ПОСЛЕДНИЕ ПАЛЕОЛОГИ. ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ И ОСТАЛЬНЫХ ГРЕЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВ 3 страница

В 1437 г. Иоанн уехал, оставив регентом Константина. Он отправился не на Базельский Собор, с которым пере­говоры велись долгое время, но в Феррару к папе Евгению IV. С императором поехали патриарх Иосиф, представи­тели восточных патриархов, три монаха с Афона (из Лав­ры и Ватопеда), до 20 архиереев, среди них Марк Евгеник Ефесский, Виссарион Никейский и Исидор Русский, кли­рики св. Софии, среди них Сиропул, историк Флорентий­ского Собора; наконец, два славнейших антагониста уче­ных кругов — Георгий Схоларий, будущий патриарх Геннадий, и знакомый нам Плифон, во время Собора ос­новавший знаменитую Платоновскую академию во Фло­ренции; из России с Исидором прибыло позднее до 200 человек, из коих только один архиерей — Авраамий Суз­дальский, присутствовали представители из Валахии и из Грузии; был и царский брат Димитрий. Всего с чиновни­ками, царскими янычарами (были таковые и у Палеолога), слугами, с русской свитой Исидора прибыло до 800 чело­век, содержавшихся на счет римской курии. Целый год длились прения в Ферраре, в начале 1439 г. чума, унесшая многих из членов Собора и их свиты, заставила переехать во Флоренцию.

Дневник Сиропула и неподлинные акты, известные под заглавием «Святой Вселенский Собор во Флоренции» и напечатанные в XVI в. в греческом подлиннике и латин­ском переводе, позволяют проследить утомительный ряд заседаний, комиссий, частных переговоров, интриг, ссор и жалоб на безденежье (непокорным грекам казначеи по не­сколько месяцев не выплачивали папскую благостыню). Из сотен людей, прибывших на Собор, с самого начала выде­лились на православной стороне бестрепетный и прони­цательный Марк Ефесский, Антоний Ираклийский, трое старших чиновников патриархии, между ними екклисиарх Сиропул; с униатской стороны — сам Иоанн VIII, вынесший на своих плечах всю тяжесть унии, особенно по смерти па­триарха, с большой энергией и упорством руководивший делом, им заранее решенным; он направлял прения и уст­ранял препятствия, обуздывая непокорных указаниями на государственную пользу, спускаясь иногда и до угроз; затем уравновешенный ученый Виссарион Никейский и горя­чий, часто наглый Исидор, затем протосинкелл Григории Мелиссин, будущий униатский патриарх. Патриарх Иосиф во имя государственных интересов («экономии») желал унии, уговаривал непокорных, но все время боролся со сво­им искренним православием, и эта борьба свела его в моги­лу, избавившую его от подписи под соборным актом. Благо­родный Плифон был врагом насилия, но его не слушали; Ге­оргий Схоларий был еще мирянином, царским секретарем, и хотя писал о единении в настроении, однако занимал не­самостоятельное, закулисное, место. Масса приехавших на Собор была серая, безответная, часто до денег алчная, и с нею не считались. По взаимному незнанию языков греки и латиняне совещались отдельно, кроме исключительных случаев, и сносились письменно, докладами царю и папе. Прения редко поднимались до спокойного философского обсуждения, сообразного высокому предмету. Обычны бы­ли ссылки на немногие тексты нескольких отцов, причем, например, Кавасила (Салоникский епископ, автор трактата об учении латинян, ок. 1340 г.) то признавался униатами, то был объявлен (Исидором) еретиком; часты были заподоз-ривания рукописей противной стороны и личные нападки. За невысоким уровнем прении, однако, сквозит жизнь и убеждения, борьба за веру отцов и за собственную совесть против насилия политики. Решительным моментом всего Собора было обсуждение догмата об исхождении Св. Духа в июне 1439 г. Много раз прения грозили разрывом и разъез­дом, но Filioque было центральным пунктом расхождения Церквей. От голосования были устранены православные чиновники патриархии, игумены монастырей, но выслу­шали голос царских врачей и даже хранителей гардероба. Разыгрались сильные сцены, и уважение к сану было забы­то. Старшему из митрополитов, Ираклийскому, протосинкелл-униат не позволил ссылаться на акты Собора против Лионской унии, и митрополит смолк. Большинство уже на­шло, что у латинян нет ереси; но Марк Ефесский бросил им в лицо: «Воистину латиняне еретики, и вы их так не называ­ете, ожидая обращения заблудших». — «Кто ты такой, что называешь латинян еретиками?» — кричат два архиерея, и дело едва не дошло до рукоприкладства. «Найди нам выход, экономию». Марк ответил: «Дела веры не допускают эконо­мии. Все равно, если сказать: отруби себе голову и иди куда хочешь». Виссарион заявляет: «С сумасшедшим не разгова­ривают» — и уходит. Марк кричит ему вслед: «Ты ублюдок и так себя и ведешь». Исидор требовал у патриарха отлучить упорствующих, дабы они сами не отлучили покорных, но патриарх на смертном одре не согласился на это предло­жение. Видя уступчивость большинства греков, их нищету и политическую необходимость унии для Иоанна, латиня­не заставили их принять латинское учение пункт за пунктом под конец затянувшегося Собора — быстро, в течение месяца, о чем спорили 500 лет; в свою очередь, когда при­шла весть, что Базельский Собор отлучил папу Евгения и для последнего стало нужно опереться на успех унии с гре­ками, Иоанн VIII настоял на существенных ограничениях папского примата. К июлю 1439 г. уже был заготовлен «том» соборных актов по-латински и по-гречески за печатями папы и царя. Когда дело дошло до подписи, то Марк Ефес­ский, один из архиереев не изменивший православию, — были и скрывшиеся неизвестно куда, — просил его уволить, и царь согласился по просьбе брата Димитрия. Исидор тре­бовал отлучения непокорных, но раздались голоса: «Будь доволен тем, что мы подписали, чего не собирались, а в па­триархи ты не попадешь».

Флорентийский Собор постановил: греки не исклю­чают исхождения Св. Духа и от Сына (отказываясь от фор­мулы «через Сына»), латиняне же признали, что Бог Отец есть источник и начало Божества, что Божественная сущ­ность едина, равно как и исхождение Св. Духа. Во-вторых, таинство причащения допускается и на опресноках, и на артосе, как принято в каждой Церкви. В-третьих, принято латинское учение о посмертном очищении, молитвами Церкви, душ умерших без отпуска грехов. В-четвертых, признано первенство папы как преемника главы апосто­лов и как истинного наместника Христа, имеющего пол­ную власть управлять Вселенской Церковью согласно Со­борам и канонам; за ним следуют патриархи с сохранени­ем за ними всех прав и привилегий. Это последнее положение удовлетворило греческих архиереев, с самого начала отказавшихся целовать папскую туфлю; редакция этого пункта явилась компромиссом, так как латиняне и греки придавали верховной власти пап различное значе­ние: первые — неограниченной юрисдикции, вторые — первенства чести. Поминание папского имени за литурги­ей было постановлено указом императора, сами же лати­няне на нем не настаивали, но они потребовали сохране­ния латинских епископов на Крите и по всему Востоку. Папа вызвал на свой суд Марка Ефесского, угрожая отлучением, но Марк так ясно заявил, что ничему новому не учит, блюдет лишь старую веру, только что Собором признан­ную, что его оставили в покое.

В унынии возвращались греческие архиереи, оправ­дывая себя лишь тем, что, покоряясь царю, они спасали от турок отечество. По мере удаления от Рима их латинство линяло. Уже в Венеции, служа в соборе св. Марка, они не возгласили Filioque, даже царский «братик» Димитрий яв­но изменил унии и увез с собою Схолария и Плифона. За ними ехал Иоанн VIII, не отпускавший от себя Марка Ефес-ского, лицо столь же почтенное, сколько опасное. Импера­тор своей цели достиг. Папа обещал прислать 10 кораблей и призвать Албрехта Венгерского, также и албанцев на по­мощь Константинополю. Папа Евгений собирал деньги для похода, не щадя церковных средств, даже закладывал недвижимости Римской Церкви. С этой стороны цель ка­залась достигнутой. Но как примет унию народ? Кто ее объявит? Православный патриарх Иосиф умер, избрать ему в преемники латинского кандидата, как предлагали в Риме, не решился и сам Иоанн. Вряд ли он переоценивал значение Флорентийского Собора: унию заключали и Ми­хаил VIII, и Иоанн V. Сам он вложил в это дело всю энер­гию, действительно большую и достойную лучшего при­менения, но не мог он создавать иллюзий о размерах сво­ей власти над совестью народа. Неуспех унии, главного дела его жизни, должен был сломить Иоанна, и действи­тельно он утратил энергию и жизнерадостный характер во вторую половину царствования.

При возвращении в Константинополь в начале 1444 г. Иоанн был поражен известием о смерти жены, Марии Тра-пезунтской, а его спутники архиереи увидели, что их избе­гают, как латинян. Историк Дука рисует такую сцену. Едва они сошли с кораблей, их стали спрашивать: «Как дела с Со­бором, победили ли мы?» Они же отвечали: «Продали мы веру нашу, променяли благочестие на нечестие; изменив Святым Дарам, стали азимитами-опресночниками». Так го­ворили Антоний Ираклийский и все прочие. Спрашивали их: «Зачем вы подписали?» — «Из страха перед франками». — «Разве франки бичевали, заключали в тюрьму?» — «Нет, но подписала наша правая рука — пусть ее отрубят. Исповедал язык наш — пусть его вырвут». Настало тягост­ное молчание, службы не было, несмотря на Великий пост. Никто не хотел служить с ними, отступниками. Так прошел февраль, март, апрель. Царь решил избрать патриарха, предложил Марку Ефесскому — тот отказался; призвал Антония Ираклийского — тоже отказ. Обратился к Трапе-зунтскому митрополиту, к представителю афонского Вато-педа — никто не пожелал стать униатским патриархом. Со­гласился заведомый униат Митрофан Кизикский и был по­ставлен по старому церемониалу, но привел его в патриархию папский легат. Началось бегство из столицы: уехали Марк Ефесский и Антоний Ираклийский, бежал во владения султана брат Димитрий с тестем П. Асаном; даже Виссарион и Исидор, получив кардинальские шапки за ла­тинство, предпочли уехать в Рим. Судьба Исидора, вынуди­вшего у Авраамия Суздальского подпись на Соборе насиль­но, действовавшего не из корысти — он был богат и задавал пиры, — но из честолюбия, полна событий, не всегда при­ятных. Назначенный папою наместником Ливонии, Литвы, России, он встретил в Москве такой прием у великого кня­зя Василия Васильевича, что скрылся в Литву. С этих пор Русская Церковь стала самостоятельной митрополией, и первый уже Московский митрополит Иона был признан и в Киеве по договору с польским королем Казимиром. Уни­атский патриарх Митрофан даже не мог действовать так смело, как Исидор в Москве. Царь и Митрофан даже не ре­шались обнародовать постановления Флорентийского Со­бора. Уже в 1442 г. три восточных патриарха, представите­ли которых подписали унию, решили не признавать став­ленников Митрофана и заявили Иоанну VIII, что не будут поминать его за литургией, если он не отречется от чужест­ранных догматов. Иоанн был в нерешительности, так как и политические выгоды унии оказались невелики.

Помощь Владислава Венгерского и кардинала Цезари-ни не дошла до Константинополя. Сегединский мир унич­тожал надежды, связанные с победами Гуниади. Но венецианцы выслали в Архипелаг эскадру Лоредана, и в Констан­тинополь прибыла снаряженная папой Евгением эскадра из 25 судов под начальством папского племянника, венеци­анца, кардинала Контолмиери. Он был назначен и намест­ником папы в Константинополе. Прибытие папской эскад­ры должно было укрепить пошатнувшееся положение уни­атов. Император с кардиналом далее предприняли активные политические шаги, предложив венгерскому ко­ролю нарушить мир с султаном, занятым войною в М. Азии. Папа разрешил Владислава от присяги, которой он только что скрепил Сегединский договор. Момент казался благо­приятным. Мурад чувствовал себя усталым от правления, хотя ему было всего под 40 лет, и хотел удалиться на покой. Флот Венеции господствовал на море. В самой Венеции усилилось воинственное течение с Гуниади во главе; уступ­ленные туркам сербские крепости еще не были сданы. Под влиянием всего этого Владислав нарушил мир и стал соби­рать войска. Яношу Гуниади была обещана Болгария. Под Никополем сошлись Владислав, у которого было всего 10 000, валашский воевода Влад и Гуниади; Бранкович укло­нился. Несмотря на малое число войск и на советы Влада, венгерский король был уверен в победе, прошел через Бол­гарию и занял Варну. Неожиданно подошел сам султан с 40 000 отборных войск. И в этом случае сыграли роль раздо­ры между латинянами: генуэзцы, соперники венецианцев, тайно перевезли султанские войска через Босфор. В нояб­ре 1442 г. произошла знаменитая битва. Турки были смяты дружинами Гуниади, но опрометчивый Владислав был убит, Гуниади с валахами бежали ночью, а лучшие венгерские полки были окружены и почти полностью перебиты, погиб и кардинал Юлиан Цезарини, видный деятель Флорентий­ского Собора. Остатки венгров спаслись в Албанию, к Ис­кандер-бею Кастриоту. Этот албанский герой, происходив­ший, впрочем, от сербского выходца, породнившийся с владетельным домом Топиа, в бытность заложником у сул­тана принял ислам, но в 1443 г., после поражения турок под Нишем, получил фирман на владение албанским городом Кройей, вернулся в христианство, организовал полудиких албанцев, а также славянских соседей из Зеты и после ряда побед над турками Али-бея и Мустафы-бея был признан вождем на албанском сейме в Алессио. Теперь он спас ос­татки венгров, переправив их в Венецию. Под Варной (1444) европейское оружие потерпело вторую катастрофу после Никополя (1396). Христианская коалиция против ос­манов оказалась бессильной, политические последствия унии были уничтожены. Союзников объял страх. Иоанн Палеолог заискивает перед султаном. Венеция заключила с Мурадом мир (1446), отвергнув все просьбы Палеолога о помощи. В Константинополе царило отчаяние и раздраже­ние против латинской партии. В это время один деспот Константин не потерял веры в освобождение от турок.

После унии Константин предназначался стать наслед­ником бездетного Иоанна, и за смертью первой жены из рода Токко ему сосватали еще более богатую невесту Ека­терину Гаттелузи, дочь владетеля Лимноса. Признав унию, Константин был надеждой партии, связавшей судьбу гре­ков с Западом. Противоположная партия выставила про­тив него деспота Димитрия, от унии давно отрекшегося и объявившего себя борцом за православие. Бежав с тестем Асаном во владения султана, Димитрий появился с турец­ким отрядом под стенами Константинополя (1442). Кон­стантин был окружен турецкими судами на Лимносе, и от ужаса умерла его молодая жена. Венецианцы захватили Димитрия, но он бежал в генуэзскую Галату, и при посред­стве генуэзцев между братьями состоялось соглашение, по которому Димитрий получил удел Константина в Морее, отказавшись от притязаний на Константинополь. Вскоре (1443) и Константин уехал в Морею, обменяв Силиврию и Месемврию на удел старшего брата Феодора с г. Мистрою: Феодор не хотел уступать Константину свои права на пре­стол. В Морее Константин продолжал организацию обо­роны против турок, утверждая за собою ореол народного героя. Он укрепил Коринфский перешеек, эксамилий (ше­стимильную стену), искренно веруя в целесообразность своих работ. В год Сегедипского мира к нему прибыл пап­ский легат, призывавший его против турок, и, несмотря на катастрофу христиан под Варной, Константин остался ве­рен своим идеям и своему слову. Вместе с братом Фомою он занял Коринф, Виотию, подчинив себе султанского данника Нерио II Ачайоли, и дошел до удела Турхан-бея в Фессалии, где соединился с горцами — влахами и албанца­ми. Под его знамена стала прибывшая в Грецию бургунд­ская дружина из 300 рыцарей. Брак дочери Фомы с сыном Бранковича обещал сербскую помощь.

Лучшие и знатнейшие греческие деятели служили Константину, ближайшим из них был старый, испытанный Франзи, который и после взятия Константинополя турка­ми, вырвавшись из плена, в котором оставил семью, вернул­ся на службу к последнему Палеологу Фоме, а по взятии Мо­рей скончал свои дни в монастыре на Корфу. Верный слуга Палеологов описал всю историю их династии. Константин назначил Франзи правителем Спарты, т. е. Мистры; в Ко­ринфе он поставил одного из Кантакузинов, в Патрах — од­ного из Ласкарей. Храбрый Константин действовал нео­сторожно. По просьбе Турхана и Нерио сам Мурад явился с такою армией, что не помогла и храбрая оборона перешей­ка. У греков не хватило людей для защиты линии в шесть миль. Предвидя это, Константин просил мира, но его посол Халкокондил был посажен в тюрьму, а стена на перешейке была разбита пушками. Из греков 300 человек держались храбро и погибли подобно спартанцам Леонида; осталь­ные бежали (1446). Бежали и братья Палеологи. Взяв Ко­ринф и Сикион, Мурад отправил Турхана на Мистру, сам же осадил Патры, но гарнизон отбивался удачно. Собрав свои отряды, Мурад отступил в Фивы, уведя с собою 60 000 плен­ников-христиан. В его ставку явились послы братьев Пале­ологов, и султан даровал им пощаду, но оба деспота обяза­лись платить харадж, что означало утрату ими политичес­кой независимости. Разочарование было горькое, но оно не помешало Константину заняться отстройкой разорен­ных сел и городов, заселением обезлюдевшей страны. Ведь он считал себя наследником всей империи, так как импера­тор Иоанн был бездетен, а деспот Феодор умер (1447). Правда, наследство было незавидно. Положение Византии было безнадежно. Третья катастрофа постигла христиан­ское оружие. Гуниади с венграми и валахами, с немногими немцами и чехами, имея всего 36 000 и не дождавшись Кастриота, выступил против султана на Косовом поле и был раздавлен султанскими войсками, которых было в 10 раз более; венгерский герой покрыл себя позором, бежав но­чью и оставив чехов с немцами на избиение (1448). Извес­тие об этом поражении так потрясло Иоанна VIII, что он его не пережил и умер, процарствовав 23 года. Этот убеж­денный западник с большим запасом сил быстро вел свою империю к гибели, не считаясь с опытом отца, рано обес­силев и уступив инициативу еще менее осторожному Кон­стантину. Дука считает Иоанна последним императором Византии, отказывая в этом титуле его преемнику.

Небогато было и наследство; империя, за исключением Морей, состояла почти из одного Константинополя. Несмо­тря на то что Иоанн войн не вел по своей слабости и Мурад на него не нападал как на бессильного, Константинополь в греческих руках не имел будущности и находился в полном упадке. Окрестности были пустыней, лишь под стенами пас­лись стада и уцелело несколько пашен. Упадок торговли, го­лодовки, нищета и грязь сделали свое дело. Между 1348 и 1431 гг. в Константинополе 9 раз была чума, голодовки дли­лись годами. Около 1430 г. в столице было всего 30 — 40 ты­сяч населения; во время осады 1453 г. способных носить оружие не оказалось и 5 тысяч. План Буондельмонте 1422 г. показывает внутри стен лишь отдельные острова заселен­ных кварталов; большая часть территории показана как бе­лое поле. Путешественник де ла Броквер (1432) рисует ту же картину, добавляя, что старые здания лежали в развалинах, как Большой дворец и портики, окружавшие св. Софию. На полуразрушенном ипподроме происходили скачки и мета­ние дротиков по турецкому образцу. Жизнь, предприимчи­вость, капиталы отхлынули — и не в Галату, также стеснен­ную и беднеющую, но в султанский Адрианополь.

Со смертью Иоанна престол должен был перейти к Константину беспрепятственно. За Константина было старшинство (по смерти деспота Феодора), регентство в отсутствие Иоанна, деятельность в Морее, привлекшая к нему народные надежды. За него высказался двор с Франзи и Лукой Нотарой, латинская партия и патриоты, мечтав­шие о возрождении Византии и об освобождении от дан­нических отношений к султану, об изгнании турок из Фра­кии при помощи европейского оружия. Тем не менее раздавались и иные голоса, не только среди сторонников деспота Димитрия, связавшего свое честолюбие с покор­ностью султану и с борьбою против унии, но и среди дело­вых людей, которым осада Константинополя угрожала ра­зорением. Православные массы должны были холодно встретить Константина, который остался верен унии и по­литическим расчетам на Запад[31].

Партия Константина одержала верх при поддержке деспота Фомы, притом не только в Константинополе, но и при султанском дворе, отказавшемся от поддержки Дими­трия. Посланный к султану опытный Франзи вернулся с согласием Мурада и с подарками Константину. Его не было в столице, и к нему в Морею было отправлено посольство; коронация без участия патриарха состоялась в Мистре в присутствии Франзи (1449), но историк Дука считает по­следним императором Иоанна VIII.

Братьям Фоме и Димитрию были даны уделы: Западная и Восточная Морея. Ни у кого из братьев не было сыновей, и новый брак Константина являлся государственной необ­ходимостью. Франзи был отправлен в Грузию и Трапезунт, чтобы искать для своего монарха подходящую невесту; с ним поехала большая свита, духовенство и даже музыкан­ты, чтобы произвести впечатление на восточные дворы. Константину нужны были и деньги, и политические связи.

Сватовство к принцессе тарентской расстроилось; дочь ве­нецианского дожа Фоскари, предлагаемая ее отцом, была признана недостаточно знатной, и это было ошибкой. Од­на Венеция могла помочь; ее флот царил в Архипелаге; Кастриот Албанский стал венецианским вассалом для защиты от турок, взявших эпирскую столицу Арту (1449) и напав­ших на Албанию; лишь храбрый Врана, из известного фра­кийского рода, отстоял от них крепость Кройю, получив за это поздравление от европейских государей и графский титул от папы. После катастроф под Никополем, Варной, на Косовом поле Европа была устрашена. Над ней самой на­висла турецкая опасность. Византия ее избегнуть не могла и зависела лишь от настроения султанского двора. Мурад II держал себя миролюбиво, но, справив свадьбу сына Маго­мета, длившуюся три месяца, он умер в 1450 г., оплакивае­мый и христианами как государь, верный договорам и не уничтожавший разбитых врагов. Переход власти в иные ру­ки решил судьбу Константинополя.

Опоясан был мечом пророка Магомет II (1451 — 1481), прозванный своим народом султан Фатих (Завоеватель). Современники много писали о его личности. Все сходятся на том, что Магомет обладал как необыкновенной скрыт­ностью и беспощадной волею, так и широкими взглядами, незаурядными знаниями, между прочим в языках, культур­ными вкусами, например, он ценил западное искусство. Юность его была нелегка и небезопасна. Он был сыном на­ложницы-армянки, а были братья, рожденные от прин­цесс, как старший, рано умерший Ала ад-дин. Дважды его отец объявлял его наследником и брал решение обратно, и лишь его дарования утвердили за ним наконец выбор отца; Магомету угрожала бы смерть в случае воцарения любого его брата. И он сам, быстро прибыв из Магнисии в Адриа­нополь, начал с убийства брата Ахмеда, восьмимесячного младенца. Завоевание Константинополя, отвечавшее его честолюбию, было им решено до вступления на престол. Он понимал политическое и экономическое значение греческой столицы для державы османов. В несколько ме­сяцев он искусно изолировал Константинополь, использовав внушаемый османами страх. Он заключил договоры со всеми соседями, кроме Кастриота Албанского и караманского эмира: с Яношем Гуниади, с Бранковичем Серб­ским, к которому он отослал его дочь, вдову Мурада; с Рагузой, с Венецией, с генуэзцами Перы и на островах Хиосе и Митилене, с родосскими рыцарями. Он возобновил дого­вор даже с Византией, скрывая свои планы. Однако опас­ность для Византии была настолько очевидна, что фран­цузский король предлагал Константину убежище во Фран­ции. По выражению Дуки: «Клялся богом лжепророка и соименным пророком, погаными своими книгами, ангела­ми и архангелами в том, что он до гроба пребудет в любви и согласии со столицей, деспотом Константином, со всеми пригородами и городами, находящимися в его деспотате, в том же добром расположении к деспоту Константину, с ка­ким царствовавший до него отец относился к императору Иоанну», этот «предшественник антихриста, враг Креста, под личиной дружбы последователь сатаны» обещал даже уплачивать 300 000 аспров на содержание претендента Орхана, т. е. ровно туже сумму, сколько шло султану дани с Константинополя. Некоторые из советников Константина понимали опасность. Франзи прервал сватовство за гру­зинскую принцессу и написал Константину из Трапезунта, чтобы он немедленно искал руки вдовы Мурада И, дочери сильного Бранковича; но 50-летняя вдова предпочла мо­настырь константинопольскому трону, и Франзи довел де­ло до конца, выговорив богатое приданое. Когда он вер­нулся в 1452 г., он застал в столице положение, сильно из­менившееся к худшему Константин не мог справиться с трудным положением и выпустил из своих солдатских рук государственное кормило. Помощью Запада он не зару­чился, наоборот, раздражил курию. Православные взяли верх, и уния соблюдалась почти только во дворце. Униат­ский патриарх Григорий Мелиссин, или Мамма, извест­ный по Флорентийскому Собору, должен был бежать в Рим после пятилетнего управления Церковью (1450); помест­ного Собора при этом не было, по разысканиям г. Папаиоанну. Правда, прославленный вождь православных Марк Ефесский скончался во время диспута с латинянами (1449), но его место занял его брат, номофилакс Иоанн Евгеник; особенно же Георгий Схоларий, бывший царский секретарь, ставший ревностным последователем Марка — не сразу, но под влиянием настойчивых убеждений Марка, видевшего в нем крупнейший ум православной партии. Приняв монашество под именем Геннадия, он руководил православными из своей кельи, проводя время за бого­словскими трудами против латинян. Православных Кон­стантин не удовлетворил, отказавшись «водворить поря­док в Церкви», но и папа был раздражен отъездом униат­ского патриарха и требовал возвращения Маммы в ответ на просьбу о помощи против турок. Впрочем, осенью 1452 г. папа прислал кардинала Исидора, бывшего Киевского ми­трополита, с помощью. С ним прибыло 200 латинян, пре­имущественно генуэзцев с Хиоса, два корабля из Генуи с 700 человек под начальством храброго и опытного Джус-тиниани и два венецианских корабля под начальством Морозини. Эта помощь ободрила униатов, и Исидор, всегда шедший напролом, отслужил в св. Софии торжественную обедню в сослужении латинян и греков-униатов, помянув и папу Николая, и бежавшего униатского патриарха. Воз­мущенный православный народ толпою бежит к Схола-рию и читает на дверях его кельи следующее воззвание:

«Несчастные ромэи! Чего вы смутились и удалились от надежды на Бога? Зачем понадеялись на помощь фран­ков и вместе со столицею, которой суждено погибнуть, утратили и веру вашу? Милостивый Боже мой! Свиде­тельствую пред лицом Твоим, что не повинен я в таковом грехе. Знаете ли, несчастные граждане, что вы делаете? С порабощением, которое сбудется над вами, утратили вы отеческое предание и исповедали нечестие. Увы, горе вам в день судный».

Чернь, выйдя из кабаков с чашами вина, проклинала униатов и пила в честь чудотворной иконы Богоматери с криками: «Прочь от нас еретическое служение опресночников!» Правительство растерялось, а Франзи советовал Константину держаться принятого направления и поставить Исидора в патриархи. Этого не случилось, но карди­нал стал духовным главою и деятельным участником обо­роны, как некогда православные патриархи. Так слабое правительство шло вразрез с народом за несколько меся­цев до своей гибели.

Еще более роковую ошибку правительство Константи­на сделало по отношению к молодому султану. Придворная партия, которую Дука назвал «дурацким сборищем ромэев», решила начать против турок агрессивную политику и до­билась у Константина предъявления Магомету опрометчи­вых требований и угроз. Рассчитывая на то, что молодой султан занят усмирением восстания в Карамане, именем «царя Константина» требовали уплаты субсидии на содер­жание Орхана, притом в двойном размере, иначе визан­тийское правительство не будет в состоянии удовлетво­рить денежные требования Орхана и выпустит на свободу этого прете! щента, который находится во цвете лег, окружен приверженцами и имеет такие же права на престол, как и Магомет. Посольство было принято великим визирем Халил-пашою, другом греков за дары и взятки.

«Неразумные, глупые ромэи, — советовал Халил, — давно знаю ваши коварнейшие умыслы. Вы их оставьте. Покойный султан был кроток и всем друг. Нынешний Ма­гомет не таков, каким его считаете. Знаю его смелую и дикую силу. Если на этот раз Константинополь ускольз­нет из его рук, то, наверно, еще Бог не захотел покарать ваше коварство и увертки. Глупцы, еще не высохли черни­ла на вашем клятвенном договоре с нами. Или думаете нагнать страх вашими выдумками? Мы не дети, неразум­ные и бессильные».

Не послушавшись Халила, послы предъяиили свои тре­бования султану. Магомет тотчас же даровал мир караман-скому эмиру, прекратил выдачу субсидии Орхану и начал приготовления к осаде Константинополя, не спеша, но в грандиозных размерах. Чтобы отрезать Константинополь от подвоза хлеба, он решил запереть Босфор. Еще при Ма­гомете I на азиатской стороне пролива был имстроен за­мок, доныне сохранившийся в развалинах под именем Анадолу-Хиссар. Магомет решил построить сильнейшую кре­пость напротив Анадолу-Хиссара на европейском берегу, где у высокой скалы пролив круто заворачивает и стеснен­ное течение образует пороги. Паши в провинциях получи­ли указ прислать по тысяче каменщиков; из лесов измид-ских и черноморских везли бревна, камень был под рука­ми, для укрепления фундаментов брали мраморные колонны из греческих монастырей по Босфору, по обычаю самих греков. Напрасно жители Сосфения (Стении) хотели отстоять царский монастырь Михаила Архангела: их пере­били. Работы начались весною 1452г. под руководством са­мого султана. Был выстроен большой пятиугольник непра­вильной формы, нынешний Румели-Хиссар. Высокие сте­ны из дикого камня связывают пять гигантских башен различного размера; три из них построены главными па­шами Халилом, Саризою и Хаганом. Закончив крепость в четыре месяца и установив на ней пушки, Магомет прика­зал топить суда всякой нации, уклоняющиеся от досмотра и пошлины. Стреляли в генуэзские суда, но те удачно проеха­ли, а венецианский большой корабль был потоплен, эки­паж его был казнен. Подвоз хлеба из Черного моря был прекращен. Ужас охватил правительство и народ в гречес­кой столице. Еще во время подготовительных работ Маго­мета Константин разослал послов в Европу, предлагая за помощь Лимнос сицилийскому королю, Месемврию — Гуниади Венгерскому. Папа созывал крестовый поход, филэл-лины и гуманисты взывали о помощи граду Юстиниана. Предполагалась миссия на Запад царских братьев Фомы и Димитрия, но последние и в последний час продолжали жалкие раздоры, нападали на венецианские владения в Мо-рее и тем повредили византийскому посольству в Венеции. Деспот Димитрий не стеснялся призывать Турхан-бея про­тив брата. Турхан сначала помирил братьев Палеологов, потом их же ограбил. Напрасно Константин взывал к Маго­мету. Сто лет вы владеете Адрианополем, но никто из преж­них султанов ни башни, ни даже хижины не строил на дворе Константинополя. Бывали столкновения, но оканчи­вались миром. А дед твой Магомет I, желая построить крепость на азиатской стороне, просил разрешения у императора Мануила. Ты же хочешь закрыть Черное море для франков, нашу же столицу извести голодом и лишить тамо­женных пошлин. Прикажи прекратить постройку, и мы бу­дем с тобою в таких же хороших отношениях, как с отцом твоим, добрым султаном, и дадим дань, если хочешь. Ответ Мухаммеда послан был сух и грозен: