Мышление и метод анализа: Маркс и Гегель 2 страница

Маркс, Ленин считали загадкой мистицизма совмещение «почтения» к государственному духу и «презрение» к реальностям государственной жизни. Но любой теоретик совмещает усмотренную сущность, почтение к ней с презрением к эмпирическим регистрациям, если они выглядят «неприятными». Гегель относился с почтением к тем эмпирическим материалам, в которых была «видна» сущностная основа, необходимость в свободе и т.п. Именно в этой случайности он находит неслучайное, а иное считает незначимым.

И Маркс, и его последователи радовались, когда «искусственность» строгих диалектических форм отступала и была видна привычная и наблюдаемая очевидность, свободная от «идеализма» и обладающая «содержательностью». Они не замечали, что именно глубина абстракций позволяла представить в истинном свете привычное и даже непривычное, что оценивалось как возврат Гегеля к «свежему воздуху» конкретного. В то же время Маркс и другие могли заметить гибкость понятий в разумных, а не рассудочных, руках мыслителя. Поэтому и появляется не «плоская», а глубокая каузальность. Теоретик должен создавать такие абстрактные конструкции, чтобы они «дотягивались» до любых проявлений того, о чём ведётся речь, проявлений сущности.

Признаётся также и то, что используя в «ограниченном», теоретически схематизированном виде конкретный материал эмпирии, Гегель достигает преодоления ограниченности эмпирического содержания. На этой основе и появляется возможность идти от одной абстракции к увеличивающемуся числу «конкретностей», открывать возможность двигаться в этом направлении и другим учёным. Тем самым, марксисты не смогли по-настоящему уйти от внешних оценок философской мысли Гегеля. Но они смогли оценить продуктивность метода Гегеля и попытаться его использовать (Маркс).

Приведём ещё высказывания, носящие характер личного самоопределения относительно Гегеля.

Таблица 5

Мы видим, что в марксизме возникло желание сохранить диалектику, лишив её «идеалистической» основы. Это очень походе на пожелание теоретику писать свои сочинения так, чтобы они легко читались эмпириком. Диалектика, если её понимать в рамках механизма теоретического мышления, неотделима от оперирования высшими абстракциями, способ построения которых является конструктивным, техничным, языковым. Гегель сам указывал на три стороны мышления вообще – «абстрактность», «диалектичность» и «спекулятивность». Это означает использование абстракций, конструкций, переходимость от абстракции к абстракции и совмещение, синтез абстракций. Марксисты хотели получать спекулятивный эффект без абстрактности и диалектичности, что, для Гегеля, является недоразумением. Он показал это всё в «Философии духа» и близких, расшифровывающих сочинениях. Понимание диалектики по Гегелю и у марксистов также иное, так как диалектику марксисты вносили как онтологические законы, а у Гегеля это был момент движения мысли, могущий вести к противоречиям. В спекулятивной стороне совмещение противоречивого и достигалось.

Двойственная оценка Гегеля стала результатом дофилософского понимания философии Гегеля, когда специфика философского мышления трактовалась без понимания механизма мысли и с акцентом на содержание мысли.»

После того, как мы реконструировали и критически отнеслись к оценкам Гегеля как мыслителя и его сочинениям со стороны Маркса, Энгельса, Плеханова, Ленина, мы, в том же 1971 г., написали ещё одну работу. Она включала в качестве материала письма Гегеля, а назвали её – «Гегель о Гегеле». Многие самооценки непосредственно «включаются» в дискуссию с марксистами. Мы считаем эту работу важной для понимания того, как усвоил К. Маркс учение Гегеля, что отразилось на построении основной работы К. Маркса – «Капитала».

«Если оценить попытки понять метод Гегеля, способ познающего мышления, введённый им и применённый при написании его системы, то следует констатировать отрицательный результат. Метод не был понят удовлетворительно. В этой работе мы хотим приблизиться к более глубокому пониманию, используя письма Гегеля, дающие взгляд изнутри. Основой метода Гегеля выступало особое понимание природы мышления и его применимости к познанию «истины». То, что понял и применил Гегель, осталось непревзойдённым до сих пор. Мы с удовольствием привлекаем свои силы для вхождения в саму лабораторию построения трудов этого великого мыслителя. Он вырабатывал свой подход в процессе постижения и критики предшественников.

Вот как характеризовал Шеллинг условия своей деятельности в письме Гегелю в 1775 г., с чем Гегель был согласен:

«Здесь наступила такая засуха … Мы все ждали, что это (очищение) сделает философия … Правда, сейчас много кантианцев … Но наши, после многочисленных усилий, уяснили себе, каков предел компетенции этой науки, раз уж без этой злосчастной философии нельзя сделать и шагу вперёд. Найдя этот пункт, они укрепились в нём, засели здесь … И нет такой силы, которая могла бы выбить их оттуда ещё в этом столетии … Они заимствовали некоторые элементы кантовой системы, лежащие, разумеется, на поверхности, из которых … стряпают столь гнусные похлёбки … Всевозможные догмы штампуются в наше время как постулаты практического разума». Подобное отношение к наследию великого мыслителя нередко возникает в истории мысли. Подобное можно сказать и о наследии Гегеля. Продолжим эту характеристику.

«Фихте сказал, что надо обладать гением Сократа, чтобы проникнуть в тайны философии Канта. И с каждым днём я всё больше убеждаюсь в правоте сказанного им … В философии мы должны идти дальше. Кант убрал с её пути все препятствия … О эти великие кантианцы, которые появились теперь повсюду! Они не пошли дальше буквы философии Канта, и при этом ещё радуются, что видят такое богатство … старый предрассудок … комбинируется с буквой философии Канта». Как это похоже с пониманием Гегеля со стороны марксистов!

В этом же году Гегель пишет Шеллингу следующее:

«Следует признать, что вместе со строительным материалом, который они извлекают из кантовского костра, с тем, чтобы воспрепятствовать пожару, пожирающему догматизм».

Вот как пытается Гегель поддержать своего друга Шеллинга, восхищаясь достижениями его мысли.

«Твое первое сочинение, которое представляет собою попытку проследить основания философии Фихте, и, отчасти, мои собственные догадки позволили проникнуть в твою мысль … То, что носилось передо мной в неясном и неразвитом виде, блестяще прояснилось теперь лишь благодаря твоему труду и предстало во всем своём великолепии. И если не теперь, то со временем все поблагодарят тебя – я же благодарен тебе уже теперь – все, кому дороги науки … Но вот, что будет мешать … люди ни в коем случае не пожелают расстаться со своим не-Я. В моральном отношении люди боятся ясности и борьбы … Они ещё не поняли, что неудачи этих приключений разума … коренятся в его собственной природе … Ты молча бросил своё творение в бесконечность времени … У твоей системы будет судьба систем тех мыслителей, ум которых опередил веру и предрассудки своего времени. На них клеветали и их опровергали, исходя из своей системы». Гегелю дорога истина, наука, и он с радостью воспринимает то, что сделал его друг и предшественник. Он же прогнозирует печальную судьбу тех систем, которые превратно понимаются современниками, но которые пройдут вперёд и оставят после себя, позади некорректную критику.

Оптимизм и вера в себя, в неискоренимость поиска истины выражена в письме Нитхаммеру в 1816 г. «Я считаю, что мировой дух скомандовал времени вперёд. Этой команде противятся, но целое движется, неделимо и неприметно для глаз … как движется солнце, всё преодолевая … Ничто не поможет им: ни пускание пыли в глаза, ни хитроумные выходки и выкрутасы». Ещё в 1795 г. Шеллинг демонстрировал своё самоопределение в письме Гегелю. «Мы оба стремимся вперёд, оба стремимся к тому, чтобы рождённое нашим временем великое дело не слилось с прокисшим тестом былых времён. Это дело должно оставаться чистым у нас … будет передано нами грядущему не с искажениями …, но во всём его совершенстве».

Сам Гегель осознаёт себя посвятившим жизнь истине и науке. Вот его мысли в письме Фоссу в 1805 г. – «Я посвятил себя науке» или в письме Целльману в 1807 г. – «Философия есть нечто уединённое. Она, конечно, не дело улиц и рынков … далека от тех дел людей, в которые они вкладывают свои практические интересы», а затем в письме Даубу в 1826 г. – «Ни в какой другой науке человек так не одинок, как в философии. И я искренне стремлюсь к живому кругу деятельности».

Но вот он вводит общую установку научных устремлений в письме Гарденбергу в 1820 г. «Научные устремления мои направлены на удаление из философии всего того, что незаконно узурпировало это наименование». Гегель пришёл к выводу о возможности очищающего труда в рамках самой сущности философской мысли. Его очищение предопределено стремлением понять, что видно из письма к Гёте в 1821 г. «Для меня понимание превыше всего, и всякий интерес, представляемый чистым феноменом, не что иное, как побуждающее желание понять его». А вот его самоопределение относительно научной жизни, данное в письме Дюбокуку. «Я взял на себя труд способствовать возвышению философии до уровня науки, и только эту цель преследуют все мои прежние работы … В соответствии с этой целью рассматривайте и Вы мои прежние и будущие сочинения». Доведение до уровня науки означает приведение содержания до требований к научным содержаниям. В частности, это касается нахождения общих оснований. Гегель пишет Эндель в 1797 г. – «меня всё время тянет к общим рассуждениям». Но поиск общего включён в контекст создания непротиворечивых, строгих линий мысли. Вот как он это выражает в письме Синклеру в 1820 г.

«Философия в такой же степени, как и геометрия, должна быть закономерным построением … Но всё же одно дело знание математики и философии, а другое – математически изобретательный творческий талант, каким является философское дарование. Моя сфера деятельности – найти эту научную форму или попытаться её разработать». Строгость мысли, структурная стройность её, совмещаемые с закономерностью движения мысли, соотносятся Гегелем с творческой изобретательностью. Вот технологические установки мыслителя, позволяющие ему идти к научной форме. Он открыт к поиску, но готов и к порождению научной формы мысли. Гегель опасался недопонимания содержательности тех форм, которые он искал. Это выражено в письме к Гёте в 1822 г. «Я хотел бы, чтобы в этом повороте дела Вы увидели смысл за нашими формами. Тогда я считал бы своё истолкование оправданным». Более того, Гегель направлен к анализу движения своей мысли, обращённой к другим и для других. В письме Рафенштейну в 1829 г. он пишет следующее. «В той мере, в какой человек, в одиночестве предающийся размышлению, пожелал бы найти удовлетворение в том, как оно протекает, он получает духовное подкрепление и воодушевление, когда видит, что находит отклик в сознании других».

Перейдём к более подробному раскрытию особенностей мышления в философии, которыми пользовался Гегель. Вот как он связывает философское мышление и понятия в письме Фоссу в 1895 г. «Люди, возвышающиеся над отдельными науками, несомненно убеждены в том, что философия – душа всех наук, что она возвышает их и побуждает к дальнейшему развитию, что науки без этого движения угаснут, а жизненность свою они приобретают в понятии, понятие же, в конечном счёте, исходит из философии. Наука применяет философию в собственной области так же, как сама философия получает в науке свою пищу, свой материал, своё богатство, реальность которого философия не может игнорировать … Философия ведь действительно царица наук как благодаря своим собственным свойствам, так и благодаря взаимодействию с другими науками … От неё как от науки, сущность которой – понятие, исходит подвижность … побуждает их (науки) компенсировать отсутствие у них понятия. Но при этом сама философия испытывает от них побуждение к тому, чтобы избавиться от недостатков абстрактного мышления».

На чём делает Гегель акценты? Философия создаёт понятия, которых не хватает и которые не могут быть построены в науке. Этим философия не устраняется от наук, а возвышается над ними, возвышая их самих и побуждая к развитию. Само же понятие опирается, как на материал, на результаты наук. На первый взгляд всё кажется странным. В науке тоже строятся «понятия», теории. Гегель об этом, естественно, знал. Но у него были свои взгляды на то, что такое понятие и понятийное мышление. И этим представлениям, требованиям к мышлению научные теории и теоретическое мышление не соответствовали. Философия, по Гегелю, и преодолевает данный недостаток. Она сохраняет значимость теорий в науке, но идёт дальше в их обработке, в доведении до полноты понятийности. Вместе с созданием понятий философия даёт «более точные» ориентиры и способствует дальнейшей научной работе, побуждает к движению.

И это совершенно верно. Если научные теории возникают в ходе особой схематизации эмпирического материала, то результаты такой обработки должны претендовать на выражение сущности, истины. Но вся история науки полна проблематизациями предшествующих теорий, перестройкой теорий. Следовательно, что-то мешает остановиться и иметь истинное воззрение. Кроме того, теории строятся на тех или иных множествах эмпирического материала. А истина же не зависит от объёма эмпирического материала. Она не зависит и от множества теорий, которые противоречат и не совпадают, как правило, даже в одной узкой области. Тем самым, теории становятся материалом, а не продуктом науки. И тогда возникает потребность иметь «полное знание», полноту отражения сущности, полноту истины. Философия и занимается этим. Но она тогда должна иначе обобщать и замещать теории и эмпирию. Как именно? Это и был основной вопрос Канта, Фихте, Шеллинга и, особенно, Гегеля.

У философии, пишет Гегель, есть свои свойства, и главное из них – понятия и понятийное мышление. Если считать понятием любое значение в языковой парадигме, то новых проблем, в сравнении с научным мышлением, не возникает. Следовательно, здесь есть то, в чём состоит особенность философского мышления и его результата – понятия. Философия заполняет отсутствие у наук подлинных понятий. В современной методологии часто обсуждаются формы понятий, способы их порождения. Но эти формы и представляют собой те высшие абстракции, которые ориентируют теоретиков в науке.

Сама наука преодолевает первичный, донаучный взгляд на явления. Вот как пишет об этом Гегель Цилльману в 1807 г. «Наука … оградит нас от того, чтобы смотреть на события с животным изумлением или более благоразумно приписывать их случайности мгновения или причудам таланта». Преодолению этого случайного рассмотрения явлений и служит понятийное мышление и мышление по построению понятий. Это левополушарное мышление ведёт к специфичности изложения сущностного знания и трудностям восприятия таких текстов. Вот как Гегель относится к проявленности подобных затруднений применительно к своим текстам в письме Ван Герту в 1812 г.

«Мне очень горестно узнать, что там жалуются на трудность изложения. Сама природа таких абстрактных предметов такова, что их разработке невозможно придать лёгкость обычной книги для чтения … Спекулятивная философия по своему содержанию может показаться непосвященным, сверх того, ещё и вывернутым наизнанку миром, противоречащим всем их привычным понятиям …, что согласовано с их так называемым здравым рассудком … Я не могу ещё 10 лет носиться с этими своими трудами, непрерывно улучшая их, чтобы преподнести их публике в совершенном во всех отношениях виде». Философия имеет своим содержанием абстрактные предметы («идеальные объекты»), появляющиеся в ходе абстрактного замещения дофилософских воззрений. Если теоретик конструирует текст и содержание текста, то он говорит не о том, что видит эмпирик, а о другом, порождённом мыслью теоретика (см. сх. 23):

Схема 23

Т.к. теоретический текст подчинён выражению содержания, касающегося идеального объекта, то он и строится иначе и «непривычнее», «сложнее», чем обычный текст. Если теоретик в науке уже сталкивается с этой проблемой техники мышления, то что говорить о философе, который обобщает всё, что могут создать все теоретики вместе взятые!

Организация построения теоретического текста неизбежно ставит вопрос о «начале» и о принципе «продолжения» (см. сх. 24):

Схема 24

Гегель считает эти вопросы принципиальными, учитывая размышления об «исходных основоположениях», осуществлённые Фихте. Вот один из его комментариев, данных в письме Синклеру в 1813 г.

«Мы начали, что и весьма разумно, с начала, а тем самым поступили достаточно методично … Нелепо, что как раз нефилософы требуют некоего абсолютного начала, некоего неопровержимого начала, против которого они не сразу бы могли бы разразиться своими речами … Ибо начало, именно потому, что оно – начало, неполно. Пифагор требовал от своих учеников, чтобы они молчали 4 года. У философа есть … право требовать от читателя, чтобы он не высказывал свои мысли до тех пор, пока не будет пройдено до конца всё целое … Всё недостающее появится в книге в своё время и на нужном месте, и что вся его философия не что иное, как критика, опровержение и уничтожение своего начала … Нельзя начинать с чего попало … Что касается начала, то я требую от него … чтобы оно уже само по себе было философией по самой сути дела … но я не требую от него больше того, что оно может быть как начало философии». Мысль теоретика и, тем более, философа, должна быть методичной, организованной. Она имеет начало, но предполагает движение к завершению. Это движение составляет процесс опровержения достаточности начала. В то же время, начало должно быть полноценным, но «начальным» рассказом об идеальном объекте. В этом звене мы находим то, что оформилось у К. Маркса в качестве требования ввести «клеточку».

В письме к Гёте в 1821 г. Гегель дополнил свою характеристику метода. «Вы ставите во главу угла простое и абстрактное … затем раскрываете конкретные явления в возникновении их, благодаря привхождению … новых обстоятельств, и так управляете всем процессом, чтобы последовательный ряд шёл от простых условий к более сложно составленным, располагаясь в определённом порядке, так что всё запутанное является в полной ясности только благодаря такой декомпозиции. Выискивать чутьём такой (абстрактное) … освобождать его от всяких прочих, случайных, для него самого отсутствующих моментов, постигать его, как мы говорим, абстрактно – это я считаю делом великого духовного чувства природы, равно как метод такой вообще считаю поистине научным для познания». Исходная абстракция должна быть использована для раскрытия конкретного в его возникновении. Это предстаёт для теоретика как основание, сущность, идущая к проявлению. Не описание того, что уже есть в мысли, а его «возникновение», порождение мыслью за счёт новых «обстоятельств». И порядок порождения вполне определёнен, распутывающий всё, что казалось спутанным. Этот порядок вводит определённые переходы от причины к следствию и устраняет случайное. Это случайное является случайным для исходной абстракции, так как все переходы только неслучайны. Вот и дана характеристика метода научно-теоретического мышления! Необходимо обратить внимание на зависимость новых содержаний от предшествующих при предопределяющей роли предшествующего. Это не просто «ещё одно» содержание, а «выведенное» из прежнего (см. сх. 25):

Схема 25

В своей «Логике» Гегель гораздо подробнее даст характеристику метода. Но уже и здесь многое указано. В то же время возникает вопрос о том, что по содержанию ведёт от исходной абстракции к последующему, как она порождает более конкретное. И Гегель обращается к диалектике, например, в письме Хинриксу в 1821 г. «Следовало бы различать и выделять то, в чём заключается согласно логическому выводу и где начинается диалектический разбор». Логический вывод обращён к форме мысли, а содержание движется диалектически. В письме Дюбоку в 1822 г. Гегель поясняет подробнее. «Научным способом представления идеи я считаю такое, при котором вскрывается процесс, причём начиная с абстрактного, и кончая конкретным, как процесс, движущийся сам по себе и саморазвивающийся. Вообще, идея по существу конкретна, как единство различённого, а высшее единство есть единство понятия с его объективностью, почему и истина … определяется как совпадение таковых (представлений) с предметами». Конкретизация абстракции по своему содержанию должна быть движением идеального объекта, идеи «самой по себе» в саморазвитии. Поэтому абстрактное есть наименее развитое состояние, а конкретное – наиболее развитое состояние, тогда как переходы происходят через действие механизма «саморазвития». Понятие предполагает саморазвивающее самораскрытие содержания (см. сх. 26):

Схема 26

Конкретное становится единством всех содержаний, возникших на всех этапах саморазвития. Гегель говорит о саморазвитии, чтобы требовать от философа не произвола мысли, а подчинённости мысли логике движения объекта в его саморазвитии. Очевидно, что нужно ещё создать такой идеальный объект.

Создавая свою систему и внося в неё критерий «саморазвития» содержания понятия, в котором нет произвола мыслителя, Гегель имел в качестве идеального объекта «абсолютное», универсумальное, обладающее внутренним принципом самораскрытия. Он считает это соответствующим самой особенности философского знания и познания. Вот как подобные мысли он выражал в письме Хинриксу в 1829 г.

«Что касается того, что будто бы создаётся впечатление, что абсолютное впервые постигает себя в моей философии, то об этом следовало бы сказать … когда речь идёт о философии вообще … всякая философия есть постижение абсолютного, есть его самопостижение … Конечно, невозможно предотвратить недоразумения тех, кто, читая о подобных идеях, не может выбить из своей головы мысль об определённой личности – своей собственной и других». Философия, суммируя все попытки познать существенное, подлинное, предпринимаемые во многих науках, замещает их единым мировоззрением, «истинным» знанием. Абсолютность здесь понимается в том значении, что исходное начало себя разворачивает в саморазвитии, не пользуясь ничем. Об этом Гегель много говорит в «Логике». Если другие философы старались выразить свои представления об абсолютном, не придавая значимости способу развёртывания мысли, и «сами» двигали мысль, то Гегель реализовал свой принцип самодвижения мысли, как характерный именно для «описания» абсолютного, для философского описания. Философия, для Гегеля, как истинная наука, не может быть персонифицирована. Для деперсонификации философии и понадобился его метод.

Обращенность к сущности и абсолютному предполагает такой уровень абстрактности и абстрактного выражения более конкретных содержаний, что неизбежными становятся трудности понимания такой системно–стройной, самодвижимой философии, а также отрыв от обычного хода описания явлений. Вот как комментирует Гегель эту проблему в письме Кнебелю в 1807 г.

«Я бы с удовольствием выполнил Ваше пожелание о большей понятности и ясности; понимая, что именно это и есть признак завершённости, должен признаться, что этого трудно добиться, разумеется, если само содержание основательно. Ведь есть содержание, которое уже в себе несёт ясность … Я нахожу Ваш упрёк справедливым и могу противопоставить ему лишь жалобу, если мне позволительно жаловаться, что сама судьба препятствует мне создавать своим пером нечто такое, что могло бы в сфере моей науки приносить больше удовлетворения людям такого проникновенного ума и вкуса, которым являетесь Вы, и приносить удовлетворение мне самому». А вот он соотносится с изложением мысли Декартом в письме Кузену в 1827 г. «Наивность хода его мыслей и способа изложения просто восхитительна! Можно только сожалеть о том, что сам не одарён этой способностью заставлять других понять первостепенное значение Философии с помощью трудов, написанных просто и ясно».

Однако как бы сложна ни была форма движения мысли и труднодоступна для неовладевшего ещё содержанием, зависящим от формы изложения, истина, её значимость как ценности, абсолютной ценности философа, заставляют мириться с подобной сложностью. Лишь бы она приближала к абсолютному. Если форма мысли не приближает к результату, знанию абсолютного, Гегель идёт дальше и ищет иного варианта формы. Вот как он комментирует своё отношение к предшественнику (Канту) в письмах Дюбеку в 1822-1823 гг.

«Я отнюдь не забываю о заслугах кантовской философии – на ней я сам воспитан … В логике неизбежно приходится рассматривать понятия без связи со способами их применения … так, чтобы они сражались и погибали только ради самих себя. В кантовской философии рассудочные понятия ограничиваются тем, что с их помощью познают лишь явления … не могут постигнуть истинное. В таком (нашем) исследовании речь идёт о том, чтобы установить определения, способные к познанию истинного … Идея же должна иметь форму единства с самой собой – концепция, до которой философия Канта не поднялась». Подхватив потенциал философии предшественников (Канта, Фихте, Шеллинга), Гегель обнаружил недостаточность их форм мысли и результата с точки зрения требований к «истинному знанию» и форме движения, отображающей мысли, и внёс свои «поправки». Гегель пошёл вперёд и поднялся на новые вершины философского мышления».

Итак, мы имеем рефлексивные оценки своего пути со стороны Гегеля. Возникает вопрос – с чем же не согласен тогда К. Маркс! В чём расхождение? Мы уже показали, что К. Маркс ценил и стремился применить метод Гегеля. И тогда у него должны были возникнуть все типовые вопросы, касающиеся организации теоретического мышления, мышления «диалектического» типа, и все типовые ответы на вопросы. Гегель дал эти ответы. К. Маркс их «подхватил», рассматривая начало («клеточка») и способ его развёртывания, конкретизации исходной абстракции – диалектическое движение развития содержания. Мы уже показывали, что эти требования, которые сохранил К. Маркс, являлись внешними для раскрытия механизма теоретического мышления. Их внутренний характер раскрывается в системе Гегеля, которую К. Маркс критикует за мистичность, идеалистичность и т.п. Поэтому мы и можем говорить о внешнем (поверхностном) удержании «диалектического метода Гегеля». Но даже в этом варианте К. Маркс получил замечательные результаты.