Место интеллектуальных способностей и умений в исследовательском поиске. 2 страница

Высшие виды научного творчества связаны с «нахождением принципов», т.е. с формированием новых теоретических предпо­сылок или фундаментальных методов. Данный процесс А. Эйн­штейн считал самым трудным и сложным. Его особенности наибо­лее рельефны на фоне дискурсивно-дедуктивного мышления. Если последнее начинается с общих оснований и заканчивается частны­ми следствиями, то «принципиальное мышление» (В. Гейзенберг) исходит из эмпирических знаний и завершается теоретическим концептом. Дедуктивные построения отличаются строгой логиче­ской упорядоченностью, производство же предпосылок протекает в условиях значительного ослабления логических и других норм-запретов, ведущего к росту стихийно-хаотических движений. Если первый вид отводит чувственности роль внешней языковой формы, то во втором ее функции существенно расширяются и психическое становится содержательным элементом самого мышления. Входя в его состав, оно разрушает логические связи-стереотипы и порож­дает новые операциональные формы типа свободных ассоциаций, спонтанных скачков и смысловых диффузий. Такое творчество обозначается термином «креативное мыш­ление», основные формы - воображение и фантазия.

В поиске нужного принципа нет каких-то правил, гарантирующих получение того, что нужно ученому. Если логических путей к принципам не существует, остается только способность творческого воображения. Догадка не сводится к чистому произволу и хаотическому поиску, здесь есть свои направляющие регулятивы. Теоретик пользуется некоторыми когнитивными ориентирами в виде рекомендаций и операций, которые не имеют логической строгости и обязательности, но все же ограничивают поле поиска. Многие нормы, относящиеся к принципам, образуют неявный опыт теоретика, он их учитывает, но затрудняется сформулировать. Какая-то часть правил получает вербальную форму бытия: «принцип должен быть достаточно широким и охватывать как известные, так и неизвестные факты», «чем проще содержание принципа, тем лучше», «абстрактный принцип предполагает конкретизирующую детализацию».

Выдающиеся ученые дали образцы угадывания перспективных принципов. Рассмотрим одну из страниц истории физики. Эмпирический факт равенства инертной и гравитационной масс в определенной мере был известен уже Г. Галилею. Приобретя широкое экспериментальное подтверждение, он не получил теоретического объяснения в рамках классической механики. Неудачными оказались попытки связать данный факт с эфирно-механической моделью гравитации (Лесаж) и электродинамикой (К. Лоренц). В эту деятельность включился и А. Эйнштейн. Удивительно высокая точность в равенстве значений масс и обилие неудачных попыток объяснения убедили его в фундаментальной значимости соотношения масс. Когда и специальная теория относительности не смогла справиться с загадочным фактом, ученый решился на удивительную метаморфозу. Эмпирический факт как предмет объяснения он превратил в исходную и теоретическую идею. Здесь произошли две качественные перемены: а) эмпирическое стало теоретическим; б) конечное положение объясняемого предмета уступило место начальной идее. Вместо установки на объяснение на арену вышла теоретическая вера в перспективный метод. На такое способно только гениальное воображение. Идею равенства масс Эйнштейн в дальнейшем превратил в принцип эквивалентности и сделал основой общей теории относительности.

Творческий характер эвристик. Явные правила мышления можно различать по самым разным критериям, и одно из типичных различий – алгоритмы и эвристики. Первые суть четко сформулированные инструкции, следование которым с необходимостью приводит операции к результату. Большинство логических и математических правил является алгоритмами. Если алгоритмы диктуют четкие действия, то эвристические правила отличаются «размытыми» и относительно неопределенными значениями. Их использование приближает к результату, но искомого решения не гарантирует. Эвристики представляют собой эмпирические максимы, обобщившие некий практический (здравый) смысл. В качестве примеров правил такого рода выступают следующие формулировки: «если потерял очки в темной аллее, то ищи их под фонарем», «выбирайся из лабиринта с помощью правила правой руки или падающей капли». Кроме общих эмпирических правил есть эвристики, учитывающие конкретные особенности задачи для существенного сужения области поиска решения. Так, Н. Нильсон разработал метод, использующий эвристическую функцию для построения кратчайшего пути на графе. Здесь фронт поисковой волны направлен на цель, примерно так действует человеческое сознание при выборе маршрута. Подобного рода эвристики используются в информационной бионике.

В науке эвристики чаще всего дополняют основной гипотетический метод. Типичной эвристикой такого вида является «золотое правило» Ч. Дарвина – следует особо тщательно фиксировать те наблюдательные факты, которые противоречат собственной гипотезе. Здесь учитывается реальная когнитивная особенность, которая заключается в том, что сознание предпочитает положительно относиться к фактам, подтверждающим авторское предположение, а контрфакты легко выпадают из памяти. (Народная мудрость на это намекает поговоркой «своя рубашка ближе к телу».) Данное правило помогло действию ведущих гипотетических идей – положения о расширенном воспроизводстве единиц жизни на фоне ограниченности жизненных ресурсов и других.

В масштабе больших периодов исторического времени многие эвристические правила обретают альтернативных двойников. В ходе критических сопоставлений устанавливаются непростые отношения дополнительности. Так, в XIV в. У. Оккам сформулировал правило простоты. Бог – гениальный творец, все гениальное – просто, значит, все сложности в познании идут от человека. Поэтому в любой области мысли нужно стремиться к максимальной простоте и отсекать надуманные сущности. Позднее «бритва Оккама» потеряла религиозную основу, но сохранила статус общенаучного императива. Однако примечательно, что ныне правило простоты уравновешено «призмой К. Менгера», согласно которой нужно стремиться разлагать кажущуюся «простоту» на некие скрытые составляющие. Здесь проявилась та взаимодополнительность норм, которая характерна для развитого методологического уровня мышления. Для одних задач действенна бритва Оккама, для проблем другого плана используется призма Менгера, но в целом они вписаны в единое нормативное пространство науки. Это означает, что нет единственного набора правил, годного для любого исследования. В каждом проблемном случае ученый вынужден выбирать особые нормы и формировать конкретный в своей целостности метод.

Креативное воображение в научном гипотезировании. Формирование новых методов образует содержание процесса гипотезирования. Он реали­зуется в формах угадывающего воображения. Поскольку в таком мышлении нет четкого логического рисунка, ученые оценивают его в виде особого чувства. Рассматривая научное творчество А. Зоммерфельда, В. Гейзенберг выделил у него умение угадывать формы математического описания в новых областях физики. Оно было обусловлено двоякого рода способностями: точное эстетическое чувство возможных математических форм и безошибочное чутье физического ядра проблемы. Ясно, что эти когнитивные «чувства» суть специфические проявления научного воображения. Здесь явно отсутствует такой феномен обычных чувств как их непосредствен­ность и произвольность. Продуцирование научных догадок внут­ренне обусловлено специализированными видами знания. М. Планк отмечал у немецкого физика П. Друде развитое воображение в том, смысле, что тот мог всегда количественно, хотя бы по порядку ве­личин, подтвердить допустимость своих догадок.

Операциональным структурам метода воображение придает игровую гибкость. Исследовательское воображение основано на общих фантазийных структурах. Конечно, научное мышление не отгорожено от общих творче­ских структур сознания, но все же у него есть своя специфика. В отличие от вненаучных видов исследовательское воображение подчинено более широкому комплексу факторов с более жесткими ограничениями. В науке «способность воображения должна не мечтать, а выдумывать под строгим надзором разума...» (И. Кант). Такое воображение детерминируется специализированной эмпирией, тео­ретическими и мировоззренческими нормами. Так, факты науки дают теоретику определенные уровни свободы и разрешают ряд самостоятельных ходов мысли, по лишь бы их конечные следствия сходились с экспериментальными результатами. Воображение на­правляется также внутритеоретическими структурами, которые разрешают одни направления мысли и запрещают другие.

В методологической литературе предложены типичные виды формирования образов воображения: 1) перекомбинирование эле­ментов знания; 2) их переосмысливание; 3) взаимодействие чувст­венных представлении и абстрактных понятий. Первый вид фигу­рирует еще со времен Аристотеля, ибо является самым простым. Играя с наличными образами, ученый создает «небывалые комби­нации бывалых впечатлений» (И. М. Сеченов). Открытие струк­турной формулы бензола, когда немецкий химик Ф. А. Кекуле (1829-1896) во сне увидел змею, глота­ющую свой хвост, и ассоциировал этот образ с химией, можно от­нести к воображению-комбинированию. Как считает Дж. Родари, данную разновидность можно целенаправленно формировать уже в дошкольные и школьные годы. Эффективны упражнения на ком­бинирование слов по разным основаниям. Общую ценность имеют задания на составление парных понятий и придумывание из них соответствующих историй. Чем больше смысловая дистанция раз­деляет два слова, тем сильнее активизируется воображение. Такой опыт закладывает добротный фундамент и для научной фантазии.

Производство догадок вплетено в рациональные структуры на­уки. Значительная «свобода изобретать» (Н. Коперник) преобла­дает на тех этапах исследования, где по малому объему исходных данных приходится строить возможные варианты знания. Это и те акты, где проблемная теория конструируется путем наведения сме­лых и оригинальных связей-мостов между компонентами проблем­ного материала. Конечно, такое творчество с аморфной структурой, мало обоснованными ходами мысли, когда ученому приходится «думать около» (П. Сурье), все же существенно отличается от вненаучного фантазирования.

Гипотезирование стоит в особых отношениях с массивом зна­ний, содержащихся в сознании ученого. Наблюдается любопытная закономерность - иные гипотезы производятся тем успешнее, чем легче груз уже имеющихся научных представлений. Некоторые от­крытия совершают «умные невежды» (А. Эйнштейн). Так, гипоте­тическую концепцию «островных вселенных» выдвинул английский астроном-самоучка Т. Райт (1711-1786). Свои исследования Дж. Дальтон начинал не как профессиональный химик. Первые двенадцать лет он работал учителем физики и математики, став им путем само­образования. Не имели систематического научного образования и начального профессионализма Б. Франклин и М. Фарадей. Мно­гие первооткрыватели закона превращения энергии не были про­фессиональными физиками: У. Гров - адвокат, Дж. Джоуль - пи­вовар, Р. Майер и Г. Гельмгольц - врачи. Такая тенденция тре­бует объяснения.

В науке существуют этапы революционного пересмотра фунда­ментальных идей. В это время частное многознание профессиональ­ного ученого жестко связано с традиционными идеями и действует весьма консервативно. Когда в науку приходит дилетант, он слабо подвержен влиянию традиционных подходов и его мировоззрение открыто для новых догадок. Преобладание общего мировоззрения над специальной эрудицией позволяет реализовать свободную игру пробного мышления. Способность Э. Резерфорда к смелым и рис­кованным предположениям П. Л. Капица объяснил тем, что «...с са­мого начала его деятельности Резерфорда нельзя отнести к ученым с большой эрудицией». Читая курс физики, математикой он почти не пользовался. Его опыты в методическом плане были чрезвы­чайно просты и в докладах об экспериментах других ученых техни­ческие подробности его не интересовали. Но все это давало ему возможность быстро выходить на идею эксперимента. Интуиция подсказала Резерфорду догадку о существовании нейтрона (1920), которую экспериментально подтвердил его ученик Чадвик в 1932 г.

И все же между структурами научного знания и гипотезированием существует, хотя и сложная, но несомненная зависимость. Чем значительнее объем и качественнее параметры наличной информа­ции о мире, тем шире возможности исследовательского догадывания. Не случайные прорывы, а «систематическое угадывание» (Б. Л. Ван дер Варден) определяет ход развития науки. Оно же зависит от влияния сложившихся теорий и мыслительного опыта. Правда, на первых порах гипотезирования эта зависимость чаще всего не осознается научным сообществом. Многие гипотезы (принцип за­прета Паули, метод перенормировок, догадка Бора о квантовании электронных орбит и т. п.) в начальный период своего существова­ния воспринимались учеными как просто корректирующие прави­ла, несущие в себе элементы «подбора». Они казались произволь­ными и искусственными ad hoc-гипотезами. И только позднее пу­тем обоснования выявлялась их связь со сложившимися уровнями теоретического знания.

В теории познания существует традиция объединять гипотезирование с индукцией. Эта связь подчеркивает противостояние вероятностных процедур логике дедуктивного типа и учет раз­мытого стиля мобилизации сил уче­ного. Вместе с тем нельзя игнорировать такой предваряющий творче­скую догадку этап как пробы старых подходов. Ведь прежде чем искать новую стратегию, исследователи убеждаются в неэффек­тивности старых методов. Даже в случаях высокой новизны проб темных фактов ученый сначала пробует изучать их привычными средствами. Когда были установлены первые признаки мю-мезона, то в начале его попробовали представить в виде разновидности известных элементарных частиц: 1) тяжелый электрон (Л. Детуш); 2) тяжелый фотон (Л. де Бройль). В дальнейшем эти гипотезы уступили место представлению о новой группе элементар­ных частиц (мезоны).

Методы гипотезирования формируются путем модификации ста­рых подходов. Один из часто употребляемых видов такой творче­ской подгонки - пробная экстраполяция. Она существенно расши­ряет и обновляет область инструментального действия имеющихся теорий. Типичным примером гипотетической экстраполяции явля­ется объяснение факта броуновского движения. В начале XX в. Ж. Перрен и другие ученые в качестве пробного метода предложи­ли молекулярно-кинетическую теорию. Сомнения в правомерности выбора у них были, так как эта теория по традиции применялась лишь к газам. «Одним словом, нельзя ли приложить газовые зако­ны к эмульсиям, состоящим из видимых уже зернышек?». И только совпадение расчетных значений молекулярных констант с опытны­ми данными утвердило правильность выбора метода гипотезиро­вания.

Умение производить гипотезы складывается под влиянием двух противоположных факторов: свободного воображения и метода, ограничивающего движение мысли. Превалирование того или дру­гого дает специфические крайности. Э. Мах попытался представить это на материа­ле истории физики. Он построил типологию естество­испытателей, осуществлявших революцию в физике XVII - середи­ны XVIII вв. 1. Ученые со значительным преобладанием рационально-логического мышления (Я. Бернулли). 2. Художественные натуры в естествознании с большим воображением (И. Бернулли). З. Гении, соединяющие владение методом с творческой фантазией (И. Ньютон). Именно, Ньютон и стал главным творцом научной революции. В нем воплотился идеал ученого, который способен сме­лое воображение дисциплинировать богатым и глубоким опытом пауки.

Существует мнение, согласно которому стиль догадок полностью относится к пережиткам старой науки. «Вообще всякие догадки вышли теперь из моды; они были в лучшем случае бледными сур­рогатами знания, и современные науки, устраняя их сурово, огра­ничиваются... установлением фактов и тех заключений, которые вытекают из них (А. Эддингтон). Особо подчеркивается несовместимость фило­софских догадок с современным естествознанием: «Философская гипотеза, игравшая большую роль в эпоху натурфилософии, в на­стоящее время становится якобы инструментом малоэффективным в раз­витии естествознания. Данная точка зрения не учитывает ряд об­стоятельств.

Нельзя абсолютизировать различие между умозритель­ной догадкой и теоретической гипотезой. Это различие функцио­нально и относительно. Как только догадка становится рабочей ги­потезой, она обретает статус теоретической гипотезы. Еще Эмпедоклу принадлежит мысль о том, что свет распространяется с ко­нечной скоростью. Ее умозрительность уступила место естественно­научной теоретичности тогда, когда О. Ремер в XVII в. включил ее в абстрактные предпосылки измерений времени затмения спутни­ков Юпитера. Философские догадки разделили общую судьбу спекулятивных образований. В качестве рабочих гипотез они проходили свои пути теоретической и эмпирической выбраковки. Для связи с миром фак­тов разрабатывались посредствующие звенья из специализирован­ных понятий. Это прослеживается на развитии идеи атома: 1) до­гадка о неделимом атоме (Левкипп - Демокрит); 2) теоретическая гипотеза, помогающая формированию понятий массы, атомного ве­са и т. п. (Ньютон и др.); 3) теоретическая гипотеза с эмпириче­ски проверяемыми следствиями (Ж. Перрен и др.).

Внутринаучные переносы методов и актуализация мировоззрен­ческих идей. В каждом новом акте исследования ученый стремит­ся исходить из дисциплинарной картины объекта. Ее приоритет как основной сферы выбора метода очевиден. Если исследователь обращается к фондам других наук, то мы имеем форму междисциплинарного заимствования методов.

Междисциплинарный перенос имеет свои отличительные осо­бенности. Наиболее активно он обслуживает науки, близкие по предмету и стилю мышления (например, группа физико-матема­тических наук). Переносы методов протекают здесь сравнительно легко. Так, Н. Бор без особых трудностей использовал астрономи­ческие методы вычисления возмущений в атомной физике. В полуклассической модели атома они помогли ему находить значения энергии электронов в стационарных состояниях. Заимствование внедисциплинарных единиц знания, как прави­ло, сопряжено с их когнитивной переработкой. Эта процедура как бы прививает «чужой» элемент к основному понятийному «древу». Как известно, Г. Кантор ввел в математическую теорию множеств новое понятие «мощность». Своеобразным «донором» здесь было физическое понятие, которое прошло два этапа трансформаций: выделение общей семантики с отвлечением от физического смысла и новая спецификация в плане математических интерпретаций.

В науке нередко бывает так. В рамках данной дисциплины на­хождение метода требует значительных эвристических ухищре­ний, в другой же все это могло получиться намного проще. А. Эйн­штейн создал ОТО ценой огромных творческих усилий, интуитивно найдя нужные физические постулаты. Между тем в математике уже существовал гораздо легкий и оптимальный подход. В 70-х гг. XIX в. Ф. Клейн и С. Ли, обобщая геометрические идеи, вполне естественно (без интуитивных озарений) разработали симметрийно-групповой метод. ОТО вытекала из него как некоторый частный вариант. Этот пример подчеркивает высокую ценность эрудиции ученого по смежным и другим специальностям. Она вовсе не тре­бует осведомленности по всем деталям иных наук, вполне доста­точно знания концептуальных идей. Их привлечение в том или ином случае зависит не только от специфики проблемы, сколько от развития общих форм творческого мышления.

Трансляция «чужой» идеи в свою область исследования оценива­ется самим ученым в виде некоторой аналогии. Так, советский ученый И. И. Семенов сле­дующим образом реконструировал ход одного из своих открытий в области физической химии. «По-видимому, я подумал: свойства свободных атомов и радикалов в цепях Боденштейна аналогичны действию бактерий, которые как бы съедают исходные молеку­лы, превращая их в продукты реакции. И вдруг мысль: а ведь бак­терии могут не только есть, но и размножаться. Стоп!!! А может быть, и свободные атомы и радикалы тоже способны к размноже­нию? Все! Вот и разгадка!». Из этого описания видны основные этапы «эстафеты» метода из биологии в химию. В начале установлен некоторый мостик по­добия между элементами цепей Боденштейна (химия) и бактери­ями (биология). Им стал функциональный механизм питания и пе­реработки. Он породил ассоциативную связь: питание - размно­жение. Представление о размножении переносится в область хи­мии и в качестве метода применяется к проблемному материалу. (Каков механизм взаимодействия свободных атомов и радикалов?). В результате родилась новая идея о химических разветвлениях (размножениях) цепных реакций.

Междисциплинарные заимствования идут через каналы научной коммуникации. Этапы «эстафеты» метода нередко связаны с пред­ставителями разных дисциплин. Подобная цепочка привела к от­крытию структуры ДНК. Под влиянием советского биолога Н. Ти­мофеева-Ресовского немецкий физик А. Шредингер обратил внимание на возмож­ное влияние микромира на наследственность. Он выдвинул идею о том, что детермина­ция наследственности обеспечивается большими и сложными мо­лекулами. Эта идея была воспринята биологом Криком, который вместе с Уотсоном довел ее до экспериментального обнаружения ДНК-молекул. Здесь истоки и конкретное воплощение идеи пред­ставлены учеными, работавшими на стыке физики и биологии, по­этому перенос физических методов в генетику был по-своему зако­номерен.

Что важнее для научного творчества: бессознательные силы или сознательный разум? Когда психолог А.Р. Уоллес в своей схеме выделил стадию инкубации решения в виде идеи, то этот этап стал моделью действия бессознательных сил. В 1930-х годах К. Дункер писал о том, что инкубация как отключение сознательных усилий от задачи позволяет снять фиксированность старой установки и ввести процесс перебора подходов-стратегий. И в более поздние годы авторы видели положительный эффект инкубации в том, что в этом состоянии отключения сознания резко снижаются помехи интеллекта, когда одни элементы знания взаимно влияют на другие. Без рационального контроля легче избавиться от ложных направлений и поспешных обобщений. В каждом отдельном акте исследования сознание ученого не может взять под контроль всю свою деятельность. Реальное мыш­ление содержит элементы, которые формируются стихийно и про­текают на разных уровнях осознания. Получается, что значитель­ные области субъективных процессов остаются как бы «закрыты­ми» для их носителей. Ученые не видят некоторых лестниц, по которым они взбираются на высоты открытий (В. Оствальд).

Феномен неявного знания. На ограниченные возможности со­знания в отношении самого себя указывали древние философы. Современ­ные ученые признают это и для объяснения привлекают феномен бессознательного. Неосознанные пласты психики оставляют метод как бы в когнитивной «те­ни» и он становится неявным фактором.

Неявное в форме скрытого выбора метода чаще всего фигурирует в научном гипотезировании. Особая нацеленность на проблему в сочетании с большим объемом свободного воображе­ния способны маскировать привлечение тех или иных предпосы­лок. В подобной ситуации ученый не может дать ясного отчета в том, как и что он мобилизовал из интеллектуальных ресурсов. Известно, что, выдвинув оригинальную гипотезу тока смещения, Дж. К. Максвелл не оставил никаких свидетельств о породившем ее методе. Можно лишь догадываться, что в этой роли неявно сра­ботала идея симметрии или аналогичный ей принцип. В других же ситуациях шотландский ученый был более откровенным. Это видно в его сравнении трех конкурирующих подходов в объяснении электромагнитной индукции: теория фиктивной магнитной субстан­ции, гипотеза индуцированной полярности и теория силовых линий. Преимущества последнего сведены к следующим достоинствам: 1) наличествуют чисто теоретические положения: 2) наимень­шее число этих предпосылок; 3) «необыкновенно легко применя­ется» к частным явлениям; 4) «дает большие упрощения», не ис­кажая опытных фактов. Здесь обнажены все основные методоло­гические принципы, актуализированные им для обоснования своего выбора.

То, как отдельный ученый распорядится когнитив­ными ресурсами, таит в себе самые различные возможности. Их реализация дает личностные стили исследования, трудно поддаю­щиеся рациональной расшифровке. Вот почему умение применять понятия науки И. Кант отнес к разряду «скрытых» искусств. «...Схематизм нашего рассудка в отношении явлений и их чистой формы есть скрытое в глубине человеческой души искусство, на­стоящие приемы которого вряд ли когда-нибудь удастся угадать у природы и раскрыть». Свой вклад в скрытое искусство вносят мыслительные операции и операциональные схемы. Как правило, они передаются в виде деятельностных образцов, предполагающих значительный объем неопределенности в восприятии и усвоении.

Своеобразный эффект маскировки метода создает объединение в одном подходе нескольких принципов. Они субординируются по степени общности и такая связь придает неявный характер более общему компоненту. Подобная смысловая «интерференция» произошла в оценке метода ирланд­ского математика и физика У. Гамильтона (1805-1865). Для не­которого класса задач механики он разработал принцип перемен­ного действия, ядро которого составила формула «характеристи­ческой функции». Она была выведена из принципа сохранения энергии, что нашло свое выражение в структуре математического аппарата. Основным формализмом выступало интегрирование дифференциальных уравнений и в него встраивался алгоритм ва­риационного исчисления, представлявший «переменное действие». Но некоторые коллеги Гамильтона, оценивая его метод, предпочли говорить только об идее переменного действия. Он был вынужден дать пояснение: «...Чтобы применить наш метод к любой задаче динамики, относящейся к любой движущейся системе, необходимо сочетать известный закон живой силы с нашим законом перемен­ного действия».

Место интуиции в научном исследовании. В учебной и исследовательской литературе синонимом интуиции как правило выступает воображение. То, что речь идет о какой-то форме проявления эмпирического опыта, на это указывают латинские истоки данного слова («intueri» – пристально смотреть). Уже средневековые мыслители начали противопоставлять интуицию логике на том основании, что если логика выстраивает цепочку предпосылочных доводов и тем самым доказывает конечный вывод, то интуиция постигает одномоментным актом. Такое различие дискурсивного мышления и интуиции поддержал И. Кант, и оно стало традиционным.

Характеристика интуиции как особой разновидности перцептивного акта проходит у многих авторов. К примеру, интуиция как вид восприятия представлена у Пирса. И, действительно, у неё можно выделить все типичные признаки восприятия. В интуиции нет логического выведения результата из посылок. Также отсутствует временная пауза между конституированием предмета и оформлением ‑ применением метода. Наличествует быстро протекающий акт приложения метода к предмету и преобразования его в результат. Последнее и сам процесс интуиции очень трудно передаются словами. Это выражается хорошо известным фактом, когда свидетели происшествий демонстрируют явную неспособность к словесному описанию ранее встреченного человека и безошибочно узнают его, когда увидят вновь.

В пользу того, что интуиция является формой распознавания образов, говорит и такое её свойство – усматривать целое раньше частей. Подтверждающих фактов можно найти много. Так, однажды авторитетный авиаконструктор, мимолетно взглянув на чертёж нового самолёта, заявил: «Эта машина летать не будет, ибо недостаточна красива». Данный интуитивный диагноз позднее подтвердился. Американские психологи неоднократно проводили эксперименты с шахматистами – гроссмейстерами и новичками, где первые за краткие мгновения правильно оценивали общее положение на доске. Подобный эксперимент провёл В.Б. Малкин с известным гроссмейстером, которому на 0,5 секунд предъявлялась сложная позиция с инструкцией запомнить расположение фигур. Испытуемый не мог поведать о деталях, но дал уверенную оценку: «позиция белых слабее».

Как и любой перцептивный процесс акт интуиции демонстрирует дополнительность предмета и метода. В качестве предмета выступает наглядное знаковое образование, которое формируется сенсорным уровнем ментальной психики. Интеллект демонстрирует способность быстрой мобилизации тех информационных ресурсов, которые становятся методом. Его применение к предмету, дающее результат, происходит очень быстро, что и даёт эффект симультанного «схватывания». В приведённых примерах фигурировали авиаконструктор и шахматисты-гроссмейстеры, как раз обладавшие развитым деятельностным опытом. Многие тысячи раз авиаконструктор изучал и создавал чертежи самолёта, и за это время у него сформировался набор прототипических методов на все типичные ситуации, связанные с чертежами самолётов. Они закрепились в виде устойчивых установок, срабатывающих на тот или иной чертёж. И когда авиаконструктору довелось взглянуть на чужой чертёж, установочные методы моментально обеспечили ему ещё одну беглую оценку. Поскольку в качестве метода выступают обобщённые и схематизированные знания, они придают ситуативному предмету целостный смысл.

Интуиция‑понимание формируется и в академическом образовании. Американский психолог Х. Цукерман, проводя исследование когнитивных способностей нобелевских лауреатов в науке, установила примечательные особенности. Более половины лауреатов, ещё будучи студентами, выбрали для себя тех научных руководителей, которые позднее сами стали лауреатами нобелевских премий. Данный статистический факт можно объяснить наличием у этих молодых людей, бывших студентами, эффективной интуиции. В пользу этого говорят их анкетные признания. Как студенты старших курсов получение знаний от преподавателей они считали наименее важным делом. Главным в обучении для них уже стало приобретение «стандартов работы и мышления». И через призму такого понимания они из множества преподавателей остановили выбор на самых способных учёных. И в таком диагнозе их интуиция не подвела. Сделав работу своего научного руководителя моделью для подражания, данные студенты выстроили у себя плодотворный способ исследования.