ВВЕДЕНИЕ, ИЛИ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ О ТОМ, ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ 38 страница

Говоря о роли материального производства, мы подходим к вопросу об определяющей роли экономики, образующей, согласно Марксу, базис каждого общества.

§ 4. СУБОРДИНАЦИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ

Критики Маркса стремятся доказать, что приоритетность экономических целей характерна лишь для одного типа общества - рыночного капиталистического хозяйства - создавшего особый тип человека - "хомо экономикус", который считает деньги высшей ценностью, мерилом жизненного успеха, приносит им в жертву ценности любви, дружбы, человеческую порядочность и т.д. [32] Подобная психология, как полагают критики, не свойственна другим обществам, в которых экономический расчет как стимул поведения может существенно уступать ценностям родства, престижа, власти, религии и пр.

Приоритет экономических целей, действительно, не имеет универсального характера в истории. Он отсутствует в первобытных обществах, обладавших так называемой "престижной экономикой", где высшей жизненной ценностью считался социальный престиж, а способом его обретения была раздача имущества - вещей и пиши ("потлач"); при этом "семья предпочитала голодать, чем использовать продукты, запасенные для потлача") [33].

Однако это обстоятельство едва ли служит опровержением "экономического детерминизма" Маркса, так как определяющую роль экономики он связывает не с идейными мотивами человеческого поведения, а с особой ролью безличных организационных структур распределения в жизни отдельных людей и социальных групп, образующих общество. Именно детерминационное воздействие экономических отношений на процесс общественного производства, на социальный, политический и духовный уклады общественной жизни людей, а вовсе не доминанту ценностного "отношение к собственности" (в его сорокинском понимании) всячески подчеркивает Маркс.

Прежде всего, полагает он, экономические отношения оказывают важнейшее воздействие на процессы материального производства. Это воздействие реализуется в рамках закона, названного последователями Маркса "законом соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил".

Критикуя эту идею, многие теоретики обвиняли Маркса в "деперсонифицикации" человеческой истории, превращении ее в поле битвы каких-то безличных "сил и отношений", действующих за спиной реального человека и превращающих его в безвольную марионетку. В действительности и производительные силы, и производственные отношения, по Марксу, безличны лишь в том смысле, что отвлекаются от "биографически конкретных" людей, но вовсе не от людей вообще как единственных субъектов истории. Последние, как полагает Маркс, сами делают свою историю, но не по капризу воли, а в соответствии с объективными законами своей деятельности. В этом смысле вся диалектика "производительных сил и производственных отношений" представляет собой не что иное, как механизм связи между производством, осуществляемым людьми, и распределением произведенного, осуществляемым ими же.

С одной стороны, упомянутый закон устанавливает реальную зависимость отношений распределения от развития средств производства и профессионального разделения труда, о чем уже писалось выше. С другой стороны, "закон соответствия" устанавливает зависимость процесса развития производства от экономических отношений. Дело в том, что именно эти отношения, опосредствуя связь между производством и индивидуальным потреблением, создают ближайшие стимулы производственной деятельности или, напротив, убивают их (так как трудно ожидать, чтобы человек, не получающий должного вознаграждения за свой труд, продолжал тем не менее производительно работать, совершенствовать систему производства).

Подобную связь производства и распределения можно проиллюстрировать на множестве исторических примеров. Так, мы знаем, что на самых ранних этапах человеческой истории в родовых коллективах существовали так называемые разборные отношения: любой член коллектива в силу самой принадлежности к нему имел право на равную со всеми долю продукта, независимо от меры личного участия в его создании. Очевидно, что подобный характер отношений диктовался неразвитостью производства, продукт которого был почти целиком жизнеобеспечивающим, т.е. потреблялся "без остатка". В этих условиях коллектив не имел ни малейшей возможности поощрять самых умелых и ловких работников, ибо съеденная ими "премия" означала бы голодную смерть кого-нибудь из "отстающих". Именно эта "реальность выживания" нахо-

дила свое выражение в коллективном сознании первобытности (а не наоборот, как считает, П. Сорокин, рассматривающий реальную экономику как инобытие культурных систем права и морали).

С усовершенствованием "производительных сил" на смену "разборным отношениям" пришло "распределение по труду", поощряющее "хорошую работу" и создающее стимулы к реальному совершенствованию производства. В результате участники коллективных охот со временем начали метить стрелы, и копья, так как самый умелый или удачливый из них уже мог рассчитывать на дополнительное вознаграждение. Та же логика истории в дальнейшем привела к возникновению частной собственности на средства производства, создавшей мощные стимулы к его совершенствованию в условиях, когда совместный труд перестал быть общественно необходимым.

Примером действия Марксова закона "соответствия производственных сил и производственных отношений" может служить и недавняя экономическая ситуация в нашей стране, где была предпринята попытка создать коммунистическую экономику. Маркс связывал последнюю с реальным обобществлением средств труда и соответствующей ликвидацией частной собственности на средства производства. Однако оказалось, что при современном технологическом уровне развития производства оно может быть эффективным лишь при условии рыночной регуляции, для чего необходима экономическая обособленность производителей. Может быть, в будущем принципиально иные средства труда (создание которых прогнозировал, в частности, академик Легасов) сделают такую обособленность излишней и откроют путь к реальному обобществлению средств производства в масштабах всего общества. Очевидно лишь, что эта задача если и станет актуальной, то далеко не в ближайшее время.

Как бы то ни было, попытка обобществления средств производства в нашей стране кончилась их реальным огосударствлением, которое не решило и не могло решить задач ни "социалистического", ни "коммунистического" строительства. Государственная собственность на решающие средства производства - феномен, хорошо известный в истории человечества, составляющий суть так называемого "азиатского способа производства", который никому в голову не приходит считать "социалистическим". Доводя эксплуатацию трудящихся (т.е. неоплаченное присвоение их труда) до самых крайних степеней, системы "азиатского", или "политарного", типа отнюдь не исключают частной собственности, которая теряет лишь свой индивидуальный, парцеллярный характер, принимает форму совместной ассоциированной собственности социальных групп, распоряжающихся средствами производства отнюдь не только в общественных интересах.

В любом случае государственная собственность на средства производства, обеспечившая ценой огромных жертв начальную индустриализацию нашей страны, оказалась глубоко неэффективной в экономических условиях, связанных с возникновением технологически сложного производства. Очевидно, что в отличие от прокладки каналов или рубки леса развитие информационных технологий не может основываться на внеэкономическом принуждении к труду. В обществе с "ничейной" собственностью и с соответствующими ей уравнительными формами распределения убивалась всякая трудовая инициатива. Можно утверждать, что развал реального социализма оказывается доказательством Марксовых идей: конфликт между производительными силами и неадекватными производственными отношениями становится причиной стагнации и даже разрушения общества.

Характерно, что влияние экономических отношений распределения, по Марксу, распространяется на общественную жизнь в целом. Экономический статус субъекта непосредственно связан с той долей общественного богатства, размером жизненных благ, которые ему достаются. Наличие или отсутствие собственности на средства производства определяет имущественное положение человека, а вместе с ним и качество пищи, которую он ест, комфортность дома, в котором он живет, уровень образования, которое он может дать своим детям, медицинское обслуживание, на которое он может рассчитывать, и прочие социальные характеристики.

Еще более важно то, что размер богатства, как полагает Маркс, прямо связан с той долей власти или неинституционального влияния, которыми владеет человек: экономическая зависимость, бедность означают зависимость политическую, сопряжены с бесправием или подчиненностью. И наоборот, богатство дает возможность распоряжаться чужой волей и чужими судьбами.

Наконец, связанные с экономикой особенности практической жизни людей воздействуют в конечном счете и на характер свойственного им мышления и чувствования. Стереотипы поведения, представления о приличном и неприличном, достойном и недостойном, эстетические пристрастия, общий тип культуры, по Марксу, разнятся у представителей различных слоев общества, имеющих разное отношение к собственности на средства производства.

Неудивительно, что именно экономику, характер производственно-экономических отношений собственности Маркс считал единственно возможной основой научной типологии истории, объясняющей существенные сходства и различия в образе жизни конкретных обществ и позволяющей классифицировать их, сводить в особые типы социальной организации (общественно-экономические формации). Именно в сфере экономики он обнаруживал главные причины и движущие силы исторического развития общества, с

ней связывал основные формы такого развития (революции или реформы).

Любопытно, что одним из первых теоретиков, поставивших под сомнение универсальность экономического детерминизма, стал Ф. Энгельс. Речь идет о созданной им концепции "производства и воспроизводства непосредственной жизни" в ответ на концепцию древнего общества, созданную Л.Г. Морганом, заслуга которого, по словам Энгельса, "состоит в том, что он открыл и восстановил в главных чертах... доисторическую основу нашей писаной истории и в родовых связях североамериканских индейцев нашел ключ к важнейшим, доселе неразрешимым загадкам древней греческой, римской и германской истории" [34].

В предисловии к первому изданию работы "Происхождение семьи, частной собственности и государства", вышедшей в 1884 г., Энгельс пишет: "Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны, производство средств к жизни, предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой - производство самого человека, продолжение рода. Общественные порядки, при которых живут люди определенной исторической эпохи, обусловливаются обоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны, труда, с другой - семьи. Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется доминирующее влияние на общественный строй уз родства. Между тем в рамках этого расчленения общества, основанного на узах родства, все больше и больше развивается производительность труда, а вместе с ней - частная собственность и обмен, различия в богатстве, возможность пользоваться чужой рабочей силой и тем самым основа классовых противоречий... Старое общество, покоящееся на родовых связях, взрывается в результате столкновения новообразовавшихся общественных классов; его место заступает новое общество, организованное в государство... в котором семейный строй полностью подчинен отношениям собственности..." [35].

Мы видим, что определяющая роль экономики (которую Энгельс по уже рассмотренным нами причинам отождествляет с определяющей ролью материального производства, в котором зародились отношения собственности) распространяется им не на все типы организации общества. В первобытном обществе, как полагает Энгельс, определяющую роль играет иной вид общественного производства - производство человека и отношений родства. Попытка Энгельса объединить эти различные формы необходимой деятельности людей под общим названием "производство и воспроизводство непосредственной жизни" не отменит главного - признания того, что для боль-

шей части человеческой истории, длившейся почти 35 тысячелетий, определяющим оказывается не экономический, а демографический фактор.

Редколлегия второго тома избранных произведений Маркса и Энгельса, вышедших в Москве в 1949 г., сочла такую постановку вопроса отступлением от принципов материалистического монизма и сопроводила работу Энгельса следующим примечанием: "Энгельс допускает здесь неточность, ставя рядом продолжение рода и производство средств к жизни в качестве причин, определяющих развитие общества и общественных порядков. В самой же работе "Происхождение семьи, частной собственности и государства" Энгельс показывает на анализе конкретного материала, что способ материального производства является главным фактором, обусловливающим развитие общества и общественных порядков" [36].

Однако еще задолго до этого вопрос о возможной "ошибке Энгельса" стал предметом специальной полемики Ленина с Н.К. Михайловским, который рассматривал нововведения Энгельса как приспособление "экономических материалистов" к реалиям истории: "Так как в доисторические времена не было борьбы классов, то они внесли такую "поправку" к формуле материалистического понимания истории, что определяющим моментом наряду с производством материальных ценностей является производство самого человека, т.е. детопроизводство, играющее первенствующую роль в первобытную эпоху, когда труд по своей производительности был слишком еще не развит" [37].

Ленин не считал такую "поправку" отступлением от канонов марксизма. Пускай, пишет он, возражая Михайловскому, "детопроизводство - фактор неэкономический. Но где читали Вы у Маркса или Энгельса, чтобы они говорили непременно об экономическом материализме? Характеризуя свое миросозерцание, они называли его просто материализмом. Их основная идея... состояла в том, что общественные отношения делятся на материальные и идеологические. Последние представляют собой лишь надстройку над первыми, складывающимися помимо воли и сознания человека, как (результат) форма деятельности человека, направленной на поддержание его существования. Объяснение политико-юридических форм, говорит Маркс... надо искать в "материальных жизненных отношениях". Что же, уж не думает ли г. Михайловский, что отношения по детопроизводству принадлежат к отношениям идеологическим?" [38].

Последовательные сторонники "нововведений" Энгельса поставили под сомнение первичность экономических структур не только в первобытной, но и в других типах социальной организации - прежде всего в феодальном обществе, основанном, по их убеждению, на "праве меча", т.е. на институтах власти, функцией которой оказывается собственность.

Последовательные противники этих "нововведений", считавшие, что Энгельс действительно ошибся, причину ошибки увидели в несостоятельности многих идей Моргана, которым некритически следовал автор "Происхождения семьи, частной собственности и государства".

Как мы помним, в работе Моргана предложена некоторая гипотеза, призванная объяснить последовательную эволюцию организационных форм воспроизводства человека. При этом движение от промискуитета к кровнородственной семье, далее к семье пуналуальной (ставшей, по Моргану, основой рода) и парному браку фактически совпадает у него с перестройкой общества в целом, в котором производство человека еще не выделилось в самостоятельную сферу жизни. Приняв эту гипотезу, Энгельс вынужден был признать способность общества менять формы своей организации, сохраняя неизменным экономический фундамент родового коммунизма. Соответственно, источником изменения оказывались далекие от экономики факторы, и прежде всего последовательное ограничение круга лиц, находящихся в брачном сожительстве, что вызывалось, по Моргану, стремлением избежать вредных последствий инцеста.

Оценивая ныне эту концепцию, большинство ученых признают ее не соответствующей знаниям современной этнографии, которая не подтверждает существований кровнородственной и пуналуальной семьи, а считает изначальной формой организации общества род, связанный институтами дуально-родовой экзогамии. Что же касается эволюции родовой организации, то она, по мнению многих исследователей, вполне соответствует эволюции первобытной экономики (где главным фактором социальных изменений оказывается переход от "коммуналистических" отношений и распределения по потребностям к распределению по труду и, далее, к зарождению элементов частной собственности) [39].

В настоящий момент мы не будем оценивать степень адекватности подобных суждений, но хотели бы обратить внимание читателя на опасность абсолютизации роли экономики даже в тех обществах, в которых она действительно велика.

Начнем с вопроса о связи между экономикой и образом жизни социальных субъектов, являющихся носителями экономических отношений. Как мы помним, именно с экономикой Маркс связывал важнейшую, по его мнению, форму социальной дифференциации - выделение классов. Неудивительно, что оппозиция принципу экономического детерминизма Маркса часто проявляется как критика теории социальных классов, в которой их существование в истории или вовсе отрицается, или признается лишь в отношении индустриальных доинформационных форм капитализма.

Мы уже высказывали свое несогласие с подобной точкой зрения. Конечно, формы классовой организации общества и способы взаи-

модействия классов ныне существенно изменились, что связано с изменением характера детерминационных импульсов, идущих от производственно-экономических отношений собственности к социальному (в узком смысле слова) укладу общественной жизни. Существенно изменилась сама "география" классов вследствие сложнейших процессов структурной "диффузии" производственно-экономических отношений. Ныне собственность на средства производства становится основанием классовой дифференциации в тех сферах общественного производства, которые ранее были свободны от институционального влияния "производственных отношений". Эти процессы приводят к тому, что классовые структуры современного общества выходят за рамки материального производства (роль которого в совокупной жизнедеятельности людей окончательно обособляется от роли экономики как системы распределительных отношений, существующей не только в сфере производства вещей).

Нарушается и существовавшая некогда однозначная зависимость между экономическими отношениями собственности и отношениями, которые складываются в сфере производства непосредственной человеческой жизни. Во времена, когда писался "Капитал", всякий непредубежденный человек видел несомненную зависимость между наличием у людей собственности на разнообразные средства производства - землю, станки и даже дома, сдаваемые внаем, - и образом их повседневной жизни, способом самовоспроизводства человека. Никого не удивлял тот факт, что в отличие от хозяев, имевших благоустроенные особняки, фабричные рабочие ютились в общежитиях казарменного типа, в условиях стесненности и антисанитарии. На стол в хозяйском особняке подавались блюда, неизвестные рабочим. Естественен был разрыв в уровне образования, медицинского обслуживания, характере отдыха и развлечений и т.д. и т.п. Все различия такого типа проистекали из различия в уровне доходов, а сам этот уровень напрямую зависел от статуса субъекта в производственно-экономических отношениях собственности, владения или невладения разнообразными средствами производства.

С тех пор ситуация существенно изменилась. Отсутствие собственности на средства производства уже не означает автоматически бедности, низкого качества жизни, угнетенного положения - того, что влекло за собой классовую ненависть к работодателям - организаторам производства, стремление свергнуть их революционным путем и пр. Ныне происходит "конвергенция" классовых различий, сглаживание противоположностей.

Этому способствует логика развития рыночной экономики, которая объективно снижает степень "классового эгоизма": в обществе массового потребления условием экономического успеха предпринимателей становится наличие стабильного платежеспособного спроса у самых широких слоев населения. Кроме того, технологическое усложнение производства ведет к объективному росту ры-

ночной стоимости рабочей силы, особенно в "нематериальных" сферах производственной деятельности, требующих высокой, порой уникальной, квалификации. Важную роль в предотвращении разрушительных антагонизмов начинает играть государство путем регуляции доходов, введения фактически "социалистических" форм распределения при вполне капиталистическом способе производства. В результате в современных "постиндустриальных" странах появилась достаточно многочисленная группа работников наемного труда, которая получает доходы, сопоставимые с доходами "нормального" капиталиста (менеджеры больших компаний, знаменитые спортсмены, артисты, врачи и др.).

Очевидно, что в этих условиях владение или невладение средствами производства во многом становится вопросом сознательного выбора человека, его склонностей, желания или нежелания брать на себя вместе с собственностью на средства производства функции его организатора со всеми вытекающими отсюда обязанностями и опасностями (недаром язвенную болезнь называют в США "болезнью предпринимателей").

Итак, мы видим, что современная история, нарушив однозначную связь между собственностью на средства производства и благосостоянием людей, их имущественным статусом, существенно корректирует Марксову идею зависимости между "базисом" общества и социальным укладом общественной жизни. Мы не можем более напрямую выводить образ жизни людей, способ их самовоспроизводства из положения в системе производственно-экономических отношений.

Изменилась и зависимость между экономическим и политическим укладами общественной жизни. Статус субъекта в системе отношений властвования, его возможности влиять на политические решения более не зависят напрямую от его производственно-экономического статуса и имущественного положения.

Кроме того, выяснилось, что понимание власти как производной функции собственности мешает осмыслить некоторые исторические реалии, например генезис, функционирование и развитие "политарных" обществ, в которых источником сословно-классового расслоения изначально явилось не разделение собственности, а разделение власти. Именно дифференциация власти, возникшая в процессе общественного разделения труда, различие той роли, которую играли в общественной жизни рядовые общинники и разросшийся штат "управленцев", привели впоследствии к непропорциональному распределению некогда общественной собственности. Привилегии власть имущих, которые вначале ограничивались своекорыстным использованием общественного достояния, перераспределением в свою пользу совместно создаваемых продуктов труда, постепенно переросли в частное владение его средствами, прежде всего землей, ранее принадлежавшей общине.

Конечно, не следует забывать, что само разделение общественного труда, создавшее институт профессиональной, "публичной" власти, во многом стимулировалось экономическими потребностями общества, стремлением к наиболее рациональной организации общественной жизни с целью максимального увеличения количества производимых благ. Но это не значит, что мы должны абсолютизировать роль экономики, забывать и тем более отрицать существование таких обществ, в которых "власть" предшествовала "богатству", а не "богатство" "власти", в которых правящие "приватизировали" общее имущество, а не разбогатевшие - некогда общую, принадлежавшую всем власть. Именно такая модель, как известно, реализовалась в советском обществе, в котором, как правило, доступ к власти (партийной и государственной) открывал путь к неправедному богатству, а не наоборот.

Наконец, весьма серьезной ошибкой является абсолютизация связи между экономическим и духовным укладами общественной жизни, убеждение в том, что способ мышления и чувствования людей непосредственно и однозначно выводится из присущего им производственно-экономического статуса.

Именно эта идея вызывает наиболее острую критику марксизма со стороны многих авторитетных теоретиков. Так, известный английский историк и философ истории Арнольд Тойнби, опровергая идею примата экономики над духовностью, полагал, что она не просто ошибочна научно, но и "отвратительна с позиций нравственного чувства". Знаменитый немецкий социолог Макс Вебер, доказывая детерминированность экономического духовным, стремился дать Марксу бой на "его собственной территории" - показать то огромное влияние, которое оказала на процесс становления капитализма этика протестантизма с присущим ему культом труда и экономической рациональности [40].

Специальные аргументы против марксизма приводил Питирим Сорокин, обративший внимание на отсутствие видимой корреляции между экономикой и духовным состоянием реальных обществ. В качестве одного из примеров он ссылался на Россию XIX в., в которой экономическая отсталость сочеталась с уровнем духовного развития, превосходившим уровень передовой Европы, особенно в области литературного творчества.

Далеко не все аргументы противников Маркса можно признать состоятельными. Действительно, то, о чем говорит Сорокин, скорее доказывает, чем опровергает идею определяющего воздействия экономики на духовность. Ведь в случае феномена русской литературы проявляется особая форма экономической детерминации, "компенсаторного" типа: именно неразвитость экономики, экономические диспропорции и лишения породили ту "сумму" человеческого горя, которая повлияла на творчество русских гениев, придала ему особую глубину, высокую гуманность, пафос борьбы за достоинство "унижен-

ных и оскорбленных" людей. Следует лишь учесть, что воздействие экономики в этом и в других случаях осуществлялось не "напрямую", а в опосредствованной, "резонансной" форме: экономические импульсы достигали сфер человеческого духа, отразившись предварительно в множестве промежуточных факторов социального и политического плана.

Напомним, что основоположники марксизма признавали факт обратной связи духовности и экономического базиса. Однако они подчеркивали главным образом силу и масштаб влияния экономических отношений и интересов на "сиюминутные", "текущие" состояния общественного сознания, конкретное содержание конкретных концепций, стилей и доктрин. Осталось недооцененным не менее сильное воздействие, которое оказывает на экономическую активность людей сложившегося типа культуры - стереотипов мышления и чувствования, представляющих собой устойчивый "информационный код" поведения, передаваемый от поколения к поколению и сохраняемый, как и в случае с биологией, в меняющихся условиях среды.

Конечно, такие стереотипы поведения - константы этнопсихологии, выражающиеся в национальном характере, особенности религиозного менталитета и пр., - не "сваливаются с неба". В каждом конкретном случае они складываются "естественноисторическим путем", под воздействием наличных - и прежде всего экономических - реалий жизни. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно прочитать Библию или другие сакральные тексты, в которых в значительной мере отразились особенности повседневной жизни создавших их народов.

Сложившиеся, укоренившиеся в общественном сознании стереотипы менталитета, мышления и чувствования существенно влияют на характер практического поведения многих поколений людей, выступая для них как непреложная, принудительная данность. История полна примеров мощнейшего влияния ментальных стереотипов, способных даже (как показывает история еврейского народа) сохранять потенциальную социокультурную идентичность общества в условиях отсутствия реальной экономической, политической, территориальной интеграции его членов. Велико число примеров, показывающих сильнейшее воздействие духовного уклада на генезис и функционирование экономических отношений между людьми (показательно, в частности, влияние ислама на становление капиталистических отношений в мусульманских странах, о чем писали многие востоковеды). Таким образом, сегодня модель Маркса оказывается недостаточной для того, чтобы объяснить "без остатка" реальную человеческую историю во всей ее колоссальной сложности.