Личность в истории культуры

Культурология взаимодействует с психологией и культурной антро­пологией, проявляя интерес к человеку в контексте истории, к его творческой судьбе и повседневной жизни, к отношениям к событиям и настроениям эпохи.

Исследования подобного рода находятся на пересечении различ­ных наук: истории и этнографии, литературоведения и искусство­знания, философии и педагогики. Особое значение имеют науки, непосредственно связанные с изучением личности: историческая пси­хология, психология творчества, философская и социальная антро­пология, социология культуры и социология личности.

Можно продолжить их перечисление, ибо сфера гуманитарных наук в той или иной степени ориентирована на исследование лично­сти и времени, личности и культуры.

Это свойство культурных явлений как объекта гуманитарных на­ук и теоретической рефлексии было названо известным польским социологом Ф. Знанецким «человеческим коэффициентом». Миф, произведение искусства, произнесенное слово, инструмент, кодекс законов, социальная система есть то, что они есть, только как фено­мены человеческого сознания. Именно оно обладает той творческой силой, которая дает импульс этим созданиям культуры. Вне осозна­ния они лишаются человеческого смысла и значения: картина стано­вится хаотическим нагромождением цветовых пятен, произнесенное слово — сочетанием звуков, инструмент — куском металла.

Вся объективная реальность этих феноменов как объектов человеческого знания, все отношения в мире культуры, все это безвозвратно исчезает, если мы отбрасываем человеческий коэффициент. Если интерпретируем эти феномены не как объекты чьих-либо переживаний или комплексы

чьих-либо сознательных действий, а как «ничейную реальность» по спо­собу, принятому в естественных науках'.

ф. Знанецкий справедливо подчеркивает органичную взаимосвязь культуры и личности, роль антропологического фактора в гумани­тарных науках.

Однако нередко можно заметить в некоторых исследованиях ис­тории культуры пренебрежение многообразными человеческими от­ношениями, сопровождающими любое явление культуры. При таком подходе творческая личность утрачивает самостоятельный смысл и предназначение, становится весьма заурядным «представителем» эпохи.

^ Личность деятеля культуры, судьба и драма жизни, мотивы творчества, внутренние диалоги с самим собой, взлеты признания и боль отчужде­ния, одиночество и разочарование, финансовые трудности и житей­ские испытания, жизнестойкость и сила духа — все это образует уни­кальный рисунок человеческой индивидуальности, столь важный для понимания культуры. .

Вульгарный социологизм проявлялся в стремлении отождествить личность и исторические события эпохи, современником которых она была. Духовное творчество наделялось функцией «иллюстрации» со­бытий, проясняющей их значение. Однако творческая личность не является «зеркалом» событий своего времени, ее взгляды могут со­впадать с преобладающими оценками и настроениями, но могут быть и противоположными.

Автономность личности, ее свобода и независимость являются важными условиями творчества. В течение жизни человеку предсто­ит пройти сложный путь. Он проживает как бы несколько биогра­фий, часто непохожих, будто они принадлежат разным людям. По­этому столь непросто проникнуть исследователю в духовный смысл жизненных этапов, различных по творческим достижениям и душев­ной напряженности.

И здесь исследователя подстерегает искушение схематизма, когда предпочтение отдается какой-либо одной линии жизни, а все другие отсекаются как второстепенные.

Все эти рассуждения о схематизме и односторонности важны для того, чтобы еще раз подчеркнуть сложность соединения творчества и повседневной жизни человека. Но без этого история теряет тот

¹ Знанецкий Ф. Мемуары как объект исследования // Социологические исследования. 1989. № 1. С. 107.

реальный контур, который необходим для понимания явлений куль­туры.

Биография как «археология знания»

Интерес к истории идей, произведений, открытий органично связан с историей личности ученого, деятеля культуры. Проникновение в творческую лабораторию, воссоздание стиля и образа жизни, выяв­ление круга общения занятие такое же увлекательное, как и изуче­ние результатов творческой деятельности.

Только в этом случае в центре внимания исследователя находит­ся личность во всем многообразии ее связей и отношений. Можно надеяться, что такой подход значительно расширит горизонты куль­турологического анализа.

Известный литературовед, культуролог Ю. М. Лотман отмечал:

...Самые общие исследования исторических процессов и самое конкрет-» иое описание мыслей, чувств и судеб человеческой единицы не высшее и низшее звенья постижения прошлого, а два плеча одного рычага, невоз­можные друг без друга и равные по значению¹.

Реконструкция жизни личности — своеобразный труд воскреше­ния давно прошедшего, что растворилось во времени, ушло в небы­тие. «Отпечатки» той жизни сохраняются в виде писем, дневников, записных книжек, автобиографических повествований, личных до­кументов, пометкок в книгах, конспектов и черновых набросков, вос­поминаний современников. Но они представляют собой лишь раз­розненные фрагменты прошлой жизни, и чтобы понять их значение, надо их оживить, определить правильное «местоположение» каждой детали, воскресить душевный мир личности.

Ю. М. Лотман справедливо называет труд по реконструкции жизни лич­ности «археологией культуры». «Биограф по мозаичным осколкам вос­создает рисунок ушедшей жизни и сохраняет ее для потомков. И вот под его руками разрозненные фрагменты, лишенные жизни и смысла, обрета­ют цельность, наполняются мыслью и мы вдруг слышим пульс того, кто давно уже ушел из жизни, физически рассеявшись в биосфере, а духовно влившись каплей в поток культуры»².

Биограф как археолог культуры, стремится максимально прибли­зиться к подлинности жизни, чтобы обнаружить тот внутренний мир, который был присущ человеку. Поэтому столь важно сочетание тща-

¹ Лотман Ю. М. Карамзин. СПб., 1997. С. 13.

² Там же. С. 12.

тельного анализа и интуиции, воображения и сотворчества в биогра­фической реконструкции.

Французский философ Г. Башляр назвал это направление исто­рического исследования «палеонтологией исчезнувшего духа». По­добное исследование не предполагает анализа творчества и не напо­минает обычной биографической справки в виде перечня основных дат и событий, столь привычных в научной и популярной литерату­ре. Это больше похоже на «биографию души», воспроизведение по­исков и тревог, признаний и скрытых душевных травм, заблуждений и разочарований, философской мудрости н житейской непрактич­ности.

► Обращение к проблеме личности в истории культуры способствует разработке особого раздела в культурологии, который может быть на­зван исторической персонологией.

На международной конференции, Посвященной проблемам из­учения роли просвещенной личности в российской истории, была отмечена продуктивность персоналистического подхода к анализу Золотого века русской культуры¹. Вклад таких знаменитых родов, как Воронцовы, Щербатовы, Шуваловы, Голицыны, в создание про­свещенной России трудно переоценить. Значительна роль в разви­тии образования преподавателей учебных заведений, иностранцев на российской службе, ученого монашества, городского купечества, а впо­следствии и земской интеллигенции.

Однако чаще всего исследователи отмечают общую заслугу этих социальных групп, но не менее важно выявить роль выдающихся личностей, истинных «подвижников» и энтузиастов, своеобразных «пассионариев», могучая и добрая энергия которых способствовала развитию просвещения в России.

Историческая персонология является частью исторической куль­турологии, но ее предметное поле определяется исследованием лич­ности и культуры, особенностями индивидуальности, созданием фи­лософской биографии ученого, художника. Она использует биогра­фический метод для реконструкции жизни личности.

Особое значение имеет «биографика» как отрасль исторического знания. Она исследует онтологию биографии, ее историческую эво­люцию, основные понятия и процедуру жизнеописания, структуру коммуникативных сообщений, степень достоверности фактов, грани-

¹ Артемьева Т. В., Микешин М. И. Сюжеты исторической персонологии // Философ­ский век: Альманах. СПб., 1997. Вып. 2.

цы реконструкции мира личности, значение семиотики поведения, возможности понимания индивидуальности.

А. Л. Валевский выделяет следующие разделы биографики:

1) исследование феноменологической структуры знания об индиви­дуальности;

2) указание возможностей и компетенции этого знания;

3) основные понятия и процедуры биографической реконструкции;

4) пути и средства получения достоверного знания;

5) определение особенностей герменевтических ситуаций, составля­ющих биографический опыт¹.

Несмотря на то что биографический жанр достаточно популярен, для исследователя возникает немало теоретических вопросов отно­сительно идентичности биографических фактов, специфики биогра­фической традиции письма, соотношения достоверности и вымысла, научности и художественности.

Биографический жанр в истории мировой, и особенно европей­ской, культуры имеет давнюю традицию. Биография как текст возни­кает на основе письменности, но этому предшествует так называемая «протобиография» в виде устных преданий о жизни богов и героев, былин и сказаний. Этот первичный слой постоянно воспроизводит­ся в истории культуры и даже может восприниматься как идеальная модель жизнеописания.

В античной культуре стали классикой «Сравнительные жизне­описания» Плутарха. Исследователи полагают, что впервые термин «биография» был дан в предисловии к переводу этого произведения в XVII в. Дж. Драйденом. Принято считать, что биография означает воссоздание истории жизни человека, каким он был в действитель­ности.

Средневековье обогатило этот жанр, создав жития святых, лето­писи, исповеди. В Новое время становятся популярными историче­ские романы, дневники, диалоги в письмах.

В XX в. происходит небывалый прежде «обвал» биографической литературы: энциклопедии, справочники, хроники, словари «Кто есть кто», автобиографии, мемуары пользуются широким спро­сом. Серии изданий «Жизнь замечательных людей», «История в ли­цах» и многие другие привлекают читателей. Известные писатели

¹ Валевский А. Л. Биографика как дисциплина гуманитарного цикла // Лица. Биогра­фический альманах. М.; СПб., 1995. № 6. С. 33.

С. Цвейг, А. Моруа, Ю. Тынянов, В. Вересаев обращаются к биогра­фическому жанру. Психоаналитические эссе предлагают объяснения истоков и мотивов творчества, исследуя скрытые переживания лич­ности.

В 1990-е гг. были опубликованы мемуары деятелей культуры рус­ского зарубежья. Изданы автобиографии и воспоминания А. Н. Бе-нуа, Н. Н. Берберовой, А. Н. Вертинского, 3. Н. Гиппиус, М. В. Добу-жинского, Н. И. Ильиной, М. Ф. Кшесинской, И. Г. Одоевцевой, ф. И. Шаляпина и многих других.

Они донесли до нас эхо Серебряного века, трагизм судьбы из­гнанников, их преданность русской культуре, жизненные драмы и духовный облик. Исследователям еще предстоит освоить эти необы­чайно интересные повествования.

В традиции русской духовной культуры особое место занимали письма, дневники, воспоминания. Считалось важным почти еже­дневно записывать свои впечатления о событиях и встречах, анали­зировать поступки и отношения с друзьями и знакомыми, размыш­лять о прочитанных книгах. Эпистолярное наследие многих деяте­лей культуры многотомно, переписка обстоятельна. Письма хранили в личных архивах как драгоценные свидетельства прошедшей жиз­ни, передавали потомкам.

Письма, записные книжки, дневники иногда называют «второй литературой», необходимой для более глубокого понимания жизни и творчества, личных контактов и взаимоотношений. Они вносят яр­кие краски в общую палитру жизнеописания, в них оживают люди и эпохи, возникает ощущение ритма времени. Восхищение и заблуж­дение, досада и горечь, прозрение и поддержка, разочарование и дру­жеская привязанность, долги и расчеты, ожидание и нетерпение, злость и предательство, добро и милосердие, одиночество и пораже­ние, успех и преклонение — все это обретает в «очень личных» доку­ментах достаточно четкие контуры. Подобное духовное наследие бесценно. Оно спасает ушедшую жизнь от забвения, сохраняет ее для последующих поколений. Достоинство этих документальных свиде­тельств заключается также в том, что они не рассчитаны на посто­ронних или на будущую публикацию. Они интересны как «штрихи к портрету», уникальные подробности жизни и творчества.

Данная духовная традиция впоследствии была почта полностью утрачена. Исчезли в огне войн и репрессий семейные архивы, упоми­нания о некоторых родственниках и знакомых было опасным, пись­ма стали редкими и однотипными.

Но многовековая традиция имеет внутренние жизненные силы для возрождения, стали появляться воспоминания современных дея­телей культуры, науки, политики, бизнеса.

В них отразилось стремление представить свою жизнь в прошлом и настоящем, в отражениях множества «зеркал», высказать отноше­ние к происходившим событиям.

Возрождение интереса к жизнеописаниям определяет необходи­мость обоснования теоретического подхода в использовании биогра­фического метода. Вульгарный социологизм требовал освещения эта­пов трудовой деятельности, политических взглядов. Они были «лак­мусовой бумажкой» в оценке жизни и творчества личности. Биогра­фии нередко превращались в легенду, где анализ жизни подменялся мифом. Описание жизни освобождалось от реальных конфликтов, и вместо них возникали вымышленные трудности, всегда успешно преодолеваемые. Одни факты отодвигались в тень, другие получали завышенную оценку. В подписях к групповым снимкам упоминались. лишь «дозволенные цензурой».

Опубликованные биографии создавали иллюзорное, а порой и про­сто ложное представление о жизни. В них было много умолчаний, «белых пятен».

Биографы канонизировали личность, устраняя из описания все неудачи, депрессии, смятение. Создавался «мраморный двойник», лишь отдаленно напоминающий реального человека.

Другой крайностью биографического жанра было чрезмерное увле­чение бытовыми подробностями, перечисление измен и связей, ссор и конфликтов, долгов и финансовых претензий. Великий человек изо­бражался обычным, таким «как все». Это намеренно снижало пуб­личное представление о гениальной личности, давало возможность предъявлять к ней требования, относиться снисходительно к творче­ству, порицать поведение. Факты обыденной жизни приобретали са­модостаточную ценность, вытесняя интерес к творчеству.

Идеологические рамки всегда приводили к созданию мифов, ни­чего общего не имеющих с реальной жизнью. Так возникали много­численные варианты «псевдобиографии», которые неоднократно пе­реписывались в зависимости от интересов заказчика и идеологиче­ских требований.

Все это способствовало распространению скептического отноше­ния к биографическому жанру как вымышленной истории жизни. Биография автора — это «след на песке», писал М. Фуко. От прикос­новения этот след не просто деформируется, но исчезает. Поэтому

напрасны усилия биографа, который пытается зафиксировать жизнь человека. Реальны лишь продукты творчества, их и надо изучать.

Еще более категорично высказался Р. Барт, констатируя «смерть автора», жизнь которого не только банальна и лишена значительных событий, но и полностью отстранена от его творчества.

Обращение к описанию жизненных коллизий лишь удаляет от понимания творчества. А. Гулыга, автор философской биографии И. Канта, писал:

Внешняя жизнь Канта текла размеренно и однообразно... Этого не ска­жешь о жизни внутренней, о жизни его духа. Здесь происходили удиви­тельные свершенья. Рождались дерзновенные идеи, крепли, вступали в единоборство с другими, гибли или мужали в борьбе... Мысль жила на­пряженно и драматически... У Канта нет иной биографии, кроме истории его учения... Самые волнующие события в ней — мысли¹.

Казалось бы, после такого признания биограф должен полностью сосредоточиться лишь на изложении философского учения Канта. Но это означало бы разрыв между личностью и творчеством. Досто­инство данной книги А. Гулыги заключается в том, что за внешней неприметностью повседневной жизни он находит источник внутрен­них переживаний и размышлений великого философа.

В поле зрения биографа попадают отношения И. Канта к друзьям и близким, университету и коллегам, Кенигсбергу и родной приро­де. К обычным представлениям о его педантизме и пунктуальности добавляются новые черты: общительность, галантность, доброже­лательность к людям, чувство юмора. Они дают возможность более полно представить гуманизм его философской, антропологической системы.

Трудность биографического исследования состоит также в необхо­димости восстановления исторической справедливости, разрушения ложных обвинений, критики легенд и мифов, схематических упро­щений, модернизаций. Ситуации подобного рода неоднократно воз­никали в истории культуры.

Э. Ю. Соловьев, рассматривая биографический анализ как вид ис­торического философского исследования, представил типологию раз­личных жизнеописаний.

• Во-первых, рассмотрение жизни мыслителя как лаборатории мыс­ли. Все события и черты характера рассматриваются как допол­няющие его учение.

Гулыга А. И. Кант. М, 1977. С. 5.

• Во-вторых, в описании жизни приоритет отдается реализации главного дела, борьбе за общественное признание новой мировоз­зренческой концепции.

• В-третьих, биография интересна как первое социально значимое и прижизненное воплощение идеи на практике, которое вызывает чувство гордости и удовлетворения.

• В-четвертых, в фокусе внимания оказывается тот синтез различ­ных форм духовной деятельности, который характеризует уни­кальность творчества.

Читая жизнеописание великого мыслителя, мы видим, что становление мировоззренческой идеи несводимо к ее «изобретению» или «изготовле­нию». Идея не просто должна быть «выделана», но еще и выстрадана своим субъективным носителем. В той или иной форме преодолено крушение иллюзий, разочарование, раскаяние и другие страдательные творческие акты¹.

В центре внимания биографа оказывается социальная и культурная ситуация, в которой раскрывается жизнь человека. Биографические исследования XX в. находились под сильным влиянием герменевти­ки и психоанализа. Исторические обстоятельства являются своеоб­разной «жизненной декорацией», на фоне которой действует лич­ность. Для биографа важно понять, как складывается индивидуаль­ность, и дать возможное истолкование самореализации в творчестве.

В психоаналитической концепции особое значение придается са­моанализу, комплексам, травмам, изменяющим мотивацию поступ­ков. Аномалии становятся источником творчества, и биограф призван раскрыть их внутренний смысл. Таковы очерки 3. Фрейда о Леонар­до да Винчи, Э. Эриксона о Лютере и Ганди. Было бы неверным огра­ничивать биографический анализ лишь одним подходом, отвергая другие как ограниченные. Каждый подход вносит свой вклад в понима­ние сложного и таинственного мира творческой индивидуальности.

Портретная галерея деятелей культуры является необходимым дополнением и важной частью духовной жизни общества.

Все творческие произведения рождаются из глубины личного бы­тия, зависят от эмоционального и интеллектуального состояния че­ловека. Именно поэтому при анализе творчества широко исполь­зуется понятие «проецированная биография», когда произведения буквально насыщены личными впечатлениями, событиями, встреча-

¹ Соловьев Э. Ю. Биографический анализ как вид историко-философского исследова­ния // Вопросы философии. 1987. № 9. С. 138.

ми писателя. Такой поиск осуществил Б. Носик, автор книги «Мир и дар Набокова». Проникновение в глубины творчества необычайно увлекательно, ибо биограф становится невольным свидетелем и со­участником жизни автора, вступает с ним в диалог.

Лауреат Нобелевской премии по литературе, известный полити­ческий деятель У. Черчиль, автор удивительно тонких и точных пси­хологических портретов «Выдающиеся современники»¹, придавал особое значение личности в истории. Талант способен дать импульс развитию культуры, изменить характер ценностей общества, совер­шить поворот в отношении к людям и событиям. Личность — фер­мент культуры, благодаря которому происходят позитивные или не­гативные процессы. В этом смысле личность — «великий негатив», провокатор истории. В очерке о Троцком он характеризует его как человека «с лицом разъяренной рыси», кровавого позера и често­любца, мечтавшего о лаврах советского Наполеона. О революционе­ре Б. Савинкове он пишет как о загадочной и зловещей натуре «веч­ного» конспиратора, безжалостного, бесстрашного, одинокого.

Биографические исследования дают возможность на основе жиз­ненных фактов, поступков, черт характера представить «лицо Зла», вызвать к нему негативное отношение.

Жанр автобиографии непосредственно и наиболее полно выра­жает индивидуальность, ибо в ней главную роль играет сам автор. Здесь важно не только перечислить в хронологическом порядке ос­новные и второстепенные события собственной жизни, но и увидеть себя в зеркале отражений других людей, раскрыть глубинный смысл своих поступков и проанализировать их последствия.

Автобиография — ценный опыт самопознания. Однако важно иметь в виду, что в этом жанре человек волен быть откровенным лишь до определенной степени, причем планку дозволенной искрен­ности он устанавливает сам. В автобиографии человек открыт взору читателя, но «обнажен» лишь в тех пределах, которые сам считает возможными. Он искренен, но способен обойти стороной неприят­ные моменты и события жизни, умолчать о тайнах, которые ему из­вестны; высказывать весьма субъективное мнение о людях; быть из­лишне эмоциональным в своих симпатиях и антипатиях.

Но такова и реальная жизнь личности. Поэтому автобиография как исторический документ признается специалистами с определен­ными оговорками, ибо в ней автор допускает неточности. Тем не ме-

Темпест Р. Черчиль как писатель / Звезда. 1995. № 11. С. 114.

нее именно автобиография максимально приближает нас к духовно­му миру личности, его уникальности и неповторимости.

Автор трехтомной «Истории автобиографии» немецкий ученый Г. Миш считает, что этот жанр литературного творчества доносит до нас подлинное «поэтическое одушевление» пишущего и поэтому дол­жен восприниматься с благоговением, исключающим критику.

В определенном смысле биографии должны соответствовать то­му, как человек представляет свою жизнь.

Русский» философ Н. А. Бердяев написал книгу «Самопознание. Опыт философской автобиографии»¹, в которой он воспроизводит историю духа и самосознания.

В ней воспоминания о событиях и людях чередуются с философ­скими размышлениями об активности памяти, воскрешающей из не­бытия светлые и темные периоды жизни:

Тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца. Лич­ность человеческая более таинственна, чем мир. Она и есть целый мир.» Человек — микрокосм и заключает в себе все².

Именно поэтому опыт самопознания в автобиографии столь бес­ценен, ибо никто другой не в состоянии описать историю собствен­ной жизни со всеми взлетами и падениями, восторгом признания и горечью разочарования.

Философская автобиография вносит ценный вклад в развитие тео­рии личности, создавая представление о механизмах действия памя­ти, процессах воспроизведения и забывания прошлого, поиска смыс­ла жизни и творчества. Несомненный интерес имеют размышления об экзистенциальных состояниях человека: о свободе и бунтарстве, одиночестве и общении, уверенности и сомнении, тоске и радости, времени и вечности, любви и эросе.

Дневники Л. Ю. Бердяевой³, недавно опубликованные в России, являются документальными свидетельствами о повседневной жизни семьи. Мы узнаем о трудностях и лишениях, круге общения, обсуж­дениях лекций об истории русской культуры, прочитанных Н. А. Бер­дяевым в Религиозно-философской академии в Париже. Дневники зафиксировали период с 1934 по 1945 г., необычайно насыщенный историческими событиями. Соединение философских размышлений, дневниковых записей и эпистолярного наследия создает целостное представление о жизни и творческих исканиях мыслителя.

¹ Бердяев Н. А. Самопознание. Опыт философской автобиографии. М., 1991.

² Там же. С. 26.

³ Бердяева Л. Ю. Дневники / Звезда. 1995. № 10-11.

Следует отметить еще один тип автобиографического повество­вания. Речь идет о книге Н. Н. Берберовой «Курсив мой. Автобио­графия». Она автор собрания сочинений, среди которых — «Чайков­ский», «Бородин», «Железная женщина», «Люди и ложи» и др. Из­учение ее творчества еще только начинается в России, хотя за рубежом оно широко известно. В ней счастливо сочетались женственность и мудрость, очарование и талант, энергия и наблюдательность.

Н. Н. Берберова уехала за границу вместе с поэтом В. Ф. Ходасе­вичем в 1922 г. и только в 1989 г. посетила Россию вновь. Долгие го­ды она жила в Париже, работала в редакциях газет, встречалась со многими деятелями русской культуры: Н. Бердяевым, И. Буниным, К. Бальмонтом, М. Горьким, Г. Ивановым, Б. Зайцевым, П. Милю­ковым. В составленном ею справочнике к автобиографическому со­чинению упоминается свыше 300 имен, а в алфавитном указателе — более 800.

Н. Н. Берберова (1901-1993) прожила долгую и насыщенную со­бытиями жизнь. Она хорошо знала изнутри трудности русской эмиг­рации, невзгоды и нищету, соперничество идружбу, признание и разочарование. Всю жизнь она с любовью вспоминала о России, пи­сала свои книги на русском языке. В Ленинграде в блокаду в 1942 г. умерли ее родители, но узнала она об этом трагическом событии лишь в 1961 г. Связь с Россией очень точно выражают строки из ее стихотворения:

Я говорю: я не в изгнанья,

Я не ищу других путей.

Я не в изгнаньи, я — в посланьи,

Легко мне жить среди людей¹.

Берберова считала «Курсив мой» своей главной книгой, испове­дью и опытом самопознания. В ней она описала встречи и расстава­ния, занятия и увлечения, размышления и сомнения. Замысел книги состоит в том, чтобы через познание себя обрести душевное равнове­сие и уверенность. «Я живу, — пишет Н. Берберова, — в невероятной, в неописуемой роскоши вопросов и ответов моего времени, которые мне близки и которые ощущаю, как свои собственные».

Жизнь — могучий импульс всех перемен. Постоянно меняются наши требования и возможности, сдвигаются страсти ипотребности, честолюбие и самоутверждение. Эти перемены не должны огорчать, ибо в них проявляется безграничная пластичность человека.

Берберова Н. Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1996. С. 33.

Берберова всегда ценила в себе женственность:

Я никогда не страдала, что родилась женщиной. Не ощущала как недоста­ток ни в работе, ни в своих отношениях с мужчинами или женщинами, ни когда писала. Но женственность считала своим украшением, боясь ее утра­ты. Была физическая выносливость, эмоциональная сила, денежная неза­висимость, успех, инициатива и свобода в любви и дружбе, умение выби­рать. Но было также подчинение мужчине с радостью, ожидание совета, благодарность за помощь и поддержку¹.

Эти признания ценны своей искренностью и обращены ко мно­гим женщинам, перед которыми возникают подобные вопросы.

Берберова никогда не сожалела о пережитом и не хотела жить в другое время:

Мой век, с которым я родилась и старею, единственно возможный для ме­ня век. Ужасы и бедствия моего века помогли мне: революция освободи­ла, изгнание закалило, война протолкнула в иное измерение. Все шло впрок, ибо заряд энергии, который ощущается как волны тепла, и есть са­ма жизнь².

Возрождение России неразрывно связано с духовной традицией личной причастности к историческим событиям. Биография всегда выражает определенное мировосприятие, упорядочивание собствен­ного опыта и его представление читателю. В ней утверждается идея личностной автономии в истории культуры, правомерность индиви­дуального почерка в описании и восприятии явлений и событий личной и общественной жизни.

Модели биографических исследований

Корпус биографического знания постоянно пополняется. К нему от­носятся автобиографии в различных формах, биографические по­вествования, дневники, письма, архивы, личные документы, запис­ные книжки, генеалогии, фотографии, рукописи, портреты, шаржи, эпиграммы. Эти материалы имеют различный «удельный вес» в ре­конструкции жизненного пути личности, самопознании и идентифи­кации.

Существует несколько моделей биографического исследования.

• Хронологическая модель — наиболее упрощенная схема воспроиз­ведения жизненного пути от рождения к смерти. Она состоит в виде перечня дат. Здесь возможен поиск для уточнения некото-

¹ Берберова Н. Н. Курсив мой. Автобиография. С. 505. - Там же. С. 33.

рых событий. Иногда эта схема задается анкетой,фиксирующей основные и социально значимые факты.

Функциональная модель сосредоточивает внимание на тех этапах, в которых реализуется основной вид профессиональной деятель­ности.

Психологическая модель ставит в центр исследования мотивы по­ступков, описание намерений, сомнений, поиски принятия ре­шений, влияние друзей и знакомых. Психоаналитические эссе, выяснение детских страхов и переживаний, скрытых комплексов, опыта самопознания и самореализации типичны для этого жанра. Социологическая модель представляет типичные обстоятельства, определяющие жизненный путь людей в зависимости от их при­надлежности к различным социальным группам. Судьба лично­сти отражает исторические события эпохи. Войны и миграции, коллективизация и индустриализация, политические репрессии и нарушения прав человека, демократизация и реформы прошли сквозь биографии огромного числа людей. Об этом свидетельст­вуют личные документы, анкеты, письма. Обработка массовых биографических материалов производится с помощью статисти­ки, контент-анализа и других социологических методов. В результате индивидуальное в жизни личности приобретает зна­чение типичного, становится показателем социальных процессов. В социологии применяется когортный анализ, который дает воз­можность описать типичную структуру жизненного пути целых социальных групп и поколений. В когорту включаются иссле­дователем те группы, которые подобраны по определенным при­знакам. Это могут быть участники событий, представители суб­культур, этнических, религиозных, миграционных общностей. Их объединяет общность судьбы, совпадающие в основном обстоя­тельства жизни, нормы и ценности.

Изучение личных документов, воспоминаний позволяет реконст­руировать духовный мир в единстве индивидуальных и социаль­но типических свойств. Социологическая модель биографического исследования является способом измерения изменений в общест­венном мнении, динамики ценностных предпочтений, уровня об­разования и культуры поколений.

Культурологическая модель биографического исследования со­средоточивает внимание на жизненном пути личности в социо­культурном контексте. Культура становится посредником в ис-

толковании образа индивидуальности, особенностей творчества, степени влияния повседневности на реальную жизнь, значения культурной семантики событий, отношений, норм и ценностей. Культура создает границы отбора фактов, документов для био­графической реконструкции и интерпретации. Культура опреде­ляет ориентиры в оценке жизненного успеха, популярности био­графии, выдвигает образец для подражания.

• Массовая культура всеми средствами поддерживает интерес к при­дворным интригам, подробностям интимной жизни, скандальным происшествиям в жизни политических лидеров и звезд эстрады. Жизнеописания кремлевских лидеров, их жен и детей, истории провинциалов и их вхождение во власть, многообещающие раз­облачения — вся эта литература наводнила книжный рынок. Полу­чили массовое распространение версии и мифы, легенды и псев­добиографии. Возникла особая профессия создателя образа — имиджмейкера, услуги которого востребованы в избирательных кампаниях, шоу-бизнесе. Несмотря на многочисленность этой про­дукции, она пока не стала предметом научного изучения. Вполне очевидно, что она оказывает влияние на духовную жизнь совре­менников, создавая эталоны, эмблемы и символы эпохи.

Но было бы неверным считать, что этим ограничивается культу­рологическая модель биографического исследования.

Реальная человеческая жизнь многомерна и крайне противоре­чива. Каждый тип культуры вырабатывает свои модели «людей с биографиями», ибо каждая культура создает тип человека, чье пове­дение полностью предопределено системой культурных кодов, и че­ловека, обладающего определенной свободой выбора своей модели поведения¹.

Многие биографии остаются лишь достоянием семейных архи­вов, а чаще всего вообще исчезают бесследно. Развитие биографи­ческого жанра будет способствовать проявлению большего интереса к генеалогии, закреплению в текстах истории конкретной человече­ской жизни. Ведь жизнь каждого человека столь же многообразна и неповторима, как Вселенная.

Как утверждает Л. Б. Шамшин,

биография является материалом для построения историко-культурной персонологии (культурной типологии личности, соответствующей типо-

¹ Лотман Ю. М. Литературная биография в историко-культурном контексте // Уче­ные записки Тартуского университета. Тарту, 1986. С. 106.

догии культурных образований) и для стилистических исследований раз­ного масштаба¹.

Биографическая реконструкция включает в себя целый комплекс методологических принципов, систему категорий, методические при­емы и процедуры получения информации, этические нормы и за­преты, язык повествования и изображения индивидуальности пер­сонажа, опору на документ и ограниченную возможность вымысла, высказываемого в форме предположения.

В биографии представлена не только индивидуальность деятеля культуры во всей противоречивости его натуры, характера и жиз­ненных коллизий, но и описана культурно-историческая ситуация, современником которой он был. Здесь также действуют этические предписания, осуждающие произвол, тенденциозность, модерни­зацию.

Биографическое портретирование — это своеобразное «удвоение» реальности, в создании которой используется целая система семио­тических средств, символов, знаков, условностей для наглядного изображения и реконструкции образа. Как писал немецкий философ XX в. Х.-Г. Гадамер (1900-2002), изображение — это «прирост на­глядности бытия»². В этом отношении биографика использует до­стижения и методы искусствознания для создания портрета в жи­вописи, скульптуре, театре, фотографии. Иногда этот образ прочно закрепляется в сознании, приобретает свойства идентичности, тож­дественности. Американский теоретик Л. Эдель писал, что биогра­фия есть искусство портретирования.

Поэтому так важны язык биографического повествования, вы­разительность, образность, колорит, интонация, символическая на­сыщенность и доступность для понимания. Герменевтика дает смы­словые ориентиры истолкования личности в контексте культуры, определяет ситуацию диалога.

«Мы ставим чужой культуре новые вопросы, какие она сама себе не ста­вила, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины», — писал М. М. Бахтин³.

Это суждение позволяет сделать вывод о перспективности разви­тия жанра биографии как способа познания другой индивидуально­сти и иных культур. Расширяется культурный репертуар биографиче-

Шамшин Л. Б. Биография // Культурология. XX век. Словарь. СПб., 1997. С. 61.

² Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1989. С. 181.

³ Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. М.. 1986. С. 128.

ских повествований, в него органично вписываются разнообразные сценарии жизни и формы самовыражения.

Под этим внешним слоем обнаруживается реальная ткань куль­турной эпохи, драматические ситуации, меняющие облик истории. Биографическое сознание обусловлено культурой. В нем проявля­ются и закрепляются представления о жизненном успехе и способе реализации своих возможностей, о степени открытости индивиду­ального мира личности, о формах портретирования и изображения, о документальных источниках и надежности информации. Биогра­фия приоткрывает тайну творчества и вдохновения, воскрешая исто­рию души.

Как отмечает О. Кривцун,

...жизненный путь художника, все расставленные на его пути ловушки и способы уклонения от них характеризуют не только витальную силу ин­дивидуальности, но и саму почву культуры, породившей этот выбор, это поведение, эту драму, это творчество. Из взаимодействия витальности и. ментальности складывается конкретный рисунок жизни, судьба таланта корректируется незримой логикой культуры¹.

Энергетика социального сдвига в культуре всегда отражается в спо­собе самосознания личности, в настойчивом стремлении зафиксиро­вать свое отношение к новой реальности. Именно поэтому в период социальных реформ возникает «обвал» множества произведений био­графического жанра. Это создается Образ эпохи.

В истории культуры отмечена тенденция постоянного расшире­ния репертуара воспоминаний, появления новых сценариев описа­ния жизни и творчества. Мемуары становятся предметом научного анализа². Воспоминания и письма восстанавливают облик эпохи, особенности отношений и переживаний, трудности и радости, твор­ческую атмосферу и ее влияние на личность.

¹ Кривцун О. Эстетика. М., 1998. С. 143.

² Головина Т. И. Мемуары как источник культурологического исследования. СПб., 1998; Минц С. Мемуары и российское дворянство. СПб., 1998.

Раздел II