СОЗНАНИЕ И КОНТРОЛЬ ДЕЙСТВИЯ 12 страница

Таблица 5.5.Вероятность правильного узнавания слов при различных условиях кодиро­вания (по. Craik & Tulving, 1975)

«Детализация» следа была подвергнута экспериментальному конт­ролю с помощью использования вместо обычных ориентировочных вопросов предложений различной степени сложности с одним пропущен­ным словом. Испытуемый должен был определить, подходит ли предъяв­лявшееся ему слово на место пропущенного. Как видно из рис. 5.5Б, веро­ятность последующего воспроизведения слов возрастала при увеличении сложности предложений, причем этот рост был выражен более сильно в

том случае, когда слова могли быть включены в контекст предложения (положительные ответы). Если слово и предложение не могут образовать целостной единицы (отрицательные ответы), степень воспроизведения оставалась невысокой. Результаты становятся еще более рельефными, если на стадии первоначального кодирования предъявлять слова в кон­тексте осмысленных предложений, а при воспроизведении предъяв­лять испытуемому исходное предложение в качестве подсказки. Таким образом, подсказка более эффективна, когда она присутствует при пер­воначальном кодировании, образуя с запоминаемым материалом еди­ное целое. Можно сделать и обратное утверждение: если подсказка эффективна, она должна быть каким-то образом представлена в следе хранящегося в памяти события.

Последняя формулировка совпадает с выдвинутым ранее Энделом Тулвингом принципом специфического кодирования (известным также как принцип адекватной переносу обработки). Этот принцип подчерки­вает значение возможно более полного пересечения процессов, задей­ствованных на стадии извлечения из памяти, с операциями, использо­вавшимися для кодирования информации на стадии ознакомления с материалом. Учет этого принципа давал возможность дополнить тео­рию уровней обработки, связанную преимущественно с процессами первоначального кодирования, представлениями о процессах, развора­чивающихся во время извлечения информации из памяти. В последних вариантах теории уровней переработки предполагается, что «припоми­нание» происходит при совпадении или достаточном сходстве репре­зентаций, полученных во время кодирования и при тестировании.

При всей кажущейся очевидности принцип специфического кодиро­вания означает отход от традиции вербального научения, так как он под­черкивает значение контекста запоминания и воспроизведения, а не прочности следа. Например, хотя слова «холод» и «тепло» образуют зна­чительно более прочную ассоциативную связь, чем слова «песок» и «теп­ло», если в задаче парных ассоциаций первоначально предъявлялась вто­рая пара, то на стадии тестирования для восстановления слова «тепло» более эффективной подсказкой оказывается «песок», а не «холод». Если степень пересечения (сходства) гипотетических операций при первона­чальном кодировании и при тестировании высока, то и результаты в конкретном тесте запоминания будут более высокими. Вместе с тем, специфическое кодирование не является полноценным объяснительным принципом. Будучи сформулированным в очень общей форме, он остав­ляет открытым вопрос о влиянии способа работы с материалом при пер­воначальном ознакомлении на последующее припоминание. Этот воп­рос подробно обсуждается нами в следующем разделе данной главы в связи с анализом возможного соответствия между «уровнями обработки» Крэйка и Локарта и уровневыми механизмами познавательных процес­сов в целом (см. 5.3.3). В частности, данные экспериментов с система­тическим сравнением роли сходства кодирования и извлечения инфор-380

мации из памяти на разных уровнях обработки позволяют значительно уточнить уровневое объяснение (Velichkovsky, 2002).

В обширных прикладных исследованиях («память и старость», «па­мять и алкоголизм» и т.д.) Крэйк и его коллеги отмечают также, что глу­бина и ширина переработки зависят не только от задачи, но и от функ­ционального состояния человека, которое может меняться под влиянием ожидания, эмоционального контекста, возраста, утомления, фармаколо­гического фона и т.д. Взаимодействуя, эти факторы придают репрезента­циям событий определенную уникальность¹³. В этой связи можно гово­рить о важности «единственности» следа. Воспроизведение оказывается успешным в той мере, в какой доступная при тестировании информация может быть однозначно соотнесена с кодированными перцептивно-се­мантическими репрезентациями. Когда один и тот же ориентирующий вопрос задается по отношению ко все большему числу слов в списке, ус­пешность воспроизведения снижается при той же глубине обработки, а сам вопрос оказывается менее эффективной подсказкой. Таким образом, существенным оказывается целый ряд переменных: «глубина», «шири­на» («детализация»), «специфичность» и «единственность» кодирования (Craik, 2002).

Все это свидетельствует о достаточной гибкости теории уровней пе­реработки, позволяющей ей ассимилировать данные, получаемые в рам­ках весьма разных линий исследований. Но и эта теория наталкивается на определенные трудности. Роль «троянского коня» сыграл принцип специфического кодирования. После его включения в теорию уровней переработки был проведен более полный анализ роли специфического кодирования. Эти работы неожиданно показали, что если при тестирова­нии испытуемому дается в качестве подсказки рифмующееся слово, то лучше могут воспроизводиться слова, которые первоначально восприни­мались в условиях фонематической, а не семантической ориентирующей задачи. Более того, даже совсем поверхностная переработка, связанная, например, с особенностями шрифта напечатанного текста или тембра голоса, может приводить к возникновению устойчивых мнестических эффектов, если только для их выявления используется адекватная про­цедура тестирования. Под вопросом оказался главный тезис — более глу­бокая переработка ведет к лучшему запоминанию.

Были выявлены и другие ограничения действенности условий ко­дирования. Так, например, оказалось, что эффекты уровня обработки преимущественно связаны с эксплицитными (прямыми) тестами памя­ти, причем и в этой категории наиболее устойчивые результаты были

" Так можно подойти к объяснению феномена воспроизведения, зависящего от со­
стояния, а также отмечавшейся В. Вундтом, Φ Бартлеттом и отечественным психологом
П.П. Блонским роли восстановления общего эмоционального отношения в припомина­
нии деталей прошедших событий (см. 5.1.1) 381

получены с вербальным материалом. При использовании имплицитных тестов памяти, подобных перцептивному тесту дополнения слова (см. 5.1.3), манипуляция уровней обработки не меняет величину прайминг-эффектов. Иными словами, то, что мы делаем с материалом, суще­ственно меняет показатели эксплицитного запоминания, но никак не сказывается на эффектах имплицитной перцептивной памяти (хотя вли^-яние уровня обработки при кодировании, похоже, восстанавливается при использовании тестов на имплицитную семантическую память — см. 5.3.3).

Наконец, критике были подвергнуты и логические основания тео­рии уровней обработки. По мнению Алана Бэддели, авторы данной концепции попали в порочный круг: они сначала постулировали зави­симость успешности запоминания от «глубины» переработки, а затем приняли данные об изменении успешности запоминания, полученные в различных условиях, за доказательство этого предположения и эмпи­рический критерий «глубины». Основной вопрос, следовательно, со­стоит в том, можно ли найти независимые от памяти критерии, позво­ляющие определять «глубину», или «уровень», тех или иных процедур кодирования материала. Похоже, что такие критерии были найдены в последние годы. Ими оказались параметры распределения мозговой активности при решении разнообразных когнитивных задач. Мы под­робно остановимся на этих исследованиях в следующем разделе этой главы (см. 5.3.3), а сейчас рассмотрим другой, исключительно влия­тельный подход, который продолжает более традиционную линию ана­лиза, намеченную уже в трехкомпонентных моделях памяти.

5.2.3 Эволюция модели рабочей памяти

В отличие от Крэйка и Локарта, которые разработали подход, довольно радикально отличающийся от возникших в рамках компьютерной мета­форы представлений, другие авторы попытались уточнить характерис­тики центрального блока трехкомпонентных моделей — кратковремен­ной памяти. Алан Бэддели и его ученик Джон Хич (Baddeley & Hitch, 1974) выдвинули гипотезу, согласно которой кратковременная, или, в их терминологии, рабочая память неоднородна и сама состоит как мини­мум из трех блоков. Первый и высший из них — это центральный испол­нитель (centralexecutive)™, контролирующий распределение внимания и способный осуществлять сложные преобразования информации. Ему

¹⁴ В английском языке термин «исполнитель» в общем случае имплицирует более вы­сокий и более автономный социальный статус, чем в русском языке, где помимо соб­ственно «исполнителя» обычно еще подразумевается существование других, иерархичес­ки надстроенных инстанций, принимающих решения и дающих указания о том, что сле-382 дует исполнять.

подчинены две служебные (slave, то есть буквально «рабские») системы:
■ артикуляционная петля, которая выполняет буферные функции, сохра-

няя в течение пары секунд ограниченный объем продуктов фонемати-
> ческого анализа, и зрительно-пространственный блокнот (в действи-

I тельности, скорее «этюдник» — sketch-pad). Последний представляет

¹ собой зрительный аналог артикуляционной петли и позволяет удержи-

вать в течение нескольких секунд информацию о двух-трех (или, быть
может, всего лишь одном — Phillips & Christie, 1977) объектах,
ι Теория рабочей памяти исключительно популярна сегодня в психо-

логии и за ее пределами, поскольку процессы оперативного сохранения и преобразования информации, во-первых, играют критически важную роль во многих повседневных задачах и, во-вторых, обнаруживают вы­сокую корреляцию с показателями интеллекта (см., например, Lepine, Barrouillet & Camos, 2005). Кроме того, Алан Бэддели и его коллеги на протяжении более двух десятилетий постоянно уточняли представления о рабочей памяти, включая в ее состав все новые компоненты. Подоб­ным образом они часто реагировали на данные, противоречащие перво­начальной версии теории.

В этой двухуровневой модели настоящей наследницей кратковре­менной памяти является артикуляционная петля. Она и оказалась в центре внимания многих исследований. Базовым эффектом, объясня­ющим необходимость введения артикуляционной петли в состав моде­ли, является эффект длины слова: непосредственное воспроизведение ряда слов оказывается лучше для коротких, чем для длинных слов. Бо­лее того, объем непосредственного воспроизведения испытуемых уда­ется довольно точно предсказать, оценивая число слов, которые они могут произнести за две секунды. Связь объема непосредственной па­мяти с временем произнесения можно объяснить существованием пет­ли повторения, в чем-то подобной склеенному концами отрезку магни­тофонной ленты фиксированной длины.

Усложнение картины принесли проведенные в 1980-е годы экспе­рименты с подавлением артикуляции, например, с помощью конкури­рующей задачи называния чисел. Подавление артикуляции устраняло такие проявления вербальной кратковременной памяти, как эффект длины слова и эффект недавности, но происходило это лишь при зри­тельном, а не при акустическом предъявлении словесного материала. Поэтому было предположено, что воспринимаемая на слух информация может автоматически кодироваться и удерживаться независимо от про­цессов артикуляции в некотором пассивном фонологическом хранилище, специфически связанном с восприятием устной речи. Как показывают данные мозгового картирования, этот подблок вербальной части рабо­чей памяти локализован в нижних теменных отделах левого полушария, в непосредственной близости к задней части верхней височной борозды, или речевой зоны Вернике (см. 7.1.1). Процессы артикуляции, напротив,

сопровождаются активацией структур, расположенных в передних, фронтальных отделах левого полушария, широко известных как другая речевая область — зона Брока (см. 7.3.3).

Неожиданные результаты принесли эксперименты с пациентами, у которых были селективно нарушены процессы артикуляции. Ни задачи на кратковременную память, ни основные тесты понимание речи при этом не были сколько-нибудь серьезно нарушены. В результате возник­ла дискуссия о том, зачем вообще нужна артикуляционная петля. По мнению Бэддели (Baddeley, 1990), она необходима, например, при изу­чении нового языка, когда нужно удерживать пока еще бессмысленные фонетические структуры. Действительно, заучивание парных ассоциа­ций слов родного языка и бессмысленных для этих пациентов речевых звуков (на самом деле это были слова незнакомого им языка) оказалось полностью невозможным. Так как, согласно исследованиям развития памяти (см. 5.4.3), устойчивое использование артикуляции для лучшего запоминания наблюдается у детей лишь начиная примерно с 5 лет, на более ранних этапах развития, при усвоении лексикона родного языка, более важным, по-видимому, является пассивное фонологическое хра­нилище. Мы еще вернемся к спорному вопросу о роли внутренней речи в процессах оперативной обработки информации в конце данного под­раздела.

Не избежал расщепления и второй служебный блок рабочей памя­ти — зрительно-пространственный «блокнот». Его введение в модель было обусловлено фактами запоминания информации в зрительной, или наглядно-образной, форме, например, при визуализации предмет­ных референтов слов. Вопрос состоял в том, какие компоненты — про­странственные или чисто зрительные — играют при этом решающую роль. Бэддели и его сотрудники провели исследование, в котором изу­чалась успешность мысленного движения по краям визуализируемой буквы (тест интерференции Брукса — см. 4.2.2). Одно условие было зрительным, но непространственным — испытуемый должен был па­раллельно с регистрацией поворотов «мысленного взора» отмечать из­менения яркости светящейся панели. Второе условие было незритель­ным, но пространственным. Испытуемый, сидевший с завязанными глазами в темном помещении, пытался освещать качающийся маятник с помощью фонарика. При попадании луча света на прикрепленный к маятнику фотоэлемент менялась высота звукового тона. Оказалось, что первое условие (зрительная интерференция) не влияет на движение в плане зрительного образа, тогда как пространственное отслеживание на слух его полностью нарушает. Так же негативно пространственная за­дача влияла и на успешность использования мнемотехнического «мето­да мест» (см. 5.1.1).

Разделение пространственных (пространственно-действенных) и

зрительных (форма и цвет) компонентов этой подсистемы рабочей па-

384 мяти, таким образом, не вызывает сомнений. Оно подтверждается и

нейрофизиологическими данными, например, результатами трехмер­ного мозгового картирования. Пространственная обработка включает активации задних теменных отделов коры, а также активацию субкор­тикальных (базальные ганглии) и фронтальных (дорзо-латеральная префронтальная кора правого полушария) структур. Последняя интер­претируется как проявление произвольного внимания к местоположе­нию объектов. Собственно зрительные компоненты рабочей памяти ак­тивируют затылочные и нижневисочные доли коры. Эта диссоциация соответствует известному разделению систем локализации (дорзальная система) и идентификации (вентральная система), подробно обсуждав­шемуся нами ранее (см. 3.4.2), или уровням С и D, как эти системы были обозначены в теории построения движений Бернштейна (см. 1.4.3 и 8.4.3).

Центральный исполнитель — главный и наиболее спорный компо­нент рабочей памяти. По ироническому замечанию специалиста по эволюции поведения Марлина Дональда (Donald, 1991), центральный исполнитель подобен Будде (или, может быть, гомункулусу?), «восседа­ющему на вершине процессов оперативного запоминания и оживляю­щемуся лишь тогда, когда на его рабочий стол попадают вопросы, с ко­торыми не смогли справиться когнитивные психологи». Первоначально этот блок понимался несколько диффузно, как резервуар центрального пула ресурсов и одновременно структура, управляющая стратегиями распределения внимания. В 1990-е годы были предприняты попытки более детального анализа центральных процессов управления (экзеку-тивных процессов) с помощью специально подобранных задач. Важную роль сыграло сравнение решаемых центральным исполнителем задач с функциями фронтальных (лобных) долей. Классические описания воз­никающего при поражениях этих областей коры лобного синдрома, дан­ные в работах А.Р. Лурия и других авторов, подчеркивают крайнюю не­устойчивость, отвлекаемость и одновременно ригидность внимания, неспособность понять суть сложных взаимоотношений, неумение спра­виться с новым типом задач — при относительно нормальном выпол­нении рутинных заданий¹⁵. Все эти признаки могут быть своего рода негативной характеристикой центрального исполнителя.

Основная задача, используемая для экспериментального тестирова­ния работы центрального исполнителя, заключается в продуцировании возможно более случайных последовательностей чисел или букв из

¹⁵ Как мы отмечали выше, в настоящее время под влиянием исследований рабочей
памяти для обозначения этого синдрома чаще используется термин дезэкзекутивный син­
дром (см. 4.4.2 и 8.1.3). Изменение традиционного названия обусловлено нежеланием
априорной привязки подобной поведенческой картины к фронтальным областям коры,
поскольку аналогичные изменения, в принципе, могут быть вызваны нарушениями в ра­
боте других анатомических структур (например, базальных ганглиев, связанных с фрон­
тальной корой рядом петлеобразных соединений) 385

некоторого, заранее заданного набора (допустим, от 1 до 9 или от 1 до 15). При выполнении подобной задачи случайного генерирования труд­но удержаться от повторений или реализации определенной стратегии перебора символов. Все это уменьшает случайность (то есть повышает избыточность — см. 2.1.1) генерируемых последовательностей. Степень случайности может легко оцениваться компьютером. Успешное решение данной задачи, следовательно, предполагает постоянную смену стратегий извлечения информации из памяти и их рекомбинации, по типу тестов на переключение внимания с одной задачи на другую, но с дополнитель­ной существенной нагрузкой на память (см. 4.4.2). Одновременное вы­полнение вторичных заданий приводит к снижению показателя случай­ности. Например, при необходимости запоминания ряда символов случайность продуцируемых последовательностей линейно снижается с увеличением количества таких удерживаемых в памяти символов.

Новые данные, однако, говорят о том, что задача случайного генери­рования не является тестом центрального исполнителя в чистом виде. Так, постоянное присутствие исходного набора элементов в поле зрения испытуемых позволяет им генерировать более случайные последователь­ности, а значит, решение этой задачи зависит также и от работы «зри­тельно-пространственного блокнота». Взаимодействие центральных, амодальных механизмов внимания и мышления именно со зрительно-пространственными репрезентациями особенно заметно в случае таких задач, как нахождение оптимального хода в той или иной шахматной позиции (см. 8.3.3). Характерно, что в случае испытуемых-экспертов (начиная с уровня международного мастера и выше) нагрузка на арти­куляционные механизмы перестает влиять здесь на качество и скорость принятого решения. В большом количестве других ситуаций, подобных пониманию текста и, в особенности, ведению беседы, на первый план выступают взаимодействия многоуровневых речевых процессов и меха­низмов социального интеллекта (см. 7.1.2).

Проверка связи рабочей памяти с функциями фронтальных долей коры, проводившаяся как с помощью трехмерного мозгового картиро­вания процессов решения задач нормальными испытуемыми, так и пу­тем нейропсихологического анализа отдельных клинических случаев, выявила неоднородность возможных компонентов центрального испол­нителя. Явно различной оказалась локализация центральных механиз­мов удержания и активного преобразования амодальной перцептивной информации. В рамках префронтальных структур были также обнару­жены не только амодальные, но и модально-специфические (прежде всего зрительные) механизмы, хотя этот последний результат, получен­ный в нейрофизиологических исследованиях на приматах, иногда оспа­ривается психологами, изучающими память человека.

В последние годы наметилось дополнительное разделение цент­рального исполнителя по принципу диссоциации, с одной стороны, механизмов удержания и обработки материала, а с другой — процессов, ответственных за принятие решений (см. 8.4.2). Дело в том, что именно 386

принятие решений, а не традиционные функции внимания или памя­ти, оказывается селективно нарушенным у некоторых групп пациентов с фронтальными поражениями. Для этих пациентов характерна выра­женная беспомощность как раз в ситуациях выбора одного из несколь­ких возможных вариантов действия. Более того, механизмы принятия решения и собственно целенаправленной реализации уже принятого ре­шения, по-видимому, также требуют специального различения. (Оно обсуждается в современных исследованиях мотивации как различение процессов, локализованных по разные стороны мотивационно-волево-го «Рубикона» — см. Хекхаузен, 2003.)

Еще одна новая линия исследований, меняющая представление о рабочей памяти, возвращает нас к вопросу о роли речи. В первоначаль­ном варианте модели ее роль была сведена к служебным функциям про-говаривания (артикуляции) и удержания продуктов фонологической обработки. По отношению к этим функциям в какой-то момент даже возникли сомнения в их существенности для оперативной обработки. Ситуация изменилась с началом изучения процессов смены задачи, то есть изменения установки с выполнения одной задачи на выполнение другой {task-set switching — см. 4.4.2). Инициировавший эти исследова­ния оксфордский психолог Дэвид Олпорт является одним из критиков концепции рабочей памяти. Им было, в частности, показано, что вы­полнение тестов на переключение задачи, хотя и требует от испытуемо­го предельной внимательности, не интерферирует с нагрузкой на па­мять, а следовательно, оперативное запоминание и смена задачи едва ли управляются единой инстанцией, типа центрального исполнителя (или системы внимательного контроля Шаллиса—Нормана). Развитие этих работ, в свою очередь, позволило установить, что процессы произ­вольной смены задачи осуществляются с помощью вербальной самоин­струкции (Goschke, 2000). Этот результат изменяет представление о роли артикуляции и неожиданно ставит внутреннюю речь, по любимо­му выражению Выготского, «во главу угла» структуры произвольного контроля действия.

Подвижность единиц и речевое опосредование говорят о том, что рабочая память скорее должна рассматриваться не как фиксированная структурная единица процессов обработки информации, а как функцио­нальная система (или высшая психическая функция в понимании Выгот­ского и Лурия — см. 1.4.2 и 5.4.1 ), осуществляющая текущий контроль за сохранением и оперативной заменой целей наших познавательных и практических действий. Эта общая функция предполагает высокую гиб­кость и интеграцию значительного числа различных механизмов. В са­мом деле, многолетние попытки найти местоположение рабочей памяти в мозге выявили чрезвычайно пеструю картину локализации компонен­тов. Данные об основных нейропсихологических механизмах, выявлен­ных в ходе этих исследований, приведены в табл. 5.6.

Таблица 5.6.Основные мозговые корреляты компонентов рабочей памяти

Последовательно уточняя параметры и состав рабочей памяти, Алан Бэддели поднял комплекс проблем, затрагивающих организацию познавательной активности и ее мозговых механизмов в целом. Можно ожидать обогащения рабочей памяти и другими блоками хранения ин­формации. Так, относительно недавно Бэддели (Baddeley, 2001) ввел в модель «эпизодический буфер» — новую служебную систему, которая должна удерживать в течение непродолжительного времени информа­цию о текущих событиях, в особенности если они имеют автобиогра­фический характер¹⁶. В связи с постоянно растущим числом блоков и субкомпонентов перед теорией рабочей памяти стоят сегодня, как ми­нимум, два конкретных вопроса — как организовано взаимодействие всех этих подсистем между собой и как они взаимодействуют с долго-

388

¹⁶ В случае этого нового функционального блока речь идет, очевидно, о структуре, аналогичной обсуждаемой ниже эпизодической памяти (см. 5.3.2). Конечно, тенденция добавлять «всего понемножку» подозрительно похожа на стратегию построения модели «маленького человечка в голове», чреватую опасностью бесконечного регресса объясни­тельных моделей (проблема Юма — см. 1.1.2). По мнению Бэддели (личное сообщение, январь 2003), «гомункулярный подход» вполне возможен в качестве эвристического при­ема, который должен быть уточнен последующими экспериментами. Еше один неудоб­ный методологический вопрос в данном случае связан с выполнением попперовского прин­ципа фальсифицируемости теорий (см. 1.4.1).

временной памятью (рис. 5.6).. Например, в диалоге нужно не только удерживать фонологическую информацию в течение нескольких се­кунд, но и главным образом понимать, что и с какой целью было сказа­но, для осуществления адекватного ответа (см. 7.1.2). Понимание же, очевидно, предполагает контакт с более долговременными, семанти­ческими репрезентациями.

Все более распространенной становится точка зрения, согласно которой рабочая память представляет собой не столько независимое хранилище с некоторым запасом ресурсов внимательной обработки, сколько просто активированное подмножество структур долговремен­ных репрезентаций. В самое последнее время эта точка зрения начина­ет получать и нейрофизиологическое подтверждение. Данные нейрови-зуализации показывают, что, похоже, нет заметного топографического различия между структурами мозга, в которых можно фиксировать сле­ды разных видов долговременной памяти, и соответствующими блока­ми рабочей памяти (см. 6.1.3).

Эти результаты подтверждают позицию таких критиков, как К. Эрик-сон и У. Кинч (Ericsson & Kintsch, 1995), давно предлагавших говорить о долговременной рабочей памяти. С их точки зрения, необходимо допу­стить существование прямых связей между перцептивными процесса­ми и структурами долговременной памяти. В противном случае непо­нятны феномены быстрой экспертной оценки ситуации. Экспертные оценки обычно не обнаруживают выраженных ограничений объема представленной информации, известных из традиционных работ по кратковременной или по рабочей памяти. Очевидно, здесь теория Бэд-дели наталкивается на старую проблему — если осмысленная группи­ровка, как хорошо известно, способствует непосредственному запоми­нанию, то само формирование таких осмысленных групп возможно

только при контакте с долговременными компонентами наших зна­ний и умений. В форме количественной аналогии предложение Эрик-сона и Кинча можно понять так. Предположим, что объем рабочей памяти равен 5 единицам. Но если материал знаком и рабочая память есть подмножество активированных фрагментов долговременной памя­ти, то легко представить, как благодаря использованию эффективных приемов кодирования или сформировавшимся связям между семанти­ческими структурами (то есть, по сути дела, бартлеттовским схемам — см. 1.4.3 и 6.3.1) эти 5 единиц сразу смогут активировать значительное число дополнительных единиц, что резко расширяет возможности ра­бочей памяти.

Изложенная точка зрения подтверждается исследованиями запоми­нания релевантного материала экспертами в различных областях (см. 8.3.3). Так, опытные медики способны группировать случайные диагно­стические сведения в описания типичных синдромов заболеваний с не­которыми специально маркируемыми отклонениями, что позволяет им запоминать после однократного просмотра большие массивы сведений, недоступные для памяти новичков. К. Эриксон продемонстрировал, что, учитывая сформировавшиеся интересы испытуемых, можно постепенно научить их демонстрировать выдающиеся достижения в запоминании, казалось бы, бессмысленного материала. Так, один из его испытуемых смог улучшить свои показатели непосредственного запоминания с 8 до 80 цифр. Большой любитель спорта, он научился кодировать цепочки цифр в форме репортажа о результатах фиктивных соревнований по бегу на различные дистанции.