ПОСЛЕДНИЕ ПАЛЕОЛОГИ. ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ И ОСТАЛЬНЫХ ГРЕЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВ 2 страница

«Зачем пренебрегаешь патриархом, заместителем Христа?.. ЕслиБожиим попущением (неверные) народы ок­ружили империю, то и доселе император рукополагается Церковью, имеет прежнее положение, за него возносятся те же молитвы, он помазан великим мVром и рукоположен в цари и самодержцы ромэев, т. е. всех христиан».

Сам православный император ожидал себе помощи только с латинского Запада. Помощь затруднялась кризи­сом римской курии, на которой обычно лежал почин объ­явления крестовых походов. Теперь же было двое пап: в Ри­ме и во французском Авиньоне. Поэтому на призыв Рим­ского папы Бонифация французский король Карл ответил разрешением французам вступать в крестоносное ополче­ние, собиравшееся в Венгрии, а не в Италии.

Во главе французских крестоносцев стал знатный граф Невер, сын Бургундского герцога. С ним ушло в Вен­грию 1000 рыцарей и 7000 простых воинов. Кроме них под знамена Сигизмунда Венгерского явились доброволь­цы из Германии и волошский воевода Мильчо. Образова­лась громадная армия до 60 000 человек, считавшая себя непобедимой (1395). Запад собрался дать османам до­стойный отпор. Сам Баязид был встревожен и остался в европейских владениях, несмотря на грозные вести о приближении татар Тимура. Переправившись через Ду­най, Сигизмунд осадил Никополь, где и разыгралась зна­менитая битва (1396). Французская тяжелая конница, сме­тая все на пути, донеслась до ставки Баязида, но, опьянен­ная успехом, потеряла порядок и не вынесла удара султанских янычар. Дрогнули валахи и венгры, немцев же избили сербские отряды, служившие султану. С немноги­ми людьми Сигизмунд бежал на лодках вниз по Дунаю и морским путем через проливы спасся в Европу. Невер и 10 000 христианских воинов попали в плен и были перерезаны по приказу Баязида, за исключением самого Не­вера с 24 знатнейшими рыцарями, выкупленными впос­ледствии за большие суммы.

Катастрофа под Никополем потрясла Европу. Турец­кие отряды доходили до Штирии, опустошили Валахию. Настала очередь и Греции. Якуб-паша и Евренос-бей втор­глись в Морею, несмотря на укрепления Коринфского пе­решейка. Напрасно деспот Феодор взывал к Венеции о по­мощи. Республика св. Марка предпочла соглашение с по­бедителем. Разбитый турками деспот Феодор, равно как и Сан-Суперан, признали себя данниками султана. Деспот даже продал родосскому ордену свои владения, включая Мистру (жители которой, впрочем, прогнали палками но­вых хозяев), и отплыл на Родос. Положение Константино­поля стало невыносимым. В осажденной столице мера хлеба дошла до 20 золотых, и трупы валялись без погребе­ния. Баязид не торопился со взятием Константинополя, считая его за верную добычу. По словам современной пес­ни о Баязиде и Тимуре, султан похвалялся срыть стены Константинополя, св. Софию обратить в мечеть, а моло­дежь ниже 30 лет подвергнуть обрезанию (1). Мануил отпра­вил Нотару в Венецию и Францию, умоляя о помощи. По­сол встретил почетный прием, но помощь лишь обещали. Племянник Мануила Иоанн жил при дворе султана, и его притязания на престол, поддерживаемые Баязидом, дела­ли положение Мануила особенно трудным в изголодав­шейся столице, жаждавшей конца осады. Кратковремен­ная помощь явилась из Франции — в виде экспедиции маршала Бусико с провиантом, 2000 рыцарей и стрелков, всего на 17 кораблях (1399), но помощь эта не имела зна­чения даже экспедиции Амедея Савойского. Не видя ино­го исхода, Мануил предложил Иоанну занять царский престол, а сам уехал в Европу на кораблях Бусико, чтобы просить о спасении исторического оплота христианства (1399). Оставив семью в венецианской Мефоне, Мануил со свитою отправился в Венецию, Милан, Флоренцию и во Францию. Повсюду он был принят с большими почес­тями. В Париже его встретил Карл VI с канцлером, парламентом, духовенством и многими тысячами горожан. В Лувре, отведенном Мануилу для жительства, служились обедни греческим и латинским духовенством вместе. Им­ператору была назначена ежегодная субсидия сначала в 14 000, потом в 30 000 серебряных монет. Путешествие Мануила затянулось. Казалось, ему лучше было в Европе, чем в своей голодной столице. Он побывал в Англии, где его ожидала почетная встреча, но более скудная помощь. Всегда нуждаясь, Мануил предлагал западным государям святые мощи, его агент Хрисолор продавал в Италии пап­ские индульгенции, собирая деньги для крестового похо­да. Церковная уния была бы вновь заключена тогда же, ес­ли бы не препятствовало существование одновременно двух пап. Лишь в 1402 г. Мануил II собрался на родину че­рез Германию, но не торопился в путь. Он много видел торжеств в его честь, много выслушал обещаний, но со­брал мало денег и людей. Участь его империи казалась предрешенной. Однако на этот раз судьба готовила избав­ление, вернее — отсрочку. В Париж пришла весть о раз­громе непобедимого султана Баязида. Объединивший та­тар Средней Азии, опустошивший Индию и Персию, но­вый бич человечества Тимур, или Тамерлан (Железный Хромец), появился на рубеже государства османов, взял Сивас (1400) приступом, причем отрубил голову одному из сыновей Баязида, прошел с огнем и мечом Малую Ар­мению и Сирию, не щадя ни христиан, ни мусульман, ни старого, ни малого. Картину неслыханных зверств Тимура описывают упомянутые греческие стихи о Баязиде и Ти­муре. Баязид, предававшийся развратным излишествам в промежутках между походами, очистил окрестности Кон­стантинополя и с громадными силами османов, с тяжелой сербской конницей и вассалами, всего до 120 000 войска, встретил Тимура под Ангорою. Татар было в несколько раз более. В страшной сече османы были разбиты наголову. Баязид с сыном Мусою попал в плен. Сербы, оказав чудеса храбрости, спасли другого султанского сына Сулеймана (1402). Баязид умер в неволе через несколько месяцев. Об­радованный Мануил поспешил в свою столицу, освобожденную наконец от турецкой осады. По пути он восстано­вил Феодора Палеолога в Мистре, выкупив собранными на Западе суммами города Морей у родосских рыцарей. Тимур не пошел на Константинополь и удовлетворился данью и номинальным подчинением императора, как бы­ло при Баязиде. Это объясняется переговорами Мануила с Тимуром до Ангорской битвы. В венецианской хронике Марино Санудо сохранено письмо Тамерлана к замести­телю Мануила — акт, из которого видно, что Палеолог вместе с Мануилом Трапезунтским обязались выставить Тимуру по 20 кораблей для нападения на османское побе­режье. Видно далее, что Мануил предлагал Тимуру: «Дань, которую Стамбул и Пера платили Баязиду, буду отныне платить великому хану Темиру» — и последний требовал от Баязида возвратить Мануилу все захваченные у него об­ласти. Но Мануил не исполнил договора и открыто помо­гал разбитым османам, и у Тимура не было флота, чтобы отомстить Мануилу. Разорив Смирну, обезглавив хозяйни­чавших в этом городе родосских рыцарей, Тимур принял дань и покорность от генуэзской «Магоны» на Хиосе и в Фокее, восстановил самостоятельность сельджукских эмиров М. Азии и вернулся в Самарканд, где вскоре умер (1405). В том же году Мануил вступил в свою столицу бес­препятственно и отдал Иоанну Палеологу в управление остров Лимнос.

Венецианцы, обеспечив себя от Сулеймана, наследо­вавшего отцу в Адрианополе, провели свою программу в Константинополе. По договору (1406) Мануил обязался выплатить свои долги (свыше 17 000 золотых) и принял на себя долги отца, подтвердил за венецианцами право беспошлинной торговли, но с ограничениями в области ввоза хлеба и вина. Венецианцы отказались от приобрете­ния новых недвижимостей в столице, освобождаемой от налогов, во внимание к бедности царской казны. В Греции венецианцы возвратили себе Афины и Восточную Аттику и подчинили себе правившего в Фивах Антонио Ачайоли, сына Нерио. Он правил 30 лет, к большому благу своей страны, продолжая культурную работу своего отца; как истый гуманист, он даже свой договор с родной Флоренци­ей редактировал на греческом языке. Венецианцы подчи­нили себе и Албанию, заняв Дураццо, купили у неаполи­танского короля Корфу, заняли Навпакт — одним словом, обратили в свою пользу ослабление османов и истощение Византии. Деспот Феодор в Мистре также осмелел, подчи­нил мятежную Монемвасию, напал на Цаккариа в Ахее, его недисциплинированная милиция напала и на округ венецианской Мефоны. Венеция потребовала удовлетво­рения, но Феодор умер (1407), и отвечать пришлось его отцу, императору Мануилу. Полагаясь на свои связи с За­падом, послав в ризницу Сен-Дени знаменитую рукопись Дионисия Ареопагита, Мануил пытался договориться с Венецией и предложил ей продать ему Навплию и при­нять участие в укреплении перешейка. Но посол Мануила, известный эллинист Хрисолор, встретил в Венеции пол­ный отказ. Отношения между Венецией и Мануилом ухуд­шились из-за второстепенных вопросов; забыта была ту­рецкая опасность.

Сулейман, поддерживавший с Мануилом добрые от­ношения и взявший в свой гарем греческую принцессу, проводил время в развратных удовольствиях, подобно своему отцу, но не обладал энергией Баязида. В Бруссе ут­вердился брат его Магомет, но опасность угрожала Сулейману со стороны другого брата, свирепого Мусы, ук­рывшегося в Валахии. Первое нападение Мусы, когда Су­лейман пошел на брата Магомета, было неудачно; в битве под Константинополем Мусе изменили его союзники сербы, и он едва спасся в Валахию. Сулейман стал еще беспечнее, но Мусе сочувствовали турки старого закала, недовольные изнеженным Сулейманом. При внезапном нападении Мусы на Адрианополь Сулейман, спасавшийся бегством, был убит (1410). С воцарением Мусы положе­ние круто изменилось и для латинян, и для греков. Фана­тичный Муса развернул силы османов и разгромил Сер­бию, Фессалию, Виотию, осадил Салоники, напал на Кон­стантинополь. Случилась вспышка доблести и у греков: флот Мусы был разбит у Принцевых островов друнгарием Мануилом, побочным сыном Иоанна V; но император Мануил отблагодарил тюрьмою храброго брата, показав­шегося ему опасным. Против Мусы выступил из Бруссы Магомет и расположился на азиатском берегу Босфора. Мануил вошел с ним в соглашение, и Магомет три дня прогостил у него в Константинополе. Дважды нападал Магомет на Мусу и оба раза должен был спасаться к Ману­илу; наконец, он отступил в Азию. Собрав новые силы, Магомет переправился в Македонию по совету старого Евренос-бея, чтобы соединиться с сербами. Воинские ка­чества сербской конницы приобрели у турок славу. В бит­ве при Чамурли свирепый Муса был убит собственными янычарами, и держава Баязида вернула себе прежнее единство (1413). Непосредственной опасности для Ви­зантии не было, так как Магомет и Мануил были друзья­ми. Султан сказал послу Мануила, что считает императо­ра своим отцом. Магомет подтвердил за императором права на Салоники и Юго-Восточную Фракию; всем вла­детелям в Греции султан обещал мир, кроме Венеции, как не подавшей ему помощи против Мусы; венецианец Зено, князь Наксоса, не явился поздравить султана, как уже во­шло в обычай между государями на Леванте. Венеция на­прасно старалась умилостивить Магомета. Султанский флот разграбил венецианскую Евбею, и лишь победа ад­мирала Лоредана доставила Венеции мир (1416). За себя Мануил был спокоен и предпринял объезд своей импе­рии (1414). Ехал он медленно, устраивая местные дела, приводя к повиновению непослушных архонтов. Посе­тив Фасос, Салоники, венецианскую Евбею, Мануил при­был в Морею. Главным его делом было укрепление Ко­ринфского перешейка. В Морее, за крепкими стенами пе­решейка, Мануил и его современники рассчитывали создать себе последнее убежище на случай падения Кон­стантинополя. В два месяца была закончена стена в узком месте перешейка, непосредственно за волоком, по кото­рому в древности перетаскивались суда, и на месте Юстиниановой стены. Сплошная стена имела 22 470 шагов длины, на обоих концах крепости через каждые 150 шагов были четырехугольные башни. Средства на построй­ку дал особый налог. Венецианцы отказали в помощи. Около двух лет Мануил пробыл в Морсе; нескольких ар­хонтов, непокорных деспоту Феодору (младшему сыну Мануила, сменившему умершего старшего того же име­ни), он отослал в Константинополь; старого врага Палеологов, Кентуриона Цаккариа, он заставил признать импе­ратора сюзереном, но вообще к латинянам отнесся ми­ролюбиво и раздавал им византийские титулы. Двор Мануила в Мистре стал средоточием литературного и па­триотического движения, и сам Мануил держал длинную речь в честь своего брата, деспота Феодора Старшего. Во главе местных литераторов стоял Георгий Гемист Плифон, преподававший в Мистре новоплатоновскую фило­софию до смерти столетним стариком, учитель Виссари­она Никейского, в юности много путешествовавший и живший в Адрианополе в доме ученого еврея, так что и в новой столице султанов далеко не заглохли умственные интересы. Плифон имел большое значение в истории философских учений эпохи Возрождения (2). Литератур­ный противник Схолария, он по смерти был предан ана­феме. В пылу полемики с Георгием Трапезунтским Пли­фон, заседая на Флорентийском Соборе, заявил, что вско­ре и христианство, и ислам уступят место новой религии, близкой к античной философии, и во многих своих фи­лософских сочинениях Плифон сошел с почвы христи­анства со смелостью гуманиста. Через одного из своих учеников (Гермонима) Плифон был учителем Рейхлина и Меланхтона. По случаю успехов Мануила и его сыновей в борьбе с Кентурионом Цаккариа Ахейским и с наварр-скими баронами Плифон представил императору запис­ку об устроении Пелопонниса и другую, по тому же пред­мету, деспоту Феодору Младшему (3). В этих записках Плифон является просвещенным, любящим свой Пело-поннис патриотом, но предлагает для уврачевания всех бед такие радикальные, отчасти даже и утопические ме­ры, которых не могло бы осуществить даже более силь­ное византийское правительство, чем двор Мануила, существовавший только благодаря разгрому османов тата­рами. Идеи Плифона и программа салоникских зилотов освещают политическое и реформаторское движение в умах греческой интеллигенции накануне турецкого заво­евания. Тогда как зилоты осуществляли попытку якобин­ского переворота в грозные годы обороны Салоник, Пли­фон спокойно обсуждает проект реформ сверху, по свое­му радикализму мертворожденный, несмотря на форму практических советов на основании реальных недостат­ков существующего строя. Общество и государство, в ча­стности в прославленном в истории и столь дорогом для Палеологов Пелопоннисе, основаны: 1) на работе, 2) на капитале и 3) на обороне и управлении. Не подобает ра­бочему классу нести воинскую повинность, а воинам, так как чужеземные наемники недопустимы, — заниматься чем-либо, кроме обороны. Общество должно сообразно этому делиться, в духе Платоновой философии, на три обособленных класса: 1) на землепашцев, пастухов и прочих рабочих, для них Плифон предлагает имя илотов; 2) на капиталистов, доставляющих рабочий скот, инвен­тарь, капиталы для торговли и промышленности, и 3) на воинов, правителей, духовенство, совершающее для на­рода требы; этот класс возглавляется монархом, так как Плифон считает монархию, при участии совета немно­гих мудрецов, лучшей формой правления. Рабочим клас­сом являются одни илоты, и они должны кормить все об­щество, отдавая 2/3 продуктов (или 1/3, если они сами располагают инвентарем), но не неся никаких натура­льных или денежных повинностей, которые вообще вредны; кормя страну, илоты имеют право распахать лю­бой не занятый другими илотами участок, так как вся тер­ритория является собственностью государства и, следо­вательно, частная и церковная собственность подлежит отмене; тогда наша страна вся будет обработана и достиг­нет процветания. Каждый из трех классов получает треть всего дохода страны. Каждый пеший воин получает одно­го илота, т. е. треть его продуктов, на свое содержание, конный получает 2—3 илотов, князь, сановники и духо- венство — по указанию монарха. Что же касается мона­хов, то они не приносят пользы обществу и не имеют права на общественные доходы. Один этот пункт заслу­живал в глазах Византийской Церкви анафемы для авто­ра. Плифон является сторонником протекционизма, ог­раничения ввоза, особенно иностранных мануфактур, полноценной монеты, замены увечащих наказаний по­сылкой на принудительные работы. Только коренные ре­формы всего внутреннего строя могут еще спасти Пелопоннис и Византию от турок, доказывает Плифон, ссыла­ясь на древних законодателей вроде Ликурга; но он как средневековый книжник не понимал, что только то зако­нодательство прививается, которое выросло из сущест­вующих условий жизни. Не только для отмены крупного и церковного землевладения, но и для ограничения его уже было пропущено время; да и при царях Македонско­го дома бюрократия, опиравшаяся на самодержавную власть, оказалась бессильной против социальных и эко­номических факторов, определявших жизнь общества. Утопические идеи большого и смелого ума, напряжен­ного до болезненности, не мешали престарелому Плифону (умер в 1452 г. столетним старцем) пользоваться громадным авторитетом среди образованного общества и принимать деятельное участие в управлении Мореей при сыновьях Мануила.

Достигнутое в Морее замирение не было прочно. Ве­неция поддерживала Кентуриона. Она захватила Зонгл, Старые Патры, удел латинского архиепископа, и даже Монемвасию (1419), откуда Мануилом был удален по­следний Мамона. При возобновлении договора Византии с Венецией о Морее не было упомянуто. Но с османами отношения оставались прочными, пока были живы Маго­мет и Мануил. Они не испортились и тогда, когда претен­дент Мустафа и его сообщник Чунеид были укрыты сало-никским губернатором Ласкарем Леонтарием, одним из главных византийских деятелей царствования Мануила; по соглашению между монархами Мустафа с Чунеидом были отвезены в Мистру, и султан щедро обеспечил их содержание. Отношения между султаном и императором были полны личного доверия. Мануил отвергнул с него­дованием совет схватить султана при переправе через Босфор, наоборот, он сам встретил и проводил султана. Когда Магомет почувствовал приближение смерти, он решил доверить императору своих младших сыновей, чтобы охранить их от наследника Мурада. Смерть Маго­мета (1421) положила конец турецко-греческой идил­лии, напомнившей времена Кантакузина и Орхана. Инте­ресы обоих народов были противоречивы; вековое стремление турок к берегам Босфора должно было раз­решиться сообразно соотношению сил. Византийскому послу не разрешали даже донести о смерти Магомета в течение 40 дней, пока не пришло из Бруссы известие, что 15-летний Мурад был опоясан мечом пророка. В Кон­стантинополе также исчезла прежняя лояльность. На­следник Иоанн вопреки престарелому Мануилу пожелал использовать претендента Мустафу и, пугая им юного султана, потребовать, чтобы Мурад, согласно воле его от­ца, прислал в Константинополь своих младших братьев; но греческие послы получили ответ, что закон пророка воспрещает отдавать гяурам детей правоверных монар­хов. Византийское правительство потеряло осторож­ность и за обещания территориальных уступок помогло Мустафе овладеть Адрианополем; Мустафа немедленно нарушил договор с греками, прогнал Леонтария из Галли-поли и пошел на Бруссу. Однако большинство османов осталось верным Мураду; на его сторону стали дально­видные венецианцы, а генуэзцы Фокеи даже прислали ко­рабли и отряд на помощь законному султану. Только гре­ки не понимали положения и по-прежнему настаивали перед Мурадом на выдаче его братьев. Войско Мустафы, приближаясь к Бруссе, заколебалось, претендент бежал в Адрианополь, но был настигнут и убит всадниками Мура­да. Византии пришлось платить за безрассудные дейст­вия партии Иоанна. Под стенами Константинополя явил­ся Михал-бей с 10 000 османов, за ним следовал сам молодой султан с громадным войском и — впервые — с пушками (1422). В Константинополе правящие круги и простой народ увидели себя на краю гибели; печальна была судьба веривших в дружбу с турками: малоазиатский грек Ф. Коракс, не раз ездивший послом к султану, был растерзан критянами, стоявшими на страже; его коллега, наоборот, был замучен турками. Фанатизм османов был возбужден до крайности; из Конии явился имам, опоясы­вающий султана мечом пророка, вместе с 500 дервишами и назначил день приступа; султан заранее отдал воинам Константинополь на разграбление; от моря до моря тур­ки огородили столицу частоколом и подкатили осадные башни. Утром 24 августа турки пошли на приступ, призы­вая Аллаха и Магомета, загремели пушки, и в воздухе по­темнело от стрел. Греки, даже женщины, вооружились по­головно всем, что было под рукою, и отчаянно отбива­лись, имея во главе Иоанна, стоявшего в центре у Романовых ворот. Пробившись целый день без успеха, турки ночью сожгли свои башни и сняли осаду. Спасло греков полученное султаном известие о возмущении его младшего брата Мустафы. Константинополь уцелел, но не устояла империя, те ее обломки, которые Сулейман и Магомет сохранили за императором Мануилом. Турхан-бей Боденский осадил Салоники (1423). Не Византия, но лишь венецианцы могли защитить этот город. Перегово­ры с Венецией окончились тем, что второй город импе­рии был продан за 50 000 дукатов республике св. Марка; правивший городом сын Мануила, деспот Андроник, уе­хал с этими деньгами в Морею, где и скончал свои дни больным монахом. Турхан тем временем вторгся в Мо­рею, легко преодолев укрепления на перешейке, и увел тысячи пленных. Вновь ужас охватил соседей султана. В его ставке, в Ефесе, встретились византийские послы Нотара и старик Франзи с послами Венеции, Стефана Серб­ского, волошского воеводы, генуэзской Магоны на Хиосе и Митилене, родосских рыцарей. Одних венецианцев султан не принял, с Византией заключил мир, но на тяж­ких условиях. У Мануила и Иоанна остались кроме столи­цы ближайшие города в сторону Черного моря: Деркос, Месемврия, Анхиал; а по Мраморному морю византий­ские владения оканчивались за городским рвом; в Фесса­лии за Византией осталась крепость Зейтун, которую тур­ки не могли взять. 300 тысяч аспров ежегодной дани под­черкнули политическую зависимость империи от султана. При заключении этого мира Иоанн Палеолог от­сутствовал: он ездил в Венецию, Милан, Рим и Венгрию, но выслушал одни разговоры об унии и заложил послед­ние драгоценности. Старый Мануил лежал больной и по возвращении Иоанна умер (1425). 34 года привел он на престоле. При воцарении он застал Константинополь из­немогавшим от турецкой осады, при смерти оставил его на краю гибели. Он видел в промежутке лучшие времена и лично был их достоин. Благожелательный и прямодуш­ный, Мануил II пользовался уважением: образованный монарх и сам писатель, ценил просвещение, притом ос­нованное на классических авторах; он любил культурную западную жизнь, любил почет и брал от жизни что мог, перенося удары судьбы с достоинством, а постоянное безденежье — с шутками. Как государь он видел свое бес­силие и говорил верному Франзи, что монарху его време­ни подобает не смелость, но «экономия», осторожность, сообразующаяся со средствами; и он умело вел кормило правления среди бурь долгое время и не без успеха, а ког­да выпустил его из рук в деле Мустафы, последовала ката­строфа. Проведя столько времени в путешествиях, он уз­нал Запад и не делал себе иллюзий насчет западной по­мощи; он понимал, что Запад на Востоке разрушал, а не строил. Несмотря на тяжкие времена, он не насиловал со­вести своих подданных в угоду латинству, то же советовал и сыновьям. Его отношения к султану Магомету говорят о тонком понимании лучших сторон характера османов.

При его сыновьях погибла Византийская империя. Он оставил их шесть: старшего, Иоанна VIII, женатого сначала на Анне Русской, вторично — на Софии из монферратской линии Палеологов, в третий раз — на Марии, царевне тра-пезунтской; Андроника, продавшего Салоники, Феодора Младшего и Фому, деспотов в Морее, Константина, по ма- тери серба из княжеского рода Драгазов, получившего два черноморских города, и Димитрия, без удела.

Иоанн VIII Палеолог (1425—1448) вступил на престол как данник султана Мурада II, без надежд на западную по­мощь. Одна Венеция боролась с турками, поддерживая Чу-неида, захватившего в Малой Азии Айдин; но после безус­пешного нападения на Галлиполи и венецианцы заключи­ли с султаном мир (1426), удержав за собою Салоники за дань в 100 000 аспров, треть дани с Константинополя. Ио­анну Палеологу осталось устраивать дела в Морее, единст­венной части византийских владений, которая могла про­кормить свое население и которую надеялись защитить от турок. При сыновьях Мануила в Морее сосредоточивается политическая жизнь; в Морее проживает большая часть царских братьев. Деспот Феодор пожелал уйти в монас­тырь по примеру брата своего Андроника, и Иоанн VIII с Константином прибыли в Морею, чтобы разрешить во­прос о наследии Феодора. Из всех братьев Константин вы­делялся воинской доблестью, энергией и преданностью эллинизму; на нем покоились надежды патриотов. Иоанн женил его на дочери Леонарда Токко, местного албано-латинского сеньора, получившего звание великого контос-тавла от императора Мануила. Сблизив этим Константи­нополь с владельческой знатью Морей, Иоанн образовал для него небольшой удел с замком Гларенцей. По отъезде Иоанна деспот Фома передал Константину 19 городов и сел. Располагая теперь средствами, энергичный Констан­тин решил или изгнать латинян из Патр и Средней Греции, или вернуться в Константинополь. При штурме Патр он едва не погиб; верный советник Франзи, оставленный ему отцом, заслонил Константина собою. По сдаче города Патр и его акрополя Франзи был послан к султану Мураду, который уже требовал от Константина объяснений; сми­рением и подкупом пашей Франзи предупредил опас­ность. Греческие цари и деспоты вступили на ту стезю уг­нетения, с которой только что сошли московские князья по отношению к Орде. Кроме султана приходилось счи­таться и с братом Фомою. Оба брата разделили между собою всю Морею, кроме Мистры и венецианских владений. Фоме досталась западная часть полуострова, ядро княже­ства Вилльгардуэнов и земли Кентуриона Цаккариа, отдав­шего за Фому свою дочь.

Благодаря неустрашимости и энергии Константина на нем сосредоточились упования греков, но он не пони­мал, что только долгая дипломатическая и организаци­онная работа может обещать успех в борьбе с турками. Выступая со сравнительно ничтожными силами, он преждевременно вызывал конфликт, в исходе которого не могло быть сомнения. В планы султана Мурада, бес­спорно, входило покорение всех соседних христианских земель. Начал он не с бессильных греков в Константино­поле и Морее, но с Венеции, которая оставалась сильней­шей морской державой на Леванте и владела Салоника­ми, ключом к Македонии. Готовясь напасть на Салоники, Мурад даже сообщил Иоанну Палеологу, что он не тронул бы этого города, будь он в руках императора, но не может допустить венецианцев между ним и греками. В этом за­явлении высказана мысль о политической зависимости Византии от турок. Превосходно осведомленные венеци­анцы воспользовались перемирием 1426 г., чтобы укре­питься в Салониках и снискать симпатии греческого на­селения. Трое знатнейших архонтов Салоник получили в Венеции гарантии, что обычаи и вольности города будут соблюдены; за выборными населения была оставлена су­дебная власть наряду с юрисдикцией венецианских дуки и капитана; ряд архонтов получил от Венеции пенсию, а простой народ — пропитание в голодный год. Приготов­ления султана к походу против Салоник были настолько грозны, что даже генуэзская Пера начала спешно укреп­ляться, предвидя, что очередь дойдет и до нее. Напрасны были миссии венецианских посланцев к пашам и к само­му султану; некоторые из них, как знатный Дандоло, были посажены турками в тюрьму. Для защиты Салоник при­был венецианский флот. Большинство жителей бежало, и в городе осталось несколько тысяч. И те защищались вя­ло, многие перешли на сторону турок во время штурма, и храбрый венецианский гарнизон погиб, лишь немногие спаслись, бросаясь со стен в море. На этот раз турки уст­раивались прочно. Мурад быстро превратил Салоники в турецкий город. Большинство уцелевшего греческого на­селения было уведено в неволю, и город был заселен ту­рецкими семьями. Знаменитые храмы были обращены в мечети, между ними главная святыня, храм св. Димитрия, стала Касимие-джами. Венеция поспешила заключить мир, сохранив в Салониках право торговли и консульст­во, обязавшись данью за Евбею и другие венецианские владения в Греции (1430). За Салониками последовала гордая своими вольностями Янина, находившаяся в по­следнее время во власти католического албанского «дес­пота ромэев», т. е. Эпира, Карла Токко. Последний оставил своему сыну Карлу II большое наследство: Арту, Янину, ос­трова Кефаллонию и Закинф. И в Эпире были претенден­ты, заискивавшие перед турецким двором, именно неза­конный сын Карла I, Мемнон. Синан-бей подошел к Яни­не, и Карл II положил оружие, сохранив за собою Арту и став данником султана. В Янине турки поступили иначе, чем в Салониках. Созвав архонтов греков, албанцев и сер­бов, Синан-бей подтвердил за Яниной ее вольности, лишь харадж (подушная подать) свидетельствовал о влас­ти султана. Мягкость турок объясняется как положением Янины среди отдаленных и малодоступных албанских гор, так и бесспорной изменой большинства православ­ного населения ненавистным латинянам (1430).

Наступила очередь Морей и Средней Греции. Смерть Антонио Ачайоли Афинского (1435) открыла во­прос о его наследстве. С одной стороны, был деспот Кон­стантин Палеолог, предложивший вдове Антонио бога­тые земли в Морее в обмен на Аттику и Виотию; с другой стороны, родственник по побочной линии Нерио Ачай­оли захватил Акрополь и изгнал архонтов Халкоконди-лов (из этого рода происходил известный историк осма­нов), поддерживавших вдову Антонио. Спору положил конец султан, приславший Турхан-бея для занятия Фив и Афин; Нерио, заявив себя покорным данником, получил Афины в управление. В Морее и в этот момент разгоре­лась распря между братьями Палеологами. Деспот Феодор, желавший было променять Мистру на монашеский клобук, завидовал популярности деспота Константина; последний же не отличался терпением. Хуже всего, оба брата, готовясь поднять друг на друга оружие, заискива­ли перед султаном. Только императору Иоанну удалось предупредить пролитие братьями крови. По соглаше­нию (1437) Константин удалился из Морей, оставив там братьев Феодора и Фому, и переселился в Константино­поль в качестве ближайшего помощника императора Иоанна. Невзирая на крупнейшие события балканской политики, сыновья Мануила блюли свои мелкие личные интересы. Против таких противников Мурад не спешил. У него были более опасные враги. Еще до взятия Салоник он выступил против венгров и Бранковича Сербского и наложил на последнего дань в 50 000 дукатов. Узнав же о сношениях венгров и сербов с эмиром караманским, раздраженный Мурад опустошил венгерскую Трансиль-ванию, отнял у Бранковича г. Семендрию и осадил Бел­град, впрочем, без успеха. Турецкая опасность вновь на­висла над Европою, как при султане Баязиде. По призыву папы Евгения вновь стало собираться крестоносное ополчение под знаменами юного Владислава Венгерско­го. Душою похода был прославленный венгерский вое­вода Янош Гуниади. Собрались полки венгров, поляков, немецких рыцарей; прибыл кардинал Юлиан Цезарини, известный своим умом и смелостью. Под Нишем османы были разбиты (1443). Крестоносцы по пути взяли Со­фию, подошли к Большому Балкану зимою, но у Траяновых Ворот их встретили турки, загородившие ущелье, и после упорной битвы Владислав вернулся в Венгрию, не достигнув цели, но празднуя триумф. Будучи поглощен войною в Азии с караманским эмиром, Мурад заключил с Владиславом мир, подписанный в венгерском городе Сегедине (1444), признав за Венгрией Валахию, а за Бранковичем — Боснию. Мир этот был непрочен и уди­вил Европу. Он выдавал восточных христиан на произвол османов. Он шел вразрез с интересами Римской Церкви, взявшей греков под свою защиту. С первых лет своего правления Иоанн Палеолог носился с мыслью, что лишь проведение унии в жизнь, лишь помощь като­лической Европы могут спасти его империю. Перегово­ры с курией шли без перерыва. Иоанн был готов идти на полное и действительное подчинение Римской Церкви вопреки советам его отца Мануила. Время Иоанна и Мануила было эпохою большого движения в недрах като­личества, знаменитых церковных Соборов, следовавших один за другим. Бывший в молодости на Западе, Иоанн был знаком с настроением политических и церковных кругов. При его дворе было сильно итальянское влияние после брака с Софией Монферратской. У Иоанна яви­лось бесповоротное решение отправиться в Европу и лично заключить унию. Патриарху Иосифу он заявил, что все обдумал и всю ответственность берет на себя. Предварительные сношения с курией были доведены до конца. Иоанн не мог уехать, не известив султана как дан­ник. Мурад не был доволен, понимая политическую цель церковной унии, и ответил, что не с Запада, а от него, султана, Иоанну следует ждать помощи, от латинян же держаться подальше. Он собирался даже осадить Кон­стантинополь, но Халил-паша, друг греков за мзду, посо­ветовал выждать результатов путешествия Иоанна.