НИКЕЙСКОЕ ЦАРСТВО ЛАСКАРЕЙ. ТРАПЕЗУНТСКОЕ ЦАРСТВО В XIII в. СЕЛЬДЖУКСКИЕ СУЛТАНЫ И НАШЕСТВИЕ МОНГОЛОВ 3 страница

На Пасху нунции опять были приглашены, на этот раз в царскую резиденцию Нимфей возле Смирны. Туда уже приехал и Антиохийский патриарх. Герман опять начал с Filioque, а нунции желали предварительно разрешить обрядово-литургический вопрос об опресноках как более легкий и ближе ведущий к единению масс на почве обряда. А тут еще один из греческих архиереев поставил новый во­прос: не разумел ли папа в своем втором письме, что от Пе­тра и от Иоанна идут два различных предания? Латиняне на это рассердились и начали обвинять греков в ереси: греки-де обмывают алтарь, на котором служил латинский священник, и не поминают папу на литургии. В ответ гре­ки указали на осквернение крестоносцами святынь в Кон­стантинополе, анафеме же папу они не подвергают. И сам патриарх сказал: «Папа первый меня исключил из своих диптихов», на что получил в ответ: «Твоего имени никогда в них не стояло, а о предшественниках сам смотри, кто то­му виною». Кончилось тем, что греки составили акт о недо­пустимости опресноков, а латиняне тоже написали акт о том, что не признающие Filioque суть сыны погибели. Царь пытался спасти положение путем компромисса: греки-де должны допустить опресноки, а латиняне — отказаться от Filioque; но компромиссы, обычные в делах политики, не­применимы в делах веры. Латиняне формулировали оба спорных вопроса и потребовали категорического ответа. Получив отрицательный, они объявили греков еретиками и покинули Собор. Греки же кричали им вслед: «Сами вы еретики!» Когда нунции отказались вернуться, несмотря на просьбу посланцев царя и патриарха, у них отобрали про­водников и караван, и нунции, оставив багаж, пошли в Константинополь пешком; обыскав их вещи, греки взяли свои письменные уступки обратно. Последним письмен­ным заявлением греков было полное отрицание Filioque.

Затеянная из политических видов уния не состоялась, и противоречия лишь обострились. Скоро отпала и поли­тическая потребность в переговорах с папой.

При таких условиях Ватаци стал искать союза с Асенем Болгарским, хозяином Фракии. По обычаю того вре­мени нужно было скрепить союз браком. Ватаци предло­жил женить своего 11-летнего наследника Феодора на 9-летней дочери Асеня и заключить союз против франков, нарушив мир между болгарами и франками. Предложение было охотно принято Асенем, влияние которого в Кон­стантинополе было утрачено с приездом Бриеня. Ватаци переправился через пролив и осадил Галлиполи, занятое венецианским гарнизоном (1234). Сюда же прибыл Асень с женой и дочерью, и помолвка состоялась; затем невеста с матерью была отвезена в Лампсак, где патриарх в присут­ствии царицы Ирины совершил бракосочетание. Договор между Ватаци и Асенем знаменовал союз между болгар­ским и греческим элементами против пришлых латинян и должен был привести к изгнанию последних. Неоднократ­но со времен Калоянна и Феодора Ласкаря делались шаги в этом направлении, причем инициатива принадлежала болгарскому царю, рассчитывавшему утвердиться на бере­гах Мраморного моря и Босфора после первоначальной попытки истребить греков Фракии. Теперь отношения бы­ли иные, и брак дочери Асеня означал уступку Константи­нополя греческому царю. За то Иоанн Асень добился осу­ществления заветного желания болгарских царей — неза­висимости национальной Церкви, на этот раз не через папу и латинство, как сделал Калоянн, но законным путем, не изменяя веры и с согласия четырех патриархов, Кон­стантинопольского (Никейского) и трех восточных. Фор­мою признания независимости было учреждение патри­архии, хотя и не равнозначной по рангу древним апос­тольским. Царская и соборная грамота провозгласила Тырновского архиепископа Иоакима патриархом Болга­рии (1235), и он был посвящен торжественно в Лампсаке, в присутствии многочисленного духовенства. Конечно, этим шагом наносился удар главе греческого западного духовенства, архиепископу Юстинианы Первой (Охриды) и всей Болгарии, кафедре ненавистного Никее Хоматиана. Что касается положения Тырновского «патриарха Болга­рии», то позднейшая грамота Никейского патриарха Кал-листа духовенству Тырнова (1355) определяет, что звание патриарха дано епископу Тырнова «из снисхождения», но он «не сопричислен» к числу святейших патриархов и не должен в сем звании значиться в святых диптихах; а патри­арх Герман был того мнения, что Тырновская Церковь не получила полной автокефалии, но должна и впредь вно­сить пошлины и сборы Константинопольскому патриарху.

После этого события соединенные силы Ватаци и Асе­ня выступили против константинопольской Латинской империи. Их силы имели решительный перевес, и насле­дию Генриха грозила гибель. Ватаци занял Фракийский Херсонес и прилегавшую область от Марины до Ганоса (на полпути от Родосто до Дарданелл). В этом пункте он выст­роил крепость, сохранившуюся доныне среди бедного по­сада. Фракийская Святая гора, во времена Юстиниана по­крытая монастырями, отделяла владения Ватаци от франкской крепости Цурула (ныне Чорлу, перед Чаталджей). Фракия на север от этой полосы была захвачена Асенем. Союзники пошли и дальше, подступили к стенам Констан­тинополя. Старый Бриень сделал удачную вылазку. Латин­ские источники преувеличивают его победу и силы союз­ников. Трудно поверить, чтобы 160 рыцарей с двойным-тройным числом сержантов разбили бы 100 000 греков и болгар, среди коих были и тяжеловооруженные, не раз ме­рившиеся с франками в рукопашном бою. Преувеличены известия латинян и о 300 кораблях Ватаци. Приближение зимы и отсутствие средств для штурма заставили болгар и греков снять осаду, к великой славе Бриеня (1235). На сле­дующий год они вернулись и снова обложили столицу с су­ши и с моря. Но тогда как у Ватаци, по-видимому, было все­го 25 крупных военных судов, латиняне собрали большие силы на море с приходом 6 галер ахейского князя и 16 ве­нецианских; кое-что выставили пизанские и генуэзские купцы. При столкновении латиняне захватили почти по­ловину флота Ватаци, море оказалось в их руках, и осада стала безуспешной (1236).

На этот раз латинский Константинополь справился с угрожавшей ему гибелью. И константинопольское прави­тельство, и его друзья на Западе отлично видели, что опас­ность велика. Все меры были приняты, все пружины пуще­ны в ход. По выражению Акрополита, дела латинян тогда весьма сократились и вследствие свойства двух самодерж­цев дух латинян упал до чрезмерной приниженности. Юный Балдуин II был отправлен к папе и к западным госу­дарям умолять о помощи. Погибающей Латинской импе­рии решено было оказать поддержку и на этот раз. Папа Григорий IX призывал венгерского короля Белу и ахейско­го князя Вилльгардуэна выступить на помощь. Вместе с тем он сам отлучил Асеня от Церкви и послал Ватаци (с ко­торым отношения ухудшились после краха переговоров об унии в 1234 г.) письмо, лишь недавно изданное (3).

«Полагали, что среди греков царит премудрость, и от них, как от источника, исходили и отдаленные ручьи на­уки, — пишет папа. — Тебя считали мы за судящего зрело и осмотрительно. Княжество апостольского престола основала не земная сипа, но Единый Бог воздвиг на камне рождающейся веры, даровав блаженному Петру, вечной жизни ключеносиу, власть земную и небесную». Во внима­ние к сему Ватаци должен признать Церковь матерью и сохранять ее расположение. Она может быть ему плодо­носной, хотя и не им, Ватаци, держится. В выспренных словах папа извещает о новом крестовом походе, кото­рый разрушит все тщания противящихся, и простертая рука крестоносцев пособит Латинской империи. «Твою знатность сочли мы нужным подвергнуть настоятельно­му увещанию и указать тебе, ради твоей же пользы и бе­зопасности в будущем и для устранения бедствий войны, чтобы ты не замышлял никакой опасности или ущерба названной империи и дражайшему во Христе сыну нашему Иоанну (Бриеню, о смерти коего папа еще не узнал), импе­ратору константинопольскому и его преемникам». На­оборот, Ватаци должен оказать императору совет, рас­положение и помощь, чтобы проявить на деле верность Римской Церкви. Папа сопровождал бы такие действия Ватаци благословениями и сладостными молебствиями. Если же «увещание не без отеческой угрозы» не побудит Ватаци, в предвидении собственной опасности, избе­жать затруднения («illum articulum difficultatis»), то из не­го нелегко ему будет выбраться.

Таким образом, папа угрозами требовал вассальной верности константинопольскому императору и называл его полным титулом. На заголовке же письма стояло: «Знатному мужу Ватаци дух более здравого рассуждения». На таковое письмо ответ не мог быть иной, как резкий со стороны могущественного на Востоке, гордого перед врагами и перед своими вельможами, венчанного царя. Его письмо отыскано и использовано греками (Сакеллионом и Милиараки) и западными учеными (Гейзенбергом, Норденом) и без особых доказательств, на основании яко­бы оскорбительного тона, объявлено плоской подделкой фанатиков XVII в. Такая критика сама отзывается средни­ми веками. Оскорбительности мало, нужна была бы и помощь филологии. Заподозренное письмо, наоборот, напи­сано хорошим и простым литературным языком, облича­ет знание обстоятельств, отвечает на содержание папского послания, ныне лишь извлеченного из папского архива, содержит обороты мысли, встречаемые в полемике Никеи с Эпиром, в которой обычны резкости, именно со сторо­ны Никеи.

Самодержец ромэев прежде всего был оскорблен не­признанием за ним царского титула. Папа официально об­ращается к нему как к «знатному мужу Ватаци». Это было оскорбление и ему и его державе. Царский титул не только отвечал его достоинству коронованного самодержца и его фактическому могуществу, но также означал права на Кон­стантинополь и власть над греками. И папа и Ватаци пре­красно понимали, что связано с царским титулом, и пото­му ответ Ватаци был резок.

Проставив в заголовке свой полный царский титул, Ватаци с того и начал, что указал папе на неуместность по­добного к нему обращения.

«Царству моему подали твое письмо, но царство мое ввиду нелепости написанного полагало, что таковое ис­ходит не от тебя, но от «сожительствующего с крайним безумием» и с душою, полною надменности и дерзновения. Таков тот, кто обратился к царству моему, как к како­му-то не имеющему имени и бесславному, неизвестному и незнатному, не будучи научен должному ни опытом дей­ствительности, ни величием державы нашей. Твое же святейшество и разумом украшено, и рассудительнос­тью выделяется из большинства людей.

Ты пишешь, что в нации (γενος) греков царствует пре­мудрость. Как же нам поэтому не знать древность твое­го престола? Хотя какая нам в том нужда знать, кто ты и каков твой престол? Если бы он был на облаках, то бы­ло бы нам нужно знакомство с метеорологией, с вихрями и громами. А так как он утвержден на земле и ни в чем не отличается от прочих архиерейских, то почему было бы недоступно всем его познание. Что от нашей нации исхо­дит премудрость, правильно сказано. Но отчего умолчано, что вместе с царствующей премудростью и земное сие царство присоединено к нашей нации великим Кон­стантином? Кому же не известно, что его наследство пе­решло к нашему народу и мы его наследники.

Требуешь признать права твоего престола. Отчего нам не потребовать от тебя признания прав тысяче­летней империи Константина и его преемников, бывших из нашей нации, вплоть до нас. Родоначальники царства (т. е. величества) моего из рода Дук и Комнинов, не упоми­ная о других царях из эллинских родов, много сотен лет обладали Константинополем, и тогдашние римские ие­рархи называли их самодержцами ромэев.

По-твоему, мы нигде не царствуем и не правим, а Ио­анн из Бриеня тобою рукоположен в цари. По какому пра­ву? Разве твоя честная глава также одобряет преступ­ную, корыстную мысль и руку, считает правильным раз­бойничий и злодейский захват, благодаря которому латиняне вкрались в Константинополь и с такой свирепо­стью ополчились на нас, с какой не нападали измаилътяне (арабы) на Сирию и Финикию. Если мы, принужденные на­силием, переменили место пребывания, то наши права на империю и державу мы неизменно и неотступно удержи­ваем за собою, по милости Божией: царем ведь считается господствующий над племенем, народом, населением, а не над камнями и бревнами, составляющими стены и башни.

Извещаешь нас о грозном сборе крестоносцев. Мы да­же возрадовались, сообразив, что эти заступники свя­тых Мест начнут с нашей отчизны и подвергнут ее по­работителей законному отмщению как осквернителей святых храмов и священных сосудов, как виновников вся­кого беззакония против христиан. Но далее твое письмо назвало Иоанна константинопольским императором и наименовало его милым сыном твоей чести. Он уже умер, но на помощь ему собираются новые крестоносцы. По­смеялись мы над подобными потугами и заявлениями, со­чтя их за насмешку над святыми Местами и за издева­тельство над святым Крестом. Благовидным предлогом прикрывается, как всегда, жажда власти и золота.

Твоя честь нас наставляет не докучать императору Иоанну, для моей же пользы. Нужно тебе знать, что мое царское величество не разумеет, где на суше или на море расположены владения означенного Иоанна, и потому-никогда не покушалось на то, что ему принадлежит. Ес­ли же речь идет о Константинополе, который мы жела­ем у него взять, то мы заверяем и объявляем тебе и всем христианам, что никогда не перестанем сражаться и воевать с захватчиками Константинополя. Мы были бы преступниками перед законами природы, уставами ро­дины, могилами отцов и Божьими святыми храмами, ес­ли бы из всех сил не боролись за это. Против же недоволь­ных есть у нас, чем обороняться. Имеются у нас и колес­ницы, и кони, и множество воинов и бойцов, которые много раз мерились силами с крестоносцами этими и ока­зались не хуже кого-либо. И Бог справедливости помогает обиженным. Ты же как подражатель Христу и преемник главного из апостолов... одобришънас, воюющих за роди­ну и за благородную ее свободу. Можем ли мы смотреть спокойно на нее, поруганную, лишенную прежней славы и обращенную в очаг убийц и логово разбойников? Все это кончится, как будет у годно Богу. Мое же царство (величе­ство) старается и желает сохранить должное почте­ние к святой Римской Церкви и сыновние отношения к твоему святейшеству, разве только твое святейшество не захочешь не признавать права, подобающего нашему царскому величеству, и не будешь обращаться ко мне с письмами столь безалаберно и неучтиво».

Таков был ответ греческого царя. Сознание своих ис­торических прав и силы высказано резко и категорически перед лицом духовного главы Запада. Следует отметить также в этом ответе идею национальной греческой импе­рии, идею греческой нации (γενος), созревшей среди тяж­кой борьбы за существование с народами чуждыми и ино­верными. С этой идеей встречаемся и в письменности эпирских греков. Чувство и сознание национальности раз­вилось, но соответствующее новой истории националь­ное государство оказалось преждевременным для греков XIII в. Средневековый Константинополь, как старые мехи, не замедлил испортить новое вино.

Резкость переписки папы и Ватаци имела не одну идейную подкладку, но и реальную. Против Ватаци соста­вилась коалиция с участием Асеня. Болгарский царь не только вытребовал свою малолетнюю дочь из семьи Вата­ци, но замыслил новый поворот своей политики со всей присущей болгарам вероломной прямолинейностью. По смерти Бриеня и за отъездом молодого императора Балду-ина в Европу среди константинопольских баронов усили­лась партия приверженцев Асеня, и болгарскому царю улыбалась мысль утвердиться на константинопольском престоле хотя бы в роли регента-соправителя. Ближай­шим к тому средством представлялась уния с Римской Церковью, хотя так недавно Тырновский архиепископ по­лучил сан независимого патриарха от представителей Восточных Церквей под эгидою никейского царя. Асень написал папе, и Григорий IX ответил ему за неделю до при­веденного письма к Ватаци. Из папского письма ясно, что Асень не только поддался Римской Церкви, но предложил сговориться относительно «положения империи и города Константинополя». Такова была причина разрыва Асеня с Ватаци — его виды на Константинополь, на регентство или соправительство. Посылая к Асеню для переговоров епископа Перуджии, папа поставил вопрос шире, включив в него обсуждение судьбы Св. Земли и «других вопросов» — вероятно, церковных и об обращении Ватаци в унию; но в то же время он потребовал оказать совет и поддержку его возлюбленному сыну императору Бриеню, в тех же самых выражениях, как одновременно папа написал Ватаци. По­сланному епископу были вручены и письма к венгерскому королю Беле и к болгарскому духовенству, в которых цель миссии указана ясно: чтобы Асень защитил империю и со­действовал обращению Ватаци в лоно Римской Церкви. Асень обманулся в своей надежде получить от папы по­мощь для овладения Константинополем. Он выступил все-таки в поход совместно с франками против занятой грека­ми крепости Цурула, но, воспользовавшись известием о смерти жены, сына и патриарха от чумы, прервал осаду и не только сам ушел, но и не оставил отряда в помощь франкам, вновь заключил союз с Ватаци и вернул послед­нему свою дочь, малолетнюю жену никейского наследни­ка Феодора.

Ватаци пытался найти себе союзников на Западе и вступил в переговоры с генуэзцами, всегдашними сопер­никами хозяйничавших в Константинополе венецианцев; но из переговоров ничего не вышло (1239). Генуэзцы пред­почли согласиться с Венецией по интересовавшим их воп­росам. Узнав о приближении крестоносцев с Балдуином II во главе, Ватаци писал венгерскому королю Беле, заявляя, что готов подчиниться папе; но из Рима отсоветовали Беле вступить с Ватаци в соглашение.

Но теперь Ватаци был более уверен в своих силах, чем при прибытии Бриеня. Тогда как франки и болгары осаж­дали Цурул во Фракии, Ватаци перешел в наступление из Никомидии и, взяв Харакс (н[ыне] Херекс), Дакивизу (Гебзе) и Никитиат (Тузла?), он показался верстах в десяти от Принцевых островов. Как всегда, его атаки шли с суши и с моря, его достаточно сильный флот (30 кораблей) сопро­вождал сухопутные войска и был предназначен нанести удар латинской столице. Однако начальник флота, опыт­ный Контофре (судя по имени, из латинян), предупреждал Ватаци об опасности нападения на столицу с моря и о пре­восходстве военного искусства итальянцев. Царь Ватаци, будучи горд за своих греков и доступен придворным льстецам, уволил Контофре и назначил адмиралом не зна­ющего дела армянина Исфре, который был разбит латиня­нами наголову, притом всего лишь 13 галерами; на каждую свою галеру итальянцы захватили по одной греческой вместе с экипажем.

В 1241 г. последовала кончина царицы Ирины, доста­вившей Ватаци права на престол и создавшей ему двор с хорошими традициями строгого этикета, благочестия и просвещенности. Одновременно умер и страшный Асень Болгарский; его царство перешло к малолетнему Коломану (Калиману). Пользуясь наступившей слабостью болгарского правительства и переманив на свою службу отряды скифов (половцев), превосходную конницу, ранее служив­шую в Македонии, по известию Акрополита, т. е. франкам и болгарам, Ватаци немедля взялся за осуществление сво­их всегдашних планов о подчинении западных греков, о собирании воедино разрозненных греческих земель и вы­ступил в поход на Салоники против царя Иоанна, сына ца­ря Феодора Ангела, ослепленного Асенем Болгарским. Ва­таци имел все основания не откладывать этого похода, так как, без сомнения, со смертью Асеня воспрянула бы вновь держава Феодора Ангела.

Об этом походе 1242 г., окончившемся договором, по которому Иоанн сложил с себя знаки царского достоинст­ва и стал деспотом, подчинившись верховной власти Вата­ци, было изложено в главе о западном царстве Ангелов Дук. Но поход 1242 г. мог закончиться уничтожением Салоникского государства и присоединением Македонии к царству Ватаци, если бы не были получены грозные известия с Вос­тока. Оставленный регентом юный Феодор Ласкарь, сын Ватаци, с его советниками (по хозяйственным делам — Музалоном, по военным — Ливадарием) доносил, что мон­голы напали на сельджукское мусульманское государство. Последним правил с 1237 г. малодушный, преданный пьянству и разврату Гиас ад-дин Кейхозрев II, сын могуще­ственного Ала ад-дина, при котором было отбито первое нападение монгольского тумана (корпуса в 10 000 всадни­ков). Всегда превосходно осведомленные монголы, видя слабое правление Гиас ад-дина, осмелели, сначала напали на область Эрзерума (1240), а затем в 1243 г. полководец великого хана Угедея Яртагунойон с 30 000 всадников вторгся в пределы сельджукского Иконийского султаната. Гиас ад-дин в ужасе сзывал под свои знамена турок и наем­ных франков; последних у него было до 2000 под началь­ством Иоанна из Кипра и Бонифация из Генуи. Ко всем вас­салам султаната Иконии (Рум) были разосланы гонцы с требованием прислать их контингента, но князь Малой Армении отделался обещаниями, сирийские и месопотамские эмиры не пришли, кроме алеппского; лишь Мануил Трапезунтский, кажется, прислал своих грузин и лазов. Под Сивасом (Севастией) 40 000 монголов разбили наголову Гиас ад-дина (1243), хотя у последнего было тысяч шесть­десят; сельджуки и франки должны были биться храбро, но тактика монголов была первая в свете. Начался разгром султаната Рум. Эрзерум к тому времени уже пал (1241— 1242); жители Сиваса выдали все имущество и срыли го­родские стены; Кесария, вторая столица султанатов Конии, была сровнена с землею, и население ее перебито. Ги­ас ад-дин в отчаянии обратился к Ватаци за помощью против врага, грозного для них обоих, и в Триполисе на Меандре состоялось их свидание. Благоразумный Ватаци ограничился дружескими уверениями, и хорошо сделал, иначе мог бы навлечь на свою державу судьбу, которая по­стигла Русь за помощь половцам. Вернувшись в свою Конию, Гиас ад-дин послал послов к монголам, прося о мире, стал данником великого хана Угедея и скоро умер (1245). При его малолетних детях некогда грозный султанат Рум стал управляться монгольскими перванами и баскаками.

Ватаци уберег свои владения от монголов и сохранил свою независимость в тот момент, когда монгольские пол­ки дошли до Чехии, Фриуля и до сирийской Сайды. Для ох­раны границы он организовал сеть пограничных крепос­тей и складов провианта и оружия. Все хранилось на стро­гом учете за царскими печатями, и самое место складов держалось в секрете от врага.

Интересно, что превосходно о всем осведомленные монголы были в сношениях с папою и присылали послов, предлагая союз против Ватаци; но так как последний завел переговоры об унии, папа отделался подарками.

Для Ватаци главные интересы были не на Востоке (как для его предшественника, боровшегося с сельджуками), но на Западе. Политика Ватаци из местной становится евро­пейской благодаря союзу с Фридрихом II Гогенштауфеном, величайшим врагом папской политики. Интерес Фридриха сосредоточивался на полном красок юге, на его Неаполитанском королевстве, где он основал университет, куда вызывал сарацинских мастеров, где он собирался реформировать управление по плану и с размахом, достой­ным нового времени. Ватаци и Фридрих были естествен­ными союзниками, когда греческий царь не нуждался в па­пе. Хотя Фридрих не иначе смотрел на Ватаци, как на сво­его зятя и вассала, он высоко ценил его помощь и со своей стороны был готов помочь всякому монарху против нена­вистной римской курии.

Как ни величественна и ни сильна во многом выдаю­щаяся фигура Фридриха, в отношении к западному латин­скому делу на Востоке он сыграл роковую, даже предатель­скую роль в тот критический момент, когда решалась судь­ба «Новой Франции». Не было монарха, более призванного по своему положению к тому, чтобы поддержать и оградить Латинскую империю в Константинополе. Он не только об­ладал авторитетом, связанным с титулом римского импера­тора, и не только мог его усугубить, благодаря своей лич­ной мощи и дарованиям, — он был непосредственным и полновластным монархом мощного военного государства, наиболее близкого к Леванту, связанного с последним эко­номическими интересами и проникнутого восточными влияниями, начиная с этнографического состава населе­ния и кончая высшими проявлениями культурной жизни. Но вместо того чтобы сдержать греков мощною рукою, Фридрих вступал в соглашения с греческими государями в Никее, Салониках и Эпире и в роковое для константино­польской империи время вступил в ожесточенную борьбу с духовным главою латинского дела на Леванте. В продолже­ние своего долгого правления Фридрих губил на Востоке латинское дело, и притом большею частью не питая такого намерения. После его смерти (1250) судьба Латинской им­перии в Константинополе была решена.

До смерти Бриеня император Фридрих II держался бо­лее или менее пассивно в отношении к империи Балдуина. Помощи он ей не оказывал никакой, так как она была со­здана помимо западных императоров силами, враждебны­ми Гогенштауфенам. При коронации в Риме Петра Куртенэ представитель Фридриха протестовал, не признавая иного императора, кроме своего государя, и добился лишь того, что коронация состоялась вне стен собственного Рима в загородной базилике. Затем Фридрих, приняв завещанный ему Димитрием Монферратом титул салоникского короля, не сделал, однако, ни шага, чтобы овладеть своим наслед­ством, попавшим в греческие руки. Наконец, Бриеню он хотел помочь как своему тестю, но не успел за смертью последнего (1237). Балдуину Фридрих не хотел помочь. Мало того, он открыто выступил врагом Латинской империи. Разразилась борьба Фридриха с папой Григорием IX, и, так как последний верховодил в Константинополе, Фридрих заключил союз с Ватаци, врагом и папы, и Латинской им­перии в Константинополе.

Поступая так, Фридрих шел по пути своих предков, Конрада III и Генриха IV, друживших с Комнинами, Мануилом и Алексеем I. В те поры союз двух империй был на­правлен против Норманнского королевства в Южной Ита­лии, теперь он имел своим объектом латинские форпосты, новые политические образования в самой Романии. Уже в 1238 г. греки служили под знаменами Фридриха. Состав­лен был даже план, по которому Ватаци давал ленную при­сягу Фридриху и получал из его рук латинский Константи­нополь. Ленная зависимость взамен подтверждения владе­ний предположена была также для болгарского Асеня и для салоникского Феодора Комнина Дуки. Балдуин был по­ставлен в известность о воле Фридриха уступить Констан­тинополь своему будущему зятю. Гавани Южной Италии были закрыты для крестоносцев; армия Балдуина задержа­на была в Ломбардии, и главный вождь ее был брошен по приказу Фридриха в тюрьму и по освобождении не мог оп­равиться от последствий заключения. Папа за это отлучил Фридриха, вместе с Феодором Салоникским (1238). Людо­вик Французский заставил Фридриха пропустить через его владения Балдуина с армией. При новом папе Инно­кентии IV отношения Фридриха к курии приняли сначала мирный характер, но от грекофильской политики Фрид­рих отнюдь не отказался и около 1244 г. выдал свою дочь за Ватаци, который явно угрожал Константинополю. Это опять было поставлено в вину Фридриху, и он опять был отлучен от Церкви на Лионском Соборе, на этот раз окон­чательно (1245). Отлучение привело к теснейшему союзу германского и греческого императоров. Ватаци посылает помощь Фридриху в Италию сначала деньгами (1248), по­том людьми (1250). Последний просит Михаила Эпирского пропустить вспомогательный отряд, посланный царем Ватаци, через эпирские владения. В год своей смерти (1250) Фридрих в письме к эпирскому деспоту делает ха­рактернейшие заявления и явно становится на сторону восточного православия, по крайности в письмах к грече­ским государям.

«Имея в виду полное истребление врагов наших, вос­ставших на нас по папскому злоумышлению, — пишет он эпирскому деспоту, — мы собираем помощь от всех род­ных наших и друзей. Мы охраняем не одно наше право, но и право друзей и возлюбленных наших соседей, коих объе­диняет чистая и искренняя любовь во Христе, особенно греков, свойственников и друзей наших. Так называемый папа за наши отношения и любовь к ним, христианней­шим и самым благочестивым образом расположенным к Христовой вере, возбудил против нас свой необузданный язык, называя благочестивейших греков нечестивейшими и православных еретиками».

Воздавая хвалу греческому благочестию, впрочем в момент решительной борьбы с папой, когда греки были очень нужны, Фридрих ревниво следил за сношениями Ва­таци с папою и незадолго до смерти горько жаловался на посылку никейских уполномоченных в Рим.

«Как это, — пишет Фридрих никейскому царю, — как это папа послал к твоему царскому величеству монахов — миноритов и доминиканцев, что не только моей пресвет-лости, но даже ребятам покажется чудным и странным? Как этотрекомый архиерей архиереев, при всех ежеднев­но отлучающий тебя и твоихромэев, бесстыдно называя еретиками православнейших ромэев, от коих вера хрис­тиан разошлась до концов вселенной, как он не устыдился посылать своих духовных лиц к твоему царскому вели­честву?.. Как это исстари врожденную, по диавольскому наваждению, у римских архиереев злобу против ромэев, которую не удалось искоренить многим великим архиере­ям и служителям Христа ни словом, ни делом, ни постоян­ной молитвой за долгое прошедшее время, — как это папа обещает исправить в одно мгновение несерьезными слова­ми и лукавыми толкованиями простецов, после того как вновь выразил (свою злобу) на всякий лад?»

Царь Ватаци, имевший в виду постоянно свою глав­ную цель — завоевание Константинополя, находил в этот момент полезной благосклонность папы и не посмотрел бы на протесты Фридриха. Они звучали по-ребячески, а не переговоры Ватаци с папой. Смерть (в декабре 1250 г.) из­бавила Фридриха от дальнейших огорчений со стороны Ватаци. До того их отношения были отменно вежливыми. Фридрих сообщал никейскому царю о своих победах в Италии с помощью контингентов, доставленных итальян­скими городами (между прочим, Веrgamo, которого не следует смешивать с малоазиатским Пергамом, как склон­на miss Gardiner (4)), а Ватаци в свою очередь сообщил Фрид­риху о взятии им Родоса. По смерти Фридриха наследник никейскою престола написал надгробное слово, состав­ленное из риторических фраз. Преемник Фридриха Кон­рад IV был занят внутренними делами; тем не менее он снарядил к Ватаци посольство маркиза Гогенбурга с просьбою изгнать фамилию Ланчия, родных Манфреда Тарентского и Анны, супруги Ватаци, нашедших себе при­ют при никейском дворе; и Ватаци исполнил это, разуме­ется, за обещания и выгоды для себя.