Организм и организация

Н.А. Бердяев подчеркивает, что техш можно понимать в более широком и более узк смысле. Techne значит и индустрия, и иcкуcc Technaxa значит фабриковать, создавать с искусств Мы говорим не только о технике экономической, и мышленной, военной, технике, связанной с перед жением и комфортом жизни, но и о технике мьш ния, стихосложения, живописи, танца, права, даже технике духовной жизни, мистического пути. Так, : пример, йога есть своеобразная духовная техника. Т ника повсюду учит достигать наибольшего результ при наименьшей затрате сил. И такова особенно ника нашего технического экономического века.

В современной технике количественные достижения преобладают над качественными, которые были свойст­венны технику-мастеру старых культур. Шпенглер в книге «Человек и техника» определяет технику как борь­бу, а не орудие. Но, бесспорно, техника все1да есть средство, орудие, а не цель. Не может быть технических целей жизни, цели же жизни все1да лежат в другой об­ласти, в области духа. Средства жизни, по мнению Бердяева, очень часто подменяют цели жизни.

Может ли техника относиться к жизни духа? По мнению Бердяева, техника для ученого, делаю­щего научные открытия, для инженеров, делающих изобретения, может стать главным содержанием и целью жизни. Но подмена целей жизни техническими средствами может означать умаление и угашение духа. «техническое орудие по природе своей гетерогенно как тому, кто им пользуется, так и тому, для чего им пользуются, гетерогенно человеку, духу и смыслу». С этим связана роковая роль господства техники в челове­ческой жизни. Одно из определений человека как homo faber — существо, изготовляющее орудие, которое так распространено в историях цивилизаций, уже свидетель­ствует о подмене целей жизни средствами жизни. Тех­ника обладает такой силой в нашем мире совсем не по­тому, что она является верховной ценностью.

Н.А. Бердяев рассматривает в своей работе харак­терный парадокс: без техники невозможна культура, с нею связано самое возникновение культуры. В то же время окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к ги­бели. Философ выделяет в культуре два элемента: тех­нический и природно-органический. Окончательная победа первого над вторым означает перерождение культуры во что-то иное, на культуру уже непохожее. Романтизм есть реакция природно-органического эле­мента культуры против технического ее элемента.

Русский философ устанавливает три стадии в исто­рии человечества — природно-органическую, культур­ную в собственном смысле и технически-машинную. ому, по мысли Бердяева, соответствует различ­ное отношение духа к природе — погруженность духа в природу; выделение духа из природы и образование особой сферы духовности; активное овладение духом природы. Эти стадии скорее некие идеальные типы, нежели хронологически зафиксированные стадии не­коего процесса. «И человек культуры все еще жил в природном мире, который не был сотворен человеком, горый представлялся сотворенным ьогом. Он был связан с землей, с растениями и животными. Огромную роль играла теллурическая мистика, мистика земли. Известно, какое большое значение мели pacтительные и животные религиозные культы» . Внутри природно-органической стадии люди любили понимать культуру, государство, быт органически,. по аналогии с живыми организмами. Процветание культур и государств представлялось как бы раститель но-животным процессом. Культура была полна симв лами, в ней было отображение неба в земных форма даны были знаки иного мира в этом мире. Технике з чужда символика, она реалистична, она ничего не от бражает, она создает новую действительность, в неД все присутствует туг. Она отрывает человека и от при роды и от миров иных..

Представляет огромный интерес различено Н.А. Бердяевым организма и организации. Организ рождается из природной, космической жизни, и сам рождает. Признак рождения есть признак органн ма. Организация же совсем не рождается. Она создае ся активностью человека, она творится, хотя творче во это и не есть высшая форма творчества. Орган» не есть агрегат, он не составляется из частей, он лостен и целостным рождается, в нем целое предше вует частям и присутствует в каждой части. Организа растет, развивается.

Механизм, созданный организационным процес сом, по мысли Н.А. Бердяева, составляется из частей он не может расти и развиваться, в нем целое не при сутствует в частях и не предшествует частям. В орга низме есть целесообразность, изначально ему прису щая, она вкладывается в него Творцом или природе? она определяется господством целого над частями.

В организации, по определению Н.А.Бердяева, есл целесообразность совсем другого рода, она вкладываете в нее организатором извне. Механизм составляется подчинением его определенной целью. Он не рождаете с присущим ему замыслом. Часы действуют очень цел сообразно, но эта целесообразность не в них, а в созда1 шем и заведшем их человеке. Организованный механизм в своей целесообразности зависит от организатора. Но 1 нем есть инерция, которая может действовать на орга низатора и даже порабощать его себе.

По мнению Н.А.Бердяева, в истории были органи зеванные тела, подобные жизни организмов. Так, пат риархальный строй, натуральное хозяйство представ­лялись органическими и даже вечными в этой своейорганичности. Органический строй обычно казался созданным не человеком, а или самой природой, или Творцом мира. Долгое время была вера и существова­ние вечного объективного порядка природы, с кото­рым должна быть согласована и которому должна быть подчинена жизнь человека.

Природному придавался, по словам Н.А.Бердяева, как бы нормативный характер. Согласие с природой представлялось и добрым и справедливым. «Для древ­него грека и для средневекового человека существовал неизменный космос, иерархическая система, вечный ordo. Такой порядок существовал и для Аристотеля и для св. Фомы Аквината. Земля и небо составляли не­изменную иерархическую систему. Само понимание неизменного порядка природы былц связано с объек­тивным теологическим принципом».

Однако техника в том виде, в каком она существует с XVIII в., разрушала эту веру в вечный порядок при­роды. Новая природная действительность, перед кото­рой ставит человека современная техника, совсем не есть продукт эволюции, а есть продукт изобретатель­ности и творческой активности самого человека, не процесса органического, а процесса организационно­го. Итак, по определению Бердяева, господство техники и машины есть прежде всего переход от орга­нической жизни к организованной жизни, от расти­тельности к конструктивности.

Да, действительно, с точки зрения органической жизни техника означает развоплощение, разрыв в ор­ганических телах истории, разрыв плоти и духа. Тех­ника раскрывает новую ступень действительности, и эта действительность есть создание человека, результат прорыва духа в природу и внедрение разума в стихий­ные процессы. Техника разрывает старые тела и созда­ет новые, совсем не похожие на тела органические, создает тела организованные.

«И вот трагедия в том, что творение восстает про­тив своего творца, более не повинуется ему. Тайна грехопадения — в восстании твари против Творца. Она повторяется и во всей истории человечества. Промете­евский дух человека не в силах овладеть созданной им техникой, справиться с раскованными, небывалыми энергиями. Мы это видим во всех процессах рациона­лизации в техническую эпоху, когда человек заменяет­ся машиной. Техника заменяет органически-иррацио­нальное организованно-рациональным».

По мысли Н.А. Бердяева, самый дух, создавший технику и машину, не может быть технизирован и ма шинизирован без остатка, в нем всегда останется иррациональное начало. Но техника хочет овладеть духом и рационализировать его. Сначала человек зависел от природы, и зависимость была растительно-животной. Теперь началась титаническая борьба человека с технизируемой им природой. Человек совсем еще нед приспособился к новой действительности, которая pacкрывается через технику и машину. Он не знает, в coстоянии ли оудет дышать в новой электрической и радиоактивной атмосфере, в новой холодной металлической действительности, лишенной животной теплоты.

Господство техники и машины, по мнению НА Бердяева, открывает новую ступень действительности, einej непредусмотренную классификацией наук, действигельность, совсем не тождественную с действительностью механической и физико-химической. Эта новая действительность видна лишь из истории, из цивилизации, a He из природы. Эта новая действительность развивается в космическом процессе позже всех ступеней, после сложного социального развития, на вершинах цивилизации хотя в ней действуют механико-физико-химические силы.

Как утверждает Н.А.Бердяев, искусство тоже создавало новую действительность, не бывшую в природ де. Можно говорить о том, что герои и образы художественного творчества представляют собой особого рода1 реальность. Дон-Кихот, Гамлет, Фауст, Мона Лиза, Леонардо или симфония Бетховена — новые реальности не данные в природе. Они имеют свое существование свою судьбу. Они действуют на жизнь людей, порождая очень сложные последствия.

«Люди культуры живут среди этих реальностей. Ho действительность, раскрывающаяся в искусстве, носи характер символический, она отображает идейный мир. Техника же создает действительность, лишеннук всякой символики...» Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос. Это новая категория бытия. Машина действительно не есть ни неорганическое, ни органическое тело. Появ ление этих новых тел связано с различием между органическим и организованным, i

Совершенно ошибочно было бы отнести машину кнеорганическому миру, на том основании, что для ее организации пользуются элементами неорганических тел, взятых из механико-физико-химической действительности. В природе неорганической машины не существует, она существует только в мире социальном. Эти ор­ганизованные тела появляются не до человека, как тела неорганические, а после человека и через человека.

Человеку, как подчеркивал Бердяев, удалось вызвать к жизни, реализовать новую действительность. Это показатель страшной мощи человека. Это указы­вает на его творческое и царственное призвание в мире. Но также и показатель его слабости, его склон­ности к рабству. Машина, по словам русского филосо­фа, имеет не только социологическое, но и космоло­гическое значение. Она ставит с необычайной остро­той проблему судьбы человека в обществе и космосе.

Может ли человек существовать лишь в старом кос­мосе, физическом и органическом, который представ­лялся вечным порядком, или он может существовать и в новом, неведомом еще космосе? Что означает техничес­кая эпоха и появление нового космоса в судьбе челове­ка? Есть ли это материализация и смерть духа и духов­ности или это может иметь и иной смысл? Ставя эти во­просы, Бердяев подчеркивает, что разрыв духа со старой органической жизнью, механизация жизни про­изводит впечатление конца духовности в мире. «Техника и экономика сами по себе могут быть нейтральными, но отношение духа к технике и экономике, — пишет Бердяев, — неизбежно становится вопросом ду­ховным... Технизация духа, технизация разума может легко представляться гибелью духа и разума» .

По словам Бердяева, техника отрывает челове­ка от земли, она наносит удар всякой мистике земли, мистике материнского начала, которая играла такую роль в жизни человеческих обществ. Актуализм и ти­танизм техники прямо противоположен всякому пас­сивному, животно-растительному пребыванию в мате­ринском лоне, в лоне матери-земли. Он истребляет уют и тепло органической жизни, приникшей к земле. Смысл технической эпохи прежде всего в том, что она заканчивает теллургический период в истории челове­чества, когда человек определялся землей не в физи­ческом только, но и в метафизическом смысле.

«Совсем иначе чувствует себя человек, когда он чувствует под собой глубину, святость, мистичность земли, и тогда, когда он чувствует землю, как планету, летящую в бесконечное пространство, среди бесконеч­ных миров, когда сам он в силах отделиться от земли, летать по воздуху, перенестись в стратосферу. Это из­менение создания теоретически произошло уже в на­чале нового времени, когда система Коперника сменила систему Птолемея, когда земля перестала быть центров космоса, когда раскрылась оесконечность миров».

Итак, по мнению Бердяева, техника перестает быть нейтральной, она давно уже не нейтральна, не; безразлична для духа и вопросов духа. Техника убийственно действует на душу, но она вместе с тем вызывает сильную реакцию духа. Техника делает человека космиургом. От напряжения силы духа зависит, избежит ли человек гибели. Исключительная власть технизации и машинизации влечет именно к этому пределу, к небытию в техническом совершенстве.

Миф машины

Наиболее крупным и признанным вкладом Священной царской власти (так он называет властителей Египта) было изобретение архетипа машины. Для всех последующих сложных машин это поразительное изобретение оказалось первой действующей моделью, несмотря на то, что главная функция машины постепенно перешла от человеко-частей к более надежным механическим деталям. Это точка зрения американского культуролога Льюиса Мамфорда. Он считает, что уникальным по своему значению действием царской власти была концентрация рабочей силы и создание основ opганизаций, которые сделали возможным выполнени работ невиданных ранее масштабов. И как результат этого изобретения — гигантские инженерные задачи, выполненные пять тысяч лет назад и не уступающие лучшим современным образцам в серийности произволства, стандартизации, тщательности проектирования,

По мнению Л.Мамфорда, машина не была замечеОна оставалась безымянной вплоть до этих дней, когда появился куда более мощный современный тип, включающий в себя большое количество подчиненных машин. Ради удобства американский исследователь? называет архетипическую модель по разному в зависит мости от специфики действия ее в той или иной ситуации. Так, когда составные части машины, даже если она функционировала как единая целостная система, обязательно были разделены в пространстве Этот вид машины Л.Мамфорд называет «невидимой машиной». Он выделяет также «трудовую машину» (для выполнения работ на сложно организованных коллективных предприятиях), «военную машину».

Когда все составные части машины — политичес­кая и экономическая власть, военная, бюрократичес­кая и царская — объединены в одно понятие в терми­нологии Л.Мамфорда — это «мегамашина». Техничес­кое оборудование, созданное этой мегамашиной, сле­довательно, превращается в мегатехнику, отличаю­щуюся от более простых и разнообразных видов тех­нологий, которые вплоть до нашего столетия продол­жали выполнять большую часть повседневной работы на производстве и в сельском хозяйстве, лишь иногда используя энергетическое оборудование.

По словам Мамфорда, только монархи, опиравшие­ся на знание астрономии и поддержку религии, были способны ухватить мегамашину и управлять ею. Это было невидимое устройство, состоящее из живых людей, скрепленных как неподвижные части (обычной машины), каждая из которых имела определенную функцию, роль и задачу, чтобы осуществить наиболь­ший результат и осуществить грандиозные планы этой огромной организации. Несмотря на поддержку выс­шими властями безграничных притязаний царской власти, институт монархии не получил бы столь гран­диозного распространения, если бы, в свою очередь, не был подкреплен грандиозными достижениями ме-гамашины. Это изобретение, по словам Мамфорда, было высшим завоеванием ранней цивилизации, тех­нологическим достижением, послужившим образцом для всех последующих видов механических устройств.

Л.Мамфорд считает, что если мы поймем, как по­явилась машина и проследим ее последующее разви­тие, то сможем по-новому взглянуть на происхожде­ние нашей современной сверхмеханизированной культу­ры, на судьбу и будущее современного человека. Мы об­наружили, что в первоначальном мифе машины были выражены сумасбродные надежды и желания, которые полностью осуществились в современную эпоху. Но в то же время миф машины ввел запреты, ограничения, на­садил атмосферу принудительности и раболепия, кото­рые и сами по себе, и как следствие вызываемых ими противодействий угрожают сегодня еще более пагубны­ми последствиями, чем это было в эпоху пирамид.

Хотя впервые мегамашина была смонтирована в пе­риод возникновения орудий труда из меди, их появле­ние не было взаимосвязано: механизация социальной жизни в древней форме ритуала значительно предше­ствовала механизации орудий труда. Но как только новый механизм был создан, он начал быстро распро­страняться, но не благодаря добровольному принятию в целях самозащиты, а посредством принудительного введения монархами, действующими так, как могли действовать только боги или помазанники божьи. Всюду, где мегамашина была успешно собрана, она приводила к такому увеличению выработки энергии и объема выполняемой работы, которое было немысли­мо до этого. Вместе с умением концентрировать ко­лоссальные механические силы возник новый вид ди­намизма, преодолевший инертность и узкие рамки ог­раниченной земледельческой культуры абсолютной новизной своих достижений.

Мамфорд разъясняет: примененные царской влас­тью силы машины значительно раздвинули простран­ственно-временные границы. Работы, для завершения которых когда-то требовалось несколько столетий, те­перь выполнялись за период меньший, чем жизнь одного поколения. По распоряжению царя создавались горы из камня и обожженной глины, пирамиды и зиккураты: факгачески весь ландшафт был изменен, в его точных границах и геометрических формах отрази­лись космический порядок и несгибаемая воля челове­ка. Ни одна сложная механическая машина, хоть сколько-нибудь сравнимая с этим механизмом, нигде не использовалась вплоть до IV в.н.э., когда в Запад­ной Европе получили распространение часы, ветряная и водяная мельницы. ,

Возникает вопрос: почему же этот механизм оста­вался невидимым для археолога или историка? Дело в '. том, что машина полностью состояла из человеко-частей и обладала определенной функциональной струк­турой, действующей только до тех пор, пока религиоз­ный экстаз, заклинания и распоряжения царя, создав-. шие ее, воспринимались всеми членами общества как феномены, выходящие за пределы обычного челове­ческого понимания. Как только направляющая сила: царской власти ослабевала вследствие смерти или не­удачи в сражении, скептицизма или восстания как вы­ражения мести, вся машина разрушалась.

С самого начала человеческая машина, по мнению Мамфорда, была двулика. С одной стороны, принуди­тельная и разрушительная, с другой — жизнеутверж­дающая и конструктивная. Однако конструктивные силы не могли проявиться в полной мере, пока хоть в какой-то степени не действовали разрушительные. Не­смотря на то, что первоначальная форма военной ма­шины почти наверняка появилась до трудовой маши­ны, именно последняя достигла небывалого совершен­ства в выполнении работ, причем это отразилось не

только в количестве сделанного, но и в качестве и сложности управленческих структур. Теперь, замечает Л.Мамфорд, мы понимаем, что определение таких коллективных общностей, как машины, вовсе не пус­тая игра слов. Пирамиды — это не только бесспорное свидетельство существования машины, но и доказа­тельство ее бесспорной эффективности.

Как же работала эта гигантская машина? Если для приведения в действие такого механизма, в одинако­вой степени выполняющего как созидательную, так и разрушительную работу, необходимо единственное изобретение, то им, вероятно, была письменность. Этот способ преобразования человеческой речи в гра­фическую запись не просто позволил передавать ин­формацию и распоряжения в пределах системы, но и определять ответственность в случае невыполнения письменных приказов. Первоначально письменность использовали не для выражения каких-либо идей, а для ведения в храме записей количества зерна, посу­ды, домашнего скота, произведенных, хранящихся и использованных ремесленных изделий...

В основе действия машины лежали два элемента: систематизированное знание о природе и сверхъесте­ственных явлениях и детально разработанная система отдачи, выполнения и соблюдения приказов. Первый элемент был воплощен в жречестве, без активной под­держки которого не появился бы институт священной монархии; второй — в бюрократии. Во главе иерархи­чески организованных служителей культа стояли пер­восвященник и царь. Без их совместных усилий систе­ма власти не могла бы эффективно функционировать. Это условие обязательно и сегодня, хотя автоматизи­рованные и компьютеризированные предприятия мас­кируют как наличие человеческих компонентов в ма­шине, так и религиозную идеологию, значение кото­рой велико даже в современной автоматике.

По мнению Мамфорда, то, что мы сегодня назвали наукой, изначально было составной частью новой ме­ханической системы. Зато систематизированное зна­ние, согласованное с космическими закономерностя­ми, расцвело, как известно, вслед за культом Солнца: наблюдения за звездами и составление календаря со­действовали укреплению царской власти. Кроме того, жрецы и предсказатели уделяли большое внимание толкованию значений необычных событий, таких, как появление комет, затмение луны и солнца или непо­нятные феномены в природе, например, полет птиц или внутреннее строение жертвенных животных.

О наделении царской власти почестями, подобаю­щими только солнцу, не в меньшей степени свиде­тельствовал и тот факт, что и солнце и царь применя­ли силу на расстоянии. Впервые в истории власть со­храняла свою мощь за пределами непосредственной слышимости человеческого голоса и вне пределов до­сягаемости. Теперь для поддержания власти силы только одного оружия было недостаточно. Оказалась в спросе особая форма передающего механизма: армия писарей, курьеров, управляющих, надзирателей, десят­ников, руководителей разного уровня. Другими слова­ми, четко организованная бюрократия стала неотъем­лемой частью мегамашины: группа людей, способных передавать и исполнять приказ с точностью жреца, ", выполняющего священные ритуалы с безумным повиновением солдата.

Парадоксально, но монополия власти породила) культ личности, ибо только царь наделялся всеми качествами, присущими личности, которые, по-видимому, именно в этот период постепенно зарождались в, человеческой душе, а сегодня проклевываются сквозь. социальную скорлупу, где они находились в зачаточ­ном состоянии,

В то время, как считает Мамфорд, личность и, власть отождествлялись. Обе были соединены в лице' царя, так как только он — монарх — был вправе принимать решения, изменять древние местные обычаи, создавать новые структуры, вдохновлять на свершение коллективных подвигов, о которых раньше нельзя было и помыслить, а тем более выполнить. Короче го-,; воря, он мог поступать как отвечающий за свои по-, ступки человек, способный сделать сознательный выбор,. независимо от обычаев рода: он мог предстать бунтарем, когда этого требовала ситуация, и мог посредством ука зов и законов изменить сложившийся порядок.

Страстное желание царей обрести бессмертие было-всеобъемлющим стремлением к преодолению любых границ, которое первой воплотила колоссальная концентрация власти, осуществленная мегамашиной. Был брошен вызов человеческим слабостям, более того, слабости человечества. Понятие «вечная жизнь» — без зачатия, роста, без наслаждения жизнью и смертью — застывшее, пустое, бесцельное существование, без любви, своей неизменностью напоминающее мумию фараона, — есть лишь иная форма смерти. С точки зрения человеческой жизни, а фактически всего живо­го, стремление к неограниченной власти свидетельст­вовало о психологической незрелости — о полной неспособности понять естественные процессы рождения, развития, зрелости и смерти.

Как считает Л. Мамфорд, воссоздание и распростра­нение мегамашины ни в коем случае не были неиз­бежным результатом игры исторических сил. Вплоть до 1940 г. еще можно было рассматривать ускоряю­щийся технический прогресс как в целом благоприят­ствующий развитию человечества. И такое убеждение, по мнению Мамфорда, настолько прочно укоренилось в сознании людей, как и миф машины, полностью за­хвативший современные умы, что эти устаревшие представления до сих пор воспринимаются повсюду как обоснованные, общепринятые и, безусловно, «прогрессивные», короче говоря, как практически не­оспоримые.

Представление о том, что технический прогресс несет освобождение, оставалось в целом неопровержи­мым в течение всего XIX в. Иного мнения придержи­вались только «романтики», такие, как Делакруа, Рёскин и Моррис и консервативно мыслящие филосо­фы. В самом деле, технические новшества сопровож­дались множеством единичных случаев освобождения, чем и оправдывали себя отчасти, это происходило даже во времена безжалостного вытеснения промыш­ленных рабочих из многих отраслей.

Между тем в течение XIX в. число самоуправляю­щихся обществ, организаций, ассоциаций, корпораций и сообществ заметно возросло: и региональные об­щности, когда-то подавленные национальным госу­дарством или деспотической империей, стали вновь утверждать свою культурную самобытность и полити­ческую независимость. В начале XIX в. после отмены крепостного права и запрещения рабства, казалось, должны проявиться устойчивые тенденции к установ­лению всеобщей власти закона, самоуправления и со­трудничества, получая все более широкое распростра­нение в мире.

В XX в. картина изменилась. Становится ясным, что нет ни одной части современной мегамашины, ко­торая не существовала бы реально или потенциально в Древней модели. Подлинно новой была возможность претворить в жизнь мечтания древних, которые до сих пор были просто технически невыполнимы. Наряду с политическим абсолютизмом, палочной дисциплиной, усовершенствованием техники был вновь введен древ­ний институт, деятельность которого была надолго приостановлена: это принудительный труд и всеобщая воинская повинность.