Глава II. Население 7 страница

Наконец, в-восьмых, помещику принадлежало право собственности на имущество крепостных. Ввиду отсутствия закона, ограждающего имущественные права крестьян, de jure все имущество последних принадлежало их господам, но de facto крестьяне обладали, пользовались и распоряжались своим имуществом, заключавшимся как в движимостях, так и в недвижимостях, причем нередко сосредоточивали в своих руках большие богатства. "Крестьянин, - говорит Болтин, - имеет свою собственность, не законом утвержденную, но всеобщим обычаем". Однако дворянство неоднократно высказывало желание на счет прямого и категорического постановления закона касательно прав помещика на имущество крепостных. С таким постановлением мы встречаемся в проектах Елизаветинской и Екатерининской комиссий. "Дворянство, - гласит первый, - имеет над людьми и крестьянами своими и над имением их полную власть без изъятия". По второму проекту за крестьянами признаются известные имущественные права, но для осуществления их требуется согласие помещика. Впрочем, второй проект, при разрешении рассматриваемого вопроса, гораздо либеральнее первого, так как признает, что "все, получаемые от земли трудом крестьян, произрастения принадлежат им собственно", затем, в случае недоимок, помещик может воспользоваться только такой частью имущества крестьянина, "которой бы довольно было на уплату его доимки"; наконец, продажа крепостных обязательно должна происходить вместе с их имуществом. Однако признание в законодательном порядке за крепостными права собственности произошло не ранее 3 марта 1848 года, когда крестьянам было разрешено, впрочем, не иначе как с согласия помещика, приобретать на свое имя всякое имущество. Но зато, с другой стороны, указ 3 марта 1848 г. предписал относительно имущества, уже прежде приобретенного крепостными на имя помещиков, "никаких о том от крепостных людей споров не допускать и никаких по оным розысканий не делать", чем косвенно разрешил помещикам присвоить себе крестьянское имущество.

Что касается до обязанностей помещиков в отношении крепостных, то их было очень немного, и, в сущности, они сводились к двум, а именно: к обязанности, под страхом наказания штрафом, кормить и содержать крепостных в голодное время и обязанности не мучить и не разорять их, под страхом попасть в подопечное состояние. О первой обязанности говорит немало указов, предписывая помещикам содержать своих крестьян, для чего иметь годовой запас хлеба на случай неурожая и не допускать крепостных до нищенства, равно как и не отпускать на волю больных и стариков. Надзор за исполнением названной обязанности возлагался на местные власти (указы 1735, 1761, 1767 и 1782 гг.). Свод Законов подтвердил эти постановления, предписав штрафовать помещиков за каждого нищего крепостного*(302). О второй обязанности также говорят немало памятников. Так, уже Петр I предписал инструкцией 1719 года воеводам отдавать под "начал" тех из помещиков, которые "своим деревням беспутные разорители суть и вотчины свои разоряют, налагая на крестьян всякие несносные тяжести и в том их бьют и мучат", а имущество их передавать наследникам. Воеводы и земские комиссары должны были наблюдать за помещиками и о "разорителях" докладывать Сенату. Та же обязанность была возложена Учреждением о губерниях на губернаторов, которые должны были "пресекать всякого рода злоупотребления, а наипаче роскошь безмерную и разорительную, обуздывать излишества, беспутства, мотовство, тиранство и жестокость". Ввиду неопределенности названного постановления в царствование Александра I было разъяснено, что над жестокими помещиками учреждается опека, причем учреждение последней является функцией, согласно закону 1817 года, генерал-губернаторов и военных губернаторов, а согласно закону 1822 года, губернских и уездных предводителей совместно с дворянскими собраниями. В 1826 году состоялся весьма знаменательный манифест, в котором имп. Николай I, констатируя, что до него дошли сведения, "несогласные с примерами, которыми помещики должны быть руководимы их обязанностями христиан и верноподданных", вменяет дворянству в "обязанность" христианское и законное обращение с крестьянами. Надзор же за таким обращением вручается дворянским предводителям, обязанным "наведываться без огласки и без всякого письменного производства об обращении помещиков с крестьянами". Предводители должны усовещевать жестоких помещиков и, в случае непослушания, доводить до сведения начальников губерний. Однако первые, как справедливо заметил один исследователь, по обязанности своей выборных от сословия поддерживали помещичью власть, и притом настолько, что, руководствуясь взглядом обелять всякого, кто носил звание дворянина, очень часто грешили против истины в расследовании дела, придавая ему односторонний характер*(303). Нужно думать, что вследствие этого законами 1829 и 1837 гг. наложение опеки стало опять функцией начальников губерний, притом не только военных, но и гражданских, выполнявших ее совместно с предводителями, причем в каждом отдельном случае наложения опеки об этом доводилось до сведения Сената. Об опеке же говорит и Уложение о наказаниях 1845 года, предписывая, что, если "виной помещика, через обременение безмерными сборами или иными, также непомерными тягостями населения, имения будут доведены до разорения", брать их в опеку, а помещику воспрещать пребывание в них и, кроме того, лишать его права участвовать в дворянских выборах.

Однако на практике эти меры ни к чему не приводили, главным образом, вследствие того, что крепостные лишены были права жаловаться на помещиков, под страхом наказания кнутом и вечной каторги, как то было постановлено указом 1767 г. Впрочем, Уложение о наказаниях 1845 г. смягчило наказание за подачу жалобы на помещика, предписав карать за это розгами до 50 ударов. Этот же законодательный памятник постановил, что если, вследствие нанесенных не по неосторожности, хотя и без умысла на убийство, побоев или иных насильственных действий со стороны помещика, причиняется кому-либо из его крестьян смерть, то виновный в том приговаривается к заключению в смирительном доме на время от одного года до трех лет, с потерей некоторых особенных прав преимуществ, или к заключению в тюрьме на время от 6 месяцев до одного года и предается церковному покаянию*(304).

Заключаем очерк юридического положения крепостных обозрением тех прав, какие были оставлены за ними законодательством изучаемого периода. Так, еще по Уложению 1649 г. крепостные пользовались правом иска и ответа на суде (Ст. 38. Гл. XVIII). Однако на практике это право постоянно нарушалось помещиками. Вот что, например, читаем в "уложении" кн. Орлова: "всем рядовым крестьянам запрещается входить самим в тяжебные дела; если они живут дома, то относились бы по оным к начальству своему, а начальство, рассмотря и посоветуясь со смышлеными людьми - или сам проситель сие сделает - представляло бы в контору мою". Точно так же по Уложению 1649 года крепостные могли свидетельствовать на суде, и показания их, как и показания членов других сословий, принимались во внимание (Ст. 159. Гл. X). Законодательство XVIII столетия не отрицает этого права за крепостными, но значительно ограничивает его; так, Воинский устав допускает свидетельство крепостного по делу своего господина, но только в случае отсутствия других, более достоверных свидетелей. Но зато, с другой стороны, крепостные обязывались доносить на своих господ в случае совершения ими следующих преступлений: политических, кормчемства, лихоимства, повреждения государственного интереса, укрывательства от службы и принятия чужих беглых крестьян (указы 1705, 1713, 1714 и 1721 гг.). Затем, в области торговли крепостные пользовались теми же правами, как и государственные крестьяне, т.е. без записи в гильдию были лишены всяких торговых прав. Кроме того, находясь в зависимости от помещиков, они могли записываться в гильдию не иначе, как представив отпускные письма от своих господ (указ 3 января 1762 года, отменивший постановления указа 13 февраля 1748 года, по которому крепостной, обладающий имуществом ценностью от 300 и более рублей, мог записываться в купечество без позволения помещика и с уплатой последнему обыкновенного оброка, а "не по богатству"). Большинство дворянских наказов 1767 года ходатайствовало о расширении торговых прав крестьян, стоя на точке зрения необходимости разрешить крепостным продажу разных предметов (перечисляемых в наказах) как в деревнях, так и в городах. Только некоторые дворянские и, конечно, все купеческие наказы просили об издании постановления, по которому "во всем государстве дворовым людям и крестьянам никакими товарами в городах и уездах не торговать, а упражняться единственно в земледельчестве, ибо оный торг принадлежит до купечества" (крапивинский наказ). Жалованная грамота городам разрешила крестьянам, как в городах, так и в уездах, торговать только "своими произрастениями и рукоделиями", запретив ведение всякой иной торговли. В связи с торговыми правами находилось право обязываться заемными письмами, но не векселями, причем в каждом отельном случае требовалось согласие помещика (указ 1761 года). Городские наказы при разрешении этого вопроса стремились расширить права крестьян, предоставив им право обязываться и векселями. Что касается до права вступать в подряды и откупа, то оно в отношении вина было предоставлено крепостным по указу 13 февраля 1774 года, причем в каждом отдельном случае требовалось поручительство помещика в исправном платеже откупной суммы крестьянином. Кроме перечисленных, крепостные пользовались еще следующими правами: на бесчестие, на вступление в военную службу и на отлучку. Еще Уложение 1649 года определило взимать за оскорбление крепостного бесчестие в размере одного рубля. Ничтожный размер штрафа (в XVII столетии деньги были дороже, чем в XVIII столетии) побудил некоторые дворянские наказы ходатайствовать об "удвоении" или "утроении" последнего, но только при условии нахождения крестьянина в деревне, а не в городе, что "отвратит побои и нападки от проезжающих и принудит крестьян к деревенскому житью". Действительно, законом 1842 г. размер бесчестия за оскорбление крепостного был увеличен и сравнен с бесчестием государственного крестьянина, причем размер бесчестия за оскорбление его жены был определен вдвое более против мужа, размер бесчестия дочери вчетверо более против отца и размер бесчестия сына (до 17 лет) вполовину против отца. Право на поступление в военную службу без согласия помещиков было даровано в 1700 г. только дворовым, а не крестьянам, которых правительство предписало возвращать обратно на "пашенные жеребьи". Однако в 1742 году (указ 2 июня) это право было уничтожено, и правительство "наикрепчайше подтвердило, чтобы впредь помещиковы люди отнюдь записки в военную службу не просили" под страхом "жестокого" наказания кнутом со ссылкой в каторжные работы. Право на отлучку из места жительства было урегулировано указом 1724 года, по которому отлучка не далее 30 верст разрешалась крепостным не иначе, как с письменным видом от помещика, далее же 30 верст требовалась еще подпись земского комиссара. Последнее условие было уничтожено в 1744 году, когда для отлучек далее 30 верст стали выдаваться особые печатные паспорта от губернаторов.

Ж. Крестьянский вопрос. Несмотря на сильное развитие крепостного права в императорском периоде, лучшие люди того времени, начиная с Екатерины II, постоянно озабочивались разрешением вопроса об улучшении участи крепостных и даже об освобождении их от крепостной зависимости. Уже в конце XVII ст. известный фаворит царевны Софьи, князь В.В. Голицын, человек европейски образованный, мечтал об освобождении крестьян. "Целью князя, - говорит француз Невилль, посетивший в то время Москву, - было поставить Россию на одну доску с прочими государствами; для этого он велел собрать сведения о прочих европейских державах и их правлении. Он хотел начать освобождением крестьян и предоставлением им тех земель, которые они обрабатывают с пользой для царя за ежегодный оброк". Того же желал и современник Петра I Посошков, когда писал: "крестьянам помещики не вековые владельцы, того ради они не весьма их и берегут, а прямый их владелец всероссийский самодержец, а они владеют временно; и того ради не надлежит их помещикам разорять, но надлежит их царским указом хранить, чтобы крестьяне крестьянами были прямыми, а не нищими, понеже крестьянское богатство - богатство царское". Ввиду этих соображений Посошков высказался за определение нормы оброка и барщины.

Наконец, и Екатерина II в своем Наказе коснулась крестьянского вопроса*(305). Вот что гласит, напр., ст. 250 XI гл.: "гражданское общество, как и всякая вещь, требует известного порядка; надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим, которые повинуются, и сие есть начало всякого рода покорности. Сие бывает больше или меньше облегчительно, смотря по состоянию служащих". Вследствие же того, что, естественный закон повелевает нам (т.е. императрице) заботиться о благополучии всех людей, мы должны стараться об облегчении положения названных подвластных людей". Далее Наказ высказывается за необходимость избегать случаев отдачи людей в неволю, "разве крайняя необходимость заставит поступать таким образом, и не для собственной корысти, но для пользы государственной". Затем (читаем далее), "какого бы рода покорство ни было, надлежит, чтобы законы гражданские, с одной стороны, предостерегали бы опасности, могущие оттуда произойти, так как несчастливо то правление, в котором принуждены устанавливать жестокие законы". Наконец, Наказ высказывается за установление частной собственности крепостных. Так, ст. 261 говорит, что "законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества". Русский текст этой статьи крайне туманен и неясен. Лучше всего рассматриваемое место передано по-немецки, а именно die Gesetze konnen dadurch etwas Gutes stiffen, wen sie den Leibeigenen ein Eingenthum bestimmen". Иначе говоря, императрица желала, чтобы в случае оставления крестьян в крепостном состоянии за ними было утверждено право иметь свою собственность. В XIII гл. также говорится о необходимости частной собственности для крестьян. "Не может земледельчество, - читаем здесь, - процветать тут, где земледелец не имеет ничего собственного. Сие основано на правиле весьма простом: всякий человек имеет более попечения о своем собственном, нежели о том, что другому принадлежит, и никакого не прилагает старания о том, в чем опасаться может, что другой от него отымет". В Наказе встречаются также статьи, затрагивающие вопрос об отношениях между помещиками и крепостными. "Кажется еще, - читаем в другом месте Наказа, - что новозаведенный способ дворян сбирати свои доходы уменьшает народ и земледелие; все деревни почти на оброке. Хозяева, не быв вовсе или мало в деревнях своих, обложат каждую душу по рублю, по два и даже по пяти рублей, несмотря на то, каким образом их крестьяне достают сии деньги". "Весьма бы нужно было предписать помещикам законом, чтобы они с большим рассмотрением располагали свои поборы и те бы поборы брали, которые менее мужика отлучают от дома и семейства; тем бы распространилось более земледелие, и число бы народа в государстве умножилось. Многие, пользуясь удобностью говорить, но, не будучи в силах испытать в тонкости о том, о чем говорят, сказывают: чем в большем подданные живут убожестве, тем многочисленнее их семьи; также и то: чем большие от них положены дани, тем больше они приходят в состояние платить оные. Сии суть два мудрования, которые всегда пагубу приносили и всегда будут причинять гибель самодержавным государствам".

Было уже сказано, что в первоначальной редакции Наказа статьи о крепостных крестьянах занимали весьма видное место, но что в печатной редакции они исчезли, очевидно, под влиянием лиц, которым императрица читала свой Наказ. В дошедшем до нас отрывке из черновой рукописи Наказа мы встречаем следующие мысли по поводу крепостных: "законы должны о том иметь попечение, чтобы рабы и в старости и в болезни не были оставлены... Надлежало бы еще утвердить законом и сохранение их жизни. Желательно, чтобы можно было законом предписать в производство сего (т.е. суда помещика над крестьянами), по которому бы не оставалось ни малого подозрения в учиненном рабу насилии". Далее высказывается желание организовать суд из "крестьян для уменьшения домашней суровости помещиков или слуг, или посылаемых на управление деревень их беспредельное, что часто разорительно деревням и народу и вредно государству"... Затем, "могут еще законы определить урочное время службы: в законе Моисеевом ограничена на шесть лет служба рабов". Наконец, необходимо гарантировать крепостным право на имущество для того, "чтобы они имели возможность выкупиться на свободу"; кроме того, необходимо еще точно определить в законе, сколько крепостной должен платить господину за свое освобождение.

Эти мысли, а также и другие, до нас не дошедшие, вызвали сильную оппозицию со стороны близких к императрице лиц. Выразителем ее, между прочим, был известный Сумароков, возражения которого на Наказ до нас дошли: "Сделать русских крепостных людей вольными нельзя, - писал Сумароков, - скудные люди ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут, и будут ласкать слуг своих, пропуская им многие бездельства, дабы не остаться без слуг и без повинующихся им крестьян; и будет ужасное несогласие между помещиками и крестьянами, ради усмирения которых потребны многие полки, и непрестанная будет в государстве междоусобная брань"*(306).

Вопрос о крепостных, как уже известно, был затронут и в законодательной комиссии 1767 года, и прения по поводу него продолжались целый месяц. Инициатором возбуждения вопроса был известный поручик Коробьин, произнесший большую речь, посвященную улучшению участи крепостных, как об этом было сказано выше. Предложение Коробьина вызвало горячие прения, продолжавшиеся в течение месяца, в которых приняли участие до 20 депутатов, причем 8 высказалось за предложение и 12 - против. Из речей наиболее замечательны - князя Щербатова и капитана Чаадаева, говоривших против, и крестьянина Чупрова, майора Козельского и однодворца Маслова, говоривших за предложение Коробьина. Щербатов отрицал необходимость улучшения быта крестьян вообще и дарования им права собственности на землю в частности. "Откуда взять земли, - восклицал он, - если у помещиков, то это значит лишить их кровью приобретенного". "Нет и изображение сего довольно, мню, самого неправосудного в ужас приводит". Чаадаев же назвал предложение Коробьина мечтой, так как "не стеснением власти благонравных помещиков, но исправлением злонравных благоденствие земледельцам доставить можно". Из речей защитников Коробьина более всех выдается речь Козельского. Он энергично поддерживал мысль о необходимости дарования крестьянам "владения потомственно землей без участия помещиков", так как "теперь крестьянин вперед знает, что все, что бы ни было у него, то ни его, а помещиково; каковому человеку надобно в таком случае быть, чтобы еще и хвалу заслужить? И как ему надобно быть добронравну и добродетельну, когда ему не остается никакого средства быть таким? В сем насилии он принужден и себе доброхотствовать, и оттого и пьянствовать, будучи в унынии, а не от лености. И верховная власть не требует более определенной всякому службы; желать владеть крестьянами беспредельно - значит желать большего". Маслов же предложил всех крепостных передать в казенное управление, для чего учредить особую комиссию, долженствующую ведать их в административно-судебном отношении и уплачивать за них оброк помещикам.

Какое же мнение было самой комиссии? Ввиду того, что ей не пришлось высказаться по рассматриваемому вопросу баллотировкой, мы имеем только косвенные указания на отношение ее к этому делу, добытые путем сопоставления полученных Коробьиным и его противниками избирательных и неизбирательных шаров при баллотировках в члены частных комиссий, в чем, естественно, выражалась, по справедливому замечанию профессора Сергеевича, произведшего указанные сопоставления, степень сочувствия депутатов к баллотируемым*(307). Число избирательных шаров у Коробьина возрастает по мере того, как разгорается спор по поводу его предложения. Он баллотировался еще до возбуждения вопроса о крепостных, и тогда был забаллотирован, получив 102 избирательных голоса из 221. Вторично он баллотировался в день возбуждения им вопроса о крепостных и получил 174 избирательных из 287, т.е. был избран большинством голосов. В третий раз, при новой баллотировке, в самый разгар прений по поводу его предложения, он получил уже 260 избирательных голосов из 306. Таким образом, ясно, что громадное большинство депутатов было на стороне Коробьина, тем более что одновременно с увеличением белых шаров у него увеличивается число черных шаров у его противников.

Однако из факта возбуждения вопроса о крепостных при Екатерине II, несмотря на благие намерения самой императрицы, ровно ничего не вышло. Комиссия 1767 года ничего не сделала, и мысли Наказа не попали в законодательство. Мало того, можно, не ошибаясь, утверждать, что царствование Екатерины II значительно способствовало усилению крепостного права, главным образом, благодаря раздаче населенных имений частным лицам, широко практиковавшейся Екатериной, прикреплению малороссийских крестьян и дарованию некоторых новых прав помещикам в отношении крепостных.

Это усиление крепостного права вызвало сильную реакцию в народе, выразившуюся в пугачевском бунте, тем более что одним из главных стимулов последнего было освобождение крестьян из-под власти помещиков. Вот что писал Пугачев в своем манифесте от 31 июня 1774 года: "жалуем сим именным указом с монаршим отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве у помещиков, быть верноподданными рабами нашей короны и награждаем... вольностью и свободой, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей, владением землями, лесными и сенокосными угодьями без покупки и без оброку и освобождаем всех от злодеев дворян и градских мздоимцев судей". В речи своей в Саратове Пугачев указывал, как на главный повод низвержения своего с престола, на желание его уничтожить крепостное состояние, чему воспротивились дворяне и его жена, т.е. императрица Екатерина II. После подавления мятежа и в среде правительства наступила реакция, выразившаяся в охлаждении Екатерины II к крестьянскому вопросу. В конце царствования эта реакция достигла апогея своего развития, что, между прочим, отразилось на судьбе злополучного Радищева, приговоренного к смертной казни (она, впрочем, не была приведена в исполнение) за издание им своего известного "Путешествия из Петербурга в Москву", в котором он высказался за необходимость освобождения крестьян.

В царствование Александра I правительство впервые сделало некоторые шаги по пути к разрешению крестьянского вопроса, тем более что сам государь был убежденным сторонником эмансипации. Так, из речи имп. Николая, произнесенной им в Государственном Совете в 1842 году, мы знаем, что "его предшественник намерен был в начале царствования даровать свободу крепостным людям". Затем до нас дошли слова самого императора Александра, сказанные им нескольким лицам, а именно: "видите ли (государь указал при этом на печать с изображением пчел вокруг улья), это девиз мой и моей бабушки (т.е. Екатерины II); я уже собрал несколько записок о крепостном праве, я выберу из этих проектов все самое лучшее и, наконец, сделаю что-нибудь". Наконец, когда после окончания войны 1812 года известный Шишков поднес императору Александру для подписи проект манифеста, в котором выражалось желание государя о продолжении существования связи между помещиками и крестьянами, "столь свойственной русским нравам и добродетелям", и в силу которой помещики "отечески о крестьянах, яко о чадах своих, заботятся", а крестьяне, "яко усердные домочадцы, исполняют свои сыновние обязанности и долг", то государь отказался подписать его, заявив, что это было бы "противно его совести" и что с идеями манифеста "он ни мало не согласен"*(308). Точно так же в Париже в 1814 г. в разговоре с Лафайетом император сказал, что на предстоящем конгрессе (в Вене) он потребует уничтожения невольничества, причем прибавил: "за главой страны, в которой существует крепостничество, не признают права явиться посредником в деле освобождения невольников, но каждый день я получаю хорошие вести о внутреннем состоянии моей империи и с Божьей помощью крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование".

Ввиду такого отношения государя к вопросу об освобождении крестьян можно было ожидать, что этот последний будет до известной степени разрешен. Действительно, имп. Александр к этому стремился, о чем свидетельствуют многие факты, напр., возбуждение вопроса в "неофициальном комитете", состоявшем из близких к государю лиц и собиравшемся у него во дворце, обсуждение его в Государственном Совете (в 1820 г.) и, наконец, поручение со стороны государя некоторым лицам составить проекты освобождения крестьян. "Неофициальный комитет", будучи занят другими делами, уделил крестьянскому вопросу сравнительно немного времени, высказавшись за необходимость улучшения быта крепостных. До нас дошла речь графа Строганова, в которой он довольно энергически настаивал в комитете на этой необходимости. "Нужно бояться не дворян, но крестьян, - говорил Строганов, - они везде одинаково чувствуют тяжесть своего рабства, везде мысль о неимении собственности подавляет их способности и производит то, что их промышленная деятельность для народного благосостояния ничтожна, их способности не получают полного развития... но дают им чувствовать вполне тяжесть бремени, их гнетущего. С самого детства они преисполняются ненавистью к помещикам, своим притеснителям". При обсуждении крестьянского вопроса в Государственном Совете в 1820 году ярым оппонентом всякого улучшения быта крепостных выступил Шишков, произнесший большую речь против предполагавшегося запрещения продажи крестьян без земли. В особенности вооружился он против слов "дух времени", имевших место в проекте, внесенном в Государственный Совет. "Под словом - "дух времени", - говорил Шишков, - часто разумеется общее стремление к своевольству и неповиновению... Где же правительство твердо и законы святы, там они управляют духом времени, а не дух времени ими". Вследствие этой оппозиции проект о воспрещении продажи крестьян без земли был взят обратно, и Государственный Совет ничего не сделал для улучшения быта последних.

Что касается до проектов освобождения крепостных, то таких было представлено государю несколько, причем два (Киселева и Аракчеева) по желанию самого Александра. Киселев в основу своего проекта положил следующую мысль: "гражданская свобода есть основание народного благосостояния; истина сия столь мало подвержена сомнению, что излишним считаю объяснять здесь, сколько желательно было бы распространение в государстве нашем законной независимости на крепостных земледельцев, неправильно лишенных оной". Но, высказав такое положение, Киселев стал на точку зрения постепенности ограничения прав помещиков и освобождения крестьян. Аракчеев в своем проекте предложил выкуп крепостных государством, по соглашению с помещиками, для чего казна должна была ежегодно отпускать 5 миллионов руб. Третий проект, принадлежавший Мордвинову, также стоял за выкуп, но произведенный самими крестьянами по особой таксе, за детей до 5 лет по 100 руб., до 10 лет - по 200 руб., до 20 лет по 600 руб., до 50 лет - по 1000 и до 60 лет - по 500 руб. "Цена, - говорит Мордвинов, - должна быть ближе к высокой, нежели к низкой, для возбуждения трудолюбия"; "так же мирное прохождение из зависимого состояния в свободное никакому другому сословию не навлечет неприятностей и потерь: крестьяне получат свободу, помещики останутся полными владетелями земли своей и с денежным еще капиталом". Четвертый проект, составленный Канкриным, также высказался за необходимость выкупа самими крестьянами, но в течение 60 лет (с 1819 по 1880 г.).

Однако из всех названных проектов ровно ничего не вышло, и единственно, что было сделано при Александре I в интересах крестьян, это - издание указа о свободных хлебопашцах 20 февр. 1803 г. Дело в том, что в этом году граф Румянцев подал государю записку, в которой, указав на то, что "многие помещики находят выгодным для себя давать свободу некоторым крестьянам за известную плату" и что "они охотно уволили бы и целое селение, если бы это оказалось выгоднее продажи крепостных", просил "дозволить помещикам освобождать целые селения, утверждая крепостным порядком участки или угодья за каждым крестьянином особливо или же всю дачу за обществом на условиях, согласных с государственными узаконениями и с обоюдною пользою". При записке Румянцев приложил и проект условий, заключаемых между помещиками и крестьянами. Государь передал его на рассмотрение Государственного Совета, одобрившего проект, который и лег в основу указа 1803 года. На основании его помещикам разрешалось отпускать на волю крепостных: поодиночке или целым селением, притом с утверждением за ними на праве собственности участка земли или целой дачи, но на известных условиях, представляемых в каждом отдельном случае через губернского предводителя дворянства и министра внутренних дел на утверждение государя. Эти условия могли быть трех родов: 1) единовременная уплата крестьянами капитала при совершении отпускной, 2) рассрочка уплаты на известное число лет и 3) отправление со стороны крестьян в пользу помещиков определенных повинностей в течение известного срока. При несоблюдении указанных условий крестьяне возвращались обратно в крепостное состояние.