Мышление и метод анализа: Маркс и Гегель 1 страница

В ходе создания экономической теории К. Маркс опирался на ряд принципов, организующих мыслительный процесс при выявлении и изложении содержания сущности изучаемых явлений. Сами эти принципы выступали как специфическое наследие немецкой классической философии и, в особенности, Гегеля.

Прежде всего, используется различие непосредственного рассмотрения явлений и рассмотрения в «чистом виде», характерного для теоретической формы мышления (например, 1974, т.2, с.32, 122 и др.). Поскольку фактически К. Маркс реализовывал своё понимание метода Гегеля, в котором (в методе) воплотились наиболее существенные характеристики теоретической организации мышления, основанные на глубоких представлениях о душе, сознании, рефлексии, познании и т.п. (см. Анисимов О.С., 2000), то мы приведём более широкий обзор отношения к Гегелю, его методу, системе, включающий и отношение к ним самого К. Маркса и Ф. Энгельса, и их приверженцев – В.И. Ленина и Г.В. Плеханова. В 1971 г. мы проводили особую работу по выявлению взглядов этих авторов относительно Гегеля, его метода и системы, так как в этих взглядах мы усматривали как удержанность идей Гегеля, так и неадекватность понимания, отразившегося в критике Гегеля, и в практическом использовании метода Гегеля. Мы сохранили основную линию и форму выражения, которая была у нас в 1971 г.

«То, что Гегель был основным мыслителем, на которого обращали внимание Маркс и его последователи, отмечая немецкую классическую философию как одну из предпосылок диалектического материализма и марксизма в целом, является очевидным. Глубина гегелевской мысли не могла не вызвать попытки опереться на неё, извлечь из неё наиболее ценное. Тем более, что сами Маркс и Энгельс субъективно искренне стремились к истине, а наследие Гегеля, мыслящего на одном с ними языке, было очень живым, возникшим сравнительно недавно.

Мы попытаемся привести некоторую «массу» цитированных содержаний, извлечённых из многих томов собраний сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова, чтобы создать особую смысловую атмосферу, касающуюся сущности диалектического метода. То, что именно Гегель выступал материалом для методологического самоопределения и оформления воззрений о методе Гегеля, о методе вообще – методе познания в науке, методе прихода к истине и истинному знанию, для нас выступает вторичным обстоятельством. Тем более, что в «Капитале» именно Маркс реализовывал результаты методологического самоопределения, логического оформления плана мышления.

Зафиксируем основные квалификации этих авторов, касающиеся системы и метода Гегеля.

Таблица 1

Мы видим, что и система, и метод оцениваются высоко. Отмечено, что «весь мир» показан в процессе, являющимся неслучайным. Если мир показан неслучайно существующим во времени и системно, то реализуется познавательная установка и целостный взгляд на мир получен, философия имеет своё «завершение». Гегель внёс в эту систему саморазвитие, проходимое через все ступени. Сами ступени заключены в рамки системы. Подчёркивается, что это изображение мира впервые дано не только всеобъемлюще, но и сознательно, изображение всеобщих форм движения. Иногда, правда, отмечается бессознательный вариант «пути из лабиринта», что противоречит большинству характеристик.

В характеристике системы видна связанность с характеристиками метода. Гегель «изображал» мир особым, скажем – философским, образом. Он должен отличаться от стихийного, эмпирического изображения. Не внеся эту особенность, нельзя получить столь впечатляющие результаты. Мы в ХХ веке знаем, что теория предполагает системность, завершённость, неслучайность движения содержания. Но Гегель, отмечается ими, внёс систематичность диалектического типа, внёс требования, характерные для развития объекта изучения. Это, конечно, историческое изображение объекта, но в диалектических формах. Их проявленность идёт у Гегеля «красной нитью» и всеобъемлюще. Подчёркивается, что диалектика – высшая форма мышления в познании. Поскольку Маркс использовал ту же форму мышления, то требуется, в ходе усвоения труда Маркса, очень глубоко ориентироваться в диалектической форме. Они, как отмечается, отражают реальное движение и развитие. Сама диалектическая форма в гегелевском понимании усматривается как обобщение истории мысли. В то же время утверждается, что Гегель лишь «гениально угадал» логические и диалектические «законы» как законы реальности, что не согласуется с иными характеристиками.

Следовательно, для марксистов очевидно, что для познания следует использовать метод, в котором заключена историческая процессуальность и её диалектические формы. Этот метод является наиболее сложным методом мышления в познании.

Интересны характеристики Гегеля как мыслящей личности.

Таблица 2

Глубина мышления и склонность к глубине помогали Гегелю проникать в существенное и «вытеснять» иные по уровню и глубине изображения реальности. Его стиль написания трудов зависел от установки на сущность и глубину, и Гегель не уделял внимания более удобному восприятию его текстов. Требования к своей мысли он переносил на других. В то же время сам он был энциклопедически образованным и понимал важность иметь не только сущностные, но иные типы знаний. Его творческое начало сочеталось с гениальностью и универсальностью знаний и направленностей мышления. В центре внимания его мысли была разумность, опора на высшие механизмы мышления. Его мощная мысль, в то же время, была подчинена ценности объективности и лишена формальности произвола. Тем самым, стремление к истине, сущности у Гегеля приводило не к «самодвижению» мысли эгоистического мыслителя, а к полному отчуждению от своего индивидуального произвола в мышлении, к полному растворению себя в сущностном содержании и способе мышления.

Марксисты и сам Маркс усматривали в философии Гегеля и, в частности, в методе, в реализации метода мышления то, что им оказывалось неприемлемым. Они находили источники неприемлемого в идеализме, объективном идеализме Гегеля. Однако возникал вопрос о том, не внесли ли марксисты в процессе понимания гегелевской системы и метода того, что не соответствовало самим исходным предпосылкам философского мышления, не осуществили ли они упрощение, переход к более поверхностным взглядам на сущность теоретической формы познающего мышления. Даже московские методологи, наиболее близкие к анализу механизмов мышления (Г.П.Щедровицкий и др.), внесли переупрощение в трактовке взглядов Гегеля, что для нас было удивительным с самого начала пребывания в методологической среде. Может быть, что методологи просто подхватили неглубокий взгляд на гегелевский метод и систему, хотя и оценивая общую значимость мыслителя.

Рассмотрим многообразие высказываний оценочного типа, касающихся системы и метода, разделив положительные и отрицательные оценки.

Таблица 3

В приведённом материале оценок гегелевской системы и метода сплелись не просто «положительное» и «отрицательное», а две стороны понимания метода познающего теоретического мышления. Для того, чтобы преодолеть историчность и случайность мнений марксистов, и прежде всего – самого Маркса, нужна была последующая история науковедения конца XIX и XX веков. С одной стороны, развитие мыслей Гегеля шло «параллельно» развитию реальности (истории и др.). С другой же стороны, как отрицательное, усматривается стремление Гегеля привлекать историю как материал подтверждения понятия. Подобное привлечение как бы нарушает процедуру отображения, познания. Но любой теоретик строит схему и эмпирический материал подбирает так, чтобы найти подтверждение своей схеме как гипотезе. Другое дело, что теоретическая схема сама строится как обобщающее выражение в функции отображения. Если неправильно проведена теоретическая схематизация, то создаются условия для опровержения схемы. О чём пишут марксисты? О строительстве схем, об их подтверждении или опровержении? Гегель следовал истории и линии развития, но теоретически, а не эмпирически. И он должен был превращать материал истории в материал для подтверждения готовой схемы. Другое дело, что надо было проверить схему на её содержательность.

Маркс и его последователи сами отмечали, что «реальность» была видна в философии Гегеля повсюду. Но это нельзя смешивать с фрагментами эмпирического материала, который лишь косвенно служил доказательством справедливости теоретической схемы. Любой эмпирик всегда найдёт несовпадение с частью теоретической схемы. Иначе говоря, Маркс излишне «приближал» эмпирический субъект мысли и теоретический предикат и ожидал, что предикат станет «полностью» совпадать с субъектом мысли. Только в этом случае могут быть понятны его недоумения по поводу качественного перехода от реальной истории к теоретической схеме истории, по поводу самостоятельной жизни теоретических схем. Маркс восхищается Гегелем, когда совпадение заметно непосредственно, и огорчается, критикует, если Гегель устраняет субъект мысли в определённой части, при его несовпадении с предикатом. Он говорит о «спекулятивном грехе» Гегеля, не учитывая, что это грех любого теоретика, любой теоретической схемы.

С одной стороны, Маркс и его последователи восхищаются диалектикой Гегеля и считают её «основной формой» диалектики, воплощающей «силу мысли», силу чистого мышления. С другой стороны, он хочет её освободить от «мистической формы», от «обожествлённости сознания» и т.п. Тем более, что у Гегеля находится много мест, где «всё совершается само собой».

Наиболее сложная сторона критики Гегеля, обращённая и к системе, и к методу, состоит в установлении «иллюзии», допускаемой Гегелем, что реальное есть результат «себя в себе синтезирующего, в себя углубляющегося и из себя развивающегося» мышления. С точки зрения механизма познания, философское чистое подлинное знание не может быть ничем иным, чем результатом мышления философа. И это мышление, как многообразно отмечали логики и науковеды ХХ в., обязательно конструктивно или, как писал сам Гегель, полагающее. Оно «из себя» только и строит онтологическое высказывание. Оно «себя и в себе» синтезирует. И тогда в чём тут заключена иллюзия? Маркса и других (марксистов) можно понять, если говорить от имени содержания. Философ – не мир, который он отображает, и он не может создать реальность. Реальность создаётся помимо него. Но и Гегель писал не об этом, а лишь о философском познании и знании. В силу этого типа познания философ должен так мыслить, строя знание, чтобы движение содержания мысли шло не от произвола философа, а от самого содержания и, поэтому, от «мира», себя в себе синтезирующего, углубляющего, развивающего. Следовательно, по содержанию – говорится о движении самого мира, а по форме – говорится о движении мысли, мышления. И всё это – внутри мышления мыслящего философа. Нет здесь никакой иллюзии!

И только поэтому огромное значение имеет метод, которым пользуется философ. При одном методе содержание мысли и сама мысль строится от замысла и произвола философа (теоретика вообще), а при другом – строится от сущности, от «истины». Маркс понял, что именно гегелевский метод преодолевает произвол теоретического конструирования и поэтому сам попытался применить его, так как его интересовала истина и сущность, и он как мог, рефлектировал своё теоретическое конструирование, вслед за инерцией немецкой классической философии.

Другая сторона, особенно близкая к системе, к содержанию мысли Гегеля, состояла в том, как относиться к его (Гегеля) утверждению, что материя есть порождение духа. Путь духа включает в себя порождение и прохождение истории усложнения материи. Тем более, что материя – инобытие духа. Маркс не может согласиться с тем, что «идея превращается в самостоятельный субъект, творец действительного». Поэтому Маркс и утверждает, что Гегель «условие превращает в обусловленное», «производящее – в продукт производства» и т.п., «реальный субъект превращается в момент мистической субстанции». В этом виден материализм Маркса, а также его последователей. Но ведь Гегель в своей системе показал, что «материальное», непосредственно материальное и наблюдаемое и т.п. только при поверхностном познании выступает как изначальное. Как Аристотель ещё говорил, оно должно иметь свою причину и знание о причине является более научным, чем знание о следствии, наличном. Гегель показал, что знание о причине – это знание о сущности, которая не может быть видимой непосредственно. Если созерцание, по Канту, требует чувственных способностей, то понимание причин, сущности – требует мыслительных способностей, опирающихся именно на принцип априорности, на способности, а не на апостериорность, на проявленность, на следствие. Причина может быть выявлена лишь мышлением. А это – прямой путь к иной точке зрения, чем материализм. Сопоставление подходов осуществил ещё Шеллинг. И сам Маркс искал знание существенного, выявлял реальное «в чистом виде», иначе он не оценил бы гегелевский метод.

Поэтому учение о духе само по себе явилось как результат использования более совершенного познавательного механизма мышления. Гегель показал, что сущность мышления заключена не в имитационности, уподоблении, а в полагании, порождении. И эти способности он раскрыл псевдоисторически, показал путь становления. Вся система – это показ того, что обосновывает метод. Этого Маркс так и не понял, хотя очень ценил наиболее удобные для чтения фрагменты, лёгкие для материалистической интерпретации. Не только механизмы познания, но и онтологические утверждения Гегеля можно понять, лишь согласовав систему и метод, «увидев и то, и другое».

Примечание. В начале 70-х годов мы больше чувствовали «правоту» Гегеля, опираясь на опыт схематизации текстов и метод работы с текстом в целом. Именно проникновение в систему Гегеля, особенно философию духа, насытило нас пониманием основных психологических концепций и видением их недостаточности, по глубине и способу раскрытия. Перейдя на рельсы методологии, мы постоянно ощущали «поддержку» основных идей со стороны Гегеля, его содержаний различного типа – онтологических и гносеологических, эпистемологических, методологических. Техническая сторона мышления несколько оттеснила нас от онтологической стороны. И лишь позднее мы вновь вернулись к онтологиям. Особенно значимым было два этапа возврата. В начале 80-х гг. мы обсуждали с В.С. Бязыровым проблему числа «7» и проводили обзор многих отраслей знания под этим флагом, используя энциклопедичность знаний моего друга. Затем, в 1996 г. мы обсуждали проблему «нечто» в контексте метаформ и метасредств анализа любых организованностей. Была написана работа «Развитие. Моделирование. Технологии», возвратившая нас к метафизике Аристотеля, к идеям Платона и к духу Гегеля. К этому времени мы много обсуждали и читали, разбирались с эзотерическими и духовными текстами различного типа. В этот период мы поняли то, что недостаточно осознавалось нами раньше. Любое «нечто» имеет, как утверждал Аристотель, форму и материю, или в терминах методологии, функциональную форму и морфологию. Именно форма лежит в основе бытия, является источником требований к проявлениям морфологии. Эта форма и есть сущность «нечто» (организованности). Но тогда и ставится вопрос о причинах бытия форм. На этом пути мы получаем линию возникновения конкретной формы из более абстрактных форм, из формы вообще, из источника проявленностей или конкретных причин. И тогда стало ясно, что утверждения древних, например, Плотина, Прокла и др. об «изначальном» как непроявленном или причине причин ведёт к тем же утверждениям, что и у Гегеля, у эзотериков и др. Все они рассматривают абсолютное не как материальное, а как антипод материального – «дух», как причину материального. Но критика Маркса в начале 70-х гг. была не онтологическая, а по механизму познания.

Маркс критикует Гегеля из-за стремления «дать жизнеописание абстрактной субстанции» и сведéния «истины к эмпирическому существованию». Но научное изображение реальности и состоит в показе того, как абстрактное основание, «причина» проходит свой путь к тому, что может быть эмпирически реконструируемым. Мысль учёного должна искать первопричины, чтобы объяснить всё, в том числе и причины определённых проявлений. И тогда появляется, как у Гегеля, некая первопричина, «идея», порождающая «мир», дающая воплощение в виде развития «вещи». Всё это даётся по мыслительной форме диалектического типа. Маркс возражает против выведения диалектического закона из «законов мышления», а не из природы и истории. Но эти диалектические законы невозможно фиксировать в созерцании. Они опознаются лишь через анализ типов мышления. Все тайны познания нельзя раскрыть, не раскрывая механизмов познания и того, как эти механизмы становятся не «самовыражающими», а познающими, дающими «истинное знание». Маркс так в достаточной степени и не стал углубляться в анализ познавательных механизмов, на чём настаивали и «стояли» Кант, Фихте, Гегель, но позволил себе критиковать результаты познания и даже способ мышления Гегеля. Он считал, что «нужды системы» заставляли Гегеля создавать «насильственные конструкции». Отмечая искусственный характер конструкции системы у Гегеля, он находил «бесчисленные сокровища» в самом содержании. Однако как понять зависимость объёма и качества сокровищ от выбранного типа мышления автора – это осталось скрытым для Маркса.

В философской рефлексии Маркса и его последователей причудливо сочетались удивление мощью мысли Гегеля, его содержательностью и недоумение «искусственностью» формы движения мысли, а особенно – искусственностью результата.

Таблица 4

С одной стороны, указывается, что «планы» изложения каждого предмета, особенно насыщенных историей, «удивительно обширны и смелы», что «неподвижные формы мышления» становятся движимыми и самостоятельными, преодолевающими с необходимостью человеческое в мышлении и, с другой стороны, это выглядит как «моменты становления абстракции», как связное целое, при этом «нерешительно» приписывает качество суверенитета конкретному (не абстракциям). Двойственное понимание типа мышления, характерного для философа, проистекает из внешнего к нему отношения. Для внешнего оценщика важно, чтобы было знание того, что он сам наблюдает. Он ждёт результата от философа и оценивает по своим (материалистическим) критериям. А философ, работающий с понятиями, рефлектирующим мышлением, всё время переворачивает акценты. Наблюдаемое для него менее ценно, так как оно обладает случайностью. Поэтому он вносит, с помощью мышления, неслучайность. Чтобы это оценить, нужно прежде всего понять абстракцию и увидеть, с её помощью, более глубокое содержание, чем дающееся в созерцании, а затем раскрыть в результатах содержания всё то, что в них есть, но на глубоком основании. Не увидев в «конкретном» поверхностное и глубокое, нельзя оценить и абстракции, конструкции из абстракций. Но конструкции тогда содержательны, когда они выражают глубокое, а не занимаются «своим», вне соотнесения с конкретным. Гегель превращает «мертвые» абстракции в «живые», содержательные. Но они остаются абстракциями. Внешний оценщик желает иметь глубину, но без абстрактности. Это невозможно в философии и порождает лишь указанную двойственность. Иное дело сделать абстракции повторяющими путь конкретного, но «вместе с сущностью». Для этого и нужен гегелевский метод.