МЕТОДИЧЕСКИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ. Функции мифа и пути его проникновения в литературу ХХ века бесконечно многообразны
Функции мифа и пути его проникновения в литературу ХХ века бесконечно многообразны. Вспомните, в каких прочитанных вами произведениях (не только англоязычных литератур) присутствует миф. Томас Манн, один из крупнейших романистов ХХ века, так пишет о воздействии мифологии на его собственное творчество: «Миф – основание жизни; это вневременная схема, благочестивая формула, и жизнь наполняет ее, бессознательно воспроизводя при этом свои черты». А вот как комментирует присутствие мифа в своем романе «Кентавр» Джон Апдайк: «Мифы участвуют в романе в разных функциях: иногда подчеркивают ощущение контраста, порой их назначение – сатирически заострить мысль либо «пробиться» сквозь материальный мир, отделить его от мира идеального, чтобы еще резче оттенить отчужденность Колдуэлла от этого материального мира». Вскрывая смысл своего обращения к мифу, Апдайк поясняет: «Смысл поиска новой формы, новой структуры романа в том, чтобы по-новому выразить, в сущности, одни и те же неумирающие сюжеты, к которым… возвращается каждый художник, в каком бы веке, в каком бы виде искусства он ни творил». Целью практического занятия и является постижение художественных функций мифа в романе.
Чтение романа «Кентавр», безусловно, должно сопровождаться выборочным перечитыванием мифов Древней Греции. Автор в конце романа даже поместил специальный именной указатель, помогающий ориентироваться в параллелях между персонажами и их мифологическими двойниками, более того, позволяющий «расшифровать» мифологическую основу романных эпизодов. И этот указатель – не случайный довесок, не причуда автора, рассчитанная на чудаков читателей: им должен воспользоваться каждый, кто хочет по-настоящему понять роман Апдайка. Ключ к указателю прост: реальные и мифологические имена персонажей начинаются с одной и той же буквы (Зиммерман – Зевс, Ирис – Ио), что не всегда возможно отразить в русском переводе из-за различий в транслитерациях (Caldwell - Chiron). Хирон и Прометей, поскольку они повсеместно соответствуют одним и тем же героям, в этом указателе отсутствуют. Кроме того, следует учесть, что не все герои книги имеют постоянные мифологические соответствия; так, например, Дейфендорф иногда – кентавр, иногда – сатир, а иногда даже Геракл. «Вычитывание» мифологических параллелей, их узнавание – непременная составляющая подготовки к практическому занятию.
Проверьте, насколько хорошо вы видите мифологическую основу романа, найдя олинджеровских «двойников» обитателям Олимпа: Аполлону, Артемиде, Гефесту, Афродите (Венере), Крону, Аресу (Марсу), Гермесу, Дионису, Дедалу, Гадесу (Аиду), нимфе Харикло, Миносу, Пасифае. В случае затруднения прибегните к мифам.
Следующий этап – осмысление мифологических параллелей, и прежде всего – двух главных, лежащих в основе романа: мифа о кентавре Хироне и мифа о титане Прометее. Ознакомьтесь с Приложением I (можно пользоваться и другими версиями). Несмотря на незначительные расхождения в вариантах мифа, нетрудно заметить, что Апдайк весьма вольно обращается с источниками своего сюжета: если Прометей сын титана Иапета, родного брата Крона, то он приходится Хирону двоюродным братом. В романе же Прометей – сын кентавра, который, согласно мифу, должен иметь дочь Окирою. В чем смысл такого изменения?
Помочь ответить и на этот, и на все другие вопросы, связанные с мифологическим планом изображения, могут слова Апдайка: «Я стремился, чтобы реалистическое отображение и мифы, взаимопроникая, дополняли друг друга и действительность создавала бы некую оболочку мифа».
Делая Питера-Прометея сыном учителя-кентавра, Апдайк придает мифу новый гуманистический смысл: отец жертвует собой ради сына, и миф становится по-человечески близким, понятным христианскому сознанию.
Что касается образа Прометея, то связанные с ним мифологические ассоциации не исчерпываются традиционным представлением о титане как человеколюбце, подарившем людям огонь. В древнегреческом мифе у провидца Прометея (его имя переводится с древнегреческого как «предвидящий») есть брат Эпиметей, чье имя по значению противоположно: «задним умом крепкий», «поздно постигающий». Некоторые ученые считают, что первоначально оба брата были единой мифологемой, неким божеством, сочетающим противоположные качества, или же божественными близнецами, никогда не расстающимися друг с другом. Питер Колдуэлл – сын, слишком поздно постигший подвиг своего отца, слишком поздно увидевший величие за его внешним ничтожеством. Нью-йоркский художник, рассказывающий историю своего отца чернокожей возлюбленной, - это поистине Прометей-Эпитемей, слишком поздно разглядевший, что нелепая фигура Джорджа Колдуэлла вырастает до облаков, а голова в вязаной шапочке, при виде которой он, мальчишка, сгорал от стыда, касается звезд. Какие еще черты Прометея актуализирует Апдайк в судьбе своего героя?
Почему кентавр? Как известно, Хирон, будучи ранен отравленной стрелой, пожертвовал дарованное ему бессмертие в пользу Прометея. Выбрав из богатейшего художественного запаса греческой мифологии историю кентавра, Апдайк стремился обобщенно выразить и мысль о двойственности человеческого естества, в котором начало духовное и физиологическое вечно противостоят одно другому. Об этом говорит и первый эпиграф к роману (цитата из Карла Барта), и жизнь обитателей Олинджера, и судьба самого Джорджа Колдуэлла. Последнему принадлежат слова, точно определяющие место и судьбу человека в мире: «человек – животное с трагической судьбой».
Можно сказать, что миф обнажает закономерность в частной истории, рассказанной выросшим сыном. Он больше, чем разъясняющая параллель к сюжету – легенда о Хироне и есть основной сюжет произведения. Присмотритесь, как естественны, почти незаметны переходы от реального к мифологическому, эти перемещения из пенсильванской глубинки в древнюю Аттику – через громадные хронологические пространства.
Противопоставляя в романе две картины мира – мифологическую и научную (лекция Колдуэлла о происхождении жизни), автор противопоставляет и два мировоззрения: древнее, свойственное человеку античности, и современное. Первое предполагало целостность (люди и животные, мужчины и женщины легко принимают облик друг друга), гармоничность. Для современного человека мир дискретен и трагичен.
Благодаря мифологическому ключу изображение действительности приобретает под пером автора широкий временной размах и метафорическую глубину. Мифологический план дает Апдайку возможность подчеркнуть «извечность» нравственно-этических проблем, поднятых в романе, неизменность свойств человеческой природы, противоборства в ней разумного и чувственного начал, добра и зла.
Два плана изображения сталкиваются уже в начальном эпизоде романа (ранение учителя стрелой), и на их стыке возникает третья реальность – фантастическая, совмещающая и реальный план изображения, и фантастический, которые как будто просвечивают друг сквозь друга. Третий элемент - условно говоря, фантастический – мы вправе понимать как пространство восприятия Колдуэлла. В этой зоне восприятия, на стыке мифа и реальности, пространство легенды и олинджеровской действительности как будто прорастают друг в друга: Апдайк заставляет нас одновременно следить за Колдуэллом, испытывающим боль в ноге, и сопутствовать Хирону в его последние дни на земле перед вознесением на небо. Найдите в тексте романа подобные сцены сращения мифа и реальности.
Внимательный читатель обнаружит в романе Апдайка присутствие не только античного мифа, но и библейского, и прежде всего – об Отце и Сыне. Сюжет романа движим возрастающим страхом отца за судьбу своего ребенка, которого он будет уже не в силах оградить от опасности. Сцена VI, в которой Прометей прикован к скале, обнаруживает родство между отцом и сыном. Так, в ней символически воплощено страдание человека, раздираемого противоречиями - и Прометей в этом смысле уподобляется кентавру. Кроме того, сцена прикованного титана проецируется на сцену крестных мук Сына, оставленного Отцом. Есть основание предположить, что автор неслучайно выбрал из неисчерпаемого богатства древнегреческой мифологии мифы о жертвенности, приблизив ее христианскому сознанию.
Нетрудно увидеть, что, вспоминая об отце, выросший сын фактически творит миф о своем отце, учителе Джордже Колдуэлле, кентавре Хироне. Это еще один аспект мифотворчества Апдайка в романе. Следует принять во внимание, что миф об отце и сыне имеет автобиографический подтекст - реконструируйте его, ознакомившись с материалом Приложения II.
Обратите внимание на противопоставление в романе мужского пространства (город) и женского (земля, ферма), что вообще характерно для творчества Апдайка. Женщина в романе – подобно Гее, воплощение земного начала, и неслучайно очаг Колдуэллов находится в отдалении от города. Метафорически – и мифологически – женщина предстает в виде дерева, вросшего корнями в дерево, - это и Филира, превратившаяся в липу, и первая любовь Питера Пенни, являющаяся ему во сне в виде дерева. Мужские персонажи романа строят свою, «городскую» реальность, связанную с мечтой, иллюзией. В романе отчужденность мира мужчин и женщин тоже имеет мифологическую подоплеку: легенда о рождении Хирона и ужасе матери при виде своего младенца. В этом смысле примечательно, что центральная тема в романе – духовная близость отца и сына, а не матери и ее ребенка.
Анализируя структурно-композиционные особенности романа, обратите внимание на то, как организованы различные эпизоды романа. Фабульное время в романе строго ограничено, однако время в романе – категория подвижная: из мифа мы вместе с героем-рассказчиком путешествуем из прошлого в настоящее, иногда он, подобно Прометею, наделенного провидческим даром, как будто прозревает свое будущее (сцена в отеле «Ньюйоркец», где они заночевали с отцом в первую ночь). Проследите, как вместе с переменой ракурса изображения меняется хронология повествования.
Вопросы для размышления
1. Автор работы о неомифологизме в культуре США Н.Е.Пудовочкина усматривает в романе «Кентавр» противопоставление двух типов использования мифологической структуры сознания. Первый тип дал «высокую» культуру античности. Второй тип породил феномен «массовой культуры». Образ, на который опиралось мифотворчество, был эмоционально-чувственным. Образ, на который опирается «массовая культура», - зрительный. Мифология дала толчок к самостоятельной работе воображения, каждый мог стать сотворцом мифа. «Массовая культура» стремится искусственно внедрить в сознание человека набор стереотипов, имиджей, различных представлений, неадекватных действительности. Самостоятельность исключается, образ навязывается, духовность разрушается: органичное восприятие внешнего мира заменяется калейдоскопом пестрых картинок. На смену цельному мировосприятию эллина приходит раздробленное видение мира «средним американцем», потребителем «массовой культуры». По мнению исследовательницы, в романе Апдайка выразителем античного отношения к системе культурных ценностей является главный герой, кентавр Хирон-Колдуэлл, а на полярно противоположной стороне стоит Афродита - Вера Гаммел, выразительница «массовой культуры». Харикло, жена Хирона, перебираясь на ферму, ближе к природе, бунтует против стандартизации и «массовой культуры». Ее протест – это протест против «американской мечты», против комфорта цивилизации. «Средние американцы» в романе – пастор Марч, не умеющий ответить на вопросы прихожан, владелец кафе-лабиринта Майнор Крец, заманивающий, развращающий и обманывающий молодежь. [2, 106-110]. Согласны ли вы с мнением исследовательницы? Аргументируйте свою точку зрения.
2. Перечитайте трагедию Эсхила «Прометей прикованный». Сопоставьте со сценой VI романа Апдайка.
3. Усматривая в романе «Кентавр» традиции «Улисса» (влияния Джойса на свое творчество Апдайк не отрицал и сам), А.М.Зверев вскрывает принципиальное различие между двумия романами: «…оба, обратившись к античной мифологии, попытались найти в ее образах тот стержень, который придал бы структурную выстроенность произведению, говорящему о хаосе и бессмысленности современного бытия. Но для Джойса бессмысленность оказалась непреодолимой, аксиоматичной, и миф не преобразовал реальность в художественное целое, а словно бы поглотил и вытеснил действительную жизнь, представив движущуюся историю каким-то механическим круговоротом, вечным возвращением «на круги своя», лишенным подлинной эстетической содержательности. А Апдайк сумел опознать за этим кажущимся круговоротом действие вполне реальных общественных механизмов отчуждения, девальвации этических ценностей, конформистской стадности… Монтажные стыки, мифологический образный ряд, сложная хронология повествования, множественность рассказчиков – все это у Апдайка вовсе не приемы ради формальной изысканности, а средства исследования нравственных коллизий. За которыми открывается большой социальный смысл» [2, 263].
4. В каких еще произведениях зарубежной и отечественной литературы ХХ века вы сталкивались с мифологическим планом изображения?
Литература
1. Абиева Н. Олинджер и его обитатели. – В кн.: Апдайк Дж. Кролик, беги: Романы, повести. – СПб: Азбука-классика, 2005. - С.901-924.
2. Зверева А.Н. Конформизм: тупики, преодоления. – В кн.: Зверев А.М. Дворец на острие иглы: Из художественного опыта ХХ века. - М.: Сов.писатель, 1989. – С.249-269.
3. Пудовочкина Н.Е. Неомифологизм в художественной культуре США: Дисс. канд. культурологии. Саранск, 2005.
4. Стояновская Е.В. Беседуя с автором «Кентавра» // Иностранная литература. – 1965.- №1. - С.255-258.
5. John Updike / Ed. by H.Bloom. – Philadelphia, 2000.
6.Творчество писателя Джона Апдайка: http://www.apdayk.net.ru/lib/ar/author/238
Приложение I
Прометей
Тогда еще люди не знали огня. Они бродили стадами по лесам и долам, собирая случайную пищу или нападая на диких животных. Если охота была удачной, они разрывали зверя на части и съедали мясо зверя сырым. С наступлением темноты они валились на землю, зарываясь с головой в листву. Убежищами им служили пещеры, во мраке которых они жили с летучими мышами и откуда убегали без оглядки, если пещеру облюбовал какой-нибудь опасный хищник.
Миром правили боги, жившие на многовершинном Олимпе, сильные и красивые, всеведущие и всемогущие. Всего у них было в достатке. Сытые и веселые, они считали, что все блага должны принадлежать им одним. И не было у Олимпийцев соперников, кроме более древних властителей – титанов, порожденных Землей и Небом. Посланцем мира между богами и еще не поверженными тогда титанами был юный Прометей, сын вольнолюбивого титана Япета. Прометей был наделен чутким сердцем и храброй душой. Не раз по дороге на Олимп он встречал по дороге людей, дрожащих от холода, страдающих от болезней и невежества. И хотя люди никому не жаловались, Прометей их пожалел и не побоялся облегчить им жизнь вопреки воле богов.
Как вестник мира Прометей поднимался на Олимп с жезлом в руке. Боги к этому привыкли, не заметив, что однажды Прометей пришел к ним с похожим на жезл полым тростником. Незаметно положил Прометей в тростник тлеющий уголек из очага богов. Спустившись на землю, он вынул его и раздул своим могучим дыханием. Оставив огонь у людского становища, Прометей удалился.
Увидели люди огони и, подумав, взяли его к себе. Они кормили его сухими ветками, защищали от сильных порывов ветра. Они делились друг с другом его теплом. Вооруженный огнем человек изгнал из пещер хищников, научился жарить на углях мясо, обжигать горшки, варить пищу, плавить руду и изобрел многое другое, необходимое для жизни.
Взлянул однажды отец богов Зевс на землю и удивился. Люди больше не бродили стадами, а жили семьями в хижинах и домах. Они определяли время по небесным светилам, овладели искусствами, и если бы не смерть, против которой они были бессильны, их можно было принять за богов. И стал Кронид в ярости громыхать и швырять куда попало свои огненные стрелы молний; когда же опустел его колчан, он вызвал к себе послушных слуг Силу и Власть, приказал им отвести Прометея в холодную землю скифов и приковать его там к скале. Вместе с ними он отрядил бога-кователя Гефеста с огромным молотом и толстыми железными цепями.
Был долог и медлен скорбный путь. В страхе перед идущими скрывались люди, звери и птицы. Смолкали цикады, сгорали травы, переставли звенеть по камням ручьи. Наконец показались осыпи камней и уродливые, словно застывшие в судороге голые скалы. С ледяных вершин Кавказа повеяло вечным холодом.
- Остановитесь, - сказал Гефест своим спутникам. Но от одного взгляда на непреклонные лица Силы и Власти он осекся, поняв, что жесткая воля Зевса для них закон.
- Здесь, - молвила Власть, указывая на плоскую скалу. – Вот вечное место его мук. Приступай к делу, Гефест!
Гефест медлил, с содроганием глядя на свой молот, который по воле Зевса должен был стать орудием казни.
- Поторапливайся! – приказала Сила. – И помни, что бывает с ослушниками.
Тяжко вздохнув, Гефест повалил Прометея на скалу и прикрепил последние звенья цепей к скале острыми клиняьми.
Отведя взгляд, чтобы не видеть пылающих, как угли, глаз Прометея, Гефест остановил его на ладони титана. «Нет, это не рука вора, похитившего огонь, - подумал он. – Рука мастерового, и обречена она на тысячелетия бездействия! Какого бы прекрасного помощника обрел я в кузнице, не приди ему в голову огонь людишкам».
- Возьми! – послышался резкий голос Власти, и Гефест ощутил холодное прикосновение металла. – Возьми и пробей ему эти грудь.
Гефест закрыл глаза и не глядя вбил острие в грудь Прометея.
Дрогнул Прометей, но ни один стон не вырвался из его уст. И только когда удалились мучители, он закричал – и так громко, что его мог услышать на противоположном краю земли его брат Атлант, поддерживающий на плечах небесный свод.
- Я не жалею, что дал людям огонь. А Зевс пусть знает, что власть его не вечна. Будет он свергнут с Олимпа, и ведомо лишь мне одному, как мог бы он избегнуть падения, но не вырвать ему из моих уст этой тайны!
Донеслись эти гордые слова на многовершинный Олимп. И послал встревоженный Зевс к Прометею быстролетного вестника богов Гермеса, угрожая небывалыми карами, если не захочет он раскрыть своей тайны. Но не испугали титана угрозы, неколебим он в гордом презрении к владыке богов и его покорному прислужнику.
Снова стал Зевс в ярости громыхать и метать молнии. Но лишь смеялся в ответ Прометей. И обрушилась по воле Зевса скала с титаном на долгие столетия в вечную тьму, а когда был возвращен Прометей на землю, ждали его новые муки. Отправил громовержец на Кавказ своего орла, приказав, чтобы хищник раздирал когтями тело титана и клевал его печень. За ночь страшная рана затягивалась и печень отрастала. На заре же над Кавказом снова слышался плеск гигантских крыльев, заслонявших солнце. Орел опускался на грудь Прометея, и его муки возобновлялись.
Веками длились страдания Прометея. Но столь же долгой была людская благодарность. Гончары и люди других огненных профессий почитали Прометея как бога. Поэты всех времен и поколений прославляли в своих творениях Прометея как борца с несправедливостью и освободителя человечества.
Хирон
Древний бог Крон, женатый на Рее, влюбился в нимфу, красавицу Филиру (Philira с древнегреч. – «липа»), и стал с ней встречаться втайне от супруги. Но однажды бдительная и ревнивая Рея едва не застала любовников. Чтобы оградить Филиру от мести супруги, Крон принял вид коня. Но увы, это не прошло ему даром. Через некоторое время нимфа родила странного младенца, который был полуконём-получеловеком. По разным версиям Филира была превращена в липу или кобылу, сына же ее нарекли Хироном.
Поскольку у Хирона, в отличие от других кентавров, было божественное происхождение, он получил от отца не только острый ум, но и бессмертие. Мудрый Хирон отличался от собратьев-кентавров и своим характером. Он был необыкновенно кроток и благожелателен ко всем. Изгнанный лапифами вместе с остальными кентаврами из Фессалии, Хирон поселился неподалеку от мыса Малеи, в горной пещере, скрытой от чужих глаз густыми зарослями. Однако люди скоро узнали, где живет мудрец, и стали приходить к нему за советом, а некоторые даже отдавали ему на воспитание своих детей. Хирон вырастил многих героев древности: Тесея, братьев Диоскуров. Сына бога Аполлона Асклепия он научил искусству врачевания, и тот не только прославился как отменный врач, но дерзал даже воскрешать мертвых. А когда аргонавты отправлялись в свой знаменитый поход, на руках Хирона и его жены находился маленький Ахилл, герой будущей Троянской войны. Хирон воспитал Ясона. Он обучил его всему, что знал и умел сам. Ясон вырос смелым и ловким юношей. Когда он отправлялся за золотым руном, кентавр подал юноше глобус, на котором начертал все звезды, собранные в созвездия, подарил другие астрономические инструменты и научил, как ими пользоваться. Благодаря подарку Хирона и своему мужеству, аргонавты совершили множество славных подвигов и нашли путь в далекую Колхиду.
На попечении Хирона оказался и юный Геракл. Кентавр учил мальчика конной езде, стрельбе из лука, игре на лире, сбору целебных растений. Смышленый и сильный Геракл послушно выполнял наставления учителя. Но с музыкой у него не ладилось. Однажды слишком крепко сжав лиру, он ее раздавил. С трудом также юный ученик отличал целебные растения от ядовитых. Однако везде, где требовались сила и ловкость, Гераклу не было равных. Но случилось так, что этот самый близкий Хирону ученик стал виновником гибели кентавров и самого Хирона.
Однажды посетил Геракл пещеру кентавру Фола, рожденного от наяды и Силена. Это было вскоре после того, как герой напитал свои стрелы ядом убитой им гидры. Незадолго до того принес Силен своему зятю несколько сосудов с вином. Открыл Фол один из сосудов, чтобы попотчевать гостя даром Диониса. И вдруг послышались снаружи храп и удары копыт. Это, почуяв запах вина, отовсюду сбежались лесные кентавры.
Рвутся они, тесня друг друга, в пещеру. Перепуганный Фол закрыл сосуд с вином. Геракл схватился за головню. Крутясь, полетела она к выходу, и оттуда раздался вой и запах горящей шерсти. Рев усиливался, и вдруг Геракла охватило безумие. Он выбежал из пещеры и, натянув лук, стал выпускать одну стрелу за другой. Всю поляну заполнили трупы. Бросились кентавры в бегство. Остановиться бы Гераклу, но его охватила не раз губившая его бессмысленная ярость. Как вихрь, мчался он за кентаврами. Напрасно его пытался остановить Фол, нашлась стрела и для него. Два кентавра ринулись в пещеру Хирона, но это не остановило Геракла. Убил он несчастных на глазах учителя.
И тут безумие покинуло Геракла. Упав на землю, он зарыдал, моля учителя о прощении. Успокоил его Хирон, и Геракл впал в глубокий сон. Наутро, прощаясь с учителем, он незаметно для себя выронил из колчана стрелу. Она впилась в лошадиную ногу кентавра. Хирон ощутил страшную боль, но не проронил ни звука. Он вытянул стрелу из ноги, сделав вид, что она вонзилась в землю. Взял Геракл стрелу и, всунув ее в колчан, покинул пещеру.
Мучения Хирона становились невыносимыми, и он решил добровольно уйти в подземное царство душ вместо Прометея. В последние свои мгновения он вспоминал учеников, радуясь, что ему удалось воспитать таких героев.
Так умер Хирон. Зевс, узнав об этом, назвал его именем одно из созвездий. Но бессмертие Учителя не на небе, а на земле, в подвигах его учеников.
(по мифам, изложенным в книгах: Легенды и сказания Древней Греции и Древнего Рима / Сост. А.А. Нейхардт. – М.: Правда, 1990; Немировский А.И. Мифы Древней Эллады. – М.: Просвещение, 1992).
Приложение II
«Роман этот во многом личный. В каком-то смысле он необычен, быть может, способен даже озадачить. Сплетение древнегреческих мифов с современной действительностью Пенсильвании 1947 года – комплекс довольно сложный. <…>
Идея книги родилась из нескольких строк, встреченных в собрании легенд и древних мифов. Ныне ими открывается роман. В этих строках меня потряс образ Хирона, жертвующего, подобно Христу, собой и своим бессмертием ради человечества. Мне захотелось пересказать, заново прочитать эту легенду. В моем воображении она сливается с воспоминаниями собственного детства, проведенного в Пенсильвании. И вот городок Олинджер стал Олимпом, боги – Зевс, Гефест, Гера, жена кентавра Харикло и дочь его Окироя – воплотились в реальных людей. Мудрый кентавр Хирон, наставник Ахилла, Ясона, Асклепия, полуконь-получеловек, в моем представлении сочетается с Колдуэллом, учителем пенсильванской школы, а сын его – это я сам.
Когда человек вспоминает прошлое, особенно детство, воспоминания переплетаются с народными поверьями, легендами, мифами. Так причудливо перемешиваются с мифами гиперболизированные образы реального прошлого в воспоминаниях Колдуэлла. <…>
Отец отрекся от возможности реализовать себя как личность ради того, чтобы заработать деньги, воспитать сына, дать ему возможность выйти в люди. Он жертвует и своей совестью, и своей индивидуальностью, и своим бессмертием – речь идет о философском смысле этого понятия. Только такой ценой он может внести свой вклад в поступательное движение жизни»
(Стояновская Е.В. Беседуя с автором «Кентавра» // Иностранная литература. – 1965.- №1. - С.256)
Приложение III
АПДАЙК Д. КЕНТАВР Небо не стихия человека, стихия его земля. Сам он - существо, стоящее на грани меж землею и небом. Карл Барт Но все же кто-то должен был жизнью своей искупить древний грех - похищение огня. И случилось так: Хирон, благороднейший из кентавров (а кентавры - это полукони-полулюди), бродил по свету, невыносимо страдая от раны, полученной по нелепой случайности. Ибо однажды на свадьбе у одного из фессалийских лапифов некий буйный кентавр вздумал похитить невесту. Завязалась яростная борьба, и в общей свалке Хирон, ни в чем не повинный, был ранен отравленной стрелой. Терзаемый неотступной болью, без надежды на исцеление, бессмертный кентавр жаждал умереть и молил богов поразить его вместо Прометея. Боги вняли этой мольбе и избавили его от страданий и от бессмертия. Он окончил свои дни как простой смертный, уставший от жизни, и Зевс вознес его на небо сияющим Стрельцом меж созвездий. «Мифы Древней Греции в пересказе Джозефины Престон Пибоди», 1897 г.I Колдуэлл отвернулся, и в тот же миг лодыжку ему пронзила стрела. Класс разразился смехом. Боль взметнулась по тонкой сердцевине голени, просверлила извилину колена и, разрастаясь, бушуя, хлынула в живот. Он вперил глаза в доску, на которой только что написал мелом 5.000.000.000 - предполагаемый возраст Вселенной в годах. Смех класса, сперва раскатившийся удивленным визгливым лаем, перешел в дружное улюлюканье и обложил его со всех сторон, сокрушая желанное уединение, а он так жаждал остаться с болью наедине, измерить ее силу, прислушаться, как она будет замирать, тщательно препарировать ее. Боль запустила щупальце в череп, расправив влажные крылья в груди, и ему, внезапно ослепленному кровавым туманом, почудилось, будто сам он - огромная птица, встрепенувшаяся ото сна. Доска, вымытая с вечера, вся в беловатых подтеках, как пленка, обволокла сознание. Боль мохнатыми лапами теснила сердце и легкие; вот она подобралась к горлу, и ему теперь казалось, будто мозг его - это кусок мяса, который он поднял высоко на тарелке, спасая от хищных зубов. Несколько мальчишек в ярких рубашках всех цветов радуги, вскочив в грязных башмаках на откидные сиденья парт, со сверкающими глазами продолжали травить своего учителя. Невозможно было вынести этот содом. Колдуэлл заковылял к двери и закрыл ее за собой под звериный торжествующий рев. Он брел по коридору, и оперенный хвост стрелы при каждом его шаге скреб по полу. Металлический скрежет и жесткое шуршание сливались в противном шарканье. В животе перекатывалась тошнота. Длинные тускло-желтые стены коридора качались перед глазами; двери с квадратными матовыми стеклами и с номерами классов казались пластинами какой-то опытной установки, погруженными в радиоактивную жидкость и излучавшими детские голоса, которые мелодично выговаривали французские слова, пели религиозные гимны, разбирали вопросы из учебника социологии. Auez-vous une maison jolie? Oui, j'ai une maison tres jolie [У вас красивый дом? Да, у меня очень красивый дом (франц.)], за золото хлебов в полях, за горы в солнечных лучах, за зелень щедрую равнин в ходе нашей истории, дети (это голос Фола), авторитет федерального правительства, его власть и влияние возросли, но мы не должны забывать, дети, что наша страна была создана как союз суверенных республик, Соединенные, господь благослови мой край и братства свет благой, над праведной землей... - Красивое песнопение продолжало неотвязно звучать в ушах Колдуэлла. - Над морем воссияй. Слышал он этот вздор, и не раз. Впервые еще в Пассейике. Как поразительно он переменился с тех пор! Ему казалось, что верхняя его половина уходит в звездную твердь и плывет среди вечных сущностей, среди поющих юных голосов, а нижняя все глубже увязает в трясине, которая в конце концов его поглотит. Стрела, задевая об пол, всякий раз бередила рану. Он старался не наступать на больную ногу, но неровное цоканье остальных трех его копыт было таким громким, что он боялся, вдруг какая-нибудь из дверей распахнется, выйдет учитель и остановит его. В эту отчаянную минуту другие учителя казались ему пастырями ужаса, они грозили снова загнать его в класс, к ученикам. Живот сводила медленная судорога; и возле стеклянного шкафа со спортивными призами, смотревшего на него сотней серебряных глаз, на блестящем натертом полу он, не замедлив шага, оставил темную парную расползающуюся кучу. Его широкие пегие бока дрогнули от отвращения, но голова и грудь, как носовая фигура тонущего судна, были упорно устремлены вперед. Его влекло бледное, водянистое пятно над боковой дверью. Там, в дальнем конце коридора, сквозь окна, зарешеченные снаружи для защиты от дикарей, в школу просачивался дневной свет и, увязая в плотном маслянистом сумраке, вздувался пузырем, как вода в резервуаре с нефтью. К этому голубоватому пузырю света и толкал инстинкт мотылька высокое, красивое, двуединое тело Колдуэлла. Внутренности его корчились от боли; шероховатые щупальца шарили по небу. Но он уже предвкушал первый глоток свежего воздуха. Стало светлей. Он толчком распахнул двойные застекленные двери, грязное стекло которых было забрано металлической сеткой. Когда он сбегал вниз по короткой лестнице на бетонную площадку, стрела, взвихривая боль, билась о стальные стойки перил. Кто-то из учеников мимоходом нацарапал карандашом на поблескивавшей в полумраке глянцевитой стене ругательство. Колдуэлл,решительно сжав зубы и в страхе зажмурившись, ухватился за латунную ручку двери и протиснулся наружу. Из ноздрей у него вырвались две пушистые струи пара. Стоял январь. Ясное, синее небо сияло над головой, неотвратимое и все же таинственное. Огромная, ровно подстриженная лужайка за школой, обсаженная по углам соснами, зеленела в разгар зимы. Но зелень была мерзлая, жухлая, отжившая, ненастоящая. За школьной оградой, погромыхивая на рельсах, полз в Эли трамвай. Почти пустой - было одиннадцать утра, и все ехали в другую сторону, в Олтон, за покупками, - он слегка раскачивался, и плетеные соломенные сиденья рассыпали сквозь окна золотые искры. Здесь, среди беспредельного и величественного простора, боль присмирела. Съежившись, она уползла теперь в лодыжку, угрюмая, злобная, уязвленная. Причудливая фигура Колдуэлла исполнилась достоинства: его плечи - узковатые для такого большого существа - расправились, и он шел пусть не величественным шагом, но со сдержанной стоической грацией, отчего хромота словно вливалась в его поступь. Он свернул на мощеную дорожку меж заиндевелой лужайкой и смежной с ней автомобильной стоянкой. У его брюха, сверкая под белым зимним солнцем, скалились радиаторы автомобилей; царапины на хромированном металле переливались, как бриллианты. От холода у него перехватывало дыхание. Позади, в оранжево-красном кирпичном здании школы, зазвенел звонок, распуская учеников, которых он бросил. Школьники с ленивым утробным гулом переходили из класса в класс.<…> IХ Один шел он через белую ширь. Копыта его цокали, а одно скрежетало (кость о кость) по нагретому солнцем известняку плато. Какой же он, этот свод - бронзовый или железный? Говорят, наковальня падала бы с неба на землю девять дней и ночей; и с земли она тоже падала бы девять дней и ночей, а на десятый день достигла бы Тартара. В первое время, когда Уран каждую ночь сочетался с Геей, это расстояние, наверно, было меньше. А теперь оно, пожалуй, увеличилось, пожалуй, - эта мысль еще больше разбередила его боль - наковальня вечно падала бы с неба, не достигая земли. В самом деле, разве матерь Гея, которая некогда явила из своих сырых недр Сторуких, властителя металлов Одноглазого, бурный и бездонный Океан, Кея и Крия, Гипериона, Иапета, Тейю и Рею, Фемиду и Мнемозину, Фебу в златом венце и прекрасную Тефшо, мать Филиры; Гея, которая, когда ее оросили капли крови от увечья ее супруга, родила мстительных Эриний и более кротких Мелиад, нимф стройного ясеня, воспитавших Зевса; Гея, которая породила Пегаса из капель крови Горгоны и, сочетавшись с Тартаром,произвела на свет своего младшего сына, ужасного Тифона, чья нижняя часть туловища - это две змеи, которые переплелись в схватке, а руки, простертые от восхода до заката, швыряли целые горы, орошенные его же кровью, и вырезали жилы у самого Зевса, принявшего обличье медведя, - разве матерь Гея, которая так легко исторгла из своего темного чрева всех этих чудищ, не пребывала теперь в странном покое? Белой, белой была она, цвет самой смерти, сумма спектра, всюду, куда ни обращал кентавр свой взор. И он подумал, не из-за того ли, что оскопили Небо, столь чудовищно бесплодной стала Гея, хотя она громко взывала о спасительном соединении? У дороги, по которой он шел, растительность была унылой и однообразной. Луговая трава, росчерк Деметры, сумах, ядовитый для кожи, кизил, кора которого слабит, тута, болотный дуб и дикая вишня, какой всего больше в живых изгородях. Голые ветки. В это время года они были лишены своей красы и рисовались на снежном покрове четкими письменами. Он пытался прочесть их, но не мог. И неоткуда было ждать помощи. Он просил совета у каждого из двенадцати, и никто не указал ему выхода. Неужели ему вечно бродить под пустым взглядом богов? Боль терзала его тело, воя, как запертая свора собак. Выпустите их. Боже, выпусти их на волю. И словно услышав эту молитву, в его мозг, как гнилое, омерзительное дыхание Гекаты, в ярости хлынула толпа безобразных и неистовых чудищ - отбросы творения, отрыжка безгубого зева Хаоса, свирепого прародителя всего сущего. Б-р-р! Его мудрость беспомощно отступала перед этим натиском ужаса, и он молил теперь только о блаженстве неведения, забытья. В своей прозорливости он давно уже взял себе за правило просить богов только о том, чего они не могут не дать. И врата сузились: боги милостиво позволили ему кое-что забыть. Его беспокоило то, что он оставил позади. Его дитя в лихорадке. Сердце его исполнилось жалости к длинноволосой Окирое, единственному его отпрыску. Бедняжке нужно постричься. Ей многое нужно. Бедность. Он мог передать своему ребенку лишь то, что сам получил в наследство, - кучу долгов и Библию. Бедность - вот истинно последнее дитя Геи. Оскопленное Небо метнулось прочь, обезумев от боли, и оставило своего сына средь жгучей белой пустыни, чьи руки простерты от восхода до заката. Но даже в зимнем своем окоченении голые ветви таят маленькие, неприметные почки. Спаситель был рожден в лютую стужу. Листья опадают, но остается смолистый корень, легкий след, который, как посылку, откроют в будущем. И поэтому в черных ветвях у него над головой мерцали красноватые искры. Тусклый взгляд кентавра, как лакмус, отмечал все это; медленно текла его мысль. Просветы, мелькавшие в живой изгороди, были похожи на двери, и он вспомнил, как шел с отцом по каким-то приходским делам в Пассейике и улица на каждом шагу таила опасность; была суббота, и рабочие с серных копей пьянствовали. За двойными дверьми салуна плескался ядовитый смех, в котором словно сосредоточилась вся жестокость и все кощунство на свете, и он недоумевал, как такой шум может существовать в мире, созданном богом его отца. В те времена он уже привык скрывать свои чувства, но, видимо, его беспокойство все же было заметно, потому что он помнил, как отец в своем белом воротнике повернулся, прислушался к смеху из салуна и сказал сыну с улыбкой: - Всякая радость от бога. Он, конечно, шутил, но мальчик воспринял его слова всерьез. Всякая радость от бога. Где бы ни радовалась живая душа - в грязи, в смятении, в бедности, - всюду являлся бог и предъявлял свои права; в бары, бордели, школы и заплеванные переулки, какими бы темными, мерзкими и далекими они ни были, - в Китае, в Африке или в Бразилии, всюду, где люди хоть на миг испытывали радость, прокрадывался бог и приумножал свои вечные владения. А все остальное, все, что не было радостью, исчезло, низвергнутое, ненужное, несуществующее. Он вспомнил, как его жена радовалась ферме, Папаша Крамер - газете, а сын - будущему, и он сам был рад, благодарен за то, что сможет еще некоторое время поддерживать в них эту радость. Рентгеновский снимок чист. Белая ширь дней расстилалась впереди. Время отдало ему во власть небесный простор, по которому он плыл, как истинный внук Океана; он понял, что, отдав свою жизнь другим, он стал совершенно свободен. Гора Ида и гора Дикта с двух сторон, из голубой дали, мчались к нему, как набегающие валы, и в его стройном теле вновь сочетались между собой Небо и Земля. Только доброта бессмертна. И она пребудет вовек. Он дошел до поворота дороги. В сотне шагов впереди он увидел «бьюик», словно черную пасть, которая должна его поглотить. Бывший катафалк. Черное пятно на фоне сугробов - еще неизвестно, удастся ли его вытащить. Слева над покатым лбом поля торчала силосная башня Эмиша в островерхой шляпе из рифленого железа; заброшенная ветряная мельница стояла неподвижно; воронье кружило над погребенным жнивьем. Бездушный пейзаж. Незримый простор, который на миг переполнил кентавра, исчез, пронзив его болью; он посмотрел на автомобиль, и сердце его сжалось. Боль прошла по животу, там, где человеческое соединялось с конским. В местах перехода чудища особенно уязвимы. Чернота. Да, они не жалели шеллака на эти довоенные «бьюики». Когда Хирон подошел ближе, зияющая впадина на месте разбитой решетки удивленно ощерилась. И он понял, что это устье тоннеля, через который он должен проползти; ученики, вверенные его попечению, предстали перед его воспаленным внутренним взором как вертящиеся ножи мясорубки, отливающие всеми цветами радуги. Слишком долго ему везло. В последние дни он прощался со всем, привел в порядок журналы, готовясь в новый путь. Но этого не будет. Атропа щелкнула ножницами, подумала, улыбнулась и позволила прясть нить его жизни дальше. Хирон подавил отрыжку и попытался сосредоточиться. Впереди, как крутая гора, высилась безнадежная усталость. От мысли, что снова придется изворачиваться перед Зиммерманом, миссис Герцог и всей этой огромной, деспотичной олинджерской бандой, ему становилось тошно; как могло семя его отца, таившее в себе беспредельные возможности, дать отпрыск, загнанный на клочок бессильной, неблагодарной, враждебной земли, вынужденный жить среди непроницаемых лиц, в четырех замкнутых стенах двести четвертого класса? Подойдя к машине ближе, так что в крыле появилось его вытянутое и искаженное отражение, он понял. Это колесница, которую прислал за ним Зиммерман. Уроки. Он должен совладать с собой и подготовиться к урокам. Почему мы чтим Зевса? Потому что другого бога нет. Назовите пять рек в царстве мертвых. Стикс, Ахеронт, Флегетон, Коцит и Лета. Кто были дочери Нерея? Автоноя, Агава, Актея, Амфитрита, Галатея, Галена, Галимеда, Галия, Гиппоноя, Гиппотоя, Главка, Главконома, Динамена, Дорида, Дото, Кимо, Кимодока, Кимотоя, Лаомедия, Лиагора, Лисианасса, Мелита, Мениппа, Немерта, Несея, Несо, Панопея, Паситея, Плото, Полиноя, Понтопория, Проноя, Проти, Протомедия, Псамата, Сао, Спио, Фемисто, Феруса, Фетида, Фоя, Эвагора, Эварна, Эвдора, Эвкранта, Эвлимена, Эвника, Эвпомпа, Эона, Эрата. Кто такой герой? Герой - это царь, принесенный в жертву Гере. Хирон подошел к краю плато; его копыто скребнуло известняк. Круглый белый камешек со стуком скатился в пропасть. Кентавр возвел глаза к голубому своду в понял, что ему и в самом деле предстоит сделать великий шаг. Да, поистине великий шаг, к которому он не подготовился за всю свою полную скитаний жизнь. Нелегкий шаг, нелегкий путь, потребуется целая вечность, чтобы пройти его до конца, как вечно падает наковальня. Его истерзанные внутренности расслабли; раненая нога нестерпимо болела; голова стала невесомой. Белизна известняка пронзала глаза. На краю обрыва легкий ветерок овеял его лицо. Его воля, безупречный алмаз, под давлением абсолютного страха исторгла из себя последнее слово. Сейчас. «Страдая от неисцелимой раны в лодыжке, он удаляется в пещеру и там хочет умереть, но не может, потому что он бессмертен. Тогда он предлагает Зевсу вместо Прометея себя, и, хотя его ожидало бессмертие, оканчивает так свою жизнь» [Аполлодор, II, 85 (греч.)]. Хирон принял смерть.ЭПИЛОГ
Зевс любил своего старого друга и вознес его на Небо, где он сияет среди, звезд, обращенный в созвездие Стрельца. Здесь, в Зодиаке, то восходя, то исчезая за горизонтом, он участвует в свершении наших судеб, хотя в последнее время мало кто из живых смертных благоговейно обращает глаза к Небу и уж совсем немногие учатся у звезд.(пер. В.Хинкиса; печ. по: Апдайк Дж. Кентавр: Роман. – Новосибирск, 1991.)
Занятие № 7.
Художественный мир К.Воннегута:
роман «Колыбель для кошки»
Кто говорит, мир от огня
Погибнет, кто от льда.
А что касается меня,
Я за огонь стою всегда.
Но если дважды гибель ждет
Наш шар земной, - ну что ж,
Тогда для разрушенья лед
Хорош
И тоже подойдет
Р.Фрост (пер. М.Зенкевича)
В одной из многочисленных рецензий на книги Воннегута в «Нью-Йорк таймс» о нем очень точно сказано: «Он доказал своим творчеством, что деление литературы на «настоящую» и всю остальную – полная чепуха; потому что он смеется и грустит одновременно, потому что его серьезность не бывает патетичной».
Курт Воннегут родился в Индианаполисe в семье архитектора немецкого происхождения. По желанию отца Воннегут выбрал научную карьеру и в начале 40-х изучал биохимию и другие науки в университете Корнелл в штате Нью-Йорк. После бомбардировок порта Перл Харбор добровольно вступил в ряды вооружённых сил США и участвовал во Второй мировой войне.
В 1944 году Воннегут попадает в плен во время Арденнской контрнаступательной операции немецких войск, а в 1945 году, находясь в плену, становится свидетелем бомбардировки Дрездена авиацией союзнических войск. Курт Воннегут оказался в числе семи американских военнопленных, выживших в тот день в Дрездене. Его переживания найдут отражение во многих произведениях, в особенности в романе «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» (Slaughterhouse Five or, The Children's Crusade, 1969), принёсшем автору известность.
После возвращения с фронта Курт Воннегут поступает в аспирантуру Университета города Чикаго по специальности «антропология». Одновременно с учёбой в аспирантуре он работает полицейским репортёром в бюро новостей Чикаго. В 1947 году он представил к защите магистерскую диссертацию на тему «Неустойчивое соотношение между добром и злом в простых сказках», которая была единодушно отвергнута всем составом кафедры (в 1971 году эта же кафедра присудила Воннегуту степень магистра антропологии за его роман 1963 года «Колыбель для кошки»). После провала диссертации на защите в 1947 году работает в отделе связей с общественностью корпорации «General Electric». В его обязанности входило внедрять в сознание потребителей девиз фирмы: «Технические достижения – главный фактор человеческого прогресса». Сочетание естественнонаучной и гуманитарной подготовки, затем служба в огромной научно-промышленной корпорацией многое дали будущему писателю. Журналистский опыт тоже пригодился: сам Курт Воннегут считал, что выработал свой авторский почерк благодаря работе репортёром.
Русскому читателю повезло: благодаря левым убеждениям писателя и гуманистической направленности творчества, произведения Воннегута широко издавались в СССР и удостаивались самой благожелательной критики. Писатель дважды приезжал в СССР в 70-е годы. Переводила романы Воннегута Рита Райт-Ковалёва, с которой у автора в ходе сотрудничества установились тёплые, дружеские отношения. Высочайший уровень переводов Райт-Ковалевой делал возможными ситуации, описанные - разумеется, в ироническом ключе - Сергеем Довлатовым (см. Приложение Ш).
Воннегут - автор двух десятков романов, многие из которых стали бестселлерами, а также рассказов, эссе и пьес. Ведущие темы его творчества - пацифизм, дегуманизирующее влияние технологий, ответственность учёных за свои изобретения, опасность экологической катастрофы - взаимосвязаны и зачастую присутствуют в одном произведении. Давая художественную интерпретацию этих тем, писатель сплавляет воедино иронию, сатиру, научную фантастику, трагикомедию; разговорный язык его прозы содержит массу неологизмов.
Когда Воннегут опубликовал свой первый роман «Механическое пианино» (Player Piano, 1952, в русском переводе 1954 г. – «Утопия-14), роман восприняли как научную фантастику – и это вызвало грустную улыбку тридцатидвухлетнего дебютанта, который, по его словам, «писал только о том, что видел и слышал у себя в Шенектеди, вполне реальном городке, уныло существующем в нашей унылой повседневности». Дело в том, что «унылую повседневность» Воннегут изображает с помощью своего излюбленного приема – гротеска, справедливо полагая, что фантастическое преувеличение – лучший способ точно описать реальность, которая подчас причудливее любого вымысла.
В своей речи по поводу вручения ему в 1995 году премии «гуманист года» (речь называлась по-воннегутовски иронично: «Почему моя собака не гуманист») писатель объясняет природу своего мировоззрения: «Гуманизм, который я представляю, наследником которого я являюсь, вырос не из Ренессанса или идеализированных дохристианских Греции и Рима. Он вырос из последних научных открытий, на них основывается мой метод поиска истины. Напалм, между прочим, - это подарок цивилизации от химического факультета Гарвардского университета. Так что наука пока – ещё один рукотворный бог, перед которым я, если только не пребываю в ироническом, сатирическом или «памфлетном» настроении, преклоняться не собираюсь».
План практического занятия
I. Художественный мир К.Воннегута: общая характеристика.
II. Анализ романа «Колыбель для кошки».
1. Тема.
2. Композиция.
3. Система персонажей.
4. Стилевые особенности романа.
5. Комическое в романе.
6. Неологизмы в романе.
7. Смысл заглавия.
8. Реальность и фантастика: жанровые метаморфозы антиутопии.
III. Авторская позиция в романе.
Дата добавления: 2016-05-11; просмотров: 2270;