ЛАТИНСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЛАТИНСКИЕ ГОСУДАРСТВА РОМАНИИ. ГРЕКИ В XIII в. 1 страница

Первым актом завоевателей было избрание латин­ского императора, согласно договору 31 марта. Двенад­цать избирателей, по шести от франков и венецианцев — от первых одни духовные лица — имели перед собою трех главных вождей крестового похода: дожа Дандоло, Бонифация Монферратского и знатнейшего из франк­ских крестоносцев, Балдуина, графа Фландрии и Гено (Геннегау), потомка Карла Великого и родственника ко­роля Франции. Против двух первых кандидатов подали голос и венецианцы, для которых дож не мог быть кон­стантинопольским императором, а Бонифаций был не­желателен как сосед Венеции, который стал бы опасным. Единогласно был избран в начале мая 1204 г. Балдуин, за которого говорили и молодость, и храбрость, и благоче­стие. Бонифаций был разочарован, но первый принес присягу. Через три недели Балдуин был коронован пап­ским легатом.

На развалинах Византийской империи образовалась Латинская константинопольская, феодальное государст­во поверх греческого крестьянства, целая политическая система, включившая в свой состав самостоятельно осно­ванные государства, как Солунское королевство и княже­ство Ахейское. Осуществил и поддерживал феодальное единство Романии (так называлась в латинских источни­ках территория разрушенной Византийской империи), заставил и греческих подданных примириться со своей властью не первый император Балдуин, но второй — Ген­рих (1205—1216). При них обоих внутренняя история Романии заполнена церковными делами. На почве цер­ковных интересов прежде всего столкнулась западная культура с византийской. История латинской патриархии носит международный характер, и над ней доминирует воля Вселенского первосвященника Иннокентия, решают его идеи церковного, т. е. культурного, объедине­ния христианского мира под рукою преемника Петра. Ре­шают судьбы патриархии Иннокентий и венецианцы, лишь в конце правления Генриха императорская власть вступает в свои права[1].

Судьба, казалось, улыбалась молодому императору Балдуину. Фландрский граф сел на престол Константина, его окружал энтузиазм участников неслыханной удачи; он не нуждался в деньгах, сыпал подарками и писал в Европу вос­торженные письма. Двор свой он устроил по французско­му образцу, чины двора были сановниками государства и подписывались на важнейших актах.

Раздел земель, феодальная организация территории греческой империи — в латинских источниках «Романии», в восточных «Рум» — было делом более трудным, чем обра­зование константинопольского правительства; хотя и по­следнее не обошлось без трений и было проведено без плана, сколочено на скорую руку. Претензии отдельных лиц, хотя бы опиравшихся на сильную дружину, были ско­ропреходящими факторами. Прочные латинские княже­ства и баронии создались лишь там, где основатели-за­хватчики принадлежали к одной латинской нации и где были налицо сложившиеся местные интересы, города и гавани, к которым тяготели экономически их области. Тем не менее на первом плане при изложении событий прихо­дится, вслед за нашими источниками, поставить столкно­вения и ссоры вождей латинского похода.

Главный его руководитель, хитрый и властолюбивый Бонифаций, показался слишком талантливым и опасным для баронов, чтобы они подали за него свой голос при из­брании императора. Но в качестве второго кандидата он должен был по условию получить всю Малую Азию, по­скольку она была в христианских руках, затем Грецию и, по особому уговору с царевичем Алексеем Ангелом еще во время похода, остров Крит. Конечно, лучше было бы для латинян, если бы Бонифаций стал на передовом посту в Малой Азии. Со свежими еще силами крестоносцев он мог бы утвердить их положение и задавить в самом начале за­рождавшийся национальный центр греков в Вифинии, ко­торый со временем положил конец Латинской империи в Константинополе.

Бонифаций рассуждал иначе. В противоположность недальновидному Балдуину он искал создать прочное го­сударство на основе примирения греков с латинянами, но со всеми гарантиями для господствующего положения ла­тинского элемента. Ему нужна была территория с безопас­ным тылом, опирающимся на католическую страну, како­вой была Венгрия, и с центральным положением для всех земель, захваченных латинянами. Таковой была Македо­ния с Салониками, имея в виду покорение болгар и сербов. В этой провинции у Бонифация были фамильные связи, номинальные права. Брат его Райнер Монферратский по­лучил 35 лет тому назад титул короля Салоникского от им­ператора Мануила, выдавшего свою дочь за Райнера. У се­мьи Бонифация были связи и старое знакомство с Восто­ком. Он потребовал себе вместо М. Азии Салоники. Для него было выгоднее иметь свои земли, Македонию и Гре­цию, в одной меже. Чтобы привлечь к себе симпатии и на­дежды греков, он поспешил жениться на вдове царя Исаа­ка, Марии Венгерской, и держал в почете ее сына от Исаа­ка, царевича Мануила. Этот брак давал ему нужные связи и с Венгрией. Вообще Бонифаций хотел и умел ладить с гре­ками. Связи с Востоком были наследственны в семье этого итальянского графа. Балдуин, наоборот, не хотел и не по­нимал всей необходимости поддержки туземного элемен­та и как прямодушный рыцарь не скрывал своего презре­ния к грекам.

Бонифаций был настолько силен и опасен, что импе­ратору пришлось уступить нехотя и тем обречь свою неокрепшую империю на роль форпоста против греков и выносить удары болгар. С последними он рассчитывал жить в дружбе. Болгарский царь Калоянн (1197 — 1207) на первых порах делал шаги для сближения, не зная еще действительных сил завоевателей Константинополя и находясь в войне с венгерским королем. Он вел издавна персчоворы с папой о церковной унии, о вступлении в семью европейских народов через коронование его папой, о признании независимости Болгарской Церкви и в конце того же 1204 г., как увидим, добился полного успеха.

При такой обстановке Балдуину предстояло завоевы­вать провинции своего нового государства. Дандоло с Бо­нифацием и пятью вождями остались охранять столицу, прочие рыцари во главе с императором Балдуином и его братом Генрихом Фландрским выступили во Фракию, где держались греческие императоры Алексей III и Мурзуфл. Генрих выступил вперед и занял Адрианополь. Мурзуфл почувствовал себя не безопасным в Чорлу (Цуруле) и ус­какал и Мосинополь к своему тестю царю Алексею, кото­рый пригласил его и вероломно ослепил в бане, на глазах своей дочери, жены Мурзуфла, проклинавшей своего от­ца. // Оба соперника не доверяли друг другу и повели пе­реговоры один за стенами, другой перед стенами Мосинополя. Алексей пригласил Мурзуфла в город, и здесь гос­тю была предложена баня. Акрополит передает ужасную сцену со слов очевидца: Мурзуфла связывают, валят на пол и ослепляют. На пороге бани стоит его жена, дочь Алексея, и проклинает отца, тот называет ее бесстыжей...// Алексей взял с собою дочь и отправился в Салоники; Мурзуфл, по­теряв зрение и жену, остался без помощи, и войско его разбрелось.

Под Адрианополем франки встретились с болгар­ским царем Калоянном, прибывшим с целью заключить дружественное соглашение. Петр Брасье с тремя рыца­рями явился в стан Калоянна; царь его угощал, дивился коням и доспехам франков и осведомился, зачем они за­воевали Константинополь. Барон Брасье ему объяснил, что франки ведут происхождение из славного древнего города Трои и пришли отобрать свое наследство у гре­ков. Франки отнеслись к предложению Калоянна с над­менностью и дали понять, что он может быть лишь вас­салом их императора. // Генрих Фландрский оставил в Адрианополе гарнизон и, покоряя по пути фракийские города, двинулся к Мосинополю. Сюда прибыл и импе­ратор Балдуин.//

Между тем успехи императорских войск и движение их по направлению к Салоникам возбудили в Бонифа­ции подозрения. Он поспешил со своими рыцарями вслед за Балдуином, и под Мосинополем у них произош­ло бурное объяснение. Бонифаций требовал, чтобы им­ператор шел не на Салоники, но против болгар. Это же вовсе не входило в расчеты Балдуина, надеявшегося на дружбу болгарского царя. Не ему, но Бонифацию было выгодно помочь венгерскому королю, находившемуся в войне с болгарами. Отказ Балдуина был объяснен Бони­фацием как нарушение договора относительно Салоник. Он пришел в крайнее раздражение, осыпал Балдуина горькими упреками: он вероломнее греков и непостоян­нее, нежели игральная кость (1). Бонифаций ушел вместе с итальянскими и немецкими рыцарями и захватил город Дидимотих, собирая подати и сзывая греков, он клялся и божился, что он отрекся от франков и перешел на сторо­ну греков; он тщетно пытался овладеть Адрианополем, показывая осажденным своего греческого царевича: ему не поверили.

Балдуин продолжал свой путь на Салоники, огибая с юга предгорья Родоп. Под Ксанти греки местного дината Сеннакерима «напали на него храбро, а отступили трус­ливо». Заняв Серес и перейдя Стримон, Балдуин подошел к Салоникам и вступил в переговоры, чтобы овладеть ук­репленным городом. Он обязался не вводить войска в го­род, а население в его лагерь доставило продовольствие и пустило в свой город начальника, назначенного Балдуи­ном. Последний выдал горожанам грамоту за царской красной подписью, в которой подтверждал все обычаи, т.е. вольности Салоник, и выступил обратно в Константинополь.

Не замедлило сказаться, что этот его поход был необдуманным шагом. Не мог он не понимать, что разделение крестоносцев на два лагеря, почти равные по силам, давало венецианцам решающий голос, а те вели реальную политику. Известия о разрыве Бонифация с Балдуином достигли Константинополя и вызвали смятение среди вождей франков, особенно тех, кто был дальновиднее и не терял из вида общих интересов. Но они не решились без­заветно поддержать императора, пошли на уступки Бони­фацию и, ратуя за общее примирение, невольно сыграли на руку таким беззастенчивым и трезвым политикам, как Бонифаций и дож Дандоло. Главою средней партии при­мирения был, по-видимому, маршал Вилльгардуэн — судя главным образом по его истории похода.

Немедленно вожди похода собрались на совещание во Влахернском дворце, и Дандоло предложил послать Вилльгардуэна к Бонифацию улаживать дело. Вместе с ним отправились два венецианца, Марк Санудо и Раван из Вероны, которым Дандоло, понимая положение и не теряя момента, дал секретное поручение войти с Бони­фацием в соглашение за спиною Балдуина и его прямо­душных рыцарей. //Итальянцы, имевшие реальные, дав­нишние интересы на Востоке, устроились помимо французов.//

Пока Вилльгардуэн и сопровождавшие Бонифация французские рыцари, Шамплитт, Колиньи и другие, дер­жали гневные речи, Бонифаций, упрекая императора в ве­роломстве, подписал 12 августа 1204 г. договор с венеци­анцами, по которому он получал безвозбранно Салоники, а венецианцы — Крит.

Впрочем, договорившиеся стороны составили акт на­столько дипломатично, чтобы он явно не нарушал прав империи, которая еще могла бы получить поддержку на Западе. Даже вставлена фраза: «не нарушая прав и службы императору и империи». Бонифаций отрекается от всех прав на Крит, обещанный ему Алексеем Ангелом, равно каки на субсидию (которую не с кого было получать) и на вся­кое вассальное владение, пожалованное его отцу (или бра­ту) царем Мануилом Комнином[2]; далее он отказался от вся­ких претензий на земли в Фессалии и в константинополь­ской империи как на Востоке, так и на Западе // (последнее фактически не совместно со второй статьею договора).// Взамен уступок того, что не было в руках Бо­нифация, но было нужно для Венеции, он получал весьма реальное: 1000 марок серебра и из рук дожа с преемника­ми // — не на основании какого-либо устарелого права, но нового соглашения реальных политических сил // — столько земель на Западе империи, // которая, однако, не названа,// чтобы иметь 10 тыс. иперпиров годового дохо­да. Этими землями Бонифаций должен владеть на праве полной собственности с передачей по мужской и женской линии. Далее Бонифаций обязался защищать все владения Венеции на Леванте; о получении им земель и единовре­менной субсидии, согласно настоящему договору, будет составлен публичный акт (засвидетельствованный нота­риусами республики), возобновляемый преемниками Бо­нифация. С одной стороны, этим договором было полити­чески оформлено давнишнее преобладание Венеции на Крите, ее важнейшие торговые связи с богатым островом, положено начало главной и наиболее прочной колонии венецианцев на Востоке. В счеты Венеции с империей по дележу земель Бонифаций обязался не вступать. С этой стороны все было ясно. Выгоды Бонифация были не менее существенны, но язык договора в этом отношении умыш­ленно не называет вещей своими именами. О Салониках мы ничего не читаем, но какое другое владение «на Западе» могло доставить столько дохода? Не сказано, у кого возьмут, зато выговорено точно, кто даст и знает, что в состоянии это сделать (2).

Французские рыцари были настолько неприятно обойдены итальянцами, что Вилльгардуэн об этом дого­воре даже умолчал в своей истории. Ведь сами они доби­лись лишь того, что Бонифаций отступил от Адрианопо­ля к своей базе, Дидимотиху, а спор между ним и импера­тором должен быть разрешен судом из четырех вождей, в том числе Дандоло, — условия унизительные для импера­тора, который только что Салоники занял. Известия о пе­реговорах в его отсутствие с оскорбившим его Бонифа­цием, конечно, дошли до Балдуина. Он спешил назад уси­ленными переходами, невзирая на жестокие лихорадки, опустошавшие ряды его рыцарей и пехоты. На пути его встретили послы из Константинополя. Допуская, что о соглашении дожа с Бонифацием они не говорили и даже не знали, все-таки то, что они могли сообщить о миссии Вилльгардуэна, было тяжело выслушать Балдуину. Он уда­лился в свою палатку. Тщетно убеждал его энергичный Ге­нрих не уступать Бонифацию и партии примирения под­держать свое императорское достоинство: Балдуин не решился, хотя мог рассчитывать на свое войско. За это ему пришлось пойти на все уступки. По настоянию Дан­доло // он послал к Бонифацию трех рыцарей и двух ве­нецианцев //, пригласил его в К-поль. Бонифаций всту­пил в столицу торжественно, во главе многочисленной свиты и получил от Балдуина подтверждение уступки Салоник и территории от Марицы до Вардара. Добившись своего при очевидной помощи венецианцев, Бонифаций отправился в Салоники принимать или завоевывать свое новое государство. Балдуин напрасно совершил свой ус­пешный поход. Его войска, вернувшись в столицу, даже не нашли свободными своих квартир; и драгоценности бы­ли без них поделены.

Конфликт был улажен, и кровопролитие избегнуто. Но авторитет императора пострадал. Венецианцы заявили се­бя хозяевами положения и по окончании крестового по­хода. Если Балдуин мог с этим примириться, его брату и будущему преемнику Генриху пришлось заранее наметить себе иной образ действий.

Бонифаций получил первый свою долю, которая тем самым выделялась из массы, подлежащей разделу. Этот вопрос обсуждался латинянами, среди пиршеств и турни­ров. Остальная территория империи была разделена на три доли, впрочем далеко не равноценные, и каждая из трех долей состояла из двух частей — земель ближних и далеких[3].

Венецианцы получили лучшую часть Фракии от север­ного побережья Мраморного моря вглубь до Адрианополя — житницу Константинополя с ее богатыми портами Ро-досто, Силиврия, но без Херсонисского полуострова и бо­лотистых устьев Марицы. Еще ценнее для них была вторая часть их доли, обнимавшая нын[ешнюю] Албанию до Ох-риды, Эпир с Яниной и Артой, Ионические острова, Лаке-демон, Эгину и Кикладские острова. Вместе с Критом, по­лученным от Бонифация, все это образовывало целую им­перию и отдавало самую культурную и богатую часть Леванта венецианцам и в экономическом и в политичес­ком отношениях. Сам Бонифаций, видимо, охладел к вене­цианцам после этого раздела и далеко не соблюдал заклю­ченного с ними соглашения, по которому он был обязан всячески охранять венецианские владения. Император по­лучил на свою долю восточную часть Фракии, от стен сво­ей столицы до Черного моря, крепость Чорлу и г. Визу, т. е. область, покрытую лесами. Во втором поясе император получил все малоазиатские провинции, обширные и бога­тые, но оспариваемые греками. Их нужно было завоевать и удерживать непрерывною войною; и во всем объеме ла­тинские императоры никогда ими не владели. Номиналь­но азиатские земли Латинской империи простирались от Синопа к Мраморному морю, заходя далеко в глубь материка, но центром их был бассейн Мраморного моря и Троада, древние провинции Вифиния и Мизия, театр будущих войн с Никейским царством. Кроме того, Балдуин получил долину Меандра и ряд богатых и больших островов Архи­пелага, ближайших к Малой Азии: Митилену, Лимнос, Са­мос, Хиос и другие. Охрана этих границ была настолько затруднительна, что Балдуин поспешил образовать в отда­ленных пунктах крупные вассальные владения, которые имели задачей не только оберегать, но при случае и рас­ширить латинские земли. Ренье Три получил Филиппополь, форпост против болгар, и граф Гугон — город Дидимотих (Димотику), возвращенный Балдуину Бонифацием и отмеченный, впрочем, в доле баронов. В М. Азии брат им­ператора Генрих Фландрский получил Адрамиттий, оплот от греков со стороны Пергама и Смирны, и граф Блуа был поставлен герцогом Никеи, защищавшей с востока самую столицу. Уделы баронов — третья доля Романии — были в сумме менее значительны. Более 600 крестоносцев и при­соединившихся к ним франков были посвящены в рыцари и получили лены. Последние были разбросаны по Херсо-нисскому полуострову и нижней Марице (Энос, Вира) по окраине Фракии, но главным образом в Западной Македо­нии и Фессалии, до Афин. Мелкие бароны вклинились сво­ими ленами между королевством Бонифация и венециан­скими владениями с запада и с востока. Вероятно, это бы­ло сделано умышленно дожем Дандоло, который играл при разделе главную роль. Сам он не обязался ленной при­сягой императору и получил греческий титул деспота. Представитель Венеции на Леванте, константинополь­ский подеста, с 1205 г. именуется гордым именем Dei gratia Venetorum Potestas in Romania ejusdemque Imperii quartae parties et dimidiae dominator[4]. Территория самой столицы была также разделена. Акт раздела нам не известен, но, например, из позднейшего документа 1231 г. видно, что императору в это время принадлежали 5/8 города, остальное — венецианцам. Доля рыцарей и духовных, например итальянцев, если и была, то, видимо, скоро исчезла.

Раздел земель, пререкания рыцарей из-за ленов, цер­ковные дела занимали все внимание нового правительства в Константинополе. Со своей стороны дож Дандоло, устра­ивая новые венецианские колонии, видел в этом деле глав­ную свою задачу, интересами империи он дорожил лишь до тех пор, пока они совпадали с венецианскими, к усиле­нию императорской власти он относился со скрытым не­доброжелательством. Договор его с Бонифацием был ха­рактерен для его отношений к латинскому общему делу и увенчал вместе с актом раздела труды Дандоло на пользу родного города.

Франки К-ля потеряли в лице Бонифация деятеля с го­сударственным умом и знанием Востока. Оставшиеся вож­ди не понимали условий, требовавших не только сюзерен­ной, но и сильной фактической власти: это видно из обра­за действий настолько благонамеренных вождей, как Вилльгардуэн и другие примирители Бонифация с Балдуи-ном. Сам новый император был лишь первым между знат­ными вождями; задач местной политики он, видимо, не по­нимал. Своего канцлера Иоанна Нуайонского он лишился в салоникском походе, во время эпидемии. Греков он от­крыто презирал. Никита Акоминат — сам государствен­ный деятель, образованный писатель и патриот, живший в удалении, — Балдуина язвительно вышучивает: все-де ему казалось доступно, девизом для него могло быть древнее изречение: «куда пойду, копьем землю разворочу». Отправ­ляясь во Фракию и Салоники, чтобы принять приветствия своих новых подданных, Балдуин не удостоил взять с со­бою никого из греков воинского или гражданского звания и всем желающим отказал. В этом он сходился с латински­ми вождями и баронами, считавшими воинскую доблесть своим прирожденным свойством и не признававшими ее у других народов. Не было к ним доступа ни музам, ни харитам, представителям наук, греческой образованности и ис­кусств. Поэтому, заключает Никита, эти варвары были столь необузданны, и гнев у них перевешивал рассудок (3).

При таком отношении к грекам латинянам было трудно ассчитывать на их содействие. Его они и не искали, и не принимали в расчет. Легко захватив империю, они на первых порах надеялись легко ее и удержать, они рассматривали ее как Богом данную обетованную землю, которая могла устроить еще многих рыцарей. В то же время, озираясь на свои поредевшие ряды (смертность была велика от болез­ней), вожди видели недостаток людей. Балдуин неодно­кратно и официально писал на Запад, например в Герма­нию, вызывая оттуда рыцарей и ратников, и подкрепления бесспорно прибывали. Из одной Кремоны приехало 1000 человек. Успех имело и письмо Балдуина в Палестину. Известия о богатой добыче и неслыханной удаче франков при­влекли 100 рыцарей с оруженосцами, приехавших из Си­рии и Палестины вместе с папскими легатами Петром Ка-пуанским и Соффредом. Большинство их были участники четвертого крестового похода. Балдуин их принял с радос­тью и одарил ленами в малоазиатских областях, франками еще не занятых: Атталию он отдал тамплиерам, часть Неокастро — рыцарям ордена иоаннитов, Филадельфию — родственнику нового никейского герцога, графа Блуа.

Широко, щедро раздавая земли на окраинах, Балдуин не считался с теми местными динатами и соседями, чьи интересы могли быть нарушены, чья подозрительность могла быть с основанием возбуждена. Что завоевателям, новым господам, будет трудно и опасно, в Константинопо­ле, по-видимому, не рассчитывали. Если завоевана самая столица, то как не справиться с каким-либо Дидимотихом? Примирить с собой столицу после разорения ее святынь, духовенство и служилые, образованные классы после раз­рушения греческой империи и захвата св. Софии было трудно. Наоборот, латиняне предпочитали террор, и, схва­тив в провинции ослепленного Мурзуфла, они свергли его в Константинополе с Феодосиевой колонны. Вместо казни узурпатора убийцы закололи [?] государя, получилась в гла­зах населения предопределенная издревле гибель импера­тора: на рельефах колонны нашли изображение этой страшной сцены.

Не считаясь с верхними классами, новое правительст­во могло бы опереться на низшие, изнывавшие при Анге­лах от государственных и властельских налогов, нату­ральных повинностей, беззакония, экономического и торгового упадка страны. При умелой политике франки могли бы явиться избавителями простого народа, но они оказались не дальновиднее будущих хозяев страны — ту­рок. Рыцари не думали о народе у себя в Европе, тем более в покоренной иноверной Романии. Венецианцы, хотя и зная страну, но оставаясь купцами, эксплуатировали свои новые владения систематически и беспощадно, и на их землях народу жилось хуже, чем на императорских. О притеснениях баронов, грабежах и беззакониях про­скальзывают известия в западных же источниках. Лати­няне не использовали на первых же порах ни социаль­ных противоречий старого строя, как не применили к нуждам своего нового государства западных симпатий среди византийской аристократии, тяготения к рыцарст­ву со времен царя Мануила.

Игнорируя греков, латинское правительство ничего не сделало на первых порах, чтобы заключить союзы с исконными врагами греков. Сельджукский султан Кей-хозрев, изгнанный из Икония своим братом, прибыл в Константинополь, но франки не удостоили его своей поддержки. Между тем он скоро получил обратно свой престол, и франки упустили случай приобрести могуще­ственного союзника в тылу малоазиатских греков. В Ад-рамиттии местные армяне встретили брата императора с восторгом, помогая ему против греков, но латиняне ушли, армяне с семействами последовали, пока латиняне не бросили их во Фракии, и армяне (20 000) были выре­заны греками.

На северной границе отношения складывались пер­воначально в пользу константинопольских франков. Ро­допы были не заняты политически болгарами после ги­бели князя Иванко (ок. 1200 г.) (4). Калоянн был в войне с Венгрией, искал поддержки у папы и не думал о нападе­нии на латинский Константинополь.

В этом самом ноябре 1204 г. происходили важные события в его столице. В Тырнов прибыл папский кардинал-легат и привез Калоянну грамоту Иннокентия. Увенчались успехом многолетние хлопоты Калоянна о признании его царем и архиепископа Тырновского — патриархом, что знаменовало признание политической и церковной самоятельности от Византии. Правда, папа прислал ему знаки королевского достоинства и назначил главу Болгарской Церкви примасом, оговариваясь, что примас с предоставленными ему правами поставлять епископов, варить мυро и выезжать с выносным крестом равен патриарху. Калоянн в ответном письме называл себя, однако, императором и архиепископа Болгарии патриархом. Так как переговоры Калоянна с папой велись уже несколько лет еще при существовании Греческой империи, то и при завершении их осенью в 1204 г. с обеих сторон были высказаны пожелания и взгляды, не вполне уместные после латинского завоевания. Папа даже послал Калоянну зна­мя, предназначенное для войны с теми, кто устами чтут крест, сердцем же далеки от него, т. е. имел в виду не венг­ров и не латинян, а греков.

Основание Латинской империи в Константинополе не замедлило отразиться на союзе болгар с папой. Кало­янн добился от курии всего, что она могла ему дать. Но ему мало было независимости от Византии, теперь к то­му же утратившей политическую самостоятельность; предпринятые перед курией шаги были скорее средст­вом к достижению высшей цели — утверждению Болгар­ского царства и по другую сторону Балкан. Гибель Грече­ской империи открывала перед ним новые горизонты. В сравнении с пришельцами-франками он увидел себя главою туземного населения Фракии. Постоянным стремлением болгар к югу объясняется старательное ус­воение ими греческой церковности и образования: уно­сились в Болгарию святыни, строились церкви, вызыва­лись мастера. Созидались царство и общественность, возможно равноценные греческим их прообразам. Те­перь наступил исключительно благоприятный момент сделать дальнейший шаг, и толчок был дан, по-видимому, самими греками. Греческая аристократия Фракии сама предложила Калоянну стать во главе движения против франков и венецианцев.

Никита Хониат настаивает, что не Калоянн явился ини­циатором движения против латинян, но греческая воен­ная знать, имевшая земли во Фракии. Тщетно греческие аристократы обращались и к Бонифацию, и к Балдуину с предложением своих услуг. Латиняне не сочли нужным предоставить им участие в делах их государства. Рыцар­ские дружины носили слишком замкнутый характер и не допускали в свой состав посторонние элементы. Получив безусловный отказ, греческие служилые люди отправи­лись к Калоянну, хотя он был исконный враг империи, не­однократно разорявший ее северные области.

Сверх того, оказывается из Акомината да и из латин­ских источников (5), что и сам Калоянн был не менее оскор­блен латинянами. Он отправил перед тем посольство к им­ператору с изъявлением дружбы, но получил в ответ, что они, франки, — наследники греческого царства, а он узур­патор и вассал, не имеющий права считать себя равным ла­тинскому императору. Они даже угрожали опустошить его страну и возвратить его в рабское состояние, из которого он вышел. В этом ответе отразилась и фикция перенесения на латинского императора прав константинопольских ца­рей, выраженная в усвоении титула Semper Augustus (по­слание Балдуина папе, составленное легистом, канцлером Иоанном Нуайонским), и высокомерие рыцарей по отно­шению к полуварвару, и, вероятно, сознание непримири­мости их политических интересов, ставшее ясным прежде всех у Бонифация.

Только что признанный и помазанный папой король или царь не мог помириться с тем, что ею ближайшие сосе­ди не считают его равноправным монархом, его нацию — членом европейской семьи народов. Он, может быть, по­чувствовал, что именно его успех перед Иннокентием по­влиял на резкость полученного ответа. Соглашения здесь не могло быть. Притом франки наступали, и Филиппополь был ими занят в том же месяце, когда Калоянн короновался в Тырнове.

Вместе с тем Калоянн чувствовал свою силу: малочисленность рыцарей была ему известна. Преемник древних болгарских царей мог смотреть на франков как на узурпаторов пришельцев. Не мог же он разделять точку зрения барона де Брасье, что франки — потомки троянцев и Константинополь — троянское наследство. Ему о его правах говорили греки. Он принимал посольства греков не только из Фракии, но и из Пелопонниса, от всех его городов, по известию самого Вилльгардуэна, объявлявших его своим императором и предававших греков его власти (6).

Калоянн не упустил момента. Явившихся к нему греков он отослал, по словам Никиты, в их города, приказав гото­вить восстание и ожидать его на Пасху.

Советники Балдуина лучше бы сделали, если бы по­слушали Бонифация и пошли совместно на Калоянна, с которым они тогда могли справиться при помощи венг­ров. Будь Бонифаций на константинопольском престо­ле, дела бы приняли иной оборот. Вместе того удаление Бонифация в Салоники и Грецию разбило силы латинян на две части. Опасности с севера они не замечали. Меж­ду тем состоялся фактически союз греков с болгарами, столь редкий в истории Балканского полуострова. Сно­шения Калоянна простирались и далее на Восток, веро­ятно, по мере успеха: латиняне перехватили его письма к туркам и малоазиатским грекам и копии отправили на Запад (7).

Не подозревая опасности, в том же ноябре латиняне по­сылают из Константинополя четыре партии лучших рыца­рей для овладения своими новыми землями. Уезжают хра­брецы Петр Брашейль и Пайен Орлеанский со 120 рыца­рями на юг Мраморного моря, где они занимают латинскую факторию Пиги и наносят грекам ряд пораже­ний. Брат императора Генрих с таким же отрядом отправ­ляется в свой отдаленный город Адрамиттий и по пути ос­танавливается в богатом Абидосе; затем при помощи армян и даже греческих крестьян овладевает Дцрамиттием. 100 рыцарей под начальством Макария Менегу занимают Никомидию, покинутую населением. Ренье де Три со 120 рыцарями занимает Филиппополь и, по словам Вилльгардуэна, был встречен греками с радостью, может быть притворной. Успехи рыцарей в Малой Азии будут изложены в иной связи, как эпизод в истории образования Никейского царства. Они были кратковременны, и центр событий 1205 г лежит во Фракии.