была бы верховная; судящий бо другого не повинующийся уже есть, но властительствующий, яко же вопреки повинующийся кому не может судити того, которому повинуется". Вывод из всего сказанного следующий: "явственно Дух Святой, научая подданных совершенного царям повиновения, показует, что власть царская весьма в повелениях и деяниях своих свободна есть и ничьему истязанию о делах своих не подлежит". Иначе говоря, самодержавная власть "есть неподвижная, никоторому же суду человеческому не подлежащая и весьма неприкосновенная; и сия то оной сила в славной своей титле "маестет" или "величество" содержится".

Наконец, третье последствие следующее: "не может народ повелевати что-либо монарху своему". Истинность этого положения доказывается словами римского императора Валентиниана, сказанными им войску: "меня избрати императором было в вашей воле, но, когда уже избрали меня, сие, чего желаете, не в вашей, но в моей воле есть; вам, яко подданным, подобает тихо, мирно пребывать; мне же, яко императору, смотреть надлежит, что есть на потребу". "Если так, - прибавляет "Правда", - свободен монарх избранный, то кольми паче наследный, которому народ волю свою и власть над собой во веки отдал".

Что касается до последствий из договора, относящихся к государю, то они излагаются следующим образом: "власть верховная едину своего установления вину конечную имеет - всенародную пользу. Может монарх законно повелевати народу не токмо все, что к знатной пользе отечества своего потребно, но и все, что ему не понравится, лишь бы народу не вредно и воле Божией не противно было. Сему же могуществу его основание есть то, что народ правительской воли своей совлеклся перед ним и всю власть над собой отдал ему, и сюда надлежит всякие обряды гражданские и церковные, перемены обычаев, употребление платья, домов, строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребениях и прочая и прочая".

Самодержавная власть государя при Петре I, получив свою законодательную и теоретическую формулировку, существовала также и на деле, так что в этом отношении царствование первого русского императора представляет собой полную гармонию между теорией и практикой. Власть государя в это время уже не ограничивалась обычаем, напротив, великий реформатор России объявил беспощадную войну всяким обычаям, равно как и старине, основанной на них. Такая реформа, как петровская, самым радикальным образом видоизменившая весь общественный и государственный строй древней России, могла быть совершена только самодержавным государем. Вот почему, не рискуя ошибиться, можно назвать Петра первым русским государем, обладавшим действительно самодержавной властью и провозглашавшим ее не только в теории, как Иоанн IV, но и пользовавшимся ею на практике.

Однако после смерти Петра старые традиции стали снова оживать, и адепты их, сдерживаемые при жизни первого императора его железной рукой, почувствовав теперь отсутствие этой руки, громко заявили о своем существовании. Уже самое вступление на престол Екатерины I напоминало собой государственный переворот. Она была "избрана" на царство Сенатом, Синодом и "генералитетом", т.е. учреждениями, в состав компетенции которых избрание государя совершенно не входило*(313). Вскоре после этого был учрежден известный Верховный тайный совет, долженствовавший, по мнению современников-иностранцев, живших в то время в России, ограничить власть государыни. Так, по словам французского посланника Кампредона, учреждение Верховного тайного совета является "первым шагом к перемене формы правления", которая должна быть "подобной существующей в Швеции или в Англии"*(314). О том же самом говорят и австрийские дипломаты в своих донесениях венскому двору*(315). Однако слова иностранцев не совсем оправдались, так как de jure Верховный тайный совет не ограничил власти государыни. Напротив, по словам указа 1 янв. 1727 г., он был "учрежден не для чего иного, только дабы в сем тяжком бремени правительства во всех государственных делах верными своими советами и бесстрастным объявлением мнений своих нам (т.е. императрице) вспоможение и облегчение учинил". Ввиду этого протоколы и резолюции совета, касающиеся, по крайней мере "важных дел", для получения силы закона, должны были санкционироваться императрицей*(316). Фактическое же положение вещей было иное, так как в продолжение всего царствования Екатерины I Верховный тайный совет имел огромное значение. Показателем этого последнего, не говоря уже о других фактах, может служить факт ничтожного количества указов, изданных одной императрицей, сравнительно с количеством указов, прошедших через совет. По подсчету проф. Филиппова, первые, притом большей частью касающиеся довольно узкой сферы личной деятельности императрицы, составляют менее одной четверти вторых, относящихся до всех сторон государственной жизни*(317).

То же самое продолжало существовать, притом не только уже de facto, но и de jure, и при малолетнем Петре II, когда Верховный тайный совет, согласно с "Тестаментом" Екатерины I, осуществлял все функции регентства и обладал, по выражению пункта 5 "Тестамента", "полной властью правительствующего самодержавного государя". Естественно, что подобное положение вещей пришлось по вкусу членам совета или верховникам, как их тогда называли. Поэтому, когда в 1730 г. Петр II скоропостижно скончался, Верховный тайный совет в ночном заседании с 18 на 19 января решил избрать на русский престол герцогиню курляндскую Анну Ивановну (дочь царя Ивана Алексеевича) и одновременно с этим, по выражению кн. Дм. Мих. Голицына, "себе полегчить" и "себе воли прибавить". Для достижения этой цели, т.е. "чтоб не быть самодержавству", по выражению того же Голицына, верховники составили ряд пунктов, получивших название кондиций, которые и отправили с депутацией в Митаву, где в то время находилась будущая императрица. Последняя вынуждена была их подписать. Эти пункты были следующие. Анна Ивановна обязывалась: 1) "содержать и распространять" православие; 2) "в супружество во всю жизнь не вступать"; 3) наследника себе не назначать; 4) без согласия Верховного тайного совета войны не объявлять и мира не заключать; 5) подданных новыми податями не отягощать; 6) в чины выше полковника никого не производить; 7) гвардии и армии находиться в ведении Верховного тайного совета; 8) у дворянства жизни, имущества и чести без суда не отнимать; 9) вотчинами и деревнями никого не жаловать; 10) в придворные чины никого не производить; 11) государственные доходы в расход не употреблять, и 12) при несоблюдении одного из этих условий императрица лишалась престола.

Названные пункты имели характер прелиминарных условий, так как на их основе должен был быть выработан целый план государственного устройства. Автором его явился инициатор всей затеи - князь Д.М. Голицын. По плану представителем верховной власти в России был Верховный тайный совет; ему в качестве такового принадлежали следующие права: 1) в области иностранной политики - право заключения мира и договоров и объявления войны; 2) в области администрации - право назначения на высшие должности и производство в высшие чины, право командования войском и управления финансами и 3) законодательство. По плану в состав совета должны были входить от десяти до двенадцати членов из знатнейших фамилий государства. Рядом с ним, "для предварительного рассмотрения дел", существовал Сенат из 36 членов и сейм, состоящий из двух палат: шляхетской (из 200 членов) и городских депутатов, для охраны прав и интересов дворянства и торгово-промышленного класса. Что же касается до императрицы, то ее роль ограничивалась председательствованием в Верховном тайном совете, с правом на два голоса и с некоторыми правами в области придворного управления*(318).

В то время, когда происходили переговоры между верховниками и герцогиней курляндской, среди членов Сената и Синода, а также среди шляхетства, съехавшегося в Москву в огромном количестве по случаю похорон Петра II, начались волнения, и ясно определились две партии: одна, стоявшая за самодержавие, другая - за ограничение власти императрицы, но в интересах всего шляхетства.

К первой партии принадлежали: часть сенаторов и генералитета, часть шляхетства и все духовенство с Феофаном Прокоповичем во главе. По словам саксонско-польского посланника Лефорта, среди членов этой партии раздавались такие разговоры: "знатные предполагают ограничить самодержавие; эта власть должна быть умерена Верховным тайным советом, который мало-помалу захватит в свои руки бразды правления; кто же нам поручится, что со временем вместо одного государя не явится столько тиранов, сколько членов в совете, и что они своими притеснениями не увеличат нашего рабства. У нас нет установленных законов, которыми мог бы руководствоваться совет; если его члены сами станут издавать законы, они во всякое время могут их уничтожить, и в России начнется анархия". "Боже сохрани, - читаем в одной записке, направленной против верховников, - что бы не сделалось вместо одного самодержавного государя десять самовластных и сильных фамилий, и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости просить у всех". Заканчивается записка словами: "мы, среднее шляхетство, одни будем оставаться в платежах и во всех тягостях". Более всех агитировал в пользу самодержавия автор "Правды воли монаршей" Феофан Прокопович. "Русский народ, - говорил он, - таков есть от природы своей, что только самодержавным владельством храним быть может, а, если какое-нибудь иное владение правило восприимет, содержаться ему в целости и благосостоянии отнюдь невозможно".

Вторая партия хотя и стояла за ограничение власти императрицы, но так же была враждебно настроена к верховникам. Члены этой партии на особых собраниях вырабатывали свои проекты государственного устройства и затем представляли их в Верховный тайный совет. До нас дошло 12 таких проектов, извлеченных из архива Государственного Совета проф. Корсаковым*(319). Они подписаны 1100 лицами и могут служить выражением мнения членов второй партии. Общая черта всех проектов - это допущение шляхетства к участию в государственном управлении как путем избрания членов высших государственных учреждений, напр., Верховного тайного совета, Сената, коллегий и др., так и путем избрания высших должностных лиц, напр., губернаторов, воевод и т.п., причем органом шляхетства должно быть особое собрание или сейм.

С приездом императрицы в Москву первая партия взяла верх, и Анна Ивановна 25 февраля 1730 года, при довольно торжественной обстановке, провозгласила себя самодержавной государыней и изодрала подписанные ею пункты. Одновременно с этим Верховный тайный совет был упразднен*(320).

Таким образом, попытка верховников ограничить власть государя не удалась. С тех пор в XVIII ст. таких попыток больше не было. Правда, имеются сведения, будто Панин, известный воспитатель цесаревича Павла Петровича, обусловил свое участие в возведении на престол Екатерины II упразднением самодержавия, а впоследствии (в 1774 г.) высказался за ограничение власти императрицы Сенатом, которому хотел дать выборную организацию (часть сенаторов должна была избираться дворянством на дворянских собраниях, часть назначаться императрицей, причем, по назначении, они считались бы несменяемыми; Сенат получал законодательную власть, так что каждый закон обязательно должен был проходить через него)*(321). Но Екатерина, по вступлении на престол, не согласилась на это и царствовала самодержавной государыней. Свои воззрения на форму правления она высказала в Наказе. Русский государь, по мнению императрицы, должен быть самодержавным, так как никакая другая власть не была бы в состоянии действовать на пространстве такого обширного государства. "Пространное государство, - читаем в Наказе, - предполагает самодержавную власть, так как необходимо, чтобы скорость в решении дел, присылаемых из дальних стран, вознаграждала медленность, происходящую вследствие отдаленности мест. Вот почему всякая другая форма правления была бы для России не только вредна, но и крайне разорительна"*(322). Названная мысль о необходимости абсолютной формы правления для государства с большой территорией заимствована у Монтескье. Последний говорит, что республика мыслима только в малых государствах, так как здесь на небольшом пространстве общий интерес, так сказать, у всех на глазах, вследствие чего действия правительственных лиц всегда находятся под постоянным контролем. Ограниченная монархия, с точки зрения Монтескье, должна быть средней величины. Если она очень мала, то легко превращается в республику, если же она очень велика, то легко может погибнуть вследствие того, что областные правители, будучи удалены от центра и надеясь на безнаказанность, легко могут уклониться от повиновения и привести государство к разрушению. "Единственное средство против этого зла, - говорит Монтескье, - состоит в установлении абсолютной власти. Большие государства естественно склоняются к абсолютизму. Быстрота решений должна восполнить здесь дальность расстояний". Другая причина, по мнению императрицы, почему в России должно быть самодержавие, заключается в том, что "лучше повиноваться законам под одним господином, чем угождать многим". Но, высказавшись таким образом, императрица указывает на то, что целью самодержавного правления является не отнятие "естественной вольности у людей", а стремление к тому, чтобы "действия их направить к получению самого большого ото всех добра". Нельзя не согласиться с проф. Тарановским, что приведенное определение представляет собой не что иное, как строгую формулу просвещенного абсолютизма*(323).

Разрешив вопрос о форме правления, Наказ переходит к вопросу о "средних" властях, зависящих от верховной и вполне подчиненных ей. Эти власти по Наказу составляют природу или существо монархии. Назначение их - быть "малыми протоками, чрез которые изливается власть государя". Наличность "средних властей" или "правительств" объясняется тем, что государю "не прилично всем беспосредственно управлять". Его дело издавать законы, "как простое и правое рассуждение отца, о чадах и домашних своих пекущегося", осуществление же их на практике - задача "средних властей", над деятельностью которых государю принадлежит "главное надзирание". С другой стороны, "средние" власти обязаны представлять государю о незаконности указов и других правительственных распоряжений, о вредности их направления, о невозможности приведения их в исполнение и т.п. Только при существовании подобных посредствующих властей государственные учреждения могут быть тверды и недвижимы. Одно из таких правительств должно быть хранилищем законов, которое, с одной стороны, объявляет народу вновь изданные законы, а с другой стороны, "возобновляет забвению преданные законы". В России таким хранилищем законов должен быть Сенат.