ЛЕВ VI. НИЗЛОЖЕНИЕ ПАТРИАРХА ФОТИЯ

Основатель новой династии, которой суждено было почти двести лет стоять во главе империи, будучи сам скромного происхождения, не привел с собой в Констан­тинополь толпы родственников и друзей и не был при вступлении на царство окружен значительной семьей. Будучи около 55 лет при вступлении на престол, он, конеч­но, имел свою семью, но об ней его ближайший историк, внук его Константин Порфирородный, сообщает весьма неудовлетворительные данные. В первый раз он был же­нат еще в молодые годы жизни в Болгарии или Македонии на девице также незнатного происхождения по имени Мария. Об ней почти ничего неизвестно в тогдашней ле­тописи. Только в 865 г., когда Василий был награжден са­ном патрикия и получил звание паракимомена, писатели приводят факт, что он развелся тогда с женой своей, кото­рую царь Михаил прилично наградил и отослал к ее род­ственникам, и с тех пор о Марии не имеется никаких изве­стий. Более известна его другая жена, Евдокия Ингерина, которая ранее была в сожительстве с царем Михаилом III и после упомянутого развода Василия сосватана была за него самим царем. Евдокия принадлежала к византийской знати, она происходила из дома Мартинаки, из которого взял себе жену будущий царь Лев VI, т. е. впоследствии причисленную к лику святых Феофанию. Вышедши за Ва­силия, Евдокия не прерывала, однако, сношений с Миха­илом III. В Константинополе держался слух, что первые сыновья от брака Василия с Евдокией, Константин и Лев, были, собственно, сыновьями Михаила. По этому же слу­чаю скандальная хроника приводит рассказ, что родная сестра Василия по имени Фекла находилась в преступной связи с царем Михаилом, а потом с одним боярином, Не-атокомитом. Итак, в 867 г. Василий имел двух сыновей. Старший сын Константин пользовался особенной любо­вью отца и ок. 870 г. был сопричислен к власти и получил титул императорский. Василий готовил в нем себе преем­ника на царство, брал его с собой в походы и вел перего­воры с императором Людовиком II о брачном союзе меж­ду Константином и дочерью западного императора Ир-менгардой. Неожиданная смерть царевича в 879 г. поразила царя Василия как страшный удар судьбы, от ко­торого он не мог оправиться до самой смерти. Есть все ос­нования предполагать, что старший сын Василия Кон­стантин происходил именно от Марии, а не от Евдокии и что в этом нужно искать объяснения особенной любви отца к старшему сыну и нерасположения к Льву, к которо­му против желания Василия должна была перейти по на­следству царская власть. Может быть, от того же брака происходили четыре дочери Василия: Анастасия, Анна, Елена и Мария, все по воле отца постриженные в монахи­ни в монастыре св. Евфимия.

Другой сын, Лев, родился незадолго до смерти Миха­ила, когда Василий был уже соимператором. Нельзя со­мневаться, что по отношению к его происхождению ле­тописцы не из злословия утверждают, что он родился от Михаила и Евдокии. Теперь становится понятной та дра­ма, которая разыгрывалась в царской семье в последние годы жизни Василия, который против своего желания должен был признать наследником Льва. Свое нераспо­ложение к нему он не скрывал, и оно выступило наружу с особенной силой по случаю выбора невесты для цареви­ча Льва (1). Как вообще в семейной истории Василия, так, в частности, в брачной жизни Льва имеется значительная доля тайны, которая осталась неразъясненной до сих пор. С одной стороны, есть указания, что царь Василий заставил царевича Льва согласиться на брак с Феофано, хотя невеста не нравилась жениху. С другой стороны, Никифор Григора, правда довольно поздний писатель, со­общает, что Феофано была выбрана из всех современных красавиц, представленных ко двору, в силу обыкновенно­го обычая выбора невест для царей и что царь Лев поль­зовался счастливым супружеством. Когда его постигло несчастие и он подвергся заключению, царица Феофано делила с ним горе и оставалась при нем все время, пока длилось заключение.

Нельзя оспаривать того, что царю Василию, по-види­мому, было желательно отстранить от власти Льва; может быть, с этой целью был объявлен соимператором и Алек­сандр, предпоследний сын его. Во всяком случае в по­следние годы жизни Василия при дворе господствовали значительные неблагоприятные для наследника престо­ла течения. Большой двор явно был враждебно настроен к малому. Весьма трудно выяснить действительное поло­жение дела и определить роль царя Льва, ограничимся передачей той версии, которая сохранилась у Никифора Григоры,

«Время проходило, но отец клеветы диавол, не выно­ся зрелища в царском дворце такого прекрасного и от­лично подобранного супружества, в котором душевные доблести соединялись с телесным совершенством, вос­пользовался одним зловредным и развращенным орга­ном, т. е. некоторым монахом, по имени Сантаварин, через которого при посредстве правдоподобных наве­тов предрасполагает мысли царя Василия против сына его Льва. Вот обстоятельства, при которых сей Санта­варин проник в царские покои. Когда неожиданная смерть постигла Константина, второго сына царя, то эта потеря чуть не свела в могилу и отца, который в желании некоторого успокоения и утоления снедавшей его тоски обращался к помощи священных мужей и про­сил их молитв, дабы ему дано было каким бы то ни было способом во сне или в сновидении поговорить с сыном. Ибо бывают часто сопровождающие душу некоторые вещие сны, которые, как бы играя человеком и услаждая его льстивыми явлениями, вызывают в спящем образы и подобия умерших и таким образом несколько оживляют дух страждущего[60].

В это именно время Сантаварин, в неизвестности проводя монашескую жизнь, получает доступ к царю Ва­силию и с притворным видом благочестия и божествен­ного вдохновения обещает показать сына его Констан­тина и дать возможность побеседовать с ним малое вре­мя. И, что в особенности важно, это будет не во сне, и царь не будет находиться в постели, а будет в бодрст-венном состоянии стоять на своих ногах и глядеть своими глазами[61]. Ибо, будучи египетского происхождения и усвоив себе учение тамошних магов, он изучил некроман­тию и искусство вызывания духов, вследствие чего при помощи некоторых заветных слов и заговорных выраже­ний он мог выводить из ада на свет духов. Ибо показыва­ются и отвечают на задаваемые им вопросы некоторые подобия умерших близких лиц, но эти являющиеся тени не суть души их, но подземные демоны. Пользуясь на сей раз таковым же коварством, этот обманщик, подобно тому как известная волшебница показала Саулу образ Самуила, придумывает способ, чтобы один из дружест­венных ему демонов принял образ царевича Константи­на. Увидев его и поговорив с ним и не подозревая обмана, царь питал уверенность, что видел собственного сына, и с тех пор стал считать Сантаварина божественным мужем и имел к нему великое уважение. Царь же Лев, муж мудрый и рассудивший, что сделанное Сантаварином не есть проявление божественной воли, а сатанинская вак­ханалия, начал порицать его пред царем Василием и при всяком случае публично унижать, называя его обманщи­ком и соучастником лживых демонов. С своей стороны Сантаварин, негодуя за это на Льва, подготовляет про­тив него злобную клевету и становится предателем не­повинного человека. Он внушает царю, что Лев строит ему козни, что ему надоело долголетнее правление царя и он приготовляет оружие и ковы против отца. Вследст­вие этого ни в чем не повинный Лев подвергнут темнич­ному заключению, прежде чем произведено было рассле­дование и обнаружена вина его».

«Глубокая трещина в семейной жизни основателя Ма­кедонской династии обнаруживается в разных источни­ках, но ни в одном из них не выяснена в достаточной сте­пени причина неудовольствий не только между царями Василием и Львом, но и между братьями Львом и Александром, которые соцарствовали своему отцу. Не возвращаясь к этому темному вопросу, мы должны, однако, сказать, что темничное заключение могло окончиться для Льва гораз­до худшим несчастием, ибо шла речь о применении к нему того наказания, которое делало членов царского дома не способными к царствованию, именно лишения зрения, но царь Василий вовремя остановился.

В Ватопедском монастыре, который с древних времен имел близкие сношения с царями Македонской династии, в прекрасном кодексе X в. (2) сохранились слова и беседы Льва Мудрого всего числом 35. В одной из бесед, сказан­ных в день памяти пророка Илии, оратор дает место вос­поминаниям об испытанном им несчастии и об освобож­дении от опасностей, которые ему угрожали[62]. Сколько продолжалось заключение Льва, об этом имеются различ­ные известия: или три месяца, или три года (3). Во всяком случае это не могло не остаться без влияния и на последу­ющие отношения между отцом и сыном, и на обществен­ное мнение. /Продолжаем извлечения из того же источни­ка, которым пользовались выше./

«Царица Феофано с маленькой дочерью хотя и ос­тавалась на свободе, но стала просить как милости разрешения разделить с мужем несчастие. Ей было поз­волено быть вместе с узником, которого она утешала в горе. В самом дворце несчастие Льва произвело большое потрясение: его жалели и мать его и царедворцы. Во дворце во множестве водились попугаи, привезенные из Египта и Ливии. Слыша часто повторяемое имя Льва, эти попугаи выучились произносить печальным голосом имя заключенного, так что в течение целого дня можно было слышать в залах дворца странный и трогатель­ный напев, ибо своды царских крытых портиков и жи­лых помещений отдавали воспринимаемые от птичьих напевов звуки и производили впечатление настоящей музыки. Вследствие этого и присутствующие легко были доводимы до слез, и это не только случалось с мест­ными жителями, но даже и с прибывавшими из чужих земель иноверными послами».

Приведенный эпизод из отношений в царской семье весьма живо характеризует переживаемую царем Васи­лием драму и объясняет многое даже в дальнейшей исто­рии семейных отношений Македонской династии. Су­пружеская жизнь Феофано и Льва рисуется в благоприят­ном свете у Никифора Григоры, но совершенно иначе представляется дело почти в современном памятнике, в жизни св. Евфимия (4), где Лев в разговоре со своим духов­ным отцом признается, что «он испытал от жены боль­шие неприятности» и «что все знают, что не по своей во­ле он женился на ней, а из страха перед царем». Кроме ца­ревича Льва у Василия было еще два сына: Александр, бывший соимператором, и Стефан, родившийся в 870 г., который предназначен был на службу Церкви: в юном возрасте был протосинкеллом, а с 886 г. сделался, 16 лет от роду, Вселенским патриархом.

Уже из сказанного можно вывести заключение, что семейные отношения не могли благоприятствовать пра­вильной постановке воспитания царских детей. Сам царь Василий при всех выдающихся природных способнос­тях и изумительной энергии был человеком малообразо­ванным, царица же Евдокия по своему характеру не мог­ла создать уютного семейного очага. И тем любопытней то обстоятельство, что основатель династии, вошедши в культурную обстановку в Константинополе, оценил пре­имущества образования и нашел нужным дать своим де­тям лучшее по тому времени образование. Есть прекрас­ное место в жизнеописании Василия, хорошо поясняю­щее нашу мысль (5). Говоря о великолепной росписи и мозаиках в построенной царем Новой церкви при Боль­шом дворце, жизнеописатель рисует следующую компо­зицию, изображенную на стене.

«Следует другая восхитительная картина, пред­ставляющая изображенного мелкими золотыми ка­мешками творца этого произведения, императора с супругой его Евдокией в царских облачениях и в венцах. Де­ти же их, как блестящие звезды, окружают свод, все одеты в царские одежды и украшены венцами. Из них мужески пола держат в руках свитки, обозначающие божественные заповеди, коим следовать они научены своим воспитанием, а женска пола имеют книги, со­держащие божественный закон. Художник, по всей ве­роятности, хотел показать, что не только мальчики, но и девочки учились священным книгам и не остались чужды божественной мудрости, хотя родитель их не был вследствие жизненных перипетий сам с детства склонен к наукам, но озаботился всем своим детям дать участие в образовании. Именно эту мысль худож­ник хотел выяснить для зрителя без слов, при помощи одной графики».

В самом деле, царь Василий замечательно быстро применился к условиям культурного общества. В этом отношении обращает внимание его строительная дея­тельность. Многие храмы он возобновил, многие укра­сил и поддержал новыми сооружениями, особенно он любил живопись и мозаику в храмах. Но главным строи­тельным делом Василия были церкви: во имя архистра­тига Михаила, пророка Илии, Богородицы и св. Николая и Новая. Эта последняя составляла огромное предпри­ятие, которое долго было предметом удивления совре­менников и ближайшего потомства. Постройка начата в 876 г., а освящение церкви было 1 мая 880 г. В жизнеопи­сании Василия выражено, что искусство и богатство, го­рячая вера и благородная воля соединились, чтобы со­здать это чудо. Новая построена на месте прежней пло­щади τζυκανιστηριον[63], она была с 5 куполами. К ней вел атрий, украшенный двумя фонтанами или фиалами. Этот атрий был окружен портиками, идущими от нарфика и соединенными с галереями. Кругом церкви были устрое­ны террасы, на которых разведен сад, давший месту на­звание Нового Эдема. Церковь соединена была внутренними ходами с дворцом. Главным отличием церкви были внешние и внутренние декорации. Это была настоящая «прекрасная невеста, украшенная жемчугом, золотом и серебром, разноцветным мрамором, мозаиками и шел­ковыми тканями, приближавшаяся к своему бессмертно­му Жениху, Христу». Потолки галерей были украшены фресками, представлявшими подвиги мучеников, стены же были облицованы мрамором. Внутренность вполне соответствовала внешности. Позолоте внешних куполов отвечала разноцветная мозаика икон. В центральном ку­поле был Пантократор, окруженный ангелами. Стены представляли попеременно полихромный мрамор и мо-заические изображения. Здесь были представлены хоры апостолов, мучеников, пророков и патриархов. Иконо­стас был украшен мрамором и драгоценными камнями, в алтаре точно так же все блистало золотом и разноцвет­ными мраморами. Над св. престолом возвышалась сень (ciborium) на колоннах, престол был сделан из вещества более дорогого, чем золото. В центральной апсиде кра­совалась Богоматерь, простиравшая руки и дававшая ца­рю победы над врагами. Пол был настоящим произведе­нием искусства. Он был составлен из мраморных плит разных цветов, представлявших животных и разные де­корации. Бордюром были мозаичные изображения ор­наментального характера.

Большие переделки были предприняты Василием в храме свв. Апостолов, как это описывает Константин Родий; храм был украшен мозаиками, внизу коих стены были облицованы мрамором, и увенчан 5 куполами. В своде был изображен Христос, окруженный Богомате­рью и апостолами. На стенах были иапцата, или картины, изображающие земную жизнь Христа. Единственным сохранившимся памятником постройки Василия долж­на быть названа церковь в Скрину. в двухчасовом рас­стоянии от Ливадии, она построена в 873—874 гг. протоспафарием Львом. Строительная деятельность Васи­лия не исчерпывалась церковным искусством. В самом дворце ему принадлежат большие предприятия, которыми он заканчивал работы Феофила. Василию принад­лежит Кенургий, или дворец, в котором обыкновенно он жил, находившийся рядом с хрисотриклином. Он со­стоял из нескольких залов, из них особенно подробно описаны у Константина зал и спальня. Весьма любопыт­но отметить, что стены зала были украшены историче­скими сюжетами, здесь был представлен Василий, окру­женный военными людьми, которые ему передавали за­воеванные им города.

Что в его семье, т. е. в первом поколении от безграмот­ного крестьянина, мог развиться не только литературный вкус, но и замечательная литературная производитель­ность, какая характеризует царевича Льва, в этом следует видеть счастливое сочетание весьма благоприятных усло­вий, какие создавала тогдашняя среда. «Царское величест­во украшается не оружием только, но законами и наука­ми», и основатель Македонской династии, а равно его сын и особенно внук достойно иллюстрировали это положе­ние своими законодательными и литературными пред­приятиями, составляющими лучший венок в украшении Македонского дома.

«Стоило посмотреть собрания преподобных мужей и зрелища мудрых риторов и всяческие проявления словес­ной доблести, все это сосредоточивалось здесь отовсюду и делало из царского дворца новую сократовскую и плато­новскую стою, академию и лицей. Вследствие этого полу­чили тогда большое приращение и благолепие церкви Бо­жий. Ибо не только сам царь (разумеется Лев) украсил сво­ими словами и песнопениями многие праздники, но поощрял многих из тогдашних ученых людей на подоб­ный же труд. Из последних был один[64], который, с одной стороны, перелагал жития на красноречивый язык, с дру­гой — составил множество житий подвижников и борцов за добродетель».

Трудно допустить, что Василий вполне примирился со своим сыном и после возвращения ему свободы и официального положения. Самые последние годы жиз­ни царя были вновь омрачены придворной интригой, которая до некоторой степени связана была с именем Льва. Тем более необходимо выяснить это обстоятельст­во, что в историографии того времени встречаем следы существовавшего мнения, что в придворной интриге принимал участие и патриарх Фотий. Именно, в письме Стилиана, епископа Неокесарийского, от 887 г., отправ­ленном на имя папы Стефана V, высказано обвинение6 против Фотия, что он рассорил царя с сыном с целью ус­транить его от наследования престолом и захватить власть в свои руки. Правда, Стилиан принадлежал к не­примиримым врагам Фотия, и его свидетельство нужно принимать с большой осторожностью, но оно не стоит совершенно одиноко и находит для себя подтверждение в других фактах и указаниях. Ко времени, последовавше­му за освобождением Льва из заключения, летопись от­носит несколько значительных событий, которые могут рассматриваться как политические заговоры. Так, важ­ный сановник, занимавший место доместика схол, и из­вестный стратиг Андрей был заподозрен в привержен­ности к партии Льва (7) и лишен власти. Настоящий заго­вор созрел перед смертью Василия в придворных и военных кругах. На этот раз доместик иканатов — гвар­дейского константинопольского полка — по имени Ио­анн Куркуа, к которому примкнули 66 заговорщиков, принадлежавших к членам сената и администрации, имел целью свергнуть Василия и поставить на его место Льва. Заговор был, однако, своевременно открыт, и ви­новные подверглись жестоким наказаниям.

Нужно признать, что положение наследника престо­ла, за которого были и общественное мнение и админис­тративные сферы Константинополя, оказалось весьма за­труднительным по отношению к отцу. Имея в виду, что одним из первых мероприятий Льва по смерти царя Ва­силия был суд над Фотием и лишение его патриаршей кафедры, можно высказать догадку, что Фотий не был меж­ду сторонниками царя Льва, и это тем более важно отме­тить, что литературным и богословским образованием Лев был обязан именно Фотию. Можно, конечно, допус­тить догадку, что для честолюбивых планов Фотия лучше было иметь в перспективе малолетнего царя Александра и регентство, чем царствование Льва, который имел уже около себя другую партию, составившуюся в конце цар­ствования Василия и мечтавшую о влиянии на дела и о первенствующем в империи положении. Но выставляе­мым здесь предположениям мы можем придавать лишь значение вероятности.

В 886 г., не больше как через год после рассказанных событий, царь Василий участвовал в охоте. Погнавшись за большим оленем, он отделился от сопровождавшей его свиты и имел несчастие быть поднятым на рога зве­ря. В этом состоянии он оставался значительное время и с трудом был разыскан в лесу царскими людьми. Его на­шли висящим на рогах оленя, и с большим трудом один из воинов обрубил мечом пояс, за который олень заце­пился своим рогом. Через несколько времени после это­го приключения, сопровождавшегося страшным испу­гом и гастрической болезнью, Василий умер в начале сентября 886 г.

При оценке характера и правительственной дея­тельности преемника Василия Льва (886—911) необхо­димо принять в соображение ненормальные условия, ка­кие создались в семействе царя Василия. / Старший сын и соимператор не был любим отцом, и для сына было весьма трудно сохранить доверие и расположение отца, который желал бы передать наследство не Льву, а друго­му сыну. / Вместе с вступлением на престол Льва во главе империи становится весьма начитанный в богословской и церковной литературе государь, больше знакомый с книгой и лучше себя чувствовавший в домашней обста­новке, чем на арене политических и в особенности воен­ных дел. Почти целое столетие в лице Льва и его сына Константина Порфирородного империя управляема была кабинетными людьми, прекрасно судившими о воен­ных делах, о дипломатии и тактике, но практически ма­ло знакомыми с искусством управлять людьми. Хотя еще в 870 г. Лев сопричислен был к императорской власти, как потом и младший его по возрасту брат Александр, но фактически это не давало ни тому ни другому более прав, чем сколько благоугодно было предоставить им царю Василию. По-видимому, та же система проводилась и при Льве по отношению к сопричисленному к власти царю Александру, который пользовался рангом, но не имел влияния на дела.

Несмотря на отсутствие качеств правителя государст­вом и полководца, царь Лев тем не менее вполне вошел в историческую обстановку, какая создалась вокруг него; бу­дучи кабинетным ученым, духовным писателем и церков­ным оратором, он предоставил внешние события и внут­реннюю жизнь государства естественной эволюции, вследствие которой период Македонской династии разви­вался без особенных потрясений внутри, но имел много неожиданных и потрясающих коллизий извне, которые были бы в состоянии нанести непоправимый ущерб импе­рии, если бы она не могла опираться на окрепшие устои внутренних учреждений.

Нелегко при указанных свойствах характера нового царя понять его решительность и инициативу, проявлен­ные в деле патриарха Фотия. Только что приняв власть (1 сентября 886 г.), царь Лев энергично приступил к ре­шению вопроса о смещении Фотия и замене его на пат­риаршей кафедре своим братом Стефаном. Мысль о воз­ведении царевича Стефана, родившегося в 870 г., в выс­ший церковный сан, конечно, принадлежала еще Василию, который с этой целью обрек его в отроческом возрасте на служение Церкви, и, без сомнения, с его со­гласия патриархом Фотием юный Стефан был посвящен в диаконы и назначен патриаршим протосинкеллом. При смерти отца Стефану было только 16 лет, тем не менее в придворных и церковных кругах не встретилось препят­ствия к возведению его в патриархи.

Если принять во внимание громадный церковный ав­торитет патриарха Фотия и сильную партию в патриарха­те его учеников и ставленников, то мысль об его насильст­венном низвержении должна бы представляться вполне невозможной и опасной для нового государя. Но при этом нельзя не взвесить и того обстоятельства, что Фотий не мог не иметь особенной близости к царю Льву и как вос­питатель детей Василия. Ввиду указанных обстоятельств следует предполагать особенные мотивы, побудившие Льва к мысли отстранить от управления Церковью преста­релого патриарха. Хотя идея обладания двумя высочайши­ми на земле преимуществами — царством и священством — не могла не льстить церковно настроенному воображе­нию царя, но едва ли в этом следует видеть основной мо­тив, каким он руководился. Мы должны прийти к другому предположению, что второе падение Фотия было вызвано теми же мотивами, что и первое. Прежде, при Василии I, нужно было пожертвовать Фотием ради сближения с Рим­ской Церковью, на этот раз необходимо оказалось новой жертвой войти в расположение папы. В истории Византии до такой степени переплетаются политические дела с цер­ковными, что часто нельзя бывает отделить церковную по­литику от политической истории. И историку Византии так часто следует отвлекаться в сторону чисто церковной истории и так много давать места епископским спорам и несогласиям, что он находит здесь уместным, подражая одному древнему церковному историку, предпослать сле­дующее обращение к читателю.

«Обращаюсь к тем, — говорится у церковного ис­торика Сократа (V в.), — кому случится пользоваться настоящим сочинением, пусть не посетуют на меня, что, предполагая составить церковную историю, я привношу в нее изложение фактов современной воен­ной истории, дабы дать истинное освещение истори­ческим событиям. На это есть много причин: первая, чтобы выяснить факты; вторая, чтобы не наскучить читателю, не давая ему отдыха от епископских раздо­ров и козней. Самая же главная — чтобы привести к со- знанию, каким образом политические смуты отража­ются, как бы по некоторой симпатии, и в церковной ис­тории. Если внимательно присмотреться, то нельзя не заметить, что общественные смуты идут рука об руку с церковными».

Чтобы выяснить положение церковных дел ко вре­мени вступления на престол Льва, нам необходимо воз­вратиться к тому, что последовало за Константинополь­ским Собором 879 — 880 гг. Как выше было объяснено, этот Собор происходил при такой обстановке, которая позволила патриарху Фотию восстановить авторитет Вселенского патриарха и вполне обеспечить независи­мость Восточной Церкви. / Вопрос о возвращении Бол­гарии под власть Римского епископа не был даже поднят и обсуждаем с той точки зрения, как того желал папа Ио­анн VIII; все распоряжения и акты пап Николая и Адриа­на и постановления Собора 869 г. были отринуты и уничтожены деяниями нового Собора, которому на Вос­токе придают значение вселенского. Легко понять, что на Западе не могли помириться с этим новым и реши­тельным шагом патриарха Фотия, хотя проследить в по­дробностях ближайшие затем сношения мы и лишены возможности. / По-видимому, папа сначала не отдавал себе ясного отчета в том, что действительно происходи­ло на Соборе. Он довольно уклончиво выражался в пись­ме на имя Фотия от 13 августа 880 г., что в случае если бы его легаты не исполнили его приказаний на Соборе, то он считал бы подобные постановления незаконными и неприемлемыми. В письме на имя царя Василия заклю­чаются некоторые новые данные, которыми следует здесь воспользоваться, чтобы представить в надлежащем свете причину уступчивости папы (8). / Указав на заслуги наместника св. Петра в деле примирения Церквей и, в ча­стности, в деле Фотия, папа очень определенно указыва­ет как уже полученные, так и ожидаемые милости со сто­роны царя, которыми и следует объяснять его уступчи­вость и отмеченную выше уклончивость. / Прежде всего оказывается, что царь Василий отправил флот на защиту владений Римского престола и этот флот как раз в зани­мающее нас время находился в распоряжении папы[65], за­тем папе был пожалован константинопольский монас­тырь Сергия и Вакха, обладавший большими доходами и пользовавшийся особенным почитанием; наконец, папа не терял надежды на улажение болгарского вопроса и благодарил царя за выраженное якобы обещание воз­вратить Болгарию Риму. Вообще папа не скрывал в этом письме, что Римская Церковь находится в отчаянном по­ложении и что она очень нуждается в могущественной поддержке византийского императора. Выше мы видели, что с приведенными письмами отправлен был в Кон­стантинополь кардинал Марин, / занявший Римский престол после Иоанна VIII. Но его ожидал весьма суро­вый прием: легат папы / был подвергнут заключению, в котором оставался целый месяц. С другой стороны, и в Риме пришел конец миролюбивым настроениям: в 881 г. папа Иоанн с особенной торжественностью произнес отлучение против патриарха Фотия и тем снова нару­шил соглашение Церквей и дал на будущее время пищу дальнейшему развитию споров из-за дела Фотия. С тех пор официальных актов Римской Церкви с именем Фо­тия не встречается до самого падения его в 886 г. С дру­гой стороны, наиболее резкие нападки Фотия на Рим­скую Церковь с богословской точки зрения должны от­носиться к этому времени[66].

Преемник Иоанна, вступивший на папский трон в конце 882 г. папа Марин, начал свое правление возобнов­лением анафемы против Фотия, а этот с своей стороны отказался признать каноническую правильность в его из­брании. Царь Василий под влиянием своего патриарха написал в Рим очень резкое письмо, на которое отвечал уже преемник Марина папа Стефан VI. Но когда легат па­пы прибыл в Константинополь в 886 г., он не нашел уже в живых Василия и должен был передать письмо Льву VI. Таким образом, в обстоятельствах, вызвавших лишение Фотия патриаршей кафедры, получает первостепенное значение деловой материал, который сообщен был царю Льву сношениями его с Римом, а равно положение цер­ковных партий в Константинополе, примыкавших к большому или к малому двору. Стефан VI, занявший Рим­ский престол в половине 885 г., положил конец уклончи­вой политике Римских епископов по отношению к ви­зантийскому Востоку. Припомним, что это был тот са­мый папа, который наложил властную руку на дело св. Мефодия в Моравии и Паннонии, запретив употребление славянского языка в богослужении. По отношению к им­перии Стефану необходимо было разрешить вопрос о Болгарии, которым Рим, без сомнения, больше интересо­вался, чем другими возникшими со времени Фотия пово­дами к раздорам. Положение дела хорошо обрисовывает­ся в двух актах: в письме папы к царю и в донесении епи­скопа Неокесарийского Стилиана Римскому папе, — из этих актов и попытаемся извлечь нужные данные (9).

В письме к царю Василию папа сильными красками, напоминающими эпоху борьбы за инвеституру, обрисо­вывает права и привилегии священного и апостольского на земле достоинства и императорской власти. Императо­ру Богом вручена власть над земными делами, Римскому епископу — над духовными.

«Выслушай благосклонно, — говорит папа, — следу­ющее. Тебе поручена забота о том, чтобы оружием посекать безбожных и грубых тиранов, творить правый суд среди подданных, создавать законы и управлять войсками на суше и на море. Вот главные задачи импе­раторской власти. Наши же задачи — попечение о ду­ховной пастве — тем возвышенней, чем больше разли­чия между земным и небесным». Переходя к реальным фактам, папа пишет: «Кто осквернил твои богопослушные уши наветами против святейшего Марина, тот позволил себе употребить свой гнусный язык про­тив Господа нашего И. Христа, все направляющего по своей воле. Кто же это имел дерзновение хулить непо­рочного жениха и священника и мать всех Церквей? Скажи, кто тебя обманул, что ты вселенского перво­священника терзаешь бранными словами и насмешка­ми и злословишь святую Римскую Церковь, которой ты обязан глубоким почитанием. В чем прегрешила святая Римская Церковь, что развращенные люди настроили тебя изощрять против нее свой язык? Не онали посыла­ла в Константинополь легатов во время твоего царст­вования; не прилагала ли она особенное попечение о Константинопольском Соборе? Спросишь, к кому посы­лала Римская Церковь легатов? К частному человеку Фотию; ибо если бы был у тебя настоящий патриарх, то наша Церковь чаще бы с ним сносилась. Но, увы! та­кой знаменитый и богохранимый город не имеет епис­копа и украшается только царским присутствием. Если бы только не сдерживала нас любовь к тебе и не побуждала сносить нанесенное нашей Церкви оскорб­ление, то мы бы оказались вынужденными принять против преступного Фотия более суровые меры наказа­ния, чем это допущено нашими предместниками, за его нечестивые и недостойные против нас речи. Марин при его величайшем благочестии хотел дословно испол­нить и защитить определения святейшего папы Нико­лая, вследствие чего подвергся у вас величайшему пори­цанию. И поелику он не согласился принять чужое мне­ние и не захотел признать недействительными соборные акты, то подвергся на 30 дней заключению в темнице».

В заключение, выразив удовольствие по поводу назна­чения на церковную службу царского сына Стефана, папа просит вооружить и снабдить необходимым запасом мор­ские суда, чтобы они находились у итальянских берегов и оберегали Римскую область от сарацинских набегов.

Если преемник Василия, которому было вручено это письмо, имел уже основания быть недовольным Фотием, то, конечно, столь резко выраженное порицание Кон­стантинопольскому патриарху и непризнание за ним ни священства, ни епископства должно было дать в руки ца­ря Льва весьма сильное оружие против Фотия. Между ду­ховенством Константинопольского патриархата было много лиц, питавших к Фотию давнюю вражду, таковы приверженцы бывшего патриарха Игнатия. Один из них, епископ Неокесарии Стилиан, оставил для потомства весьма любопытный документ, именно, доклад папе Сте­фану VI о деле Фотия, составленный сейчас же по вступле­нии на престол Льва Мудрого. Этот документ, хотя и вну­шенный злобой к павшему уже врагу, так как Фотий тогда уже был в заточении, представляет, однако, большой исто­рический интерес, восполняя наши сведения об обстоя­тельствах низложения Фотия новыми фактами, лишь не­сколько преувеличенно рассказанными и односторонне освещенными. Поэтому сообщим некоторые данные из письма Стилиана.

Речь о неустройствах в Константинопольской Церк­ви автор начинает с иконоборческого периода, который ставит в ближайшее соотношение с делом патриарха Фо­тия. По его словам, схизматики, или несогласные с патри­архом Игнатием, в свое время воспользовались содейст­вием Фотия и достигли свержения с патриаршего пре­стола Игнатия. Вся история патриарха Фотия, начиная с посвящения его митрополитом Григорием Асвестой и отделения от него значительной партии вместе с авто­ром настоящего письма, изложена весьма подробно, в со­гласии с известными из других источников данными. Яс­но и определенно ставится вопрос о подкупе папских ле­гатов, посланных для участия в деятельности Собора: Родоальда и Захарии. Папе Николаю I раскрыл глаза на все это дело донос монаха Феогноста, который в мир­ском платье тайно ушел из Константинополя. Переходя к периоду второго патриаршества Фотия, когда папские легаты Петр, Павел и Евгений, обманутые и подкуплен­ные, признали Фотия, именем папы, законным патриар­хом Константинополя, Стилиан говорит, что этот последний, ободренный безнаказанностью, принял на себя и политические дела и таким образом покушался предво­схитить себе самую царскую власть[67]. Сославшись далее на известные из других источников связи Фотия с магом и чародеем Сантаварином, принадлежавшим по отцу к манихейской секте и посвященным в священнический сан самим Фотием, автор приводит далее легенду о том, как Фотий постепенно завладевает расположением царя при помощи царского спальничего Никиты Клеусы, ко­торый подкладывал в пищу и питье царя даваемые Санта­варином снадобья. Завладев во второй раз патриаршим престолом, Фотий приблизил к царю Сантаварина и воз­вел его в епископы города Евхаиты, обогатив эту кафедру богатыми владениями и монастырями, которые были от­няты от других епископий.

«Сей Сантаварин вместе с Фотием умыслили злой со­вет против ныне царствующего Льва, настроив против него царя Василия, отца его, как против злоумышленника и противника отеческой воли. Ибо, когда царь впал в не­излечимую болезнь и был близок к смерти, заговорщики держали на уме, что в случае его смерти они отстранят от царства его сына и или сами завладеют властью, или вручат оную угодному им лицу. Но Промысл Божий не до­пустил совершиться их злому намерению. Ибо хотя царь Василий поэтому держал своего сына Льва на положении частного лица[68] и заключил его под стражу, тем не менее по смерти отца он вступил на царский престол. ЦаръЛев немедленно лишает власти Фотия за его преступные и беззаконные действия, меня же, не имевшего с ним обще­ния и ради этого испытавшего много огорчений, возвра­тил к прежнему положению».

В заключение письма выдвигается канонический во­прос по отношению к громадному числу духовенства в патриархате, принявшего посвящение от Фотия. Если он не признан в сане, если его принимать за частного чело­века и даже схизматика, то, конечно, следует признавать недействительными и все его рукоположения и таким образом изгнать из клира всех его ставленников. Стилиан ходатайствует о том, чтобы принята была мера сост­радания к духовным лицам, получившим от Фотия по­священие.

Сообщаемая в приведенном документе версия о по­водах к низвержению Фотия слишком выдает свою искус­ственность. Что Фотий не мог держаться в стороне от не­доразумений между большим и малым двором, что он должен был выступать посредником между отцом и сы­ном, это соответствует его положению и роли и под­тверждается летописями. Но план захватить политичес­кую власть с устранением от нее Льва представляется вну­шенным злобой и ненавистью и не имеет для себя подтверждения. Конечно, эта легенда составилась в про­винции, в среде части духовенства, недовольного патри­архом Фотием, и легко могла быть принята на веру в Ри­ме, где не имели оснований проверять ее. Скорей можно согласиться с тем, что патриарх Фотий в последние годы жизни Василия должен был явно стать на сторону отца, когда между приверженцами молодого царя возникла мысль о насильственном в пользу его перевороте (10). Та­ким образом, ход событий можно представлять в таком освещении, что царь Лев весьма рад был отделаться от слишком авторитетного патриарха и вместе с тем прове­сти фамильный план о передаче патриаршей кафедры царевичу Стефану. Насколько для последней цели важно было заручиться согласием Римского престола, настоль­ко низвержение Фотия было желательно для папы и обес­печивало с его стороны всяческие уступки и снисхожде­ние по церковным делам.

Весьма вероятно, что полученное от папы Стефана письмо, в котором Фотию приписывались всяческие пре­ступления и интриги, расстроившие отношения между Восточной и Западной Церковью, в котором, далее, он ставился на одну линию с мирянином и признавался схизматиком и отчаянным злодеем, над которым висит меч страшного церковного наказания, — что это письмо весьма кстати развязывало царю руки, давая ему благо­приятный предлог и личину законности в принятых про­тив Фотия мерах. Низложение патриарха последовало без соблюдения установленных каноническими прави­лами форм. Не видно, чтобы его дело обсуждалось на Со­боре, чтобы он был предан суду; он уступил без борьбы и не пытался оправдываться; местом его ссылки был один из монастырей города в Псаматии. Первым затем делом царя было возвращение утраченных мест тем членам церковного клира, которые причислялись к партии Иг­натия и не имели общения с Фотием. Им предстояла зада­ча разрешить вопрос о каноническом значении избра­ния в патриархи юного 16-летнего Стефана, принявшего пострижение от Фотия. Дело о ставленниках Фотия, как видно из письма Стилиана, должно было пойти на окон­чательное разрешение Римского престола, но папа Сте­фан потребовал новых разъяснений, так как в Констан­тинопольской Церкви были противоречивые мнения на­счет духовного сана, какой можно признавать за Фотием. Сношения по этому вопросу продолжались до смерти па­пы Стефана (891). Между тем в Константинополе удале­ние Фотия от дел сопровождалось возбуждением среди его приверженцев и недовольством. Чтобы дать объясне­ние резким против патриарха действиям, правительство выдвинуло предлог — политическую его измену. Но на­значенное следствие, произведенное доместиком Андре­ем, магистром Стефаном и логофетом дрома Агиополитом, не дало никакого материала для обвинения. Тем не менее подозреваемый вместе с Фотием архиепископ Евхаитский Сантаварин был подвергнут телесному наказа­нию и ослеплению и сослан в заточение, а Фотию опре­делено было жить в предместье Гиерии, что против Кон­стантинополя. Дальнейшая судьба его совершенно неизвестна. Время его смерти, по некоторым догадкам, можно относить к 891 г.

Глава IX