Дольний мир» - бытие без Бога

«Человек нуждается в Боге» — сей старый тезис обрел в
последние годы новую популярность в нашей стране, и это,
наверное, не удивительно, ибо после долгого периода гоне-
ний церковь возрождается и все более берет в свои руки
духовные браздц. «Человек нуждается в Боге».-утвержда-
ют журналисты, писатели, политические комментаторы, го-
ворят об этом утром и вечером: страстно и прочувствованно,
постепенно создавая иллюзию, будто народ, более семи де-
сятилетий проживший в атмосфере безбожия, на самом деле
пылко религиозен.

Почитаешь, послушаешь, и кажется, будто россиянин
конца XX в. только и думает о потустороннем, пост и мо-
литва — его любимейшее времяпровождение, а истовая ду-
ховная приверженность Господу до .сегодняшнего дня про-
сто вынужденно таилась и скрывалась под маской официоз-
ного атеизма. Выглядит эта картина, конечно, эффективно,
тем более, что разрушает привычную надоевшую парадиг-
му, и все же, если не гнаться за «злобой дня», стоит при-
знать: массовое сознание на самом деле в большинстве сво-
ем безбожно, безрелигиозно, и его «обмирщенность» имеет
гораздо более глубокие причины, нежели политическое на-
силие и атеистическая пропаганд?!

Если исследовать сознание не только как исторический,
но и как онтологический феномен, то окажется, что в нем
всегда, во все времена и эпохи существует некий мирской,
профаниый пласт. Это мысли, чувства и переживания лю-
дей, непосредственно связанные с их повседневным бытием,
с физическим и социальным выживанием, с обыденными за-
ботами и земными радостями. Профанный пласт включает в
себя все: от культурных 'форм обеспечения физиологиче-
ских нужд до высоких межличностных и общественных пе-
реживаний (любовь, дружба, патриотизм, политические
страсти и т. д., и т. п.). Бог заглядывает в этот регион на-
шего внутреннего мира в основном Как помощник и совет-
чик. А порой не заглядывает вовсе, ибо верующий, честно
выполняя обряды, оставляет за собой полную свободу в

мирских делах и в их оценке. Считая себя приверженцем
той или иной веры, человек нередко ведет себя в практиче-
ской сфере как атеист, чисто по-людски «отделываясь» от
запределыгости покаянной молитвой и мелким житейским
жертвоприношением.

Такое сугубо мирское отношение к потустороннему нахо-
дит выражение в народной речи, изобилующей поговорками
типа: «На Бога надейся, а сам не плошай», «Богу — богово,
кесарю — кесарево», «Не согрешишь,— не покаешься, не по-
каешься,—не спасешься», «Твои слова —да Богу в уши» и
т. д. Собственно говоря, процесс секуляризации, который
характерен для XX в., явился во многом просто выведением
на поверхность этих обыденных прагматических взглядов,
латентно содержащихся в реальном сознании и поведении
тысяч людей, искренне называющих себя верующими. Бог
и потустороннее занимают первое место и оказывают реаль-
ное влияние на жизнь лишь весьма узкого круга: подвижни-
ков, аскетов, отшельников, монахов, святых. Оттого они и
святы, что до зыбкой паутинки истончили пласт повседнев-
ных мирских забот и интересов.

Основной постулат объективно существующего наивно-
материалистического сознания прост, хотя из него делались
и делаются очень разные нравственные и житейские выво-
ды. Его можно сформулировать так: «Этот эмпирический,
данный мне в каждодневном опыте мир — единственная ре-
альность, известная мне непосредственно и достоверно. По-
тому в своем практическом поведении я поступаю, исходя
из единственности наличного мира, где для выживания
нужны материальные блага, где практически невозможно
игнорировать требования чувственности, а человек смертен
и умирает навсегда».

Разумеется, данная формула не претендует на полноту.
Здесь лишь вкратце обозначается содержание тех важней-
ших установок, которыми руководствуется нормальный че-
ловек в повседневном поведении: заботится о хлебе насущ-
ном, не пытаясь быть «как птицы небесные», горюет об
умершем, забывая о вечности души, увлеченно трудится, не
считая свой пот расплатой за Адамов грех, и даже в молит-
вах просит о делах житейских — об урожае, о здоровье, о
земной чувственной любви. Живущий неизбежно погружен
в жизнь с ее грехами, огрехами, текучестью, и потому по
строю своего внутреннего мира темпорален, изменчив, неаб-
солютен, даже если в помыслах искренне тяготеет к Боже-
ственному. В сознании человека, «мир дольный» (земной)
преобладает над «миром горним» (небесным), ибо властно

диктует свои правила игры. Мысли .и чувства, обращенные
к земному, материальному, выступают неопределимым ус-
ловием и самого выживания человека как телесного сущест-
ва, и проживания им его посюсторонней судьбы.

Долгие столетия постулат наивно-материалистическогс
сознания был совершенно не очевиден для большинства лю-
дей, поступающих в соответствии с ним, хотя философы
осознали его уже в древности. Однако в середине XIX в. на
фоне широкого подъема образованности и развития естест-
венных наук, заявляющих о материальности мира, он все
более выносится из сферы массовой интуиции на рефлек-
сивный уровень, обсуждается не только в философской, но
и в литературной среде, гласно 'сравнивается с религиозны-
ми представлениями. Установка <ш<7 жизнь» для многих
людей становится сознательной, продуманной, к тому же
она активно подкрепляется авторитетом естествознания.
Стихийно-материалистическое сознание смыкается с ате-
истическим теоретизированием, порождая две во многом
противоположные морально-психологические ориентации
(хотя обе они враждебны религиозной обращенности к по-
тустороннему). Это разные трактовки положений «жизнь
самоценна» и «смерть абсолютна».

5. Нравственный смысл ориентации «на жизнь»

Тезис «жизнь самоценна* (естественное развертывание
мысли «этот мир — единственный») имеет, если можно так
выразиться, «жесткое» и «мягкое» толкование. «Жесткое»
дает нам «воля к власти» Ф. Ницше, настоящая хвалебная
песнь всему сильному, агрессивному, живучему, как здоро-
вый колючий сорняк. Так сказать, гимн чертополоху, где
все культурные ростки, причастные к нравственности, одно-
значно записываются в заморыши. Восславление бездухов-
ного, лишенного морали, чисто биологического, природного
бытия. Но объявляя именно такое живоглотское бытие
единственно реальным, Ницше производит над человече-
ской действительностью весьма своеобразную операцию.

То, что не нравится ему самому (идеалы, нравственные
нормы, религиозные образы) он попросту выбрасывает, от-
сеивает факты; не согласующиеся с его концепцией, а потом
торжественно указывает на энергетически-волевой остаток,
восклицая: вот это и есть жизнь! Может, конечно, и жизнь,
только чья? Уж наверное, не человеческая, ибо подобное
«обезмораленное» состояние в чистом виде нигде и никогда
не встречается. Жалость, терпимость, доброта, помощь сла-

бому существовали и существуют всегда у разных народов
и культур, только принимают разные формы, и то выходят
на первый план, то чуть отступают назад. Поэтому нельзя
сводить действительную человеческую жизнь только к ее кри-
минально-распадным проявлениям, к торжеству кулака паха-
на и винтовки'террориста. Самоценна все-таки жизнь, а не
мощь, между ними нет и не может быть знака равенства.

«Мягкое» толкование положения «жизнь самоценна» не
стремится ничего вымарать из нее. Напротив, это принятие
эмпирического человеческого существования в его полноте: с
темными страстями и духовными взлетами, добром и злом,
рутиной и праздниками, удачами и неудачами. Это принятие
жизни как неизбежного противоречия, где сама противоречи-
вость не оценивается негативно. Она просто есть, и именно
она порождает весь «цветовой спектр» нашего бытия, все его
разнообразие, неисчерпаемость, таинственность. Великодушие
и благородство, неясность π верность, самопожертвование и
терпимость занимают в реальной жизни отнюдь не последнее
место, хотя и не составляют абсолюта, вписываясь затейливам
ажурным узором в ковер бытия. В религии добро н зло — аб-
солютны, разорваны словно полюса, где на одном сосредото-
ченно все мыслимое и немыслимое совершенство, вся полнота
бытийствования, вся благость и свет, на другом же — лишь
тьма и порок, порча и смерть.

В противоположность этому обыденная человеческая
жизнь — подвижное, пульсирующее, переливчатое начало.
Здесь малейшее нарушение меры влечет за собой полную
трансформацию качества намерений или поступка, хорошее
и плохое сплетаются в тесном объятии и перетекают друг в
друга. Любить жизнь — значит любить ее вместе с ее неиз-
бежным злом (или, вернее, несмотря на него), жалеть, про-
щать и стремиться увеличить долю добра.

«Мягкое» толкование самоценности жизни, данной нам
в нашем единственном мире, отнюдь не приглашает сожрать,
ближнего своего ради повышения собственной мощи. Это
хорошо показал А. Швейцер, проповедуя благоговение пе-
ред жизнью, которое выражается в глубоком уважении к
существованию любого одушевленного созданья, будь то че-
ловек, жук или ромашка. «Жизнь — это космический альт-
руизм,—вторит ему X. Ортега-и-Гассет,—она существует
лишь как постоянное перемещение от жизненного Я к Дру-
гому.» (X. Ортега-и-Гассет)*.

Тезис «жизнь самоценна» ориентирует человека на по-

• Ортега-и-Гассет X. Что такое философия? М., 1991. С. 37.

•406

следователытое, порой терпеливое переживание разных эта-
пов жизни и разных ее проявлений. Он исключает само-
убийство как способ разрешения жизненных проблем. Уте-
ряв одни жизненные смыслы, испытав некий ценностный
крах, человек ищет другие и находит их, ибо последним u
главным, смыслом является сама жизнь: возможность ви-
деть небо и землю, слушать щебет птиц и журчание воды,
радоваться другому человеку и радовать его собой. Тогда
каждый прожитый день воспринимается как подарок. Ост-
рое переживание самоценности жизни очень точно выразил
Λ. Вознесенский: «Вечером, ночью, днем и с утра благода-
рю, что не умер вчера!» И эта благодарность не только за
наличные и грядущие плотские радости, но и за духовные от-
крытия, творческие озарения, душевную гармонию, нераз-
дельно связанные в обычной жизни с материальным бытием.

Положение ^смерть абсолютна» также имеет две трак-
товки. В XX в. развернутое выражение первой, пессимистиче-
ской и далее ипохондрической, принадлежит А. Камю. Это
утверждение абсурдности и бессмысленности жизни, лишен-
ной Бога, запредельности, иномирности, индивидуального
бессмертия. Литературно-философский герой А. Камю в сущ-
ности страстно желает и высших сил, и загробного бытия, но
его сциентистское «рацио» обливает эту страстность холодной
водой нигилизма. «Хотел бы поверить, но не могу себе позво-
лить». А, значит, ничто не свято. Пусть зыбится и течет мо-
рок летучих ощущений, пусть подвиги сменяются преступле-
ниями, а благородство братается с подлостью, ибо все едино.
Как насмешливо писал А. Вознесенский: «В ящик рано или
поздно, жизнь была, а на фига?».

Именно эта идея единства и тесной взаимосвязи между
смертностью и аморальностью, прозвучавшая впервые за-
долго до А. Камю, еще в древности, стала основанием для
обвинения в безнравственности абсолютно всех, кто призна-
ет земную жизнь единственной и конечной. Отождествлять
безрелипюзность (а тем более атеизм!) с подлостью, бессер-
дечием и порочностью стало общим местом и хорошим то-
ном. Даже интеллигентные, высоко культурные христиан-
ские авторы XX в. (например, Б. Вышеславцев) не могут
удержаться от того, чтобы не пнуть побольнее стихийных и
нестихийных атеистов за их ориентацию лишь на прижиз-
ненные ценности. И любить-то они, бедные безбожники, не
умеют, и сердца у них нет, и-ничто святое им неведомо.
Обличения весьма далекие и от христианского великоду-
шия к грешникам, и от либеральной терпимости.

Между тем, мы вправе сказать, что людям, не верящим

в бессмертие, святое ведомо. Хотя, возможно, им ведомо не
все святое, а лишь земные, чисто человеческие его выраже-
ния. Мы просто по опыту, из обычной жизни знаем, что
далеко не все неверующие·— циники, а многих из них ниги-
листические и тоскливые пассажи А. Камю просто бросают
в дрожь, ибо они вполне искренне стремятся быть гуманны-
ми и не перепутывать добродетель с пороком. Для них мо-
гут быть святыми чужая жизнь, процветание родины, бла-
гополучие семьи, счастье детей. Миротворчество, жертвен-
ная любовь так же свойственны неверующим, как и
верующим разных конфессий.

Тезис «смерть абсолютна» может быть истолкован в
смысле прямо противоположном тому, который вкладывают
в него нигилисты. Неизбежность ухода делает жизнь не аб-
сурдной, а напротив, исполненной содержания, высоко от-
ветственной. «Обязывающее значение смерти» - это значе-
ние всех жизненных ценностей, перед которыми и за соблю-
дение которых мы в ответе, как перед самими собой, так и
перед другими людьми. Перспектива смерти делает особен-
но острым переживанием добра и зла, в то время как бес-
смертие как бы уравновешивает их, нивелирует коренное
различие. Бессмертие, по сути дела, уничтожает и само
стремящееся к ценностям «я». Бесконечно существующая
личность размывается временем, -меняет свои очертания,
разваливается (как и все слишком большое) под своей тем-
поральной тяжестью. Вот почему авторы-эзотерики подчер-
кивают в своих работах благодатность забвения. Душа не
помнит своих прошлых существований. Однако что же есть
это забвение, как не та же' самая смерть?

Таким образом, нравственное содержание ориентации
«па жизнь» не может быть оценено негативно, если подхо-
дить к нему без предвзятости. Стремление полнокровно
жить эмпирической человеческой жизнью - не заблуждение
грешного или невежественного ума, а, возможно, только
лишь часть истины.