ВОЙНЫ С АРАБАМИ В ЮЖНОЙ ИТАЛИИ И СИЦИЛИИ1

При вступлении Василия I на престол преимущест­венное внимание сосредоточивали на себе европейские владения. Здесь был главный политический интерес, зна­чение которого определялось занятым арабами в Южной Италии и Сицилии положением и постепенным вовлече­нием Средней и Северной Италии в круг политики Каро-лингов. В высшей степени любопытно, что здесь часто сов­падали интересы Западной и Восточной империи, ибо для той и другой первостепенное значение представлял му­сульманский вопрос, но ни западный, ни восточный импе­ратор поодиночке не были в состоянии сломить морское могущество мусульман. Для заключения же тесного союза между империями, переговоры о котором, можно сказать, не сходили со сцены, были существенные препятствия в старых притязаниях Восточной империи на исконные владения в Южной Италии, которыми она не могла по­жертвовать.

Выше мы останавливались на истории постепенных завоеваний арабов на Средиземном море и видели, как они, подчинив себе большие острова Крит и Сицилию, почти вытеснили на время всех соперников на море и начали делать набеги на прибрежные страны, опусто­шать их, а частию и основывать поселения в Южной Италии. Теперь уже не из Африки и не из Испании арабы должны были подкрепляться продовольствием и свежи­ми военными силами, они имели достаточные запасы в Сицилии, где успели прочно утвердиться в больших го­родах и почти совсем стеснить греков. Наступила, одна­ко, пора, когда обе империи, которым одинаково стали угрожать арабы, должны были принять меры обоюдной защиты. Занятая защитой остатков своих владений в Си­цилии, Византийская империя должна была ограничить­ся лишь формальным признанием ее власти над теми вассальными княжествами и городами в Южной и Сред­ней Италии, на которые еще простиралась сфера ее вли­яния, это были Неаполь, Гаета, Амальфи. Но и в этом от­ношении серьезного соперника она нашла в преемни­ках Карла Великого, которые стремились завязать сношения с византийскими вассалами и пытались свя­зать их интересы с франкской империей. Каролингам помогала исконная вражда между самими южноитальян­скими княжествами, которая вовлекала их в разнообраз­ные политические комбинации и давала возможность усиливаться в стране то грекам, то арабам, то франкам. Неаполь, давно уже пользовавшийся услугами арабов в борьбе своей с Беневентом, первый обратился к королю Лотарю с просьбой помочь ему в борьбе с соперником (840). Но набеги арабов становятся в это время так по­стоянны и опустошительны, что Неаполь, Капуя и Салерно просят франкского короля (846) принять меры, в со­единении с среднеитальянскими княжествами, к изгна­нию сарацин. С этих пор в судьбе Италии начинает принимать живое участие сын Лотаря Людовик П. Полу­чив императорскую корону по смерти Лотаря (855), Лю­довик все свои заботы сосредоточил на Италии и первый из западных императоров строго поставил вопрос о пря­мом подчинении Италии, причем его притязания долж­ны были встретить сильный отпор со стороны полунезависимых лангобардских князей, которые видели для се­бя опасность в каролингских притязаниях. Между тем как Людовик П тратил силы на утверждение своего влияния в Риме, встречая препятствия к тому в Римском епископе и не имея достаточно средств, чтобы обуздать своеволие мелких князей, успехи арабов принимали все более угрожающее положение.

В последние годы Михаила III арабское вторжение приобретает устойчивый характер, это не были уже набеги и опустошения, а, напротив, военное занятие Апулии и колонизация. Страна между Таранто и Бари вполне перешла во власть арабов. Последний город с 841 г. стал мусульманской столицей, окружен стенами и обратился в укрепленную позицию, снабженную продоволь­ствием и военными средствами, как Палермо в Сицилии. Султан Бари владел обширной окрестной областью с 24 крепостями и стремился получить инвеституру на сделанные им завоевания от багдадского калифа. Южноитальянские арабы были страшными соседями для местно­го христианского населения, так как делали опустоши­тельные набеги на Беневент и Салерно. По просьбе аббатов монастырей Монтекассино и св. Викентия Людовик II решился предпринять поход против арабов, но, простояв несколько времени под стенами Бари, он дол­жен был снять осаду и возвратиться назад. Это еще более поощрило арабов к новым предприятиям: в 858 г. они вторглись в Кампанию и опустошили окрестности Не­аполя, разбили дуку Сполетто, который хотел загородить им дорогу при обратном их движении в Апулию, прошли мимо Капуи, сделав здесь большой полон, и взяли дорогой окуп с монастыря Монтекассино. При подобных условиях лангобардские князья Салерно и Беневента не только не поддерживают Людовика, но заключают осо­бые соглашения с арабами и доставляют им продоволь­ствие и деньги. Наконец, в 866 г. Людовик II решился снова напасть на разбойничье гнездо в Бари. Но ввиду того что и на этот раз взаимные раздоры между лангобарде -кими княжествами ставили Людовика в крайнее затруд­нение и заставляли его не раз прерывать движение впе­ред, чтобы обеспечить себе покорность со стороны гер­цогов Сполетто, Капуи и Беневента, только в следующем 8б7 г. Людовик мог приблизиться к стране, занятой ара­бами. После первого неудачного столкновения с араба­ми франкское войско захватило несколько важных ук­реплений, господствовавших над апулийской долиной, как Матера, Веноза, Каносса и Ория, и тем поставило се­бя в весьма выгодные условия для движения на Бари. Но неожиданно Людовик опять возвратился в Беневент, чтобы собрать новые силы, так как, по свидетельству хроники Регино, франкский отряд весьма страдал от климата, дизентерии и насекомых. В это же время, чувст­вуя недостаточность имеющихся в его распоряжении средств для войны с арабами, западный император заду­мал возобновить переговоры с византийским царем на­счет союза и совместных действий в Южной Италии. Это было чрезвычайно важным моментом в истории южнои­тальянских отношений. Двум империям предстояло померяться силами на той территории, которая издавна была хорошо изучена греками и которая была занята в значительной мере греческими выходцами. Византий­ские владения в Южной Италии, доведенные до крайней слабости и территориально ограниченные завоевания­ми арабов, действительно нуждались в это время в осо­бенных мерах защиты. Интересы Западной и Восточной империи здесь соприкасались весьма близко.

Достаточно сказать, что со времени Василия Македо­нянина из больших городов в Сицилии христиане владели только Сиракузами, а в Южной Италии сфера влияния Ви­зантии так была ограничена и значение ее так ослабело, что нельзя было и думать о близком восстановлении ее влияния: во власти империи оставался только Отранто. И тем не менее начиная с 8б7 г. замечается здесь бесспорное усиление Восточной империи.

Прежде чем, однако, входить в оценку мер, приня­тых в этом отношений царем Василием, считаем полез­ным остановить внимание на побережье Адриатическо­го моря, которое с первых годов IX в. начинает иметь значение в отношениях между империями. По миру между Карлом Великим и царем Михаилом I в 812 г. дал­матинское побережье предоставлено было Восточной империи, между тем как Западная империя удержала в сфере своего влияния славянские племена, населявшие нынешние провинции Боснию, Герцеговину и королев­ство Черногорское. Вместе с этим соглашением Визан­тия признала за преемниками Карла императорский ти­тул (2). Все дальнейшие отношения по вопросу о далматин­ском побережье основывались на ахенском договоре 812г. Движение Каролингов в Паннонию и назначение в удел восточной ветви преемников Карла В. хорутанской области также более или менее имели основание в этом договоре. Но весьма определенно отмечается тенденция византийских императоров распространить свое влия­ние на полузависимые славянские племена, жившие по соседству с далматинским побережьем. Однако со вре­мени усиления арабских колоний в Сицилии и Южной Италии, в особенности со времени завоевания Бари, по­ложение дел в Далмации и среди славян побережья Адриатического моря значительно изменяется. Самым выразительным свидетельством утвердившегося там по­ложения служит показание Константина Порфирород­ного. При Михаиле Травле (820—829) далматинские го­рода сделались независимы и неподвластны ни царю ромэев, ни кому другому. И тамошние племена: хорваты, сербы, захлумцы и тервуняне, каналиты и диоклейцы и патаны, свергнув иго ромэйского царства, сделались са­мостоятельны и никому не подвластны (3). Какие установи­лись в это время политические отношения среди славян­ских племен Далмации, об этом нельзя сказать ничего положительного, но несомненно то, что им трудно было при тогдашних обстоятельствах не иметь опоры в ка­кой-либо внешней силе. В течение 839 и ближайших годов арабы в первый раз простерли свои набеги до Далма­ции. Затем при Михаиле III арабы высадились в Далма­ции и заняли в ней ряд городов: Вутова, Роса и Каггаро. В 866 г. они уже решились овладеть Рагузой, или Дубров­ником, составлявшим самый укрепленный пункт по дал­матинскому побережью. Уже в то время Рагуза отлича­лась теми качествами, которые дали ей большую извест­ность в средние века. Владея небольшой территорией, рагузане обратили все свои силы на обладание морем и развили до громадных размеров морскую торговлю и сношения с заморскими странами. Уже в занимающее нас время Рагуза владела значительным флотом и имела сношения с соседними славянскими странами, достав­ляя для них восточные товары. При таких условиях Рагу­за обладала в 866 г. достаточными средствами защиты, так что арабам не удалось взять города, несмотря на про­должительную осаду. Тем не менее страх перед арабами побудил правительство Рагузы обратиться за помощью к Византийской империи. Царь Василий, только что всту­пивший на престол после насильственной смерти Миха­ила III, оценил все значение этого обстоятельства и по­слал на защиту Рагузы значительный флот в 100 судов. Арабы не дождались прибытия византийской эскадры, во главе коей стоял известный тогда адмирал, или друнгарий флота, Никита Орифа, сняли осаду и ушли от бере­гов Далмации. Появление в Адриатике византийского флота в конце 867 или в начале 868 г. сопровождалось весьма важными последствиями не только в смысле вос­становления пошатнувшегося влияния здесь Восточной империи, но также по отношению к южноитальянским делам. Выше мы видели, что в это время немецкий импе­ратор Людовик II, предприняв поход на юг против ара­бов, пришел к мысли о сближении с Восточной импери­ей в целях одновременного нападения на Бари, тогдаш­нее гнездо арабских мусульманских хищников. Царь Василий, с первых же дней единоличного управления за­нявший примирительное положение по отношению к Римскому Престолу и в этих видах пожертвовавший патриархом Фотием, хотя и не мог не относиться подозри­тельно к походу Людовика II в соседние с византийски­ми владениями области Южной Италии, но в интересах столь желательной безопасности от арабов и из угожде­ния папе готов был вступить в переговоры и в соглаше­ние с Людовиком. В начале 870 г., в то время как в Кон­стантинополе оканчивались заседания Собора, имевше­го целью восстановление добрых отношений между Восточной и Западной Церковью, здесь находились три посла от Людовика, между которыми был Анастасий Библиотекарь, лицо, игравшее большую роль при папе Адриане II и его предшественниках и имевшее отноше­ние к жившим в то время в Риме Кириллу и Мефодию. Это посольство должно было предложить союз против мусульман и вместе с тем заключить брачный договор между сыном Василия Константином и дочерью немец­кого императора Ирменгардой. Нужно думать, что поли­тический акт соглашения против мусульман стоит в свя­зи с действиями флота Никиты Орифы, который, обезо­пасив от арабов далматинское побережье и приняв Рагузу и соседние племена хорватов и сербов в поддан­ство императора, должен был идти в Южную Италию, чтобы оказать содействие отряду Людовика II. Но случи­лось так, что византийский флот не мог оказать надлежа­щей поддержки Людовику, и эта первая попытка военно­го братства между империями чуть не окончилась новым разрывом: византийский адмирал, находя, что сухопут­ного войска под Бари недостаточно, отступил со своим флотом к берегам Греции, посылая жестокие упреки Лю­довику. Тем не менее после первой неудачи западный им­ператор не оставил своих намерений относительно Ба­ри, и в начале февраля 871 г. город Бари был взят присту­пом, причем франкам досталась большая военная добыча и — что в особенности увеличивало победу — попал в плен сам султан Бари. Это составляло, бесспор­но, важную услугу для христианского дела и наносило громадный удар мусульманам. Насчет того, какое учас­тие принимал византийский флот в этом деле, слишком трудно высказаться по причине противоречивых извес­тий; но если фактически греческий флот и не оказал большой помощи франкам, то уже самое его присутст­вие в водах Адриатического и Ионийского морей обес­печивало успех сухопутных действий против Бари, пре­пятствуя сицилийским арабам подать помощь своим южноитальянским собратьям. Не входя здесь в обсужде­ние спорного вопроса о достоверности сохранившегося лишь в латинской хронике письма Людовика II к царю Василию (4), мы должны отметить лишь тот факт, что влия­ние Византии в Адриатическом море засвидетельствова­но за это время и другими явлениями. Известен скан­дальный факт, что папские легаты при возвращении с Собора 870 г. захвачены были у берегов Далмации, меж­ду Драчем и Анконой, морскими корсарами, имевшими пребывание у устьев Наренты: адмирал Никита Орифа воспользовался этим, чтобы наложить руку на независи­мые славянские племена, обитавшие в Далмации, и при­нудил их к подчинению.

Весьма вероятно, что в византийском флоте, который действовал потом в Южной Италии и принимал участие в осаде Бари, был значительный контингент из далматин­ских славян, как о том определенно говорится в византий­ской летописи (5). Эти данные весьма ярко характеризуют состояние морских сил при вступлении Василия на пре­стол и представляют доказательство той мысли, что в ру­ках нового государя обычные средства государственной защиты получили новое применение. Адмирал Никита Орифа, который упоминается на первой странице рус­ской летописи как начальник морских сил в 860 г., во вре­мя нападения на Константинополь Аскольда и Дира, оста­ется во главе флота и в первые годы царствования Васи­лия и высоко поднимает военное значение Византии победами в Далмации, военными успехами на Крите и в Пелопоннисе.

Хотя участие славян далматинского побережья в тех событиях, которые нас теперь занимают, весьма незна­чительно, хотя славяне являются здесь под общим наименованием, как элемент в политическом и государст­венном отношении мало определившийся, но мы не мо­жем не остановиться на рассказанных событиях, чтобы несколько выяснить вопрос о положении и состоянии славян, захваченных тогдашним движением Восточной и Западной империи к общему действию против мусуль­ман. Расселение славян по западной части Балканского полуострова и завладение ими побережья Адриатики было, несомненно, одним из важнейших эпизодов ран­ней их истории. Заняв здесь культурные области, насе­ленные римскими колонистами и уже значительно ро­манизованные, славяне не могли не подчиниться воз­действию римской образованности и ранее своих восточных соседей, живших за горами, пришли к обра­зованию государственности. Давно уже замечено, что в приморских странах образовались политические союзы тогда, когда в Загорье славяне продолжали жить в пле­менном быту. Как происходил обмен культурных начал среди поморских и загорских славян, об этом мы лише­ны сведений для раннего периода славянской истории, что же касается эпохи Неманичей, то воздействие куль­туры Адриатического побережья на Сербское княжество замечается в различных направлениях, в особенности на строительном искусстве, церковной живописи и т. п.

Береговая полоса Адриатического моря от Истрии до реки Дрин, составлявшая римскую провинцию Илли­рию, разделялась на две части: Либурнию на севере и Далмацию на юге. Вся страна была значительно населе­на и имела много богатых городов, таковы: Фиуме, Сениа, Нона, Цара, Скардона, Себенико, Салона, Сплет, Рагуза, Будва, Дульциньо. Внутренняя часть Далмации по направлению к востоку прорезана горами, составляю­щими отроги Альп, за которыми было Загорье, или Раса, колыбель дома сербских Неманичей. Вся страна, за ис­ключением приморских городов и островов, была заня­та славянскими поселениями, относящимися к двум вет­вям: хорватов и сербов. Хорваты, или кроаты, с весьма давнего времени делились по местам жительства на по- савских хорватов и на далматинских, на востоке грани­цей их распространения считается река Вербас. Они подверглись довольно сильному влиянию романизации и со времени распространения империи Каролингов подчинились франкскому господству. Первая попытка к объединению отдельных колен и к созданию политиче­ской организации отмечается у хорватов в начале IX в. Что касается сербской ветви, жившей южнее хорватов, она разделялась на мелкие группы, которые долго были известны под своими коленными именами, упорно дер­жались в языческой вере и лишь во второй половине IX в. обращены были в христианство посланными из Визан­тии проповедниками. Это известные колена: сербы, бос-няки, неретване, захлумцы, травуняне и дукляне, управ­ляющиеся своими коленными князьями, или банами-жупанами, и лишь под воздействием Византии между ними обнаруживаются начатки политической организации. Следить в подробностях за этой первичной стадией раз­вития славян далматинского побережья мы лишены воз­можности за недостатком источников. По всей вероят­ности, здесь происходил тот же процесс, какой мы отме­чали ранее у славян, находившихся в пределах империи, во Фракии и Македонии.

Хорваты, заняв более культурные места и подверга­ясь постоянному и глубокому влиянию со стороны рим­ской культуры, шли впереди в политическом и экономи­ческом отношении. Так, в X в. Хорватия имела уже за со­бой блестящую эпоху (6), между тем как Сербия только вступила в культурный период своего существования. В начале IX в. хорваты под начальством своего бана Людевита, господствовавшего над савскими племенами, пыта­лись оказать сопротивление франкам в лице маркграфа Кадолая; но Борна, владевший далматинскими коленами, был на стороне франков и пришел к ним на помощь в борьбе их с Людевитом. Что касается дальнейшей исто­рии далматинских славян, она до некоторой степени становится более ясной со времени патриарха Фотия и царя Василия. Весь этот период от начала франкского влияния среди хорватов и до второй половины IX в. юж­ная часть далматинских славян — сербы, жившие на юге до Дрина, босняки между Вербасом и Босной и четыре племени, занимавшие нынешнюю Герцеговину, Черно­горию и часть Албании, т. е. неретване, захлумцы, траву­няне и дуклянцы, — продолжала оставаться в коленном быту, вдали от культурных влияний, исходивших из рим­ских городов. Ослабление франкского и византийского влияния в Далмации и начало арабских морских набегов на приморские берега побудило славян заняться мор­ским делом и кораблестроением. Но самым важным со­бытием в жизни этих славян было то, что они вошли в кругозор византийской политики и вследствие приня­тых патриархом Фотием мер примкнули к Восточной Церкви, будучи обращены из язычества в христианство. Это последнее обстоятельство, придающее определен­ный характер истории далматинских славян в занимаю­щей нас борьбе Восточной и Западной империи, недо­статочно выяснено современною событиям летописью[34]. Но с точки зрения наступательного движения византи­низма против империи Карла весьма любопытно отме­тить, что политическая и церковная миссия Восточной империи и Церкви между славянами далматинского по­бережья вполне согласуется с подобными же миссио­нерскими успехами Византии на Руси, в Моравии и Бол­гарии. У Константина Порфирородного находим указа­ние на то, что происходило в этой стране при царе Василии: «Народных князей эти племена не имеют, но жупанов, т. е. коленных старшин, как это наблюдается и у других славян. Большая часть из них оставалась долго некрещеными. При Василии же, христолюбивом царе, послали апокрисиариев с просьбой крестить тех, кото­рые еще не приняли христианской веры, и принять их в подчинение, как и прежде были они во власти Византии. Этот же блаженный и прославляемый царь послал царского мужа с иереями и крестил тех из этих племен, ко­торые оставались некрещеными. Затем он утвердил в ка­честве князей над ними тех, кого они пожелали из того рода, к которому они были привержены, так что доныне князья у них происходят из тех же самых родов, а не из других» (7). Мы, конечно, должны взвесить в этом сообще­нии те мотивы, которые приписываются славянам и ко­торыми объясняется их переход в христианство и под­чинение Византии. Само собой разумеется, едва ли здесь не больше имело значения пребывание у берегов Далма­ции флота под предводительством Никиты Орифы, чем добровольное приглашение. Но общий результат визан­тийской политики не подлежит сомнению: на побере­жье Адриатики часть славян присоединилась к Восточ­ной Церкви и вошла таким образом в сферу политичес­кой и церковной борьбы, которая стоит в тесной связи с кирилло-мефодиевским вопросом.

Весьма вероятно, что влияние византийской поли­тики сказалось и в том, что участвовавшие на Константи­нопольском Соборе 869—870 гг. римские легаты были захвачены в плен корсарами у берегов Далмации (8), и в дальнейших событиях после взятия Бари императором Людовиком II в феврале 871 г. После этого счастливого дела немецкий император начал делать приготовления к осаде другого города, занятого арабами, именно Тарента. Можно думать, что это уже не вполне отвечало жела­ниям и намерениям царя Василия, так как слишком близ­ко затрагивало интересы его в Южной Италии. Для него, конечно, было желательно ослабить мусульман и очис­тить от них Италию, но, чтобы освободившееся от ара­бов место досталось Людовику или кому другому, дейст­вующему в пользу западного императора, на это царь Ва­силий не мог дать своего согласия. В высшей степени трудно разобраться в заправляющих событиями интри­гах, но нельзя оспаривать, что у восточного императора были свои приверженцы по всей Южной Италии до са­мого Рима и что лангобардские герцоги могли скорей тянуть сторону Византии, чем западного императора.

Против Людовика II составился в Южной Италии заго­вор, во главе которого стоял беневентский герцог Адальгиз. В августе 871 г. Людовик был захвачен в плен и це­лый месяц содержался в заключении. Его выпустили на свободу после того, как он дал присягу, что не будет мстить виновникам бесславного пленения и не вступит более на землю беневентского герцогства. Таков роко­вой исход походов западного императора для освобож­дения Италии от сарацин. После взятия Бари Людовик оставался еще некоторое время на театре военных дей­ствий, ведя борьбу с новыми арабскими отрядами, при­бывшими из Сицилии и Африки и опустошавшими Салерно и Беневент, но уже дальнейших предприятий не было, и он скоро оставил навсегда Южную Италию[35]. Между тем для византийского императора с удалением Людовика развязывались руки, ему возможно было те­перь восстановить пошатнувшийся авторитет и поддер­жать своих друзей и приверженцев, не стесняясь присут­ствием западного императора, которого политические планы, хотя и направленные к ослаблению мусульман в Южной Италии и Сицилии, не могли войти в согласова­ние с намерениями и интересами византийского царя.

Прежде чем будем продолжать изложение планов и предприятий Василия Македонянина по отношению к Южной Италии и Сицилии, находим уместным подроб­но ознакомиться с знаменитым письмом Людовика к Ва­силию, написанным как раз после взятия Бари в ответ на не дошедшее до нас послание царя. Это письмо сохрани­лось только в одном сборнике, именно в так называемой Салернской хронике, и многими исследователями, начи­ная с Амари, его подлинность подвергалась сомнению. Не вступая здесь в обсуждение оснований, которые при­водятся против достоверности этого замечательного до­кумента, мы с полным убеждением становимся на сторо­ну защитников письма Людовика II и утверждаем, что по­добных памятников, так хорошо рисующих события и настроение сторон, редко можно встретить в истории Византии. Главное достоинство письма заключается в его реальности и в наглядном изображении положения, в каком оказались две тогдашние величайшие политиче­ские силы, столкнувшиеся на южноитальянской терри­тории. Никогда еще так резко не выступали одна против другой две империи, нигде не подвергался такой беспо­щадной критике больной вопрос того времени о праве западного императора на императорский титул и о при­тязании восточного царя на исключительную в этом смысле привилегию. Больше половины письма посвяще­но объяснению спора о титуле. Но вопрос о титуле — это археологический и частию дипломатический вопрос то­го времени, им было затронуто самолюбие сторон; го­раздо важней и жизненней был вопрос о владениях в Южной Италии и Сицилии. Здесь были затронуты на­родные интересы, здесь шла речь об угрожающем могу­ществе мусульман, которые становились опасны для той и другой империи и попустительство которым являлось непростительным преступлением по отношению к стра­давшему населению побережья Средиземного моря. В этом отношении никакая передача содержания письма не может ознакомить с его духом и настроением и не в состоянии будет ввести в положение дел в 870—871 гг. Так как отношения между империями составляют суще­ственное содержание изучаемого периода, то, конечно, в этом отношении нельзя пренебрегать никакими намека­ми на утраченные документы.

«...Божественная империя наша с того дня, как на­чала в своем сердце питать чувство любви к вам, как к брату, многократно доказывала это тем, что одинако­во относилась к делам, безразлично, шла ли речь о нашей или вашей пользе. Хотя вы хвастливо выставляете вашу благосклонность относительно моих миссов, но разве мы иначе поступали с вашим послом патрикием Иоан­ном, которого мы приняли и обласкали не только как друга, но как родственника и как бы отпрыска вашей благородной крови; ни позднее время, ни посетители не делали его лишним у нас. Удивительно, что вы пользуе­тесь множеством темных слов и оборотов в той части письма, где говорите об императорском имени: нахо­димся вынужденными и мы нечто ответить на ваши слова, дабы мало разумные не подумали, что мы умалчи­ваем не из-за того, что хотели бы избежать спора, а по­тому, что якобы убеждены вашими словами. Ваша лю­бовь позволяет себе такое заявление, что мы преступи­ли установленные от века пределы и смешали формы прежних императоров и что вы не можете вступать в объяснения, не придерживаясь канонических и отеческих постановлений; к сожалению, вы не говорите ясно, какие это пределы и в каком направлении поставлены эти веч­ные пределы или что такое те вечные формы и отечес­кие постановления. Как будто нужно положиться во всем этом на авторитет императорского имени. Много мы читали и продолжаем читать, но до сих пор не на­шли определенных терминов или форм или установлен­ных правил относительно того, что никто не должен называться царем кроме того, кто держит бразды правления в городе Константинополе, между тем как многие источники показывают, что было множество царей и к ним причислялись не только избранные, как Мельхиседек и Давид, но и ложные, каковы владетели ас­сириян, египтян, моавитян и др. Если это так, то на­прасно мудрость твоя настаивает на капризном мне­нии, что другие, кроме тебя, не имеют права называть­ся императорами (василевс), разве только предать уничтожению кодексы всего мира, в которых значится, что начальствующие у всех народов с самых древних и до новейших времен назывались василевсами. Рассуди же, брат, и размысли, сколько было василевсов в различных местах, в различные времена и у разных народов и сколь­ко еще и теперь носят такое наименование, и не питай зависти к нам за наш титул, как будто особенным ис­ключительным образом у тебя заимствованный, так как ты разделяешь его не с нами только, но и со многими князьями других народов.

Ты утверждаешь, что четыре патриаршеские пре­стола на святой литургии упоминают одну империю и что таково предание, идущее от святых апостолов, и советуешь нам убедить в этом тех, которые величают нас императорами. Это и не разумно, и в этом нет нужды. Прежде всего мы находим ниже своего достоин­ства учить других тому, как они должны величать нас, а кроме того, и без всяких наших советов патриархам и прочим жителям поднебесного пространства, за ис­ключением вашей братской любви, одинаково как высо­ких степеней, так и простого звания, на основании по­лучаемых от них грамот и писем мы знаем, что они обращаются к нам с этим титулом. Укажем в особен­ности, что далее и дяди наши, славные короли, без вся­кой зависти обращаются к нам с титулом императо­ра и, как смею думать, признают это достоинство не ради возраста, ибо они старше меня, но во внимание к священному помазанию и возложению руки первосвя­щенника и молитве, каковыми мы по божественной во­ле возведены были на сию высочайшую степень и в обла­дание Римской империей, которою владеем по божест­венной воле. Если патриархи возглашают на литургии одну империю, похвально поступают, ибо едина импе­рия Отца и Сына и Св. Духа и часть этой империи есть Христова Церковь, которою Господь правит не чрез од­ного тебя и не чрез меня, хотя бы мы были так тесно соединены взаимной любовью, что казались бы единым существом. И не могу я верить, чтобы святейшие патриархи упоминали на литургии только твое имя, забывая других князей, не говорю уже о себе, так как Апостол повелел молиться за всех. Не может не приво­дить нас в крайнее изумление и то, что ваше высочество приписывает нам стремление к новому и необычному титулу, когда на самом деле таковым не может рассматриваться титул, полученный дедом нашим и от него перешедший к нам не по злоупотребле­нию, как ты претендуешь, но по воле Божией, по реше­нию Церкви и возложением рук и помазанием от руки первосвященника, как легко ты можешь в этом убе­диться по твоим архивным документам. Удивительно также, как можешь ты утверждать, что властитель арабов называется протосимвол, этого в наших кодек­сах не обретается, дай в ваших книгах арабские влас­тители именуются то архонт, то король, то как, иначе, номы всем книгам предпочитаем Священное Пи­сание, которое у пророка Давида говорит не о прото-символах, но о царях арабских. И каган не называется прелатом аварским или казарским, и болгарский влас­титель не называется князем (ргтсерз), но царем или государем (сготтиз). Все они иначе титулуются, чем ты говоришь: у всех у них ты отнимаешь наименование «василевс», чтобы насильственно привязать этот ти­тул одному себе. И то вызывает смех, что ты говоришь по поводу императорского титула, что он не свойст­вен ни моим предкам, ни народу. Как же он не мой оте­чественный титул, когда он принадлежал уже моему деду, и как же он не свойствен нашему народу, когда из­вестно, что римские императоры происходили и из ис­панцев и исаврийцев и казар: разве ты, будешь утверж­дать, что эти народы превосходят франков религией или доблестями? Далее, возлюбленное братство твое удивляется, почему мы называемся римским, а не франкским императором, но следует прежде всего знать, что, не будучи римским императором, я не мог бы быть и франкским. Это имя и достоинство мы при­няли от римлян, у которых впервые появилось это вы­сочайшее достоинство, когда получили по божествен­ному изволению в управление римский народ, и город Рим, и матерь всех Церквей для защищения ее и возвели­чения, отсюда перешла на наш род и королевская и им­ператорская власть. Ибо франкские вожди назывались сначала королями, а потом императорами, именно те, которые помазаны были от руки Римского епископа. Так, Карл Великий, наш прадед, удостоившись помаза­ния от первосвященника, первый из народа и колена на­шего получил титул императора. Есть и другой способ достижения императорской власти помимо божественного изволения и безучастия первосвященника: одни получают это достоинство по простому предложению сената и народа, без собственного на то желания; другие ставятся в императоры воинами, а некоторые так просто, по капризу женщин, иные же другими способами приобретают власть в империи.

Но ты порицаешь и Римского епископа за его деяния, тогда порицай и Самуила, что он, презрев Саула, своего помазанника, помазал на царство Давида. Итак, любезнейший брат, перестань упорствовать, перестань склонять слух внушениям ласкателей. Франки принесли Господу разнообразный и обильный плод не только своим скорым обращением в христианство, но и тем, что обратили некоторых других. Конечно, к вам относится предсказание: отнимется от вас царство и дастся народу, приносящему плод (Мф., XXI, 43). Как Бог мог из камней восставить сыновей Аврааму, так был в состоянии из грубых франков приготовить преемников римскому императору. И как мы чрез веру стали семенем Авраамовым, а иудеи вследствие неверия перестали быть сыновьями Авраама, подобно тому мы через добронравие и православие приняли бразды Римской империи, а греки через злонравие и ложное исповедание перестали быть римскими императорами, изменив не только городу и столице, но даже и римскому народу и совсем забыв даже самый язык и переселившись совсем в другой город, столицу и народ и усвоив другой язык[36]. Но ты даешь обещание, что впоследствии, когда Богу угодно будет привести к совершению то, что мы поставили в совете нашем, мы можем получить и этот титул. Что касается нашего совета, я и теперь то же скажу, что прежде: не в моей власти изменять раз данное слово, я стою на нем без перемены. Но относительно титула, как доселе мы и отцы наши по плоти и крови носили его без умаления, так и на будущее время не преминем им пользоваться. Ибо у нас честь получается через отцов, а не чрез сыновей, и слава у нас переходит не от сыновей к отцу, но от отца к детям. Напоследок да будет известно, что тот сам не знает, что говорит, кто придает другому название «Рига»; хотя бы, как апостолы, ты говорил на всех языках, не исключая и ангельского, но не мог бы объяснить, от какого языка происходит это слово или какое достоинство обозначает этот варварский звук. Оно не имеет никакого смысла, и ты можешь толковать слово «Рига» как Rех разве как идиотизм собственного языка. Но если это не варварский, а латинский термин, то следовало бы, раз вы начали производить над ним свои операции, сделать с него правильный перевод на свой язык. И если бы сделан был подобный перевод, то что бы получилось, как не βασιλευς?. Это подтвердят все переводчики Ветхого и Нового Завета. Если тебе претит этот термин, когда он употреблен другими, я предлагаю тебе тщательно читать греческие и латинские источники или выскоблить слово βασιλευς, ибо на латинском rех значит то же самое, что βασιλευς на греческом.

Мы не можем прийти в себя от дальнейшего, что читается в письме вашего величества. Вы говорите, что в то время, как ваши, т. е. греки, вели осаду и храбро сражались под Бари, что будто бы в это время наши или только смотрели издалека, или проводили время в пиршествах и не оказали никакой помощи, и что поэтому нельзя было взять города. Тем не менее наши, «только смотря издалека или пируя», хотя были в весьма малом количестве, однако сделали на Бари нападение и с помощью Божией взяли город; ваши же, показываясь во множестве, как саранча, и после первого натиска, как кузнечики, растратив всю энергию в приготовлениях к делу, оказались негодны к настоящему бою. Ваше войско подобно саранче: быстро нападает, но немедленно ослабевает и, подобно кузнечику пе­ред ястребом, лишено способности сопротивления, по­чему оно, не оказав никакого подвига, неожиданно и тайно отступило, обнаружив храбрость по отноше­нию к некоторым христианам. Итак, брат, перестань смеяться над франками: они и у порога смерти не пре­небрегают едой и удовольствиями и при этом не забы­вают дела. А что касается того, что их было мало, что, собственно, удивляет вас: то ли что их было мало, или что при всем том они сделали много. Почему их бы­ло мало, я у же прежде объяснял вам, но так как ты сно­ва поднимаешь этот вопрос, то вот мой ответ. Мы долго ждали прибытия флота вашего и уже отчаялись видеть его и не думали, что в том году можем присту­пить к осаде Бари, поэтому мы позволили возвратить­ся на родину нашим воинам, оставив лишь небольшое число, какое казалось нам достаточным для того, что­бы препятствовать доставке съестных припасов. Вот почему появившийся неожиданно флот нашел на месте мало нашего войска. Однако же эта горсть, и еще зна­чительно уменьшившаяся в числе до взятия Бари вслед­ствие различных болезней, нанесла поражение трем эмирам, опустошавшим Калабрию, и погубила многих сарацин, чем оказала большую помощь вашим привер­женцам. Следствием этого было не только ослабление калабрийских арабов, но окончательное разрушение могущества султаната Бари и облегчение средств к его завоеванию. Надеюсь, что ты имеешь известие об этих трофеях от своих. Прошу, однако, вашу братскую лю­бовь не подвергать никакому наказанию патрикия Ни­киту за нанесенное им мне огорчение. Хотя он был дер­зок и груб по отношению к царству моему до такой степени, что возбудил сильное недовольство среди мно­гих преданных мне людей, которое нам удалось поту­шить лишь из любви и уважения к вам, тем не менее мы не находим достойным воздавать злом за зло. Почему просим, если ему угрожала какая кара, покрыть ее бла­госклонностью из любви к нам. По отношению к апокрисиариям апостольского престола не может быть, чтобы они были такими, каковыми рисует их ваше письмо. Эти лица избраны и одобрены папой из членов Церкви, известных продолжительной службой и ревно­стным исполнением своих обязанностей, и отправлены по желанию вашего величества. Посему было бы спра­ведливо, чтобы вы снарядили их назад под такой на­дежной охраной, чтобы они не могли сделаться жерт­вой нападения пиратов или других злодеев. Этим ты, навлек на себя большое неудовольствие как со стороны духовного отца нашего апостолического папы, так и всей Римской Церкви: так неосторожно и без охраны ты проводил от себя тех, кого так сильно ожидал от апостольского престола.

Патрикий же Никита, когда флот был поручен мес­тоблюстителю Адриану, как будто воспользовавшись этим, взял большую добычу с тех славян и, разрушив не­сколько городов, отвел в плен взятое в них население, и, однако, не было возвращено то, что потеряли вышеназ­ванные достопочтенные апокрисиарии[37]. Не можем не по­ставить вас в известность, говоря о разрушенных наших городах, сколько народу из нашей славянской земли без всякой пощады забрано в плен, о чем и говорить нельзя без волнения. Это неблаговидный проступок — напасть на беззащитные дома и грабить имущество тех самых на­ших славян, которые стояли со своими кораблями под го­родом Бари в готовности сражаться на общую пользу и не предвидели угрожавшего им с другой стороны бедст­вия. Относительно этого увещеваем и просим желанную любовь твою: прикажи немедленно загладить эту ошиб­ку и самих пленников возвратить назад, если только не пожелаешь окончательно разорвать соединяющий нас союз любви. Если же ты не поспешишь исправить этого, то не замедлит последовать нагие суровое мщение, ибо нельзя оставить безнаказанным то, что так безрассуд­но сделано было в презрение к нам. Точно так же мы были изумлены, когда прочитали в вашем письме отзыв о на­ших послах: будто они не умеют порядочно вести себя, ходят с обнаженным мечом, наносят удары не только животным, но и людям. Если это так, весьма мне досад­но, и было бы желательно увериться в этом. Однако на обращенные к ним тщательные вопросы они всемерно отрицали те действия, какие им приписываются. И как нет такого свидетеля, который бы подтвердил допод­линно, в чем они обвиняются, то и не остается никаких оснований для того, чтобы подвергнуть их наказанию. И, кроме того, мы не так воспитали их и не к тому приуча­ли, чтобы они поступали так, как вы утверждаете, так что незнаем, чему верить из всего этого. И совсем уже не­возможными кажутся слова, что-де не мечами, а зубами разорвали бы они наших, если бы не удерживал их страх перед тобой, так как ничего подобного они не сделали бы, если бы и не находились в твоей власти, и совсем бы не по­боялись ничего, если бы и находились в твоем царстве, и уже, конечно, не испугались бы не только такого числа, но и еще стольких же. Напоследок братство твое во Христе пишет нам по поводу Неаполя, что наш отряд вырубил там деревья и предал огню жатву, хотя Неаполь принадлежит твоей власти. Хотя этот город с древних времен был нашим, платя дань предкам наших благочес­тивых императоров, но мы от граждан Неаполя не тре­бовали ничего, кроме обычных обязанностей и кроме то­го, что относилось к их собственному благу: именно, чтобы уклонялись от сношений с неверными и перестали преследовать христиан, ибо неаполитанцы снабжают неверных оружием и продовольствием и другими необхо­димыми предметами, сопровождают их по всей при­брежной полосе нашей империи и вместе с ними столько раз пытались воровски нападать на область блаженного Петра, князя апостолов, так что на самом деле Неаполь кажется Панормом или Африкой. Когда наше войско преследует сарацин, этим последним для спасения следует только перейти в неаполитанскую область; нет нужды бежать до Панорма, стоит лишь попасть в Неаполь, по­быть там в безопасности, сколько понадобится, а потом опять неожиданно пуститься на грабеж[38]. Частомы ста­рались подействовать на них убеждением, но напомина­ния их только раздражали, так что они и своего еписко­па, который обращался к ним с увегцаниями избегать сношений с злодеями, изгнали из города и лучших граждан заключили в оковы.

Итак, любезнейший брат, да будет тебе известно, что наше войско, вспомоществуемое доблестию нашего верховного строителя, овладело городом Бари и вместе с тем удивительно ослабило и смутило сарацин Тарента и Калабрии и скоро бы их при помощи Божией унич­тожило, если бы только со стороны моря была затруд­нена для них доставка съестных припасов или прибы­тие свежих сил из Панорма и Африки. Почему, принимая в соображение то обстоятельство, что на твердой земле почти или никогда не бывает недостатка в на­шем войске, любезному братству твоему следовало бы озаботиться тем, чтобы назначить достаточный флот, который бы имел задачей не допускать с моря подвоза съестных припасов и в случае, если бы показа­лись значительные отряды этого гнусного племени, мог бы с удобством противостоять им. Ибо хотя стратиг Георгий искусно ведет дело и ревностно борется по мере возможности, но все же он не в состоянии выступить против неприятеля, если бы где показались многие не­приятельские корабли, так как в команде у него немно­го хеландий. И как некоторые сарацины, выходя из па-нормского разбойничьего гнезда и в надежде на защиту и помощь упомянутых неаполитанцев, разгуливают по Тирренскому морю, то необходимо немедленно послать флот и перехватать их, ибо они постоянно делятся до­бычей с калабрийскими сарацинами и ежедневно оказы­вают помощь Панорму. Поэтому, если будут перехва­таны эти разбойнические суда, это сильно повредит арабам Панорма и Калабрии. При помощи Божией под­чинив Калабрию, надеемся, к общему удовольствию, воз­вратить прежнюю свободу и Сицилии, что тем легче будет осуществлено, чем скорей они будут ослаблены, уничтожением разбойнических судов. Итак, нельзя медлитъ и не следует откладывать с посылкой флота, ина­че, получив с моря продовольствие или приняв подкреп­ление с прибывших агарянских судов, они запасутся средствами и усилятся до такой степени, что после трудно будет ослабить их. И напрасно наши отряды стали бы сражаться с ними на суше, если они с моря бу­дут получать продовольствие или подкрепления».

Изложенные в приведенном документе данные, весьма рельефно изображая положение борющихся сто­рон, прекрасно знакомят, с другой стороны, с местными элементами, принимавшими в этой борьбе участие. Как был слабо выражен в Южной Италии авторитет западно­го императора, это хорошо доказывает антихристиан­ская и ненациональная политика Неаполя и других горо­дов и составившийся против Людовика II заговор, вслед­ствие которого он захвачен был в плен беневентским герцогом в тот же самый год, как Бари возвращен был под власть христиан. В изучаемый нами период, несмот­ря на все ошибки византийского правительства и на уси­ление мусульманского флота на Средиземном море и как бы вопреки позорному по своей реальной правде признанию западного императора, что друзья и привер­женцы арабских корсаров обратили римскую Кампанию и Неаполь в пристанище для мусульман, сделав из этой страны второй Панорм и Африку, несмотря на все это: авторитет восточного императора стоял в Южной Ита­лии довольно высоко, и, что всего любопытней, он опи­рался на действительную силу, которую признает за ним император Людовик, именно на морской флот.

Между тем хотя после удаления Людовика из Южной Италии царь Василий должен был все свое внимание со­средоточить на восточных делах, итальянские дела тем не менее складывались довольно благоприятно для Византии. Та позиция, на которой так настойчиво дер­жался западный император: «моя твердая земля, а ваше море», — была совсем несовместна с планами византий­ского царя, и последний имел на своей стороне больше оснований. Беневентскому герцогу, после того как он дал свободу императору Людовику, не оставалось друго­го выбора, как отдаться под покровительство Византии и перейти вполне на сторону Василия. Вместе с этим должно было произойти радикальное перемещение центра тяжести политического влияния на сторону Ви­зантии. В течение ближайших годов, когда арабы пред­приняли новый набег на далматинское побережье, они нашли здесь себе соперника в адмирале Никите Орифе, который заставил их поспешно отступить на юг к грече­ским берегам и здесь нанес им полное поражение и уничтожил их флот. Когда затем царь Василий, по окон­чании похода в Малую Азию, мог снова обратить внима­ние на Запад, первым его предприятием было утвердить­ся на острове Кипр (9). Что касается Южной Италии, здесь интересы империи защищал патрикий Григорий, имев­ший пребывание в Отранто и носивший звание стратига и баила (10); на нем лежала обязанность объединить ланго-бардских князей и привлечь их на сторону Византии. Вслед за Адельхизом они примкнули к греческой партии и 25 декабря 876 г. сдали Бари стратегу Григорию. Это было громадным успехом царя Василия, обеспечивав­шим за ним господство в Южной Италии. Теперь Визан­тия, с одной стороны, имела твердое морское и сухопут- ное положение в Бари, с другой — опиралась на подчи­ненные ей города далматинского побережья.

Но занятому Византией положению угрожала серь­езная опасность со стороны мусульман, которые по смерти Людовика II надеялись снова начать наступатель­ное движение и не без успеха действовали на друзей и со­юзников Византии. Так, мусульманам удалось отвлечь Адельхиза от союза с Византией и тем снова нарушить установившееся было равновесие. В сущности от этого бо­лее всего страдала Италия, открытая нападениям и грабе­жам корсаров, как и в недавнее время: снова Неаполь, Гаета и Амальфи перешли на сторону арабов, а Беневент, Салерно и Капуя занимали выжидательное положение относительно империи. Но главным образом опасность грозила в Сицилии. Здесь империи принадлежали еще два главных пункта на восточном берегу острова: Сираку­зы и Таормина. Посредством морских стоянок в этих го­родах они продолжали до известной степени господст­вовать над Мессинским проливом и Калабрией. В 877 г. арабы решились на крайние меры, чтобы отнять у греков их последний оплот на острове. Африканский эмир Иб­рагим ибн-Ахмед соединил свой флот с сицилийскими галерами правителя острова Джафар ибн-Мохаммеда и в августе 877 г. начал осаду Сиракуз с суши и с моря (11). Это было громадное предприятие, требовавшее значитель­ного военного искусства и разного рода осадных орудий и машин, так как город был хорошо подготовлен к защи­те и снабжен необходимыми запасами. Сохранилось весьма наглядное описание современника девятимесяч­ной осады и последовавшего затем падения Сиракуз (12). Имея в виду политическое и военное значение города, равно как оказанную им силу сопротивления, трудно по­нять причину, почему царь Василий не принял всех мер к защите Сиракуз. Правда, в то время царский флот не на­ходился более под начальством известного Орифы, и но­вый адмирал Адриан, по-видимому, не обладал качества­ми своего предшественника, так как слишком много вре­мени дожидался в Южной Греции, в гавани Монемвасии, попутного ветра для движения к Сиракузам. Но следует также упомянуть и о том, что вина за промедление с по­сылкой флота падает на самого царя, который в это вре­мя занимался постройками (13). Между тем осажденные, не теряя надежды на прибытие помощи, испытывали край­ние бедствия от недостатка продовольствия, истощивше­гося от продолжительной осады. Мера хлеба, по словам Феодосия, покупалась чуть не на вес золота[39]; за штуку ро­гатого скота платили больше 1000 р. Птицы совсем не ос­талось, ни масла, ни сушеных фруктов, ни плодов нельзя было достать ни за какие деньги. Голод заставил питаться травой и шкурами животных; вследствие этого обнару­жились повальные болезни.

Наконец, и городские укрепления стали уступать действию подкопов и стенобитных машин. Когда обру­шилась наконец часть стены, куда направили арабы все свои усилия, судьба города была уже решена. Утром 21 мая 878 г. мусульмане ворвались в город и без всякой по­щады предали его огню и разрушению. Большинство жи­телей перебито, множество забрано в плен. Сам автор со­общенных выше подробностей о взятии Сиракуз нахо­дился в храме, когда начался грабеж. Толпа ворвалась в церковь, забрала найденные сокровища и захватила в плен местного епископа вместе с монахом Феодосием. Пленники отправлены в Палермо и оставались там в тес­ном заключении до 885 г., пока не были выкуплены цар­ским правительством. Город постигла страшная судьба: одних знатных погибло более 4000, несметная добыча досталась в руки арабов. Несколько воинов спаслось от общей гибели и достигло греческих берегов, где разнес­ло печальную весть о гибели Сиракуз. Стоявший в Мо­немвасии флот под предводительством Адриана пошел в Константинополь, но начальник флота не посмел пред­ставиться на глаза царю, а искал прибежища в храме св. Софии. В X в. патриарх Николай Мистик, говоря об этих печальных событиях, выражается: «Погибли Сиракузы, а за этим городом и вся Сицилия. Почему? По нерадению тогдашнего друнгария флота Адриана» (14).

По наблюдению исследователей занимающего нас времени, осада и взятие Сиракуз арабами имели большие последствия для дальнейшей западной политики царя Ва­силия. Ясно было, что империя в то время не обладала до­статочными морскими силами для борьбы с сицилийски­ми и африканскими арабами и что, кроме того, положение мусульман на восточной границе империи постоянно от­влекало ее внимание в другую сторону. После рассказан­ных событий царь Василий отказался от проведения твер­дой наступательной политики в Южной Италии, чем так определенно занята была первая половина его царствова­ния. Но империя имела такие важные интересы в этом на­правлении и так для нее настоятельна была необходи­мость обезопасить побережье Средиземного моря от му­сульманских наездов и опустошений, что заботы о флоте оставались на первом плане и в дальнейшем царствовании Василия, В Сицилии во власти империи оставались Таормина и Катанея, на которые теперь и направлены были усилия мусульман. Но большей частию происходила малая война, состоявшая в хищнических набегах, сопровождав­шихся вырубкой деревьев и уничтожением посевов. В 880 г. византийский флот под начальством Назара одержал по­беду над арабами у западного берега Греции, после чего часть взятых у неприятеля судов посвящена была в дар Ме-фоискому храму. Тому же адмиралу обязана была империя некоторыми победами, одержанными в Южной Италии, хотя до того времени, как последовало назначение в Ита­лию Никифора Фоки, военные столкновения в Италии да­леко не всегда оканчивались победой императорских стратегов. Никифор Фока взял несколько городов в Калаб­рии: Амантея, Тропея, Св. Северина, почти совсем изгнав мусульман из занятой ими области и внушив населению Южной Италии доверие к силе и авторитету царя. Папа Стефан V писал Василию: «Просим снарядить хеландии и снабдить их всем необходимым... пришли и воинов, кото­рые бы охраняли наши стены от набегов сарацин» (15).

Глава VI[40]