Человек на грани времен

XIX век в Европе отнюдь не был безбурным, скорее наоборот, по насыщенности событий, по их масштабам и результатам он во многом предварил и достижения, и катаклизмы XX века. Европа XIX века, как и другие континенты мира, сотрясалась от революций, освободительных войн в Европе (Венгрия, Болгария, Румыния). В этот же период произошло объединение Германии и Италии, начались грабительские захватнические войны Франции, Англии, Испании на Востоке и в Африке. Первоначально обособленное промышленное развитие различных стран постепенно превращается в мировой процесс. Казалось, что великие открытия и изобретения века принесут человечеству освобождение от многих бед и откроют людям дорогу к знанию и счастью. Но так не случилось. Капиталистическое устройство общества сменило одну форму угнетения другой, несправедливость не уступила место всеобщему благоденствию, в обществе лишь усугубился индивидуализм, несущий с собой отчуждение всех от всех и от всего. Даже пришедшая к вершинам положения в обществе буржуазия утрачивает свой оптимизм, поскольку никаких других связей, кроме чисто корыстных, она не предложила миру. Многие представители интеллигенции почувствовали, что общество в той или иной форме зашло в тупик, поскольку к концу века исчезло ощущение причастности каждого к историческим событиям, исчезла и возможность такой причастности. То, что воспринималось романтиками как эмпирическая пошлость, пошлость повседневности, заполняет все жизненное пространство каждого представителя практически любого социального слоя. Это необыкновенно явственно запечатлено в автобиографическом романе “Голод” норвежского писателя Кнута Гамсуна (1859—1952). Он показывает различные слои общества, и везде царят ледяное равнодушие, черствость, углубленность в повседневные заботы, за которыми нет ничего светлого. “Общество, какое оно есть, не желает ничего знать о своих изгоях, о тех, кто оказался выброшенным на обочины жизни, ибо каждый человек в этом обществе занят собой, своими мыслями и делами” [68, т. 1, с. 15].

Век начинался не только реакцией на идеи Просвещения и Французскую революцию, но и большими иллюзиями. На гребне этих иллюзий рабочие сделали попытку договориться с приходящей к власти буржуазией. Чартисты, написавшие требования о введении всеобщего избирательного права, повышении зарплаты и т.д., полагали, что, собрав подписи под этими требованиями и доведя их до парламента, можно добиться их исполнения без революций и насилия. Это были не последние иллюзии века, которым не суждено было осуществиться. Так же точно не оправдались надежды на научный прогресс. Многие выдающиеся умы Европы констатировали торжество буржуазной посредственности. Если в первую половину века каждый ощущал себя участником исторических событий, то во вторую половину— история ушла с полей сражений, баррикад, она творилась “даже не в кабинетах министров, а в банковских конторах, в редакциях бульварных газет и за прилавками модных магазинов. И человек мог стать дельцом, но никак не деятелем. При этом он был обезличен и опустошен теми пошлыми, но всеохватывающими формами, в которых проявлялась борьба всех против всех” [121, т. 7, с. 236, 237]. К концу века в общественной жизни Европы сформировались две резко противоположные тенденции: пессимистическое представление о фатальном бессилии человека перед враждебным ему миром, с одной стороны, и политическая борьба рабочего класса, несущая в себе надежды на осуществление равенства и справедливости, с другой. С этими идеями Европа вошла в XX век.