ЗАРУБЕЖНАЯ КЛАССИКА 3 страница

Три сотни песен заключены в одной строке, гласящей:

«Его мысль не уклоняется».

Есть такое философское понятие — «абстрактный гуманизм», когда о человеколюбии рассуждают вообще, как правило, высокопарно и без всякой практической направленности. Гуманизм Конфуция не имеет ничего общего с подобным идеологическим и теоретическим фантомом — он конкретен, обращен к живым людям — его современникам, а от них через головы многих поколений — к нам с вами:

— Прекрасно там, где человечность. Как может умный человек, имея выбор, в ее краях не поселиться?

- Лишенный человечности не может долго оставаться в бедности, не может постоянно пребывать в благополучии. Кто человечен, тому человечность доставляет удовольствие, а умному она приносит пользу.

- Лишь тот, кто человечен, умеет и любить людей, и чувствовать к ним отвращение.

- Устремленность к человечности освобождает от всего дурного. «…»

- Каждый ошибается в зависимости от своей пристрастности. Вглядись в ошибки человека, и познаешь степень его человечности.

Когда же у Царя всех китайских мудрецов однажды поинтересовались, как наилучшим образом выразить суть понятия «человечность», он ответил: «Это — любовь к людям». Конфуций не был ни отшельником, ни аскетом. Однако, Воздержание и Умеренность были возведены им почти что в идеал:

— Я радость нахожу и в том, когда живу на отрубях с водой, сплю, положив ладошку вместо изголовья. Богатство, знатность, обретенные нечестно, мне кажутся проплывшим мимо облаком. «…» Расточительность ведет к непослушанию, а бережливость - к захудалости. Но лучше захудалость, чем непослушание.

Ориентир же в человеческих отношениях таков:

— Главное будь честен и правдив; с теми, кто тебе не равен, не дружи и не бойся исправлять свои ошибки.

Во всем мире известен и другой афоризм Конфуция:

— Бывают три полезных друга и три друга, приносящих вред. Полезны справедливый друг, чистосердечный друг и друг, который много знает. А вредны льстивый друг, двуличный друг и друг красноречивый.

Самосовершенствование должно быть направлено не на самого себя, а на всеобщее благо, или, говоря словами самого Конфуция: «Совершенствовать себя, — чтобы тем самым обеспечить благоденствие других». В «Лунь юй» сохранилось немало драгоценных свидетельств о характере самого Учителя, бережно и с любовью собранных его учениками:

В своей деревне Конфуций казался простодушным и косноязычным, а при дворе и в храме предков он говорил красноречиво, хотя и мало. В ожидании аудиенции, беседуя с низшими чинами, он казался ласковым, в беседе с низшими чинами - твердым. В присутствии князя он двигался с почтительным и важным видом. «…» Он носил черный кафтан с халатом из каракуля. Белый - с дохой из пыжика и желтый - с лисьей шубой. Для дома у него был длинный меховой халат с коротким правым рукавом. Во время сна всегда пользовался коротким одеялом в половину своего роста. Сидел на коврике из толстых шкур лисицы и енота. «…» Он не отказывался от облущенного риса и мелко нарезанного мяса. «…» Ел немного «… » Даже когда ел грубую простую пищу, то всегда приносил из ее немного в жертву и при этом выражал всем своим видом строгую почтительность.

Уже здесь содержится намек на одну из характернейших черт традиционного китайского мировоззрения — культ предков и почитание родителей. Конфуций много сделал для укрепления данного устоя социального бытия и общественной гармонии. Ритуал — вообще одна из центральных категорий «Лунь юй». Регламентация знаменитых «китайских церемоний» во многих своих в последствии канонизированных моментах восходит именно к Конфуцию и основанному на его учении конфуцианству, не без основания названному религией ученых. Конфуцианская концепция этикета неотделима от общих гуманистических установок:

— Быть человечным к ритуалу — значит победить себя и возвратиться.

Если однажды победишь себя и возвратишься к ритуалу, все в Поднебесной согласятся, что ты человечен. От самого себя, не от других, зависит обретение человечности.

Знание и ученость возведены Конфуцием в подлинный культ. Достичь их вершин невозможно без изнурительного ученического труда и учета тех многочисленных опасностей, что подстерегают подвижников на этом пути:

— Когда стремятся к человечности, но не хотят учиться, то это заблуждение приводит к глупости. Когда стремятся проявить свой ум, но не хотят учиться, то это заблуждение ведет к распущенности. Когда стремятся быть правдивым, но не хотят учиться, то это заблуждение приносит вред. Когда стремятся к правоте, но не хотят учиться, то это заблуждение приводит к грубости. Когда стремятся быть отважным, но не хотят учиться, то это заблуждение приводит к смуте. Когда стремятся к непреклонности, но не хотят учиться, то это заблуждение приводит к безрассудству.

Китай велик и могуч. Потенциал китайского народа неисчерпаем. Главной заботой великих сынов Поднебесной во все времена было — процветание государства. Из недр народных, из самых глубин народного духа вышло немало великих мудрецов. Конфуций на две головы выше любого из них. Его фигура заметна из любого уголка земли. Так было, так есть и так будет всегда!

НАУКА И ФИЛОСОФИЯ

ГЕРОДОТ

«ИСТОРИЯ»

Не так уж много на свете ученых и писателей, кто заслужи бы звание «отца». Геродот — из числа этих немногих. С легко руки Цицерона ему было присвоено имя «отец истории», таковым он остался до наших дней. Других нет. И, видимо, больше не будет.

Геродот не был первым, кто написал обширное историческое сочинение. Но до него не существовало летописей такого масштаба, такой степени глубины анализа эмпирического материала. Ему первому удалось с высоты птичьего полета охватить орлиным взором почти всю Ойкумену, прошлое практически всех народов и стран, известных тогдашнему античному миру.

Знаменитый труд создавался в «золотой век» расцвета афинской демократии (век Перикла, который был личным другом историка) и состоит из 9 глав. Название каждой из них звучит божественно — в полном смысле данного слова, ибо названы они именами девяти муз — дочерей Зевса-Олимпийца и титаниды Мнемозины (Богини памяти): Клио, Евтерпа, Талия, Мельпомена, Терпсихора, Эрато, Полигимния, Урания, Каллиопа. Такая необычная для научного труда структура — заслуга не самого «отца истории», а позднейших александрийских систематизаторов, присвоивших каждому из девяти свитков (книг) Геродота имя одной из девяти муз. И это симптоматично. Потому что великая книга воспринимается равно и как серьезное научное, и как художественное произведение.

Формально летописный шедевр Геродота посвящен истории греко-персидских войн. Таков, по всей вероятности, был первоначальный замысел, а возможно, и заказ властей или друзей. Но историк обращается непосредственно к избранной теме лишь примерно с середины своего труда. Его кругозор и энциклопедичность никак не вмещаются в прокрустово ложе — пусть одного из впечатляющих, но, с точки зрения вечности, достаточно локального — события общемирового исторического процесса. Вот почему первоначально в Геродотовой «Истории». Дается панорамный обрис всего мира.

Для такого решения научной и литературной задачи у будущего «отца истории» был и личный опыт, и накопленные традиции логографов (первых составителей эллинских хроник, ТРУДЫ которых дошли до наших дней в незначительных отрывах). Кроме того, за плечами автора были многолетние странствия по сопредельным с Элладой странам, изучение их особенностей и исторических корней. Мало кто в те времена мог похвастаться столь разнообразными маршрутами на юг, север и восток: Египет, Малая Азия, Финикия, Вавилон, Балканы и Прибалканье, Северное Причерноморье, где более всего любознательного эллина интересовали загадочные скифы. Именно благодаря Геродоту дожили до наших дней наиболее полные и достоверные сведения о народах, населявших в древности территорию нашей Родины — вплоть до северной Гипербореи.

Хрестоматийно-чеканная начальная фраза бессмертного литературного памятника точно навечно высечена на граните звучит, как торжественная увертюра:

Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения чтобы прошедшие события с течением времени не пришли забвение, и великие, и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом.

За этим следует по существу всемирный исторический очерк занимающий пять с половиной книг, то есть более половины всего труда. В центре внимания Геродота оказываются лидийский, египетский, киренский, скифский, ливийский, фракийский и, разумеется, персидский фрагменты мировой истории Последнему, исходя из генеральной задачи книги, отдается несомненное предпочтение. Более того, сквозь призму исторических событий в Персидской державе рассматриваются по большей части и события в других странах. При этом Геродот допускает обширные, имеющие самостоятельное значение отступления. Именно так преподносится история скифов: она дается в связи с описанием неудачного похода персидского царя Дария против причерноморских кочевников. Здесь же содержится краткая характеристика других народов, населявших Евразию, включая и обширные территории современной России.

Геродот, лично общавшийся со скифами во время своего путешествия по Северному Причерноморью, приводит их автохтонное самоназвание — сколоты, в котором легко прочитывается русское слово с[о]колоты (от тотемного имени «сокол» — одного из главных символов прапредков русского народа и всех славян). (Эллинское наименование «скифы» также, судя по всему, имеет протославянское происхождение: с учетом греческой фонетики оно всегда писалось, читалось и произносилось через «тету», то есть как «скиты», где без труда угадывается хорошо знакомый корень «скит» и, следовательно, сам этноним означает «скитальцы-кочевники».) Отсюда недвусмысленно вытекает, что те скифы, с которыми общался Геродот, имели несомненные славяно-русские корни.

Сам «отец истории» приводит две главные версии происхождения скифов — одну их собственную, услышанную, надо полагать, своими ушами; другую — на основе эллинской традиции. По рассказам самих скифов, их первопредком был Таргитай, рожденный от любовной связи громовержца Зевса и дочери реки Борисфена (Днепра). Три сына Таргитая разделили между собой бескрайние скифские земли. Ее, по Геродоту, у скифов так много, что каждый желающий может взять себе ровно столько, сколько сможет за день объехать на коне. Области, лежащие к северу от страны скифов, зимой сплошь покрыты снегом. Не зная, как его описать, чтобы стало понятно для южных жителей, Геродот использует образ летающих перьев (пуха). На Севере, пишет он, «нельзя ничего видеть и туда невозможно проникнуть из-за летающих перьев. И действительно, земля и воздух там полны перьев, а это-то и мешает видеть».

По эллинской версии, прародителем скифов был не кто иной, как сам Геракл. Во время одного из своих многотрудных странствий он оказался в Приднепровье, где вступил в любовную связь с полуженщиной-полузмеей. Одним из троих сыновей Геракла от этого брака и стал легендарный Скиф — родоначальник всего скифского племени, у которого змееногая женщина-мать почиталась как Богиня.

Истинный сын своего времени, Геродот прославлял Афины и другие греческие полисы, а также всю Элладу. Как и подобает эллину, он презирал варваров, но, будучи подлинным гуманистом (насколько это было допустимо в античную эпоху), оказался выше предрассудков своего времени и признавал за каждым народом право на свое законное место в историческом процессе. Последний для «отца историк-результат божественной воли, деяний выдающихся личностей и народных масс, в особенности когда те вовлекаются в водовороты событий, призванных повлиять на ход общественного Развития.

К таковым в первую очередь относится служение на благо Отечества и его защита от посягательств врагов и недругов. Все Эти позитивные идеалы эллинам представилась возможность реализовать в ходе отражения нашествия персов, вздумавших поработить Элладу и поставить на колени ее свободолюбивый народ. Но греки, проявив чудеса храбрости и стойкости, сумели нанести захватчикам ряд сокрушительных поражений и отстоять свою независимость.

Образцом героизма, который всегда вдохновлял борцов за свободу, может служить спартанский царь Леонид. С отрядом воинов всего лишь в 300 человек он сумел остановить многомиллионную персидскую армию у входа в Фермопильское ущелье, открывавшего вторгшимся ордам путь на Элладу. Описание беспримерного сражения и гибели героев во славу Отечества — один из самых замечательных эпизодов Геродотовой книги, вершина литературного и летописного мастерства историка-патриота:

Наконец полчища Ксеркса стали подходить. Эллины же во главе с Леонидом, идя на смертный бой, продвигались теперь гораздо дальше в то место, где проход расширяется. Ибо в прошлые дни часть спартанцев защищала стену, между тем как другие бились с врагом в самой теснине, куда они всегда отступали. Теперь же эллины бросились врукопашную уже вне прохода, и в этой схватке варвары погибали тысячами. За рядами персов стояли начальники отрядов с бичами в руках и ударами бичей подгоняли воинов все вперед и вперед. Много врагов падало в море и там погибало, но гораздо больше было раздавлено своими же. На погибающих никто не обращал внимания. Эллины знали ведь о грозящей им верной смерти от руки врага, обошедшего гору. Поэтому-то они и проявили величайшую боевую доблесть и бились с варварами отчаянно и с безумной отвагой.

Большинство спартанцев уже сломало свои копья и затем принялось поражать персов мечами. В этой схватке пал также и Леонид после доблестного сопротивления и вместе с ним много других знатных спартанцев. «…» За тело Леонида началась жаркая рукопашная схватка между персами и спартанцами, пока наконец отважные эллины не вырвали его из рук врагов (при этом они четыре раза обращали в бегство врага). «…» Спартанцы защищались мечами, у кого они еще были, а затем руками и зубами, пока варвары не засыпали их градом стрел, причем одни, преследуя эллинов спереди, обрушили на них стену, а другие окружили со всех сторон.

Геродот не делает никаких назидательных выводов. Выводы вот уже почти два с половиной тысячелетия делает сами читатель бессмертного труда. А главным учителем многих поколений в разные времена и в разных странах выступает сама история.

ТАЦИТ

«АННАЛЫ»

О жизни Тацита нет никаких достоверных сведений. Дата его рождения и смерти устанавливается приблизительно и по косвенным данным (известно, с кем он общался и состоял в переписке, например, со своим близким другом Плинием Младшим, от которого сохранилось обширное эпистолярное наследие). Никаких изображений Тацита до нас также не дошло. От написанного им дожила до нынешних дней также далеко не большая часть: из 16 книг знаменитых «Анналов» — чуть больше половины. И, тем не менее, в ряду историков всех времен и народов Тацит прочно входит в первую десятку; осколки его исторических трудов впечатляют никак не меньше, чем многотомные произведения иных римских авторов.

Все дело в том, что до Тацита писаная история была только либо что-то констатирующая, либо кого-то восхваляющая. С Тацита начинается история обличительная. Существует даже такое выражение — «негодующая суровость Тацита». Действительно, время его жизни пришлось на эпоху Империи, порочные нравы которой нельзя было не осуждать. Но ведь нужно было еще иметь и личное мужество (впрочем, последнее относится ко всякой эпохе). Несмотря на то, что сам автор принадлежал к высшим слоям римского общества и занимал в ранге сенатора при разных императорах далеко не рядовые государственные должности, гневными филиппиками и отступлениями пронизаны все его произведения (а кроме «Анналов», им были написаны еще и другие важные исторические сочинения, среди них бесценный труд и по существу главный письменный источник по древней истории германских народов, кратко именуемый «Германия»).

Горестные размышления Тацита не просто убедительны — они как будто обращены ко всем временам (известно, например, что непосредственным поводом для ареста, суда и гильотинирования Дантона и его соратников в годы Великой французской революции послужила публикация в газете Камиля Демулена «Старый кордельер» — просто так, без комментариев — нескольких отрывков из Тацита, в которых Робеспьер усмотрел прямой намек на свой собственный деспотизм). Не составляет особого труда провести аналогии и с нашим временем, и с недавним прошлым:

Мы же явили поистине великий пример терпения; и если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы - такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было столько же в нашей власти, как безмолвствовать.

Конечно, Тацит критикует не устои жизни и не аристократию, плоть от плоти которой он был сам. Историк бичует пороки, падение нравов, распущенность императорского двора и всего общества, отступление от возвышенных идеалов недавнего прошлого. Причем делает это с таким неподдельным пафосом, что его негодование передается через головы многих поколений и эпох современному читателю. Представление об обличительном стиле Тацита дают многие ставшие хрестоматийными фрагменты, описывающие жизнь императорского Рима. В беллетристику, живопись, кино перекочевало немало разоблачительных сцен, овеянных в «Анналах» священным гневом Тацита. Достаточно показательно в этом отношении описание оргий Нерона:

Стараясь убедить римлян, что нигде ему не бывает так хорошо, как в Риме, Нерон принимается устраивать пиршества в общественных местах и в этих целях пользуется всем городом, словно своим домом. Но самым роскошным и наиболее отмеченным народной молвой был пир, данный Тигеллином, и я расскажу о нем, избрав его в качестве образца, дабы впредь освободить себя от необходимости описывать такое же расточительство. На пруду Агриппы по повелению Тигеллина был сооружен плот, на котором и происходил пир и который все время двигался, влекомый другими судами. Эти суда были богато отделаны золотом и слоновою костью, и гребли на них распутные юноши, рассаженные по возрасту и сообразно изощренности в разврате. Птиц и диких зверей Тигеллин распорядился доставить из дальних стран, а морских рыб - от самого Океана. На берегах пруда были расположены лупанары, заполненные знатными женщинами, а напротив виднелись нагие гетеры. Началось с непристойных телодвижений и плясок, а с наступлением сумерек роща возле пруда и окрестные дома огласились пением и засияли огнями. Сам Нерон предавался разгулу, не различая дозволенного и недозволенного; казалось, что не остается такой гнусности, в которой он мог бы выказать себя еще развращеннее: но спустя несколько дней он вступил в замужество, обставив его торжественными свадебными обрядами, с одним из толпы этих грязных распутников (звали его Пифагором); на императоре было огненно-красное брачное покрывало, присутствовали присланные женихом распорядители: тут можно было увидеть приданое, брачное ложе, свадебные факелы, наконец все, что прикрывает ночная тьма и в любовных утехах с женщиной.

Далее следует не менее знаменитое описание пожара Рима (поджег приписывался самому ненормальному Цезарю) и последовавшее вслед за тем гонение на христиан. Данный эпизод стал фабулой известного романа Генрика Сенкевича «Камо грядеши?», за который писатель получил одну из первых Нобелевских премий по литературе. Да разве на одних писателей, художников и политиков оказал влияние Тацит? Русский историк Грановский недаром именовал своего римского предшественника «Микеланджело литературы» и подчеркивал, что его творения доставляют такое же наслаждение, как и трагедии Шекспира. Любая история любого народа, распадающаяся на деяния героев и злодеев, достойна пера великого драматурга, писателя или историка. Но, к сожалению, не у всякой эпохи есть свой Шекспир и свой Тацит.

ПЛУТАРХ

«СРАВНИТЕЛЬНЫЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ»

Имя этого древнегреческого писателя давно уже стало нарицательным. Существует серия книг с названиями: «Школьный Плутарх», «Новый Плутарх» и т. д. Это когда речь идет о биографиях замечательных людей, избранных по какому-либо принципу, а весь цикл связан какой-либо стержневой идеей. Конечно, чаще всего эта идея «добрых дел, которые должны остаться в памяти благодарных потомков».

Плутарх из Херонеи (Беотия) родился в 46 году и происходил из старинного состоятельного рода. После обучения в Афинах был верховным жрецом Апполона Пифийского в Дельфах. Во время путешествий, в том числе в Египет и Италию, иногда с возложенной на него политической миссией, он встречался и общался с выдающимися людьми своего времени (среди других с императорами Трояном и Адрианом). В дружеском кругу он предавался изысканному общению, вел беседы на самые различные темы, в том числе и научные. Эта насыщенная духовная жизнь нашла отражение в его трудах. Из преподавания собственным детям, а также детям своих состоятельных сограждан, возникла своего рода частная академия, в которой Плутарх не только обучал, но и занимался творчеством. Из огромного писательского наследия Плутарха (250 трудов) сохранилась лишь некоторая его часть — примерно одна треть.

На русском языке «Сравнительные жизнеописания» занимают более 1300 страниц плотного текста. По содержанию охватывают всю историю античного мира до II века нашей эры. Автор нашел такие живые и яркие краски, что в целом создается необыкновенно реалистическая картина, какой нет ни в одном специальном историческом произведении.

«Сравнительные жизнеописания» — это биографии выдающихся исторических лиц, греков и римлян, сгруппированные попарно, так что в каждой паре одна биография грека, другая — римлянина; каждую пару представляют лица, между которыми есть сходства в каком-либо отношении, после биографии каждой пары дается небольшое резюме — «Сопоставление», где указываются их сходные черты. До нас дошло 23 пары таких биографий; в четырех из них «Сопоставлений» нет. Кроме этих 46 парных (параллельных) жизнеописаний есть еще 4 отдельные биографии. Таким образом, всего биографий 50. Некоторые биографии не сохранились. В наших изданиях биографии греческих полководцев и государственных деятелей расположены по большей части (но не вполне) в хронологическом порядке; но этот порядок не соответствует тому, в котором они были изданы Плутархом. Биографии эти следующие:

1. Тесей и Ромул.

2. Ликург и Нума.

3. Солон и Попликола.

4. Фемистокл и Камилл.

5. Перикл и Фабий Максим.

6. Гай Марций Кориолан и Алкивиад.

7. Эмилий Павел и Тимолеонт.

8. Пелопид и Марцелл.

9. Аристид и Катон Старший.

10. Филопемен и Тит.

11. Пирр и Марий.

12. Лисанд и Сулла.

13. Кимон и Лукулл.

14. Никий и Красе.

15. Серторий и Эвмен.

16. Агесилай и Помпеи.

17. Александр и Цезарь.

18. Фокион и Катон Младший.

19-20. Агид и Клеомен и Тиберий и Гай Гракхи.

21. Демосфен и Цицерон.

22. Деметрий и Антоний.

23. Дион и Брут.

Отдельные 4 биографии: Артаксеркс, Арат, Гальба, Отон.

Все биографии имеют огромное значение для историков: многие писатели, у которых Плутарх заимствовал сведения, не известны нам, так что в некоторых случаях он остается для нас единственным источником. Но у Плутарха есть много неточностей. Однако и для него самого при составлении биографии главной целью была не история, а мораль: описанные им лица должны были служить иллюстрациями нравственных принципов, отчасти таких, которым следует подражать, отчасти таких, которых следует избегать. Свое отношение к истории Плутарх сам определил во введении к биографии Александра:

Мы пишем не историю, а биографии, и не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживает характер человека, чем сражение с десятками тысяч убитых, огромные армии и осады городов. Поэтому, как живописцы изображают сходство в лице, и в чертах его, в которых выражается характер, очень мало заботятся об остальных частях тела, так и нам да будет позволено больше погружаться в проявления души и посредством их изображать жизнь каждого, предоставив другим описания великих дел и сражений.

В биографии Никия (гл.1) Плутарх также указывает, что он не намерен писать подробную историю:

События, описанные Фукидидом и Филистом, конечно, нельзя совсем пройти молчанием, потому что они заключают в себе указания на характер и нравственный облик Никия, затемненный многими великими несчастьями, но я кратко коснусь лишь того, что безусловно необходимо, чтобы пропуск их не приписали моей небрежности и лености. А те события, которые большинству людей неизвестны, о которых у других писателей имеются лишь отрывочные сведения или которые находятся на памятниках, пожертвованных в храмы, или в постановлениях народных собраниях, те события я постарался соединить вместе, так как я не собираю бесполезных исторических сведений, а передаю факты, служащие для понимания нравственной стороны человека и его характера.

Пожалуй, лучше всего впечатления о личности Плутарха выражены трудягой-переводчиком, которому принадлежит две трети русского перевода гигантского текста «Дорога доброты Плутарха, его отвращение к жестокости, к зверству, к коварству и несправедливости, его человечность и человеколюбие, его обостренное чувство долга и собственного достоинства, которое он не устает внушать своим читателям, его легкий скепсис трезвого реалиста, понимающего, что совершенства ждать от природы, в том числе и от человеческой, нечего и что приходится принимать окружающий мир с этой необходимою поправкой».

ПЛАТОН

ДИАЛОГИ

Платон — не собственное имя великого философа, а прозвище, данное ему за широкий лоб (греч Platos означает «ширина»; отсюда же и «плато» — «возвышенная равнина»). Родителями же он был наречен Аристоклом. Человечеству невероятно повезло: если от других знаменитых античных мыслителей — Фалеса, Анаксимандра, Гераклита, Эмпедокла, Левкиппа, Демокрита и других — до наших дней не дошло ни одного полного произведения, а лишь незначительные фрагменты, — то практически все наследие Платона уцелело. Монблан шедевров, написанных в форме диалогов. Почти во всех главным действующим лицом выступает величайший мудрец Древности — Сократ, который сам никогда и ничего не записывал и все свои идеи излагал устно.

Платону принадлежит не менее двух десятков абсолютно Достоверных диалогов и, кроме того, множество таких, авторство которых постоянно подвергается сомнению, но тем не менее они, как правило, включаются в состав собрания его сочинений. Каждый из них по своему прекрасен — и с философской, и с эстетической точки зрения — какой бы мы ни выбрали: один ли из самых обширных и энциклопедически насыщенных — «Государство», самый ли поэтический и вдохновенный диалог о любви — «Пир», или самый высокомудрый, излагающий космологию Платона — «Тимей» (правда, сюда же вкраплен и беллетристический рассказ о гибели Атлантиды).

Диалоги Платона давно уже вошли в золотой фонд мировой литературы, а его идеи представляют вершину философской мысли. Но и философия в изложении Платона — это не сухой и нудный теоретический материал, а живые образы, прописанные к тому же в высокохудожественной форме. Достаточно обратиться к, пожалуй, самой известной философской притче, призванной, по Платону, проиллюстрировать ограниченность нашего знания и невозможность прямого постижения сущности вещей. Это — знаменитый образ пещеры в диалоге «Государство»:

— После этого, — сказал я, — ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная — глянь-ка — невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

— Это я себе представляю.

— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего? разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

— А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с нами?

— То есть?

— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?