Поражения и победы любви 1 страница
Совершенно ясно, что воспитание — далеко не единственный виновник кровавых безумий, но столь же очевидно, что если воспитание не поспособствует нравственному обновлению людей, то вскоре род человеческий придется заносить в «Красную книгу». Речь идет о людях, а не о несчастных, уничтожающих друг друга существах вроде разъяренных гиппопотамов.
Первейшее и бесконечно важное призвание воспитания — подведение личности к сознательному отказу от насилия. И от выгоды для себя за чужой счет. От самообмана и самоуспокоения. Если бы воспитание выполняло эту свою миссию, то некому было бы ни задумать преступления, ни осуществить преступный замысел.
Как воспитываются убийцы и иные злодеи? В.А. Сухомлинский отвечал: жестокостью. Добавьте к этому укорененную жалость к себе, страдающему, зависть к более удачливым, самоутверждение за счет власти, наслаждение властью над жизнью других людей, садо-мазохистское и некрофильное удовольствие от мучительной смерти, комплекс неполноценности и одновременно манию величия, фанатизм, богоборчество, коварство, лживость, самоуверенность и самоправедность. И вы получите список наиболее существенных компонентов злодейской натуры и вместе с тем — центральных моментов воспитания злоумышляющего против людей и человечества. Исполнители замыслов могут быть и попроще: трусами; нравственно тупыми людьми — без воображения, без развитых эстетических чувств.
Воспитанию приходится быть особенно бдительным в случаях обездоленного, травмированного детства: требуются специальные усилия по предотвращению нежелательного развития характера или по его исправлению.
Рассмотрим эти явления подробнее на сравнительно недавнем примере массового уничтожения людей.
I
Украинские крестьяне, видевшие депортацию кулаков 1930 г., говорили: «И мы думали, что нет худшей судьбы, чем судьба кулаков». Теперь, спустя два года, они попали под самый страшный из всех когда-либо наносившихся им ударов.
Указ, установивший цифры госпоставок зерна для Украины и Северного Кавказа, был подкреплен новым указом от 7 августа 1932 г., который обеспечивал законность конфискации зерна у крестьян. Указ требовал того, чтобы крестьяне Украины, Дона и Кубани вымерли вместе со своими малыми детьми.
Указ постановлял, что колхозная собственность, такая, как скот и зерно, отныне приравнивалась к государственной собственности. Виновные в посягательстве на нее будут рассматриваться как враги народа и приговариваться к расстрелу, который при наличии смягчающих вину обстоятельств может быть заменен тюремным заключением сроком не менее десяти лет с конфискацией имущества. Крестьянки, подобравшие несколько колосков пшеницы на колхозном поле, получали несколько меньшие сроки. Декрет постановлял также, что кулаки, которые пытались «заставить» крестьян выйти из колхозов, должны приговариваться к заключению в «концентрационные лагеря» на срок от пяти до десяти лет. В январе 1933 г. Сталин назвал этот декрет «основой революционной законности на текущий момент», и сам его сформулировал.
Как всегда, активисты, сначала поощряемые к максимальному террору, задним числом потом обвинялись в «перегибах». Вышинский с возмущением заявлял, что «некоторые представители местной власти» восприняли этот указ как сигнал к тому, «чтобы убивать или загонять в концентрационные лагеря как можно больше народу». Он упомянул случаи, когда за кражу двух снопов кукурузы приговаривали к смертной казни, и развлек аудиторию рассказом о молодом человеке, приговоренном к десяти годам заключения за то, «что резвился с девочкой ночью в хлеву, нарушая покой колхозных свиней».
Но и до опубликования августовского указа в украинской прессе можно было прочесть такие сообщения: «Недремлющее око ГПУ обнаружило и приговорило к суду фашистского саботажника, который прятал хлеб в яме под стогом клевера». После же указа мы видим, как постоянно возрастает степень применения закона, его суровость и сфера приложения. За один только месяц в харьковском городском суде было вынесено 1500 смертных приговоров.
В селе Новосельское (Житомирская область) один крестьянин был расстрелян за то, что у него обнаружили 10 кг пшеницы, собранной на полях его десятилетней дочерью. К десяти годам заключения приговаривали за «кражу» картофеля. Женщину приговорили к десяти годам тюрьмы за то, что она срезала сто початков зреющей кукурузы со своей же собственной делянки. За две недели до этого ее муж умер от голода.
Тех, кто совершал меньшие нарушения, отправляли в «отряды заключенных» при государственных хозяйствах, где им выдавали небольшую норму хлеба. В целом только неразбериха или намеренное попустительство могли защитить от жестокости нового закона. Так, женщина, арестованная вместе с одним из сыновей за попытку срезать немного ржи у себя на участке, смогла убежать из тюрьмы. Забрала второго сына, взяла несколько простынь, спички и кастрюли и жила почти полтора месяца в соседнем лесу, воруя по ночам с полей картофель и зерно. Когда она вернулась домой, то обнаружилось, что в суматохе предстоящей жатвы о преступлении забыли.
Рассказывают о случаях, когда людей судили на основании других, хотя и не менее жестоких указов: в селе Малая Лепетиха, около Запорожья, расстреляли несколько крестьян за то, что они съели труп лошади.
Для осуществления указов были снова задействованы сельские активисты, и снова в поддержку им мобилизовали членов партии и комсомола, присланных из городов.
Как и в деле высылки кулаков, активисты с недостаточно взнузданной совестью оказались перед страшной необходимостью навязывать волю партии невинным мужчинам, женщинам и детям. Но если в 1930 г. вопрос стоял о лишении имущества или о выселении крестьян, то сейчас речь шла уже непосредственно о жизни и смерти людей.
Некоторые активисты, даже те, у которых раньше была дурная слава, старались добиться справедливого отношения к крестьянству. Иногда под воздействием всего происходящего некоторые активисты выказывали вызывающее неповиновение властям. Один молодой коммунист, посланный в деревню Мерефа Харьковской области, доложил начальству по телефону, что он может выполнить госпоставки мяса, но только человеческими трупами. Затем он исчез из этих мест.
Несмотря на все «отклонения», кампания продолжалась. Несговорчивых коммунистов ликвидировали, заменив их более сговорчивыми.
К этому времени на Украине были созданы так называемые «буксирные бригады», участники которых мало чем отличались от обычных головорезов. Техника их работы сводилась к избиению людей и к поиску зерна с помощью специального инструмента, щупа, — стального прута толщиной в пять восьмых дюйма в диаметре, длиной от трех до десяти футов, с рукояткой на одном конце и острием или подобием сверла на другом. Вот как описывал работу бригад один из крестьян:
«Бригады эти имели следующий состав: член правления сельсовета или просто депутат, два-три комсомольца, один коммунист и местный учитель. Иногда в них включали председателя или члена правления сельпо, а во время летних каникул — и нескольких студентов.
В каждой бригаде свой «специалист» по поиску зерна. Он-то и был вооружен «щупом».
Бригада переходила из дома в дом. Сначала входили в дом и спрашивали: «Сколько зерна у вас есть для советской власти?» «Нет нисколько. Не верите, ищите сами», — следовал обычный короткий ответ.
Начинался обыск. Искали в доме, на чердаке, в погребе, кладовке и в сарае. Переходили во двор, в коровник, свинарник, амбар, на сеновал. Измеряли печь и прикидывали, достаточно ли она велика, чтобы вместить зерно за кирпичной кладкой. Ломали балки чердака, поднимали пол в доме, перекапывали весь двор и сад. Если какое-то место казалось подозрительным, то в ход шел лом».
В 1931 г. еще были случаи утайки зерна, которое находили при обыске, обычно 100 фунтов, иногда 200. Но уже в 1932 г. такого не было ни разу. Большее, что могли найти, — это 10—20 фунтов. Но даже этот «излишек» отбирался.
Педантичные исполнители забирали не только продукты и живность, но «все ценное и излишки одежды», включая иконы в окладах, самовары, расписные ковры и даже металлическую кухонную посуду. И все деньги, которые обнаруживали.
Сами представители государства и партии от голода не страдали — они получали хороший паек. Они научились есть сами, когда вокруг них миллионы людей умирали от голода. О результатах подобной политики можно узнать, например, из письма одной женщины мужу в армию: «Почти все в деревне опухли от голода, кроме председателя, бригадиров и активистов».
На ранних стадиях голода в больших селах, где легче скрыться от посторонних глаз, женщины ради еды соглашались на сожительство с партийными чиновниками. В районных центрах партийные чиновники просто роскошествовали. Вот описание предназначенной для них столовой в Погребищах:
«День и ночь ее охраняла милиция, отгоняя голодных крестьян и их детей от столовой. Здесь по очень низким ценам районному начальству подавали белый хлеб, мясо, птицу, консервированные фрукты (компоты) и сладости, вина и деликатесы. В то же время работники столовой получали так называемый «микояновский паек», состоявший из двадцати различных наименований продуктов. А вокруг этого оазиса свирепствовали голод и смерть».
Как в деревне, так и в городе официально поощрялась жестокость. Наблюдатель (сторож) на Харьковском тракторном заводе видел, как старика, просившегося на работу, прогнали со словами: «Пошел вон, старик... катись помирать в поле!»
В селе Харсин Полтавской области женщину на седьмом месяце беременности избили доской за то, что она рвала в поле озимую пшеницу. Вскоре после этого она умерла. В Бильске вооруженный часовой застрелил Настю Слипенко, мать троих детей, жену арестованного, за то, что она ночью выкапывала колхозную картошку. Трое ее детей умерли с голоду. В другой деревне этой же области сын крестьянина, у которого экспроприировали все имущество, был забит до смерти сторожем-активистом за то, что собирал кукурузные початки на колхозном поле.
В Малой Бережанке Киевской области председатель сельсовета расстрелял семь человек, из них троих детей четырнадцати и пятнадцати лет (двух мальчиков и девочку), застав их за сбором зерна в поле. Правда, он был посажен в тюрьму и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых работ.
Теперь бригады производили официальные обыски каждые две недели. Забирали уже и картофель, и горох, и свеклу. Если кто-то не выглядел голодающим, это вызывало подозрение. В таких случаях активисты проводили обыск особенно тщательно. Однажды активист после такого обыска в хате крестьянина, который чудом не опух от голода, в конце концов нашел-таки мешок муки, смешанной с корой и листьями, и высыпал муку в деревенский пруд.
Существуют свидетельства, как наиболее безжалостные члены бригад настаивали на том, чтобы умирающих свозили на кладбище вместе с трупами, чтобы сократить число ездок. В течение нескольких дней дети и старики лежали живыми в общих могилах. Председатель сельсовета в Германовке Киевской области увидел в общей могиле труп крестьянина-единоличника и приказал выбросить его из могилы. Прошла неделя, пока председатель позволил захоронить его.
Один активист рассказывает о том, что он мысленно был способен, следуя сталинскому курсу, обвинять в злоупотреблениях отдельных «плохих» коммунистов, но, продолжает он, «подозрение, что все ужасы были не случайными, а запланированными и санкционированными верховной властью, уже закрадывалось в мое сознание... Мне легче было пережить стыд за все происходящее, пока я мог винить в этом отдельных людей...».
Но даже и такие, наиболее человечные активисты постепенно ко всему привыкали. «Я уже привык к атмосфере ужаса; я развивал в себе внутреннее сопротивление действительности, которая еще вчера ломала меня», — писал позднее о себе очевидец событий 1932—1933 гг.
Люди всеми силами старались хоть как-то уберечь оставшееся... Измельчали доски от бочек, в которых прежде хранили масло, и варили дерево, чтобы извлечь из него остатки жира. Все старые кости выпаривались в котлах, измельчались и съедались.
Из-под снега вырывали желуди и пекли из них некое подобие хлеба, иногда добавляя немного картофельных очистков или отрубей. По этому поводу один партработник сказал, выступая в сельсовете: «Посмотрите на этих паразитов! Они отправились голыми руками откапывать желуди из-под снега — они готовы делать что угодно, только бы не работать».
Далеко не все зерно экспортировалось или отправлялось в города и армию. Местные амбары были полны «государственными резервами». Так, зернохранилище в Полтавской области, по имеющимся сведениям, «почти трещало» от зерна. Это зерно хранили «на всякий пожарный случай», такой, как война, например.
Молоко, отобранное у крестьян, тоже часто перерабатывалось на масло на заводах, расположенных неподалеку от голодающих деревень. Туда допускались только партработники и представители власти. Очевидец рассказывает, что хмурый завхоз завода показал ему нарезанное на бруски масло. Бруски были завернуты в бумагу с надписью на английском: «СССР. МАСЛО НА ЭКСПОРТ».
Запасы продовольствия имелись, но голодающие не получали его. Это было ужасно, особенно когда зерно хранилось открытым способом и гнило. Груды зерна лежали на станции Решетиловка Полтавской области. Зерно гнило, но охранялось сотрудниками ОГПУ. Огромные пирамиды зерна, которые курились от гниения.
Картофель тоже был свален в кучи и гнил. Как свидетельствуют очевидцы, несколько тысяч тонн картофеля было собрано в поле возле Люботина и окружено колючей проволокой. Он уже начал портиться, тогда его передали из картофельно-овощного треста в трест спирто-водочных изделий, но и там его держали в поле до тех пор, пока он стал непригоден даже для производства алкоголя.
Бухгалтер на зерноэлеваторе был приговорен к смертной казни за то, что платил рабочим за их труд мукой, и когда через два месяца его все-таки выпустили (сам он тоже голодал), он умер на следующий день от истощения.
Известны случаи крестьянских восстаний того времени. Единственной целью этих восстаний было стремление людей получить зерно из зернохранилищ или картофель на спирто-водочных заводах. В деревне Пустоваровка восставшие убили секретаря партячейки и забрали картофель, после чего было расстреляно 100 крестьян. В Хмелеве участницы «бабьего бунта» атаковали зернохранилище, три из них были осуждены. Подобные акты были спонтанными и нескоординированными отчасти из-за физической слабости людей. К тому же ОГПУ с помощью шантажа и угроз сумело к этому времени создать в больших деревнях сеть сексотов (секретных сотрудников —тайных осведомителей).
Но все же бунты вспыхивали даже в 1933 г., в самый пик голода. К концу апреля крестьяне Ново-Вознесенска Николаевской области пытались силой взять зерно из кучи (оно уже начало гнить на открытом воздухе) и были расстреляны охранниками ОГПУ из пулеметов. В мае 1933 г. голодные сельчане захватили склад зерна в Сагайдаке Полтавской области, но многие умерли от истощения, так и не донеся его домой, остальных на следующий день арестовали — многих расстреляли, другим же дали от пяти до десяти лет. Такие акции были следствием крайнего отчаяния.
Власти не пропускали украинских крестьян на территорию России; и если кому-то удавалось пробраться, и он возвращался с хлебом, который еще можно было там достать, то на границе хлеб отнимали, а самого крестьянина нередко сажали.
ГПУ пыталось не пускать голодающих и в зоны, пограничные с Польшей и Румынией; есть сведения, что сотни крестьян из пограничных районов были убиты при попытке перебраться через Днестр, чтобы попасть в Румынию.
Но все-таки большинство крестьян до самой весны, когда голод достиг своей высшей точки, все еще пытались продержаться на всевозможных суррогатах в надежде на следующий урожай и помощь правительства! Помощь, которой они так и не дождались.
А пока люди отдавали все что имели в обмен на хлеб. Крестьянину совсем не легко было легально переехать в город, даже в пределах Украины. Жены высоких чиновников, у которых были большие пайки, продавали излишки на киевском базаре, беря у крестьян по дешевке их немудреные ценности. Богато расшитая скатерть шла за буханку хлеба в четыре фунта, хороший ковер — за несколько буханок. А «красиво вышитые кофты из шерсти или полотна обменивались на одну или две буханки хлеба».
Однако государство предусмотрело и другие, гораздо более эффективные способы выкачивания из крестьянской семьи ее ценностей. Даже в малых райцентрах или больших селах имелись магазины торгсина («торговля с иностранцами»), которыми крестьянам позволяли пользоваться. В них торговали только на валюту или на драгоценные металлы и камни и купить можно было любые товары, в том числе и продукты питания.
У многих крестьян имелись какие-то золотые украшения или монеты, за которые они могли получить немного хлеба. Создание торгсинов было обусловлено стремлением правительства изыскать все возможные ресурсы для использования их на мировом рынке. В торгсинах золотые кресты или серьги шли за несколько килограммов муки или жира. За серебряный рубль некий учитель получил «50 граммов сахара или кусок мыла и 200 граммов риса».
В одном из сел Житомирской области местные помещики и другие богатые жители были католиками. На католическом кладбище до революции покойников хоронили с кольцами или другими драгоценностями. В 1932—1933 гг. жители этой деревни тайно вскрывали могилы и на добытые украшения покупали еду в торгсинах. Относительная смертность здесь была ниже, чем во всей округе.
Сталин и его сподвижники в конце 1932 г. вновь стали оказывать жестокое давление на украинские власти.
На совместном заседании Политбюро и Центрального Исполнительного Комитета в Москве 27 ноября 1932 г. Сталин сказал, что прошлогодние трудности в поставке хлеба объясняются «проникновением в колхозы и совхозы антисоветских элементов, которые организовали саботаж и срывы», и «неверным, антимарксистским подходом значительной части сельских коммунистов к проблеме колхозов и совхозов...». И добавил, что эти «сельские и районные коммунисты слишком идеализируют колхозы», полагая, что раз они уже организованы, то в них не может возникнуть никакого саботажа или чего-то антисоветского. «А если они сталкиваются с реальными фактами саботажа или явлениями антисоветского характера, то проходят мимо них... и не понимают, что такой взгляд на колхозы не имеет ничего общего с ленинизмом!».
«Правда» от 4 и 8 декабря 1932 г. призывала к решительной борьбе с кулаками, особенно на Украине. В номере от 7 января 1933 г. в редакционной статье она писала, что Украина оказалась в хвосте в деле выполнения поставок по зерну, потому что Компартия Украины допустила ситуацию, когда «классовый враг на Украине сумел сорганизоваться».
В январе 1933 г. Сталин сказал, что причины трудностей, связанных со сбором зерна, следует искать в самой партии. Первый секретарь Харьковского горкома Терехов заявил прямо, что на Украине свирепствует голод. Сталин усмехнулся и назвал его фантазером. Все дальнейшие попытки обсудить вопрос пресекались просто взмахом руки.
С докладом выступил Каганович. Он также утверждал, что «в деревне все еще есть представители кулачества... кулаки, которых не депортировали, зажиточные крестьяне, тяготеющие к кулачеству, и кулаки, избежавшие ссылки, спрятанные родственниками, а иногда и «мягкосердечными» членами партии... на деле оказавшимися предателями интересов трудящихся». И, наконец, есть еще «представители буржуа — белогвардейцев, петлюровцев, казаков, социально-революционной интеллигенции». Сельская интеллигенция в это время состояла из учителей, агрономов, врачей, и поэтому перечисление всех этих групп в качестве объектов для будущей чистки от антисоветских элементов выглядело угрожающе.
Снова прозвучал призыв к борьбе с «классовым врагом». «Каковы же, — спрашивал Каганович, — проявления классовой борьбы в деревне? Прежде всего, организующая роль кулака в саботировании сбора зерна для госпоставок и сева».
Новый всплеск истерической жестокости принес очень мало зерна. Истощились последние запасы, и отбирать стало нечего.
Люди умирали всю зиму. Но, по данным всех источников, становится очевидно, что массовые масштабы голодная смерть приняла только в начале марта 1933 г.
Когда снег стаял, начался черный голод. Люди ходили с отекшими лицами, ногами и вздутыми животами. Им нечем было мочиться. Теперь они ели все подряд. Они ловили мышей, крыс, воробьев, муравьев, земляных червей. Они перемалывали в муку кожу и подметки; варили и ели клей. Когда выросла трава, они стали выкапывать корни, ели листья и почки. В ход шло все, что можно: одуванчики, лопухи, колокольчики, ивняк, крапива...
В тех районах, где водились улитки, их варили и пили отвар, а ракушки перемалывали, смешивали с листьями и съедали или, скорее, заглатывали. Это помогало от отеков и продлевало жизнь. В южных районах Украины и на Кубани иногда можно было спастись от голодной смерти ловлей сурков и других мелких животных. В других районах можно было ловить рыбу, хотя за ловлю рыбы в реке, прилежащей к деревне, можно было получить срок. В Мельниках отбросы с местного спиртоводочного завода, признанные непригодными для корма скоту, были съедены окрестными крестьянами.
Был страшный голод. Вымирали целые семьи, дома разваливались, улицы деревень пустели.
Голод — холодящее душу мрачное слово. Нет ничего страшнее для мужчины — главы семьи, — чем чувство собственной беспомощности. Нет ничего ужаснее для матери, чем вид ее истощенных, изможденных детей, за время голода разучившихся улыбаться.
Если бы это длилось неделю или месяц, а это длилось месяцами, когда семье нечего было ставить на стол.
Первыми от голода умирали мужчины. Потом дети. И позднее всех — женщины. Но, прежде чем умереть, люди часто теряли рассудок, переставали быть человеческими существами.
Солдат рассказывает, что, когда поезд, в котором он ехал со своими товарищами, проходил по территории Украины, все пришли в ужас. Солдаты стали раздавать свои пайки просящим крестьянам, и об этом доложили их начальству. Однако командир корпуса Тимошенко прибег к очень мягкому наказанию. Когда подразделения развернулись на местности, «мужчины, женщины и дети вышли на дорогу, которая вела в лагерь. Они стояли молча. Стояли, страдая от голода. Их прогнали, но они собрались в другом месте. И снова — стояли, страдая от голода». Политинструкторам пришлось провести большую работу среди солдат, чтобы вывести их из состояния подавленности. Когда начались маневры, за полевыми кухнями потянулись изморенные голодом крестьяне. Когда солдаты получали пищу, они отдавали ее голодающим. Командиры и комиссары делали вид, что ничего не замечают.
Постановление, запрещавшее передвижение по дорогам без специальных документов, стали применять с особой строгостью весной. Приказ от 15 марта по Северодонецкой дороге запрещал всем железнодорожникам пропускать крестьян без командировочного предписания от председателя колхоза.
Запрет принимать крестьян на работу на промышленные предприятия иногда нарушался. Иногда можно было получить работу по перестройке железнодорожного полотна, идущего к сахарному заводу, где люди, не видевшие хлеба уже шесть месяцев, получали 500 граммов в день плюс 30 граммов сахара. Но чтобы получить паек, нужно было выполнить норму — выкопать 8 кубометров земли в день, а это лежало за пределами физических возможностей голодных людей. Кроме того, хлеб выдавали только на следующий день после выполнения нормы; люди умирали на работе или ночью.
В совхозе около Винницы овощеводческому хозяйству, где выращивали помидоры, огурцы и сельдерей, требовались тысячи рабочих. По окрестным деревням были разосланы объявления, предлагавшие работу за килограмм хлеба, горячую пищу и два рубля в день. Откликнулись многие, но больше половины из них уже были нетрудоспособны. Каждый день кто-нибудь умирал после первого же приема пищи, наиболее опасного для человеческого организма, истощенного длительной голодовкой.
В апреле отменили хлебные карточки, и горожане смогли во вновь открывшихся булочных покупать по килограмму хлеба на человека в день (хотя и по высокой цене). На крестьян это положение не распространили.
Теперь те, кто был еще в состоянии передвигаться, окончательно отчаявшись, покидали села. Если им не удавалось добраться до города, они слонялись вокруг железнодорожных станций. К этим маленьким украинским станциям обычно примыкали небольшие садики. Туда-то железнодорожники, сами уже качавшиеся от голода, сносили трупы. В окрестностях Полтавы трупы, найденные вдоль путей, сваливали в вырытые глубокие рвы. Когда крестьяне не могли добраться до станций или их туда не пускали, они стояли вдоль путей и просили хлеб у пассажиров проходящих поездов. Иногда им бросали корки. Но позднее у многих уже не было сил даже на нищенство.
Несмотря на блокированные дороги и строгий контроль, кое-кому все-таки удавалось пробраться в город. Днепропетровск был переполнен голодающими крестьянами. По словам одного железнодорожника, больше половины крестьян, которым удавалось добраться до Донбасса в поисках пропитания, «доживали свои последние дни, часы, минуты».
Жуткие, внушающие суеверный страх картины можно было видеть в городах. Люди, как обычно, спешили по делам, а между ними на четвереньках ползли голодные дети, старики, девушки, у которых уже не было сил просить, и никто не замечал их.
В Харькове, Днепропетровске и Одессе стало обычным делом по утрам собирать на улицах города трупы. В 1933 г. в Полтаве подбирали в день по 150 трупов. То же происходило и в Киеве.
Живых беженцев время от времени вылавливали и выгоняли из города. В Харькове еженедельно производились специальные операции по сгону голодных крестьян, которые осуществляла милиция с помощью специально мобилизованных для этого отрядов местных коммунистов. Делалось это часто самым безжалостным способом, как вообще все операции, направленные против крестьян. Один из очевидцев, рабочий, так описывает результаты милицейского рейда в Харькове 27 мая 1933 г.: «Пойманных крестьян посадили в вагоны, свезли в ров около станции Лизово и бросили умирать голодной смертью. Нескольким крестьянам все же удалось выбраться и сообщить крестьянину в соседней деревне Жидки, что его жена и ребенок лежат в Лизове во рву. Но этот человек умер от голода дома, а мать с ребенком погибли во рву на следующий день».
Из сельского населения Украины, составлявшего в начале 30-х годов 20—25 миллионов человек, от голода умерло около 5 миллионов, т.е. почти одна пятая. Уровень смертности в разных селах и даже деревнях был различным и колебался от 10 до 100 процентов.
Наибольшего показателя смертность достигла в зерновых областях: Полтавской, Днепропетровской, Кировоградской и Одесской — в среднем 20—25 процентов от общей численности населения (во многих селах этих областей смертность была еще выше). В Каменец-Подольской, Винницкой, Житомирской, Донецкой, Харьковской и Киевской областях показатель смертности был чуть ниже — около 15—20 процентов. На самом севере Украины, в районах, где выращивали сахарную свеклу, процент смертности был самым низким — отчасти благодаря тому, что в лесах, реках и озерах водилась живность и имелись растения, которые использовались в пищу.
Врачи, находившиеся на государственной службе, фиксировали смерть от разных заболеваний, таких, например, как «внезапная болезнь», и т.п. В селе Романково, удачно расположенном в шести километрах от больших металлургических заводов Каменска, где работали многие селяне, получая за работу продукты, за пять месяцев 1933 г. умерли 588 человек из общего числа 4—5 тысяч жителей. Сохранились свидетельства о смерти за август, сентябрь и середину октября. Почти во всех свидетельствах в графе «причина смерти» указано: «истощение» или «дизентерия»; в свидетельствах пожилых людей значится: «старческая слабость».
Один из врачей рассказывает, что на собрании медперсонала Киева был зачитан приказ, строжайше запрещавший медицинскую помощь всем крестьянам, нелегально проживающим в городе.
Начиная с зимы 1932/33 гг. свидетельства о смерти выдавать перестали, но многие люди самостоятельно вели списки умерших односельчан; в отдельных селах этим занимались даже официальные лица.
Сохранились короткие записи событий, которые велись теми, кто выжил: «Судьба села Ярески», «Гурск потерял 44 процента своего населения», «Голод опустошил село Плешканы», «430 смертей от голода в селе Черноклови», «Опустошение голодом села Стрижевка» и т.д. На окраинах деревень и даже маленьких городов Киевской и Винницкой областей на мерзлой земле лежали груды человеческих тел, и не было никого, кто был бы в силах выкопать могилы.
В деревне Маткивцы Винницкой области стояло 312 домов, и население достигало 1293 человек. Троих мужчин и двух женщин расстреляли за сбор колосьев зерна на своих собственных участках, 24 семьи были депортированы в Сибирь. Весной 1933 г. многие умерли. Остальные бежали. Вокруг пустой деревни был поставлен кордон и повешен черный флаг, оповещавший о якобы эпидемии тифа.
В Шиловке, которая очень пострадала в кампании раскулачивания, смертность от голода была такой, что фургон забирал трупы дважды в день. Однажды возле здания местного кооператива нашли сразу 16 трупов.
Пережившие голод говорят о смерти простыми, лишенными эмоций словами. «В одной хате шла постоянная война. Все напряженно следили друг за другом. Отнимали друг у друга крошки. Жена набрасывалась на мужа, а муж на жену. Мать ненавидела детей. В другой семье до самого конца царила любовь. У одной женщины было четверо детей. Она рассказывала им все время сказки и притчи, чтобы заставить их забыть о голоде. Язык ее едва ворочался, и, хотя у нее не было сил поднять руку, она все время брала в свои руки ладошки детей. Любовь не умирала в ней. Люди замечали, что там, где царила ненависть, умирали значительно быстрее. Но, увы, и любовь никого не спасла от голодной смерти. Погибла вся деревня, все как один. Не выжил никто».
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 553;