НИКЕЙСКОЕ ЦАРСТВО ЛАСКАРЕЙ. ТРАПЕЗУНТСКОЕ ЦАРСТВО В XIII в. СЕЛЬДЖУКСКИЕ СУЛТАНЫ И НАШЕСТВИЕ МОНГОЛОВ 1 страница

В один из последних дней осады Константинополя, когда царь Мурзуфл уже бежал, толпа молодых аристо­кратов и их людей собралась в храме св. Софии и провоз­гласила царем молодого Феодора Ласкаря, зятя царя Алексея Ангела. Был и другой кандидат — Феодор Дука, но жребий пал на Ласкаря. Он [Ф. Дука] пытался организо­вать сопротивление, выстроил даже царских телохрани­телей с их секирами на площади у Софии, но приближе­ние франков обратило всех в бегство. Бежал и Ласкарь с женою Анною и тремя дочерьми, переправившись на азиатский берег.

В этих известиях, записанных никейскими истори­ками, есть, по-видимому, доля легенды, составленной для оправдания прав первого никейского царя. Как мы ни привыкли к дворцовым переворотам и роли в них воен­ной аристократии в конце XII в. наряду с чернью, акт кучки молодежи и самое необычное метание жребия мо­гут быть оправданы анархией последних дней, нр при существовании законного царя Алексея, тестя Ласкаря, они не создавали для последнего никаких законных прав; тем более что о помазании патриархом на царство не могло быть речи. Происхождение власти Ласкаря бы­ло такое же, как у всех многочисленных архонтов, утвер­дивших на развалинах империи свою политическую власть. Но потребности непокоренного народа, могуще­ственная поддержка духовенства и уцелевших патрио­тов, личные достоинства Ласкаря и, наконец, счастье не замедлили сделать из молодого аристократа народного царя греков Вифинии и Мизии. Духовенство и старые патриоты сосредоточили на нем свои упования, сам Ла-скарь проникся ими, и уже через два-три года в его стане шла речь об объединении всех греков и изгнании лати­нян из древней столицы. Мечты были шире и впереди действительности, но идеалы воспитали политическое возрождение.

На первых порах Ласкарь являлся непризнанным претендентом, имевшим за собою кучку знатных военных и небольшую конную дружину. Страна была к нему равно­душна. В ней имели значение, во-первых, укрепленные старые города, которые во времена анархии при Ангелах вели самостоятельную политику. Первым из них в Вифинии была богатая Никея с ее римскими укреплениями. Там были живы воспоминания о резне, которую учинил Анд­роник Комнин за поддержку возмутившихся аристокра­тов. Поэтому горожане не впустили к себе Ласкаря, насилу приютили его жену и дочерей. К голосу старых городов, бывших в то же время и церковными митрополиями, и главными рынками, прислушивалось деревенское населе­ние, собранное, как и теперь, в больших неукрепленных селах. Их население было в социальном отношении пест­рое, хотя менее, чем в городах. Рядом с часто богатыми жителями-домохозяевами, занятыми своим земледелием и торговлею, жило духовенство и служилые люди, обык­новенно из самих жителей села, часто и соседние земле­владельцы-архонты, и здесь же ютилось обедневшее и за­висимое большинство населения различных категорий. Села жили местной жизнью, и для них важнее всего была безопасность имущества. Гостеприимством они и ныне не отличаются, каково же было их отношение к политичес­кому претенденту с его вооруженными людьми? Населен­ные пункты были редки, и дороги между ними обыкно­венно являлись горными тропами, по которым трудно проехать всаднику; часто приходилось дружине конных, одетых в тяжелые латы воинов, прорубать себе дорогу че­рез буйную растительность южных холмов. Такая жизнь предстояла Ласкарю, и блестящий молодой царедворец от нее не отступил.

«Знайте все вы, — писал впоследствии Никита Хониат от лица Ласкаря для прочтения в его стане в торжественном силенции, — знайте труды мои и бес­сонные ночи, переезды из одних мест в другие, козни и злые умыслы кое-кого, неоднократные поездки к сосед­ним жителям и соглашения, потоки пота на потоках Геллеспонта (намек на сопротивление Пиги); все при­шлось вынести и совершить моему царству не из личной корысти — не настолько я честолюбив, сколько люблю родину, — но чтобы выгнать из восточных городов за­падную проклятую рать, безвозбранно вторгшуюся в Ромэйскую державу, истреблявшую ее и опустошавшую, как туча саранчи; чтобы отразить наступающее ла­тинское войско, которое всегда захватывает ближай­шее, как гангрена. С таким намерением и убеждением мое царство странствовало вперед и назад подобно прибою». «Ты объезжаешь восточные города, — обраща­ется Хониат к Ласкарю в другом слове, относящемся к году вторжения Калоянна во Фракию, — ты вступаешь в переговоры с жителями; ты указываешь им, каким они подвергнутся несчастиям, если не будут повиноваться тебе немедленно, одних бранишь, других упрекаешь; то ты говоришь в открытом собрании перед народом, то принимаешь у себя видных лиц и созываешь их на обед, будучи весьма выдержанного характера и умея разнооб­разно высказать свой взгляд, так что ты возродил уже угасший дух ромэев, так как большинство взирало на латинское копье, как на небесные знамения... ты часто выносил даже проклятия, а иногда, пригрозив палкою, протягивал жезл примирения, и, превозмогши вражду, тыутверждал дружбу, не из личной выгоды, но неся вер­ховное начальство, спасительное для всех городов, не для того, чтобы надеть порфиру и обуться в пурпурную обувь, но чтобы изгнать смертоносного варвара и по­мочь родине...» Походы и схватки закалили дружину Ласкаря. «В наших рядах, — продолжает Хониат похва­лу, — иные не любили и вида вражеского шлема и на деле Арея были негоднеемуравьев... ты же их изменил, из трусов сделал бойцами, из легковооруженных — гоплитами, из домоседов — живущими в палатках, непривычных к коням научил ездить и на арабских и (знаменитых из­древле) виотийских...»

Ласкарю приходилось вновь создавать единую нацио­нальную власть. Состояние Малой Азии было хаотическим уже при Ангелах. Авторитет византийского правительства почти не существовал даже в тех прибрежных областях, которые еще не были захвачены турками. Последние прочно утвердились на плоскогорьях полуострова и неу­клонно, разбойническими набегами пробивались к Эгей­скому морю. В Троаде при приближении латинян подняли голову многочисленные армяне, всегда ненавидевшие гре­ков. Целый ряд земельных магнатов не признавали над со­бою власти константинопольского правительства и, ут­вердившись в старых укрепленных городах, воскресили древнюю тиранию благодаря своему богатству и наемной челяди. При плохих сообщениях и отсутствии безопасно­сти властели заменили правительство. Так, в черномор­ском Самсуне правил Феодор II Гавра, которого предки — по-видимому, из армянских таронских князей — уже при Комнинах были полунезависимыми государями в Трапезунте и, сохраняя византийские титулы, воевали не только с мусульманами и грузинами, но и с византийскими вой­сками. На Родосе утверждается критский архонт Лев Гавала, носивший титул кесаря, имевший свой флот и чеканив­ший свою монету, а в 1240 г. ему наследует брат Иоанн. Самыми крупными местными государями, не стремивши­мися утвердиться в Константинополе, были трапезунтские Комнины, наполовину грузины, во главе своих греков и ла­зов даже пережившие несколькими годами взятие турками Константинополя. Богатая приморская Атталия в Памфилии, ныне Адалия, подчинялась огреченному левантинцу Альдобрандино, может быть, из пизанских купцов, извест­ных в Константинополе. Не менее богатая Филадельфия и область реки Ерма признавали власть Феодора Манкафы, называвшего себя царем и чеканившего монету. Он был изгнан из своих владений за 15 лет до латинского взятия, но появился снова. Плодородную долину Меандра опусто­шал Михаил Маврозоми (которого он приютил во время изгнания, после ухода из Константинополя), выдавший дочь за султана Гиас ад-дина Кейхозрева, и во главе турок грабил греков, как это делал ранее его Михаил Ангел, впос­ледствии первый эпирский деспот. Бывший царский удельный округ Сампсон, возле Милета (его отнюдь нельзя смешивать с Самсуном, древним Амисом на Черном море), был захвачен архонтом Саввой. По словам Акрополита, повсеместно бывшие в различных местах начальники или просто выдающиеся (по богатству и знатности) лица при­своили себе подчиненные им области как свои владения, или по собственной инициативе, или приглашенные жи­телями для защиты страны.

Первые шаги Ласкаря в области внутреннего управле­ния и организации обороны против латинян нам недоста­точно известны, и даже неясно, при каких условиях он ов­ладел независимой Никеей. По-видимому, он опирался на архонтов из партии Ангелов, и бегство законного царя Алексея на Запад сделало Ласкаря признанным главою сторонников последней царской династии. Потому при­знала его и Никея. Еще более возвысила Ласкаря его роль национального вождя в борьбе с франками. Подробности последней достаточно ясны из латинских и греческих ис­точников.

Колыбелью царства Ласкаря была не Северная Ви-финия с ее городами Никомидией и Никеей — они были близки к столице и отданы Балдуином в лен своим.круп-нейшим вассалам, — но Южная Вифиния и Мизия, обла­сти, прилегавшие к неприступному лесистому Олимпу; на его предгорьях жили многочисленные монахи, хра­нители древних традиций православного царства; в этой области лежали богатые земли св. Софии. В одном из прибрежных монастырей (св. Аверкия в Куршумлу) со­хранилось надгробие сподвижника Ласкаря, знатного Андроника Контостефана (умершего в 1209 г.), из семьи, игравшей видную роль при никейском дворе. Со сторо­ны Константинополя область Олимпа и самая Никея отделены непроходимыми горами и лесными дебрями, там легко заградить и узкую римско-византийскую дорогу. Франки и не шли далее Никомидийского залива, но пе­реправлялись через море и Геллеспонт, нападая на гре­ков со стороны Троады. Там в г. Пиги (ныне Бига, на р. Гранике) процветала фактория венецианских купцов, вывозивших хлеб и кожи с плодородного плоскогорья Мизии, как ныне Пандерма вывозит хлеб в Марсель. На этих купцов работали греческие крестьяне, как ныне ту­рецкие.

Пока Ласкарь, переезжая с места на место, организо­вывал оборону, правительство Балдуина упустило мо­мент раздавить его в самом начале. Рыцари были заняты дележом добычи и устройством своих ленов во Фракии. Они не подумали вступить в соглашение с сельджукским султаном, хотя изгнанный братом Рукн ад-дином Гиас ад-дин Кейхозрев проживал у Алексея Трапезунтского и затем у франков в Константинополе и даже был готов креститься. Он тщетно добивался поддержки у франков, пока смерть брата не позволила ему занять престол без их содействия. По Сельджукской хронике (Сельджук-наме), Гиас ад-дин проживал у царя в Константинополе в большом почете, но после поединка с франком должен был уехать к Маврозоми на некий остров, где его извес­тили о смерти брата.

Рыцари глубоко презирали греков, которые не мог­ли устоять против них в открытом поле. Балдуин смот­рел на Малую Азию как на свой удел, который он завою­ет, когда захочет, и для большей легкости он раздавал вассалам крупнейшие отдаленные города. Он не только отдал Никомидию и Никею своим знатным вассалам, Адрамиттий — брату Генриху, но и приезжим сирийским баронам он рассудил отдать незавоеванные владения Манкафы и Альдобрандино, побудив тем Манкафу всту­пить в союз с Ласкарем.

Осенью 1204 г. франки выступили в Азию тремя не­большими отрядами. Один из них, Макария, занял Нико­мидию. Другой был послан графом Блуа для завоевания его лена Никеи. Стоявшие во главе его Петр Брашейль и Пайен Орлеанский, оба известные герои, не пошли сушей на Ни­кею, но предпочли избрать базою упомянутую венециан­скую колонию Пиги возле Дарданелл. Брат императора Ге­нрих переправился через Дарданеллы и, пройдя через Троаду, занял Адрамиттий. Таким образом Пиги с Пандермою, которую Брашейль немедленно занял, и Адрамиттий со­ставили первый фронт латинян против Ласкаря, отрезав его от Троады и от моря. Ласкарь опирался на Олимп, меж­ду противниками лежала Мизия.

Брашейль перешел в наступление. По плоскогорью Мизии, минуя нависший над морем лесистый хребет Кара-дага, он вторгся в плодородную долину Риндака. Целью его была крепость Лопадий на переправе через судоходный Риндак, протекающий через Аполлониадское озеро. В Лопадии скрещиваются водные и сухопутные сообщения бо­гатейшей области (ныне Михалич и Суссурлу). Древний мост сохранился и поныне. Местность была издревле засе­лена и богата. На озере стоит еще акрополь Аполлониады с ее башнями Траяна и остатками большого римского горо­да и даже храма Аполлона на островке. Население Мизии рослое, красивое, среди мусульман нередок античный гре­ческий тип, знакомый по вазам.

Ласкарь находился в глубине Мизии и, не желая допу­стить утрату Лопадия, ударил на франков во фланг; на равнине под крепостью Пиманинон (сохранились ее жи­вописные руины у озера Майнос, на противоположном берегу которого живут русские казаки-староверы) состо­ялось первое крупное сражение Ласкаря, в котором мно­гочисленные греки были разбиты сотней рыцарей. Пан­цирные всадники Ласкаря на их некрупных, частью араб­ских конях не могли выдержать тяжелого сомкнутого строя рыцарей, испытанных в бою сподвижников Бра-шейля, а легкая пехота в открытом поле не шла в расчет. Ласкарь скрылся в лесах, а крепость Пиманинон сдалась франкам. Им был теперь открыт путь в Лопадий и даже на Бруссу. По дороге население многочисленных сел встре­чало франков с крестами и евангелиями. Победители щадили покорный им народ, хотя, прибавляет Хониат, слу­жить им плохо: язык их непонятен, их ум расположен к корысти, глаз — к распутству, чрево ненасытное, нрав сердитый и суровый и рука схватывается за меч по всяко­му поводу. Сдался Милетополь (Михалич), Лопадий и рас­положенная на озере живописная Полихна (Аполлониада). Франки дошли до Прусы (Бруссы), но оказалось, что брать города труднее, чем разбить архонтов в открытом поле. Расположенная у подошвы Олимпа Брусса имеет неприступный акрополь. Жители старого большого го­рода не только франкам не сдались, но делали против них вылазки, и франки отступили. Это ободрило народ, разобравший, что дело идет не о борьбе между архонта­ми и претендентами, но о подчинении чуждому, иновер­ному врагу. Война принимает народный характер, присо­единившиеся к франкам греки покидают их; рыцарей тревожат с тыла и вовлекают в засады, в которых погиб и один баннерет (барон со своим знаменем); но Брашейль, уклонившись от засады, пробился к берегу. Скоро он опять появился в Лопадий.

Генрих со своей стороны разбил Манкафу, с которым был брат Ласкаря. Греки думали уже, что все потеряно и в М. Азии; народ стал платить франкам подати в занятых ими областях. Дело Ласкаря казалось проигранным.

Спасла его катастрофа франков во Фракии. Нет изве­стий о соглашении Калоянна с Ласкарем для 1205 г., но вторжение болгар, гибель войска Балдуина и плен самого императора заставили франков поспешно очистить М. Азию. Осталась за ними лишь латинская колония Пиги. Конец 1205 и 1206 г. положили начало царству Ласкаря, тогда как во Фракии греки, наоборот, встали на сторону франков под впечатлением ужасов нашествия влахов и болгар.

По уходе латинян греческий претендент Ласкарь ос­тался вершителем судеб Вифинии и Мизии, «властителем ромэйских восточных областей», как он назван в заглавии составленного Хониатом официального «силенция». Оче­редь была за старыми городами, как Никея и Брусса, подчиниться Ласкарю. Законный царь Алексей скитался на За­паде и был лично ненавистен всем, кто его знал. Популяр­ность Ласкаря возросла. Он не только показал себя вождем дружины, энергичным и неутомимым воином, воодушев­лявшим других, но он соблюдал, как указывает Хониат, строго обычаи царя и полководца, чтил святыню Церкви. При его дворе или в его лагере провозглашались суровые идеалы служения народу постом и молитвою; настоящим же постником, поясняет Хониат от лица Ласкаря, является тот, кто обуздывает свой дух, не обижает и не оскорбляет ближнего, а, наоборот, насыщает голодного, дает кров бес­приютному, одевает не имеющего рубахи.

Самосохранение требовало признать Ласкаря немед­ленно, объединиться под его знаменем. Со стороны севера угрожал Вифинии полководец партии Комнинов, брат трапезунтского царя Давид, с его золотою молодежью и войсками из чуждых лазов и грузин; со стороны суши все­гда угрожали сельджуки, хищные массы, пробивавшиеся к морю, и теперь у них был новый султан Кейхозрев, знако­мый с греческой культурой, зять Маврозоми; со стороны франков, несомненно, следовало ожидать энергичного наступления при новом императоре Генрихе.

При таких условиях граждане Никеи не замедлили признать власть Ласкаря. В этом событии должны были участвовать духовенство и эмигрировавшие в Никею ар­хонты. Признание претендента Никеей имело решающее значение для основания греческого царства. Никея Ласка­ря не замедлила привлечь к себе оставшихся в столице па­триотов, как, напр., Николая Месарита. Эмиграция духо­венства и ученых сделала Никею духовным центром неза­висимых греков. Здесь они имели многочисленные храмы и монастыри, нетронутые церковные ризницы и книжные богатства, часть которых была перевезена в Константинополь с восстановлением древнего царства Палеологом. Сохранилось похвальное слово Никее, со­ставленное в конце XIII в. Феодором Метохитом. Он опи­сывает мощные римские стены, окружавшие Никею, с их высокими многочисленными башнями, периволом (второй внешней стеной) и илистым рвом; громадный город с рядами пристроенных друг к другу высоких разукра­шенных домов, многочисленные бани, больницы и бога­дельни, часть которых, впрочем, выстроена позднее никейскими царями. Ласкарь еще не имел в Никее ее фи­лософской и богословской академии, хранительницы православного просвещения в XIII в., но его встретили подготовившие эту академию деятели, ученые монахи, спасшиеся из Константинополя; существовал также тот монастырь, в котором была устроена школа. Метохит его не называет, но мы узнаем по его описанию обитель Иакинфа, храм которой в честь Успения Божьей Матери со­хранил свои мозаики. Церкви были рассеяны по всему го­роду, из них назван Метохитом храм мученика Трифона, особо чтимого в Мизии и Вифинии; он «являлся» ежегод­но на весеннем празднике горожан Никеи; были в городе подворья вифинских монастырей, по крайней мере изве­стен один, приютивший Н [иколая] Месарита. В развали­нах находилась, по-видимому, уже в XIII в., судя по отсутст­вию описания у Метохита, главная святыня — св. София, митрополия, в которой заседали Вселенские Соборы; од­нако она еще в XIV в. могла быть приспособлена султаном Орханом под мечеть.

Постройкам и древнему культурному значению Никеи соответствовали природные богатства ее окрестностей: рыба, овощи, хлеб и скот поступали на рынок в изобилии. Теперь Ласкарь имел под рукою значительные материаль­ные средства, и из «властителя восточных областей» хозя­ин Никеи не замедлил стать «царем восточных ромэйских городов».

Остановка была за патриархом. Он был нужен для по­мазания на царство и был вообще необходим при царском дворе для церемоний и для управления, церковного и гражданского. Старый патриарх Иоанн Каматир жил во Фракии, в г. Дидимотихе, и отказался переехать в Никею, вероятно, потому, что был родственником супруги закон­ного царя Алексея. Отказался приехать и знаменитый мит­рополит Афинский Михаил Акоминат. Собравшееся в Никее духовенство избрало патриархом Михаила Авториана, который через несколько дней, в марте 1206 г., помазал Ласкаря на царство, через два года по взятии Константино­поля франками. Новому царю было 30 лет.

Является вопрос, каким титулом был коронован Лас­карь? Как могли его сделать самодержцем всех ромэев при жизни царя Алексея, тогда как нужно было избегать всяко­го ложного шага, опасного для слабого еще царства, кото­рое рассчитывало прежде всего на идейную поддержку па­триотов-легитимистов? Исход был найден, по-видимому, в том, что Ласкарь был венчан на царство восточных греков. Так его называет в своем письме митрополит Акоминат, так он назван в заглавии официальной речи Хониата: «кир Ласкарь Феодор, царствующий над восточными ромэйскими городами, когда латиняне владели Константинопо­лем и Иоанн болгарский (мисийский) опустошал запад­ные ромэйские области». Из пяти ктиторских надписей Ласкаря на крепостных стенах лишь на одной никейской он назван «самодержцем ромэев», и она может относиться к концу его царствования. На другой никейской и на брусской он именуется «нашим господином» и «нашим царем», на ираклийской просто самодержцем, на обломке третьей никейской — по-видимому, без титула при имени. В ада-лийской надписи 1216 г. не сохранилось ни имени, ни ти­тула царя. Титул царя восточных ромэев соответствовал бы фактическому положению дел, но с точки зрения ви­зантийского государственного права он мог лишь озна­чать временное состояние впредь до изгнания франков из Константинополя и объединения греков. Эти цели долж­ны быть поставлены с самого начала для осуществления идеи византийского царства. Но и до того в управлении Ласкарь стал царем над всеми, на кого распространялась его державная власть, и с момента венчания его слово по­лучило силу, освященную религией. С этой точки зрения интересно проследить ход мыслей Н [икиты] Хониата в его придворном «силенции».

За труды Ласкаря на пользу нации (γενος) Бог возвысил его на царство ромэйских городов на Востоке, и теперь на нем покоится десница Господа. Никто не смеет ослушаться помазанника. Перед ним великая цель. Если столица со­жжена за грехи народа, то Бог оставил семя — царство Ласкаря. Божеству желательно, чтобы подданные без при­нуждения повиновались царям, ибо и в природе существу­ет необходимый порядок. За справедливым и послушным царством обеспечена помощь Божия. «Если мы будем со­блюдать такой порядок в управлении, — пишет Хониат, — то сможем сказать: «восстань и ввергнись в море» горе сей, племени италов (франков), у которого каменное сердце и гордость выше холмов и гор, которое, переправившись по морю, вторглось в нашу землю и широко разинуло на нее свою пасть; и снова возвратим себе родные земли, кото­рых мы лишились, — древнее, исконное наше обиталище, рай и град Господа сил у Геллеспонта, град Бога нашего, знаменитая и желанная для всех народов, исконная утеха вселенной. И сподоби, Христе... нас, проведших четыредесятницу, воспеть тебе воскресную песнь и в будущем по­бедные на врагов гимны; если же удастся Ласкарю, как но­вому Моисею, отпраздновать и вход свой в град, из которо­го был изгнан, то это будет чудо из чудес Твоих. Тогда и прочая паства, услыша голос царя, соберется воедино в од­ну овчарню, не будучи доселе от двора сего, и будет едино стадо и един пастырь...»[18]

Вскоре по венчании на царство Ласкарь заключил пе­ремирие с Генрихом, которому было не до Азии, и отпра­вился на юг собирать греческие земли. Он выгнал из Фила­дельфии Манкафу, из округа Сампсона — архонта Савву; затем он напал на Маврозоми, владевшего долиною Меан­дра под покровительством своего зятя султана Кейхозрева. Ласкарь разбил его турецкий отряд, но ссориться с Кей-хозревом было опасно, и Ласкарь предпочел оставить Ма­врозоми верхнюю часть долины с городами Хонами и Ла-одикеей. Царство Ласкаря в короткое время увеличилось чрезвычайно, охватив почти все «восточные ромэйские города». Ему было подвластно сверх Вифинии и Мизии все богатое побережье Эгейского моря до Меандра с городами Смирной, Филадельфией, Ефесом и многими меньшими; его царство доходило до Галатии и Каппадокии, внутри по­луострова со стороны Икония оно доходило до Филоми-лия, крепости во Фригии. На части земель Ласкаря сущест­вовали в древности такие царства, как Прусия и Аттала, но в XIII в. страна была разорена и население немногочислен­но. Тем не менее в руках Ласкаря оказались значительные средства, обогащавшие прежде местных архонтов. Утвер­див на местах поколебленную государственную власть, Ла­скарь мог теперь располагать достаточными суммами для возобновления крепостей: на башнях Никеи, в Прусе и Ираклии Понтийской, которой он овладел несколько поз­же, впрочем, эти надписи могут относиться и к концу его царствования. У него является свой флот. Бывший корсар итальянцев Стирион поступил к нему на службу со своими кораблями, как прежде служил константинопольским ца­рям. Опаснейшим врагом с греческой стороны был для Ла­скаря представитель партии Комнинов, молодой Давид, «царский потомок», как он называл себя на своей печати, или «отрок с Понта», как его именовал никейский писатель Хониат. Его имя звучало громче, чем имя Ласкаря, и с ним также была византийская знатная молодежь. Через не­сколько месяцев по взятии Константинополя Давид вторг­ся из Пафлагонии с войсками из грузин и лазов и дошел до Никомидии, приводя население под руку своего брата Алексея Трапезунтского; но Ласкарь, тогда еще не венчан­ный на царство, наказал его немедленно. Стороною, про­рубая дорогу в лесной чаще, сам впереди с топором в руке, спуская на горных стремнинах коней на веревках, Ласкарь напал на авангард Давида внезапно, разбил и захватил в плен его начальника, знатного Синадина. Давид был ото­гнан до самой Ираклии Понтийской. Неуспех «отроков с Понта» объясняется не только военными талантами Ласка­ря, но и союзом последнего с турками. Последние под Амисом (Самсуном) задержали войска Алексея Трапезунт­ского, и Давид не мог получить помощи от брата. Коали­ции Ласкаря с турками была противопоставлена другая. В1206 г., заключив союз с франками, Давид выступил опять и захватил Прусиаду (в Сев. Вифинии, ныне Ускюб). Ласкарь опять прогнал Давида в Ираклию и взял бы ее тогда же, если бы не франки, которые заняли у него в тылу Нико-мидию; Ласкарь должен был отступить окольными путями, теряя людей при переправе через разлившиеся зимою гор­ные потоки. Давид мог бы успокоиться, но вместо того он в третий раз (1207) напал на владения Ласкаря, опустошил область Прусиады, изгоняя ставших на сторону Ласкаря крестьян. Получив от франков помощь людьми и провиан­том, он дошел до Никомидии. Ласкарь послал против ла­тинского отряда своего полководца Андроника Гида, кото­рый при местечке Трахее истребил франкский отряд в 300 человек; сам Ласкарь ударил на Давида и гнал его до Синопа. Вся область к западу от р. Галиса с городами Ираклией и Амастридой досталась победителю. Давид более не беспо­коил Ласкаря, ему пришлось отбиваться от турок, решив­ших взять Синоп. Крепость была ими взята в 1214 г., и Да­вид пал при ее защите[19].

Помощь франков Давиду была нарушением переми­рия Генриха с Ласкарем, но и латиняне жаловались на гра­бежи никейского адмирала. Впрочем, между энергичным устроителем империи Генрихом и новым греческим царем в Никее, франками не признанным в таком звании, не мог­ло быть прочного мира. В конце 1206 г. Генрих отправил в Пиги Петра Брашейля с братом своим Евстахием, двумя другими баронами и с 140 лучшими рыцарями. Брашейль занял бывший в руинах Кизик, назначенный ему в лен, ук­репил его со стороны перешейка двумя фортами и начал грабить владения Ласкаря. Произошел ряд стычек с пере­менным успехом. С другой стороны Тьерри де Лос занял свой лен Никомидию, укрепил ее акрополь и соседний «монастырь» св. Софии, откуда нападал на область Никеи, отстоявшую всего на один день пути. Макарий Сен-Менегу выстроил на берегу Никомидийского залива замок Харакс (ныне Херекс), развалины которого существуют и поныне. Гильом де Сане овладел Киосом, у которого вливаются в море воды Никейского озера. Латиняне оцепили Ласкаря со стороны моря и собирались утвердиться прочно, как во Фракии и Пелопоннисе. Царство Ласкаря оказалось в тисках между франками и турками (сельджуками), пробивавшимися и к Черному морю (у Синопа), и к Эгейскому (у Атталии, которую и взяли (1207), одолев Альдобрандино). Ласкарь не мог держаться один и завязал или возобновил сношения с Калоянном Болгарским, разорителем грече­ской Фракии, который, вероятно, и по собственной ини­циативе обложил Адрианополь. Это заставило императора Генриха отозвать из Малой Азии большую часть своих сил, оставив в Кизике достаточный гарнизон, а в Киосе — всего 40 рыцарей под начальством Макария Сен-Менегу. Немед­ленно Ласкарь отрядил часть войска наблюдать за Кизиком, а с главными силами обложил Киос. У него были и сте­нобитные машины, и флот. Рыцари защищались как герои, но, сражаясь врукопашную вследствие неисправности го­родских стен, все были переранены и погибли бы, если бы сам Генрих не явился к ним на помощь на итальянских ку­печеских судах. Латинский флот заставил греческий вы­броситься на берег, где Ласкарь его сжег и затем отступил от Киоса. Но Генрих предпочел увести своих рыцарей из полуразрушенной крепости, и Ласкарь, несмотря на пора­жение, добился своей цели. Уже через месяц он осаждал Кизик, и у него опять явился флот с соседнего острова Мармары (Проконнис), сохранившего независимость от франков. Встревоженные латиняне опять отправились вы­ручать своих на венецианских судах. Адмирал Ласкаря Стирион спасся бегством в Дарданеллы, и венецианцы бе­зуспешно за ним гнались. Сам Ласкарь также отступил в глубь страны. И на суше и на море греки не могли еще дер­жаться против латинян, тем не менее начали иметь успех, опираясь на родную страну и имея энергичного царя. Не­утомимый Ласкарь напал на Никомидию, и опять его отра­зил Генрих. Но по уходе императора и благодаря перебеж­чику франку Ласкарь захватил в плен самого барона Никомидии Тьерри, вышедшего за провиантом. Пленные рыца­ри были отведены в Никею. Это был крупный козырь в ру­ках греков, так как латиняне, особенно сам Генрих, счита­ли позором не выручить своих во что бы то ни стало. И когда Генрих явился перед Никомидией, нещадно разоряя греческих крестьян за их верность никейскому царю, Лас-карь мог предложить Генриху перемирие на самых выгод­ных для себя условиях. За своих пленных франки отдали и Никомидию, и даже Кизик, лен храброго Брашейля. Пере­мирие было заключено на два года (1207). Невероятно, чтобы третий поход против Давида и истребление франк­ского отряда имели место после этого перемирия, а не до него; наоборот, возможно, что после перемирия Бра-шейль, действуя самостоятельно, захватил Пиги при помо­щи некоего славянина Барина (из села Вари).

Но Ласкарь хотел вступить в ряды признанных Евро­пой государей. Первым шагом для этого было, по примеру Калоянна, обращение к папе Иннокентию. Сохранился лишь ответ папы. Послание Ласкаря было длинное и со­держало перечисление всех злых дел латинян в Констан­тинополе. Вероятно, оно было составлено духовными со­ветниками никейского царя и материал этого послания был заимствован из обличительной литературы. В письме Ласкаря была и другая часть. Не довольствуясь разорением Константинополя, жаловался он папе, франки нарушают перемирие и упорно не хотят согласия между христиана­ми. Обращаясь к посредничеству папы, Ласкарь просил прислать легата, который устроил бы прочный мир на тех условиях, чтобы море было признано естественной грани­цей между владениями франков и греков, другими слова­ми — чтобы вся азиатская Романия была признана за Лас-карем. За то он обещался содействовать крестовому похо­ду против измаилитов, а в противном случае он угрожал вступить в союз с чужеродными язычниками влахами, т. е. с Борилом. Не видно из ответа Иннокентия, требовал ли Ласкарь признания за ним царского достоинства. Во всяком случае, папа на такую точку зрения не встал и обра­щается к никейскому царю как к «знатному мужу Феодору Ласкарю». Он даже советовал «его знатности» смириться и пред лицом возлюбленного во Христе сына, константинопольского императора Генриха, принести ему ленную присягу на верность и службу. Некогда Иеремия советовал евреям покориться неверному Навуходоносору: тем скорее Ласкарь должен подчиниться католическому и верно­му Церкви государю, которому дал империю Всевышний, в неисповедимых путях своих передающий царства и изме­няющий времена. Латинских насилий папа не извиняет и перемену направления крестового похода приписывает интригам царевича Алексея Ангела, но греки потеряли царство за грехи, за то, что разодрали ризу Христа — Цер­ковь. На этих условиях подчинения Генриху Иннокентий готов дать инструкции своему легату, и Ласкарю надлежит выслать своих уполномоченных в Константинополь.