Рациональное и иррациональное в научном познании

Новое в понимании рациональности привело к новой трактовке ее соот­ношения с иррациональностью. Одна из особенностей современного научного и философского познания состоит в существенном усилении интереса к основа­ниям и предпосылкам знания. Это проявляется, в частности, в возрастании роли саморефлексии науки, в стремлении осмыслить диалектику рефлексивного (ра­ционального) и дорефлексивного в научном знании и деятельности.

Противоречивость самого рационального подметил и проанализировал еще Ге­гель, у которого впервые встречается истолкование категорий рационального и ирра­ционального как проявления диалектики рассудка и разума: «...то, что мы называем ра­циональным, принадлежит на самом деле области рассудка, а то, что мы называем ир­рациональным, есть скорее начало и след разумности. ...Науки, доходя до той же грани,

дальше которой они не могут двигаться с помощью рассудка... прерывают последова­тельное развитие своих определений и заимствуют то, в чем они нуждаются... извне, из области представления, мнения, восприятия или каких-нибудь других источников» (Ге­гель. Наука логики // Он же. Энциклопедия философских наук. Т. 1. М., 1975. С. 416-417).

Результатом этого процесса стало обнаружение новых или почти не фик­сируемых ранее компонентов знания, особенно интуитивного и дологического плана, а также усложнение представлений о структуре и функциях естественно­научного и гуманитарного знания. При таком подходе иррациональное лишает­ся своей отрицательной оценки, понимается как интуитивные, схватываемые фантазией, чувством, как неосознаваемые грани самого разума; предстает как новое, еще не отрефлексированное в науке, не принявшее рациональные, логи­чески определенные формы знание. При этом оно присутствует как необходи­мый творческий компонент познавательной деятельности и в дальнейшем обре­тает свойства и статус рационального знания. Научное знание и все процедуры его получения, проверки и обоснования обретают новое измерение, глубину и объемность, поскольку вводится, по существу, новый параметр, фиксирующий присутствие самого субъекта в знании и познавательной деятельности.

Иррациональное очень часто имеет форму неявных, скрытых компонен­тов знания, которые выражаются либо в личностном неявном знании, либо в различных формах бессознательного, оказывающих существенное влияние на познавательную и исследовательскую деятельность ученого. В научных текстах как обязательные, дополнительные к явному знанию функционируют многооб­разные неявные основания и предпосылки, в том числе философские, общена­учные, этические, эстетические и другие. В качестве неявных форм в научном знании присутствуют также традиции, обычаи повседневности и здравого смысла, а также пред-мнения, пред-знания, пред-рассудки, которым особое внимание уделяет герменевтика, поскольку в них представлена история. Неяв­ное знание может быть понято как некоторая до поры до времени неосознанная и невысказанная форма сознания и самосознания субъекта, как важная предпо­сылка и условие общения, познания и понимания. Однако полагать, что всякое не выраженное в слове знание есть неявное, было бы ошибкой, поскольку зна­ние может быть объективировано и неязыковыми средствами, например, в дея­тельности, жестах и мимике, средствами живописи, танца, музыки. Существо-

вание неявного, молчаливого знания часто означает, что человек знает больше, чем он может сказать, выразить в слове.

Англо-американский философ М.Полани разработал широко известную сегодня концепцию неявного личностного знания. Он понимает его как органи­ческую составляющую личности, способ ее существования, «личностный коэф­фициент». Для него «молчаливые» компоненты - это, во-первых, практическое знание, индивидуальные навыки, умения, т.е. знание, не принимающее вербали­зованные, тем более концептуальные формы. Во-вторых, это неявные «смысло-задающие» (sense-giving) и «смыслосчитывающие» (sense-reading) операции, определяющие значение слов и высказываний. Имплицитность этих компонен­тов объясняется также их функцией: находясь не в фокусе сознания, они явля­ются вспомогательным знанием, существенно дополняющим и обогащающим явное, логически оформленное знание. Неявное - это невербализованное знание, существующее в субъективной реальности в виде «непосредственно данного», неотъемлемого от субъекта. По Полани, мы живем в этом знании, как в одеянии из собственной кожи, это наш «неизреченный интеллект». Он представлен, в частности, знанием о нашем теле, его пространственной и временной ориента­ции, двигательных возможностях; знанием, служащим своего рода «парадигмой неявного знания», поскольку во всех наших делах с миром вокруг нас мы ис­пользуем наше тело как инструмент. По существу, речь идет о самосознании как неявном знании субъекта о себе самом, состоянии своего сознания. Это под­тверждается данными современной психологии, показавшей, что объективная схема мира, лежащая в основе восприятия, предполагает также схему тела субъекта, которая включается в самосознание, предполагаемое любым познава­тельным процессом.

Но как возможно знание, если оно допонятийно и не только не находится в фо­кусе сознания, но и не выражено в слове, т.е. как бы лишено главных признаков знания? Ответ на этот вопрос дал американский историк и философ науки Т.Кун, когда под влиянием идей М.Полани размышлял над природой парадигмы, обладающей всеми свойствами неявного знания. Он выявил следующие основания, дающие право исполь­зовать сочетание «неявное знание»: оно передается в процессе обучения; может оцени­ваться с точки зрения эффективности; подвержено изменениям как в процессе обуче­ния, так и при обнаружении несоответствия со средой. Вместе с тем в нем отсутствует одна важнейшая характеристика: мы не обладаем прямым доступом к тому, что знаем;

не владеем никакими правилами или обобщениями, в которых можно выразить это зна­ние (Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 246-247). Исследователи-гуманитарии часто имеют дело со скрытым содержанием общих исходных знаний, выявление которого не носит характера логического исследования, опирается на догадки и гипотезы, требует прямых и косвенных доказательств формулируемых предпосылок и предзнаний. Интересный опыт дают сегодня историки и культурологи, стремящиеся к «реконструкции духов­ного универсума людей иных эпох и культур» (А.Я.Гуревич), особенно в тех работах, где предметом изучения становятся неосознаваемые и невербализован-ные мыслительные структуры, верования, традиции, модели поведения и дея­тельности — в целом менталитет. Известные исследования Гуревича категорий средневековой культуры, «культуры безмолствующего большинства» прямо на­правлены на изучение не сформулированных явно, не высказанных, не осоз­нанных установок, ориентаций и привычек. Возродить «ментальный универ­сум» людей культуры далекого прошлого — значит вступить с ними в диалог, правильно вопрошать и «расслышать» их ответ по памятникам и текстам, при этом часто пользуются методом косвенных свидетельств и в текстах, посвя­щенных каким-либо хозяйственным, производственным или торговым пробле­мам, стремятся вскрыть различные аспекты миропонимания, стиля мышления, самосознания.

Можно выделить следующие общие для всех современных наук группы компонент, которые, как правило, не формулируются явно в научных текстах. Это логические и лингвистические правила и нормы; общепринятые, устоявшиеся конвенции, в том числе относительно языка науки; общеизвестные фундаментальные законы и принципы; философско-мировоззренческие предпосылки и основания; парадигмальные нормы и представления; научная картина мира, стиль мышления, суждения здравого смысла и т.п. Эти высказывания находятся в подтексте, имеют неявные формы; они эффективны только при условии, что включены в четко налаженные формальные и неформальные коммуникации, а знание очевидно как для автора, так и для некоторого научного сообщества.

Новые аспекты неявного личностного знания обнаружили себя в такой совре­менной области познания, как когнитивные науки (cognitive sciences), исследующие знание во всех аспектах его получения, хранения, переработки. В этом случае главны-

ми становятся вопросы о том, какими типами знания и в какой форме обладает данный человек, как представлено знание в его голове, каким образом человек приходит к зна­нию и как его использует. Особый интерес заслуживает знание эксперта, с которым и работает интервьюер, направляющий внимание эксперта на экспликацию неосознавае­мого им самим личностного знания. Выявлен основной парадокс уникального профес­сионального «ноу-хау» (англ. know - how - умение, знание дела): чем более компетент­ными становятся эксперты, тем менее они способны описать то знание, которое исполь­зуется для решения задач. Оно может быть передано другим субъектам в ходе совмест­ной деятельности и общения, а также путем достижения экспертом «осознания неосоз­нанного». «Ноу-хау» передается преимущественно в ходе непосредственной совмест­ной деятельности, различными невербализованными способами обучения. Еще более глубинными и скрытыми предпосылками и факторами позна­вательной и творческой деятельности ученого являются личностное и коллек­тивное бессознательное, с позиций традиционной рациональности считавшееся только «помехой» в познании. Однако современные исследователи стремятся обосновать конструктивную роль бессознательного в познавательной деятель­ности. Создатель метода психоанализа, знаменитый ученый З.Фрейд был глубо­ко убежден, что «чисто рациональные мотивы даже у современного человека мало что могу сделать против его страстных влечений». Он считал бессозна­тельное центральным компонентом человеческой психики и в своих исследова­ниях стремился доказать, что сознательное надстраивается над бессознатель­ным, выкристаллизовывается из него и это находит свое отражение в истории развития человеческой культуры, нравственных и моральных основ жизни че­ловека. Творчество, активная интеллектуальная, в том числе научная, деятель­ность, - это результат своего рода сублимации, переключения энергии инстинк­тивного, сексуального либо агрессивного импульса в человеке на социально значимые цели.

Ученик З.Фрейда, современный французский философ и психоаналитик М.Бертран, разрабатывая проблему особой продуктивности бессознательного в работе теоретической мысли, характеризует гипотезы своего учителя следующим образом. Первая гипотеза — существуют бессознательные процессы, которые лежат в основе стремления к знанию, поиска знания; вторая — мыслительная деятельность активизиру­ется вследствие «расщепления» психики под воздействием двух полярных принципов — удовольствия и возможности его получения; третья — теоретическая деятельность имеет эротическую основу, стимулом к ее развитию был опыт «неудовольствия» — страх поте­рять любовь (Бертран М. Бессознательное в работе мысли // Вопросы философии. 1993. № 12).

Если бессознательное у Фрейда имеет личностную природу, то по К.Г.Юнгу это лишь поверхностный слой, который покоится на более глубинном уровне - коллективном бессознательном, или архетипах. Сознание - это отно­сительно недавнее, развивающееся приобретение природы, тогда как коллек­тивное бессознательное - архетипы являются «итогом жизни человеческого ро­да» и обращение к ним, в частности интерпретация религиозно-мифологической символики или символов сна существенно «обогащает нищету сознания», так как включает язык инстинктов, бессознательного в целом.

Архетипы присущи всем людям, появляясь прежде всего в сновидениях, рели­гиозных образах и художественном творчестве, передаются по наследству и являются основанием индивидуальной психики. Это «архаические остатки» — ментальные формы, следующие не из собственной жизни индивида, но из первобытных, врожденных и унаследованных источников всего человеческого разума (Юнг К.Г. Подход к бессозна­тельному // Он же. Архетип и символ. М., 1991. С. 64). «Бессознательное — это не про­стой склад прошлого …. оно полно зародышей будущих психических ситуаций и идей …. Остается фактом то, что помимо воспоминаний из давнего осознанного прошлого из бессознательного также могут возникать совершенно новые мысли и творческие идеи; мысли и идеи, которые до этого никогда не осознавались» (Там же. С. 39). Архетипы, сопровождая каждого человека, неявно определяют его жизнь и поведение как система установок и образцов, служат источниками мифологии, религии, искусства. Они же влияют на процессы восприятия, воображения и мышления как своего рода «врожденные образцы» этих действий и сами при этом подвергаются «культурной обработке». При всей гипотетичности идей Юнга существует реальная проблема, требующая изучения, - соотношение субъективно унаследованных генетических образцов восприятия, воображения, мышления и образцов, передаваемых культурно-исторической памятью челове­ческого рода.