ПОСЛЕДНИЕ ПАЛЕОЛОГИ. ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ И ОСТАЛЬНЫХ ГРЕЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВ 4 страница

от твоего города не отнимаю ничего. За пределами своего рва твой город не имеет ничего. Если я пожелал вы­строить крепость на Босфоре, ты не имеешь права ме­шать мне. Все мне принадлежит: и крепость на азиат­ской стороне, заселенная турками, и земли к западу (на европейской стороне), незаселенные, так как ромэи не имеют права селиться на них. Разве вы не знаете, как во время наступления венгров на Варну мой отец затруд­нялся переправиться через пролив, а ваш император при­вел франкские суда в Дарданеллы, к раздражению мусуль­ман и на потеху гяуров? Тогдамой отец поклялся выстро­ить крепость на европейском берегу, и я исполняю его замысел. Не мешайте мне распоряжаться в моих владе­ниях и скажите своему царю, что нынешний султан не таков, как прежние, и легко свершит то, в чем они за­труднялись. Если еще кто явится ко мне по этому делу, с него будет содрана кожа.

Узнав об ответе султана, жители Константинополя предались отчаянию, говоря: вот кому суждено взять го­род, избить и поработить народ, попрать святыни, разру­шить святые храмы, разбросать по улицам святые мощи. Горе, что нам делать, куда бежать? Многие, побогаче, уезжа­ли на Запад или отослали семьи и капиталы; например, сам Лука Нотара, первый из министров и глава антилатинской партии, отослал заблаговременно на Запад дочь со всеми драгоценностями. Простой народ возлагал надежды на Пречистую, не раз спасавшую богохранимый город; об одушевлении масс, об организации народом обороны, о денежных жертвах греков и их сравнительно богатых мо­настырей мы не слышим, наоборот, по-видимому, в народе царило тупое отчаяние и равнодушие; иные, может быть, надеялись на лучшее от перемены власти. Руководители православной партии относились к обороне пассивно и даже скептически.

Если Геннадий Схоларий, будущий патриарх, во время осады писал против Фомы Аквината и Димитрия Кидони, то друг его и царский министр Нотара выразился: лучше бы знать, что в городе господствует турецкая чалма, неже­ли латинская шапка. Но были и энтузиасты среди просве­щенных высших слоев, как Феофил Палеолог, ставший из ученого грамматика храбрым воином. Во главе обороны стал сам Константин, но он связал себя с латинской парти­ей и латинянам доверил защиту города. Не дожидаясь оса­ды, он приказал свезти в город еще незрелую жатву и запе­реть городские ворота. Под стенами начались стачки с ту­рецкими фуражирами. Отсылая султану его евнухов, захваченных в городе, Константин сообщал, что закрыл ворота и возлагает надежды на помощь свыше. Мухаммед ответил объявлением войны.

Положение столицы было более безнадежное, чем при осаде его в царствование Мануила. Ожидали венецианскую эскадру, но что она могла сделать с силами Магомета? Весть о его приготовлениях, постройка Румели-Хиссара застави­ли генуэзскую Галату не только отказаться от защиты хрис­тианской столицы, но поспешить с изъявлениями предан­ной дружбы султану; хотя некоторые из генуэзских купцов втайне помогали грекам, но изменили в решительную ми­нуту, так как оборона со стороны Рога была доверена вене­цианцам, исконным врагам Генуи. Приготовления Магоме­та были грандиозны. Его народ размножился на тучных по­лях Вифинии и Фракии; языковая близость и фанатизм дервишей, особенно кенийских, сплотили с османами по­коренные сельджукские и туркменские племена; славян­ские вассалы доставляли отдельный и большой корпус от­борных войск, носивших латы. Непрестанные походы дали туркам опыт и организацию, постоянные войска янычар и крепостные гарнизоны, где личная доблесть открывала до­рогу к почестям и богатству, а не происхождение, как в вой­сках феодальной Европы; массы ополчения, в котором беивыступали со своими людьми, им знакомыми и преданны­ми. Славные победы над крестоносными дружинами храб­рейших народов Европы воодушевляли воинов с юности до старых лет. Особое внимание обращалось на техничес­кую часть как монголами, так и османами, и те и другие привлекали на службу мастеров со стороны; в армиях Мен-ге и Хулагу при метательных и осадных машинах служили китайские христиане, у османов — перебежчики из хрис­тианского стана, итальянцы, венгры и ренегаты из сербов и греков. Их переманивали за большую плату, как венгра Ур­бана, знаменитого пушкаря-литейщика, создавшего Маго­мету неслыханную артиллерию. Располагая громадными денежными средствами, Магомет переманил его из Кон­стантинополя; щедро вознаграждал он впоследствии ита­льянского художника и мастера Челлини, написавшего портрет Завоевателя. Народ представлял себе Магомета си­дящим в роскошном шатре возле сундука, из которого он пригоршнями брал золото и драгоценные камни. Изготов­ленные Урбаном орудия были поставлены и в Румели-Хис-саре, а теперь в Адрианополе он отливал десятками бронзо­вые пушки, между ними одну чудовищной величины, с от­верстием шириною в 12 ладоней, стрелявшую каменными ядрами в 30 пудов; 60 отборных волов везли ее из Адриано­поля целых два месяца.

Еще осенью 1452 г. Караджа-бей занял последние при­надлежавшие Константину города — Месемврию, Анхиал, Визу; лишь Силиврия оказала сопротивление; виноградни­ки Перы были сожжены, и три конных полка турок зимо­вали у городских ворот. В марте 1453 г. выступили из Адри­анополя главные силы, и к 6 апреля, в пятницу после Пас­хи, турки обложили город от Золотых ворот до Перы; ставка султана была разбита за холмом против Адрианопольских ворот, где ныне кладбище. Правым крылом от Золотых ворот начальствовал старый полководец Мурада Исаак-паша с азиатскими войсками до 100 000 человек. В середине у ворот Романа стоял сам султан с постоянными войсками, среди коих было 15 000 янычар; здесь же стояла большая пушка и главные батареи. Левое крыло до Золотого Рога составляли румелийские полки Караджа-бея, судя по занятому пространству, до 50 000 человек. Конница бы­ла в тылу. На высотах Перы стоял Саган-паша, наблюдая за входом в Рог. Подошла и первая турецкая эскадра из 30 крупных и 130 мелких судов под начальством славянского ренегата Балты и стала у Диплокиония (нын. Бешик-таш), повыше Галаты; подошедшие затем силы довели султан­ский флот до громадной цифры — 420 больших и малых судов, выстроенных преимущественно в Измиде (Никомидии), в длинном и узком заливе Мраморного моря, осенен­ном дремучими лесами на заоблачных горах.

И в этот последний час не было единения даже при дворе Константина. Великий дука флота и главный доклад­чик Л. Нотара занимал столь самостоятельное положение, что верный Франзи мог быть назначен великим логофетом лишь тайно, иначе Нотара помешал бы секретной миссии Франзи в Морею и на Кипр с просьбой о помощи. Против­ники Нотары подозревали его в сношениях с султанским двором. Передавали его слова: лучше мусульманская чалма, чем латинская митра. Приезд Исидора и униатская служба в св. Софии разожгли народную ненависть к латинянам, хотя Исидор привез помощь и было договорено, что церковные разногласия будут улажены позднее учеными людьми. Св. София запустела, никто не служил в ней и молебна. Среди униатов умеренные уговаривали народ потерпеть азимитов лишь на время, до победы над турками, и между такими политиками были советники Константина; но были среди униатов, даже среди монашества, такие, которые бросали православным вызов, как сам Исидор. Историк Дука видел монахиню-гречанку, евшую мясо, носившую латинскую одежду и якобы творившую мусульманский намаз. Простой народ тем крепче держался за чистоту веры отцов, чем бли­же придвигалась турецкая опасность, и не верил в спасение города латинянами. Геннадий Схоларий, их вождь, умыл свои руки при гибели города, впавшего в нечестие.

Константин не сумел поднять весь народ и объеди­нить его для защиты столицы. Из сравнительно богатой Морей братья Палеологи не прислали помощи; взялось за оружие несколько сот храбрых критян, привезших в сто­лицу хлеб и вино. Константин имел основания полагаться больше на латинян, чем даже на столичных греков. Как бы ни было велико число эмигрировавших в Грецию и даже на Запад, в столицу укрылось население пригородов. Чис­ла жителей в год осады не знаем, цифра 200 000 представ­ляется преувеличенной. Но когда Константин приказал Франзи переписать всех греков, способных носить ору­жие, включая даже монахов, то оказалось всего 4973 чело­века, и царь только простонал, услышав эту цифру. Оче­видно и для нас, что многие уклонились от призыва к ору­жию. Боеспособных греков, пожелавших защищать родной город, оказалось лишь в 2 1/2 раза больше, чем пришлых латинян, волонтеров и наемников. Для защиты сухопутных и морских стен требовалось в 10 раз больше людей, чем те тысячи, которыми располагал Константин.

Не грекам, но латинянам Константин поручает важней­шие пункты обороны. Греческая милиция была хуже воору­жена и не могла идти в сравнение с латинскими наемника­ми и экипажами латинских, хотя бы купеческих, судов. Все-таки останавливает внимание, что охрана Влахернского дворца была поручена кардиналу Исидору и венецианцам: первому со стороны Золотого Рога, до Фанара, вторым — с суши. Исидор имел под своим начальством отряд генуэзцев, укрепил свой участок на личные средства и принимал в обо­роне деятельное участие, а о греческих архиереях мы не слышим. По другим известиям, Исидор защищал Акрополь, у св. Димитрия. Венецианцами командовали их баил Минотто и адмирал Тревизан, прибывший вместе с Исидором и на­нятый на царскую службу. Венецианские матросы даже вы­рыли ров перед стеною Ираклия, защищавшей нижнюю часть Влахернского квартала. Рядом с Влахернами менее важный участок по Золотому Рогу защищал начальник цар­ского флота Лука Нотара со своими людьми; второстепен­ными начальниками участков были греки Алексей Дисипат, Иоанн Влах, Феод. Палеолог, Метохит, Филантропии. У Евгеньевых ворот (тур. Ялык-киоск-капусси, на месте вокзала Сиркеджи) защищали критские моряки. От башни у этих ворот до башни на Галатском берегу, существовавшей еще в XVII в., Золотой Рог был загражден с начала осады толстой железной цепью, плававшей на бревнах, а за нею были рас­ставлены шесть латинских и четыре греческих корабля (из них три с Крита). Далее в районе Акрополя приморские сте­ны выходят уже на Мраморное море и защищались опять латинянами, или во главе обороны стояли латиняне: от дворца Вуколеона (у «дома Юстиниана») до гавани Кондоскалия (нын. Кум-капу) стояла каталонская колония с консу­лом Гулиано во главе, далее в Псамматии охрана была ввере­на венецианцу Контарини; сами Золотые ворота с участком до Мраморной башни на берегу — т. е. второй важнейший угол, укреплений, где сухопутные стены связаны с примор­скими, — защищались 200 генуэзскими стрелками с капита­ном Мануилом, но Студиев монастырь защищали сами монахи-калугеры рядом с турками Орхана. По сухопутной сте­не до ворот Живоносного Источника опять стоял смешанный отряд из итальянцев и греков под начальством сицилийца. Далее следовал участок с центром у Силиврий-ских ворот, защищавшийся одними греками с Феофилом Палеологом во главе, по Франзи[32]. Центральную часть сухо­путных укреплений с воротами св. Романа (тур. Топ-капу) защищали опять латиняне, именно 400 генуэзцев и других итальянцев с Архипелага, под начальством Лонга Джусти-ниани, бывшего губернатора генуэзской Кафы, приехавше­го с Исидором. Далее до Адрианопольских ворот, примы­кавших к кварталу монастырей Хоры и Старой Петры, за­щищали генуэзские начальники, три брата Боккиардо. Последний участок до Влахернского дворца, доверенного латинянам, защищал смешанный отряд под начальством Феодора, грека из венецианской Эллады, и немецкого инже­нера Гранта. Из перечня начальников выносим странное впечатление: как будто дело шло о защите не византийской столицы, но какого-то латино-греческого города вроде Кандии или Патр, как будто Византии к 1453 г. уже не стало, как будто Исидор заменил Вселенского патриарха. Где на­циональное войско? Политика Палеологов и их предшест­венников, опиравшихся на латинских и турецких наемни­ков, принесла свои плоды: византийцы перестали быть вои­нами. Большая часть жителей греков, сражавшихся без доспехов, с камнями и копьями в руках, очевидно, находи­лась под командою латинских начальников. Впрочем, знат­ные Д [имитрий ] Кантакузин и Н [икифор ] Палеолог со сво­ими людьми оставлены были в городе в качестве общего ре­зерва — несколько сот людей, жалкие обломки служилого византийского войска. В царском штабе главное место за­нимали латиняне, душою обороны был Джустиниани, по­стоянным спутником Константина — один испанец, Фран­циск Толедский. Горсть латинских наемников и доброволь­цев, несколько тысяч кое-как вооруженной греческой милиции, отсутствие денег, артиллерии (имелось несколько пушек, но их нельзя было поставить на ветхие стены), недо­статок хлеба — все это делало оборону безнадежной, и насе­ление это понимало: иным оборона казалась латинской за­теей против неминуемого Божьего возмездия.

С 12 апреля начала свою работу турецкая артиллерия. Ее действие было неслыханным для тогдашних времен, после выстрела из большой пушки Урбана по всему горо­ду раздалось «Господи, помилуй!». Стреляла она за день всего 7 раз, заряжалась часами. Вся артиллерия посылала до 100 ядер в день, разбивая кирпичные стены, стоявшие с V в., и еще легче — позднейшие их исправления. Катапуль­ты метали тысячи стрел. Защитники отбивались день и ночь, заняв возвышенную террасу между двумя стенами, составлявшими ограду. Большая пушка разорвалась и ра­нила Урбана, но по приказанию султана он отлил новую. Магомет действовал нетерпеливо и на 18 апреля назначил общий штурм с суши. С рассветом массы янычар и других лучших полков бросились через ров на пробитые пушка­ми бреши; тысячи людей были растоптаны, заваливая ров мешками, хворостом и собственными телами. Защитники отбивались камнями, стрелами, копьями, кипящей смо­лой, выбегали на ров и несли потери. Целый день длился безуспешный штурм, и ночью защитники вновь вычисти­ли ров. Потери турок были велики, но султан Магомет об­наружил непреклонную волю и величие духа. Впрочем, разница сил была так велика, что, несмотря на древнюю славу стен Константинополя, не могло быть сомнения в исходе осады. 20 апреля произошел морской бой. Три ге­нуэзских корабля, посланные папой, и один из Греции, груженные хлебом и большие, показались в виду города; флот Балты, большей частью гребной, окружил их, и сам султан наблюдал за боем с берега и даже въехал на коне в воду. Но борта прибывших кораблей были выше, и турки не могли взять их на абордаж; наконец поднявшийся ве­тер позволил всем четырем кораблям пробиться в Золо­той Рог. Султан подверг Балту бичеванию и назначил на его место Хамзу. И на этот раз Магомет обнаружил непре­клонную волю и приказал занять флотом Золотой Рог. Так как Рог был заперт цепью, защищаемой судами, то Маго­мету был дан совет перетащить часть флота в Рог через хребет той цепи холмов, на которой расположена теперь Пера. Был настлан деревянный помост, и 70 тяжелых ко­раблей были перетащены на канатах в одну ночь. Точно путь этот не известен; по обычному мнению, он шел от Бешик-таша, древнего Диплокиония, или же от дворца Долма-Бахче, но ближе был путь мимо нынешнего русского посольства в бухту Адмиралтейства (квартал Касим-паша). 23 апреля греки увидели корабли «нового Ксеркса» в самом Роге, напротив Пантократора. С этой стороны они не ожидали турецкого флота, приморские стены были слабее, и корабли их оказались в опасности. Латинские и греческие капитаны собрались в венецианской церкви и по совету венецианца Кокко решили сделать попытку сжечь турецкие корабли. Так как этот план принадлежал венецианцам, их вечные соперники, генуэзцы Галаты, привлеченные к участию, донесли султану. Корабль Кокко был встречен ядрами и затонул, спасавшихся вплавь турки обезглавили на глазах защитников, которые в свою оче­редь обезглавили 200 пленных турок. Венецианцы смот­рели на генуэзцев как на предателей, и Константин с тру­дом уговорил их не начинать кровопролития между хрис­тианами; но турки не щадили и генуэзцев, расстреливая суда в гавани Галаты. Заняв флотом гавань, Магомет пере­бросил плавучий мост через верхнюю часть Рога и теперь имел все силы под руками. Но он не пошел по пути крес­тоносцев 1204 г., взявших город со стороны Рога, он не надеялся на качества своего флота. Магомет решил взять город с суши, несмотря на первую тяжелую неудачу и на сильные, храбро отраженные нападения 7 и 12 мая, при­чем отличились из греков Рангави и Никифор Палеолог, начальник резерва. Новая гигантская пушка заменила по­гибшую, и венгерский посол научил турок лучше целить. Явились у турок и мастера по устройству подкопов, но первый подкоп, направленный под Влахернский дворец, был замечен служившим у греков немцем Грантом, опыт­ным инженером, и турецких минеров выкурили дымом (18 мая). Турки подкатили деревянные башни, обитые ко­жами; одна из них была выше стен, имела мосты на кана­тах для перехода на укрепления и сильный таран, кото­рым турки разрушили стену у Романовых ворот, уже по­врежденную ядрами и заделанную бревнами. Но и на этот раз турки были отбиты и ночью ушли, оставив у стен баш­ню; храбрые защитники сожгли ее и исправили укрепле­ния. Разгневанный султан заявил: если бы и все 37 000 му­сульманских святых ему предсказали, что греки сделают это за одну ночь, он не поверил бы. Но за один месяц оса­да приблизилась к неизбежной развязке. Древние стены были повреждены, особенно между воротами Романовы­ми и Харсиевыми (ныне Адрианопольскими). Защитники были изнурены, оставаясь на стенах день и ночь, не зная о судьбе своих семейств; для их пропитания пришлось пе­релить церковные сосуды на монету, так как прибывшие на купеческих кораблях итальянцы хотя сами стали на за­щиту, но хлеба без денег не давали. В порту стояло 8 боль­ших и до 20 меньших иностранных судов, и их капитаны избрали себе общим вождем венецианца Диедо, надеясь прорваться в случае взятия города. Джустиниани, по-ви­димому, являлся связующим звеном между защитниками и теми латинянами, которые готовились покинуть город в опасную минуту. Число защитников уменьшалось, а к тур­кам подходили подкрепления, привлекаемые надеждой на добычу. Особенно волновало Константина поврежде­ние стен. По известию Дуки, впрочем подвергнутому со­мнению, Константин даже завязал переговоры с Магоме­том, предлагая ему дань какую захочет, но султан ответил: нельзя мне отступить от города. Или я его возьму, или он меня возьмет живого или мертвого. Если хочешь, дам тебе Морею, а братьям твоим — иные уделы, и будем жить в ми­ре. Если же я войду в город с боем, то всех твоих вельмож с тобою вместе поражу мечом и весь народ отдам на раз­грабление, с меня же довольно пустого города. Султан, по известию Дуки, вновь предлагал Константину удалиться со всем двором и имуществом, гарантируя населению жизнь и безопасность, но Константин по совету синклита решительно отказался: если захочешь жить с нами мирно, как жили предки твои, то слава Богу. Они моих предков считали за отцов, а город — за свою родину и находили в нем убежище; из нападавших на него никто не прожил долго. Отдаю тебе захваченные города и земли, назначь дань, какую только сможем платить, и уйди с миром. В рас­четах своих ты можешь ошибиться. Предать тебе город не во власти ни моей, ни чьей-либо из живущих в нем. Об­щим мнением все мы добровольно умрем и жизни нашей не пощадим. Слова, вложенные Дукой в уста Константина и Магомета, хорошо передают принципы, из-за которых шла смертная, последняя борьба. Русская «Повесть о Царь-граде» передает, что Джустиниани, «патриарх» (Исидор?) и синклит советовали Константину (в начале мая) оста­вить Константинополь, чтобы организовать помощь Мо­рей и Албании, но Константин отвергнул это предложе­ние, как и другие, сделанные раньше и позже.

Магомет приказал готовиться к штурму, жечь огни и творить молитву. Костры опоясали город, в Скутари от огней на судах блестело море и небо. Жители выходили на стены и ждали гибели, «как полумертвые». Джустиниани не терял энергии и приказал очистить террасу между сте­нами; за внутренней стеной он решил дать последний от­пор, укрепил ее рвом и собрал из города все лестницы. Чтобы проникнуть в оставленную террасу в случае штур­ма, открыли издревле заложенную малую дверь Керко-порту у так наз. Константинова дворца, ныне Текфур-Са-рая, на границе Влахернского района. Население было да­леко от единодушия, разрастался ропот против правительства. Для успокоения народа Константин при­казал обносить чудотворную икону Одигитрии. Наде­ялись на помощь венецианской эскадры Лоредана, но по­сланный корабль вернулся, не узнав даже, где она нахо­дится. Предвидя близкий штурм, защитники поспешно исправляли укрепления, особенно у Романовых ворот, где командовал Джустиниани, а с турецкой стороны стояли главные батареи и султанские отборные войска. Напрас­но Джустиниани просил у Нотары несколько малых пу­шек, стоявших по Золотому Рогу. Нотара ненавидел Джус­тиниани. Один был главою противолатинской партии, другой — душою обороны, организованной латинянами по поручению Константина, не имевшего власти прими­рить открытую вражду. Нотара пушек не дал, и этот мел­кий факт характеризует положение. Как бы ни был силен Нотара со своими сыновьями, он не ослушался бы Кон­стантина, если бы за Нотарою не стояло противолатин-ское большинство. Ввиду дружбы Нотары со Схоларием в эту партию входила по крайней мере часть православно­го духовенства. В истории Западной Греции мы видели несколько случаев, когда латиняне, по-видимому не без основания, обвиняли православных иерархов в сношени­ях с турками, — грустная страница из истории христиан­ства на Востоке; но такие деятели, как Схоларий, первый патриарх турецкого времени, сохранили православную Церковь в Турции до сих пор.

По известию Франзи, перед штурмом и в турецком ла­гере наблюдалось брожение, вызванное ложными слухами о подходе венгров с тыла, о приближении венециан­ского флота; войска роптали на большие потери при не­удачных приступах. Сам султан и его двор якобы колеба­лись, но, конечно, Магомету было известно положение го­рода и неравенство сил. На совете Халил-паша, известный грекам благожелатель, советовал снять осаду, иначе запад­ные государи ополчатся против турок. Второй визирь, Са­ган-паша, соперник Халила, советовал приступить к штур­му, так как у султана войск больше, чем у Александра Маке­донского, а латиняне бессильны вследствие раздоров даже на походе. Султан согласился с Саганом и назначил приступ на 29 мая, о чем Халил якобы известил Констан­тина. Но и без того греки видели усиленную канонаду, движение в турецком лагере. Султан объезжал полки, обе­щая павшим райские утехи, живым — население Констан­тинополя; войска кричали: «Алла! Алла! Магомет ресул Ал­ла!» Вечером 28 мая Константин созвал всех начальников, уговаривал постоять за веру, родину, царя — помазанника Божия, за свои семьи; указывал, что враг 57 дней осаждает всеми силами, но безуспешно; просил не робеть, если да­же падут стены, уповая на Бога; враги полагаются на свое число, но у них нет железных доспехов, какими вооруже­ны защитники; султан же хочет поработить весь свет, не­когда принадлежавший Константину Великому. Франзи влагает Константину в уста длинную речь по античному образцу; идеи Константина были известны его верному советнику. Обращаясь отдельно к венецианцам и генуэз­цам, Константин называл их единоверцами. Воины про­щались друг с другом, дворец Константина огласился ры­даниями.

Всю ночь на 29 мая турки подкатывали осадные ма­шины, корабли их подтягивались к морским стенам. Часть кораблей Хамзы должна обстреливать стены из са­мострелов и пищалей; другие должны были высадить экипаж, которому приставить лестницы и взобраться на стены. Саган-паша должен был напасть на Влахернский квартал со стороны Рога, переведя войска по плавучему мосту и подтянув корабли, стоявшие внутри гавани. Ка- раджа должен был напасть на Влахерны с суши. Исаак и Махмуд действовали на правом крыле до Мраморного моря. Халил и Сарыджа должны были наступать по обе­им сторонам султана, отвлекая защитников от Романо­вых ворот, которые надлежало взять самому Магомету. С рассветом турки бросились с визгом, криком, при звуке больших барабанов, бубнов и флейт, наступали через ров на три большие бреши, пробитые пушками и по ве­личине доступные для конницы, кое-как заваленные бревнами и землею. Даже Критовул, грек с о. Имброса, служивший Магомету и описавший его подвиги, отдает должное доблести защитников; в первых рядах стояли, как сказано, латиняне. Часами длился отчаянный руко­пашный бой. Турки несли большие потери. Две первые колонны их были отбиты. Султан двинул резервы из луч­ших войск, между ними 1000 взводов («котлов») янычар, и приказал усилить обстрел. Большая пушка разбила сте­ну между двумя башнями. Дрогнули защитники лишь в ту минуту, когда Джустиниани, душа обороны, был ранен и оставил свой пост, невзирая на просьбы Константина; он удалился в Галату, откуда бежал на Хиос, где (или на пути) умер от раны и позора. Многие генуэзцы последо­вали за своим вождем.

Константин остался у Романовых ворот и совершал чудеса храбрости вместе с доном Франциском Толедским, Иоанном Далматом, с доблестным Феофилом Пале-ологом, подоспевшим на помощь. Между тем калитка Керкопорта у Адрианопольских ворот, открытая перед штурмом, осталась без охраны, и полсотни турок ворва­лись на террасу между двумя стенами. Они бежали к Ро­мановым воротам, сбрасывая со стены немногочислен­ных и ослабевших защитников. Среди христиан, увидев­ших турок и их значки на стенах, возникла паника, раздались крики, что город взят; защитники прыгали со стен и, давя друг друга, завалили своими телами Адриано-польские ворота. Константин со своими соратниками погиб героем, и тело его, не узнанное турками, лежало в куче из 800 христианских трупов. Последний Палеолог не посрамил своих воинственных предков XII и XIII вв., по матери в его жилах текла сербская кровь. Его униатст­во было быстро забыто, и для греков, начиная с совре­менного автора «Плача», оправдывавшего Константина, он остался благоверным царем Константином, нацио­нальным героем и богатырем. В простом народе живут о нем легенды до сих пор. Освободителем Константинопо­ля, по народному поверью, явится православный царь Константин, когда-то русский, ныне из Греческого коро­левства, и это убеждение приходилось слышать в глуши, до которой не доходило какое-либо книжное влияние. Исторически засвидетельствовано, что немедленно по прекращении резни султан приказал разыскать тело Константина. После долгих поисков к нему принесли го­лову, которую Нотара признал за царскую. Она была вы­ставлена, по приказанию Магомета, на площади у подно­жья колонны Юстиниана, затем отправлена по городам Малой Азии; тело же было предано погребению в месте, современниками не указанном[33].

Десятки тысяч турок хлынули через Адрианопольские ворота по телам защитников; через большую брешь, которую турки оставили до сих пор, победители ворва­лись во Влахернский квартал, избивая всех по пути. Взо­шел на стены и сам Магомет, и его знамя было поднято на Романовых воротах. Пока турки грабили и жгли дворцо­вый Влахернский район — причем погибли чудотворные иконы Влахернская (наш тип «Знамение») и Одигитрия, — толпы греков, старики, женщины и дети спасались в мона­стырях и храмах, где их настигали турки и избили тысячи, как у храма св. Евфимии (нын. Гюль-джами); главная же масса бежала по Средней улице, через площадь Констан­тина, где ангел с мечом, по преданию, должен был отдать огненный меч некоему мужу, который загонит врагов в самую «Персию»; миновав площадь, толпа хлынула в св. Со­фию, забыв осквернение ее униатами. Туда подошли турки только через шесть часов, так велик был город и добыча по пути. Много сложено легенд о взятии главной, после Иерусалима, святыни восточного христианства: о свя­щеннике, скрывшемся со Св. Дарами через сомкнувшуюся за ним стену на левых хорах, о Магомете, въехавшем на коне и приложившем кровавую руку к колонне высоко от пола, столько было навалено трупов. Достоверно показа­ние источников о том, что кровопролитие прекратилось еще до полудня, когда султан въехал в город. Прибыв к Со­фии, он сошел с коня и прекратил грабеж внутри храма; он даже поразил турка, портившего, в своем фанатизме, мраморный орнамент с крестами. «Хватит с вас денег и пленных, — сказал он, — а здания мои». Взойдя в алтарь, Магомет преклонил колени на молитву и приказал обра­тить св. Софию в мечеть.

У Силиврийских ворот прорвался албанец Элия-бей, эмир-ахор султана, получивший в награду Студийский мо­настырь, позже (около 1490 г.) обращенный в мечеть Эмир-ахор [-джамиси].

После прорыва сопротивления не было. Упорно дер­жались лишь критяне у Красных ворот, древних Евгенье-вых, при входе в Рог, пока султан не разрешил им уйти на свои корабли. Защитники приморских стен бежали, узнав о прорыве у Влахерн, но эта весть пришла не скоро; вслед за защитниками побежали и осаждавшие турки, чтобы гра­бить город, оставив свои корабли. Так поступили оба фло­та — и Хамзы, и Сагана — внутри гавани; поэтому латиня­не могли спастись бегством мимо пустых турецких судов. Толпы латинян и греков собрались на берегу Золотого Ро­га, бросаясь на корабли, но мест было мало; переполнен­ные корабли спешили уйти без своих капитанов и экипа­жей, убитых или непоспевших; ушло 18 латинских судов, а около 25 досталось туркам, было захвачено Хамзою, со­бравшим наконец своих матросов. Кардинал Исидор пере­оделся рабом и спасся в Галату; венецианский адмирал Тревизан и много венецианцев, защитников Влахерн, были схвачены турками, но большинство знатных латинян спаслось на родину. Как только турки убедились, что со­противление заменилось бегством, они предались грабе­жу; после драгоценностей и золота, которых они долго ис­кали в подвалах и тайниках, они всего более дорожили пленными невольниками, особенно молодыми девушками и мальчиками. Пленных они гнали, связав веревкой попар­но, разлучая родных и связывая госпожу с служанкою, ар­химандрита с привратником. Современный «Плач о Кон­стантинополе» (4) дает яркую, но риторическую картину бедствия[34].

Насилия и грабежи были прекращены по возможно­сти быстро. Осада длилась меньше двух месяцев, а штурм и кровопролитие — около шести часов. К вечеру 29 мая город затих, только в домах и погребах рылись турки, ис­кавшие спрятанных сокровищ. Магомет спешил вернуть городу спокойствие. На третий день он прекратил и гра­бежи; по его призыву спрятавшиеся греки стали выхо­дить из тайников, беглецы возвращались в город. Войска и флот были распущены и отосланы на родину. Посетив Галату, уверявшую в своей преданности его державе, Ма­гомет приказал срыть стены, созвать бежавших под угро­зой конфискации и фирманом подтвердил автономию Галаты. Для заселения Константинополя, сохранившего простонародное греческое имя («в городе»), в турецкой транскрипции Истамбул, Магомет вызвал 5000 греческих семейств с Черноморского побережья, принесших свое наречие[35].