Поражения и победы любви 3 страница

Закон любви действует, как действует закон гравитации, независимо от того, признаем мы это или нет. Так же как ученый творит чудеса, по-разному применяя закон природы, так и человек, применяющий закон любви с аккуратностью ученого, может творить еще большие чудеса. Сила ненасилия не менее тонка и чудесна, чем материальные силы природы, как, например, электричества.

Заповедь «любите врагов наших» всегда была, пожалуй, самой трудной из всех заповедей Христа. Некоторые люди искренне верили, что в реальной жизни она невыполнима. Легко любить тех, кто любит тебя, но как любить тех, кто, тайно или явно, старается возобладать над тобой? Другие, например философ Ницше, утверждали, что призыв возлюбить своих врагов свидетельствует о том, что мораль — удел слабых и трусливых, а не сильных и смелых. Иисус — это оторванный от реальной жизни идеалист, говорят они.

Несмотря на подобные острые вопросы и непрекращающиеся возражения, эта заповедь Иисуса приобретает для нас все возрастающее значение. Вереница беспорядков и восстаний напомнила нам о том, что путь современного человека лежит по дороге, имя которой — Ненависть, и ведет она нас к гибели. Заповедь «любите врагов ваших» — это не благочестивое пожелание мечтателя-утописта, а абсолютное условие нашего выживания. Любовь даже к врагам — ключ к решению существующих в нашем мире проблем.

Почему мы должны любить наших врагов? Первая причина очевидна. Ненависть в ответ на ненависть лишь умножает ненависть, сгущая ночной мрак на небе, и так лишенном звезд. Мрак не может победить мрак: только свет в состоянии сделать это. Ненависть не может победить ненависть; только любовь в состоянии сделать это. Ненависть умножает ненависть; насилие умножает насилие, и жестокость умножает жестокость, закручиваясь в адской спирали разрушения. Поэтому, когда Иисус говорит: «Любите врагов ваших», он оставляет нам абсолютно неизбежную заповедь. Разве не зашли мы, люди Земли, в такой тупик, из которого выход лишь через любовь к врагам — иначе?.. Цепная реакция зла должна быть прервана, или же мы все провалимся в мрачную бездну взаимного уничтожения.

Еще одна причина, по которой мы должны возлюбить наших врагов: ненависть оставляет рубцы на душе и уродует личность человека. Помня о том, что ненависть есть сила зла и потому опасна, мы слишком часто думаем о том, что злоба делает с человеком, на которого обращена. Это можно понять, поскольку ненависть наносит невосстановимый ущерб своим жертвам. Мы видели кошмарные последствия ненависти в ужасах войны, в унижениях, несправедливости и преступлениях, совершенных против миллионов детей Божьих бессовестными угнетателями.

Но существует еще одна сторона вопроса, которую мы ни в коем случае не должны упускать из вида. Ненависть не менее губительна и для того, кто ненавидит. Словно нераспознанная раковая опухоль, ненависть разъедает личность человека и способность мыслить объективно. Она заставляет его прекрасное называть отвратительным, а отвратительное — прекрасным, принимать истину за ложь, а ложь — за истину.

Психиатры видят в ненависти причину многих загадочных процессов, протекающих в нашем подсознании, многих наших внутренних конфликтов. Они говорят: «Научитесь любить или погибнете». Современная психология признает то, чему Иисус учил тысячелетия назад: ненависть разрушает личность, а любовь, вопреки всему, неотвратимо восстанавливает ее.

Третья причина, по которой мы должны любить наших врагов: любовь — единственная сила, способная превратить врага в друга. Мы никогда не избавимся от врагов, отвечая ненавистью на ненависть. Но мы избавляемся от врагов, избавляясь от чувства вражды. По своей природе ненависть уничтожает и разрушает. По своей природе любовь созидает и строит.

Линкольн познал любовь и оставил истории человечества удивительную драму примирения. В ходе предвыборной борьбы за пост Президента США одним из его злейших врагов был некий Стэнтон. Какая-то причина заставляла Стэнтона ненавидеть Линкольна. Он делал все возможное для того, чтобы унизить Линкольна в глазах общественности. Ненависть к Линкольну была столь сильна, что Стэнтон издевался над его внешностью в каждой своей речи и пылко обвинял его в различных пороках. Но, вопреки всему, Линкольн был избран на пост Президента. Затем пришло время назначать членов кабинета министров, в который должны были войти ближайшие соратники Линкольна по борьбе, началось назначение на должности. Наконец, наступил день, когда Линкольну надо было назвать кандидатуру на чрезвычайно важный пост военного министра. Как вы думаете, кого Линкольн назначил на этот пост? Не иного, как Стэнтона. Как только новость стала известна, среди ближайших соратников Президента началось недовольство и волнение. Один за другим сыпались советы: «Господин Президент, вы совершаете ошибку! Знаете ли вы, что за человек этот Стэнтон? Слышали ли вы, какие мерзости он говорил о вас? Он ваш враг. Он сделает все, чтобы сорвать выполнение вашей программы. Учли ли вы все это, господин Президент?» Ответ Линкольна был предельно лаконичен: «Да, я знаю господина Стэнтона. И я слышал все, что он говорил обо мне. Но из всех американцев он как никто другой подходит для этой должности». Так Стэнтон стал военным министром в правительстве Линкольна и оказал неоценимые услуги народу и своему Президенту. Через несколько лет Линкольн был убит. Много добрых слов было сказано в память о Президенте. Даже в наши дни миллионы людей считают его величайшим из американцев. Герберт Уэллс называл его среди шести величайших деятелей в истории человечества. Но из всех замечательных слов, сказанных об Аврааме Линкольне, слова, принадлежащие Стэнтону, занимают особое место. Стоя возле тела человека, которого он когда-то так ненавидел, Стэнтон назвал его величайшим из людей, когда-либо живших на земле, и сказал: «Теперь он принадлежит вечности».

Эта же жизненная позиция позволила Линкольну доброжелательно высказаться в адрес южан в тяжелейшие дни гражданской войны. На вопрос, заданный ошеломленной слушательницей выступления Президента, Линкольн ответил: «Мадам, разве я не уничтожаю своих врагов, превращая их в своих друзей?» Это и есть сила искупляющей любви.

Считается, что это непрактично. Что жизнь — это сведение счетов, нанесение ответных ударов, отношения, основанные на законе «человек человеку волк». Но только мы уже слишком долго идем по так называемому практическому пути, и он неумолимо привел нас лишь к беспорядкам и хаосу. История полна примеров погибших цивилизаций, давших волю ненависти и насилию. Это не значит, что мы должны отказаться от справедливой борьбы. Но в ходе борьбы мы никогда не откажемся от нашей привилегии и нашей обязанности любить. Это единственный путь к созданию сообщества любви.

Мы никогда не подчинимся, поскольку неповиновение злу есть такой же моральный долг, как и содействие добру. Наиболее действенное противодействие злу — это любовь.

Любовь — самая долговечная сила в мире. Эта созидающая сила. Поля истории белеют костьми народов, отказавшихся от любви.

Давайте же будем реалистами и спросим: как нам любить наших врагов?

Во-первых, мы должны развить в себе умение прощать. Лишенный силы прощения лишен и силы любви. В нашем сердце не найдется места и капле любви, если мы не поймем того, что необходимо научиться прощать, вновь и вновь, тех, кто несет нам несчастье и мучения. Надо также понять, что прощать всегда должен пострадавший, испытывающий боль и страдания, жертва мучительной несправедливости, униженный и оскорбленный. Обидчик может просить о прощении. Но только испивший чашу страданий способен к прощению.

Прощение — это не игнорирование того, что было сделано, или представление зла добром. Оно означает, что содеянное зло не является преградой на пути установления взаимоотношений. Прощение — это катализатор, создающий атмосферу, необходимую для совершения новых шагов, начала новой жизни. Происшедшее зло более уже не является психологической преградой на пути установления новых взаимоотношений. Прощение означает примирение.

Мы должны понять, что зло, творимое ближним нашим — врагом, причина наших страданий, никогда не отражает всей сущности этого человека. Элементы добра можно найти в характере даже наизлейших из наших врагов. Все люди — носители раздвоенной личности и характера. Бесконечная гражданская война бушует внутри каждого из нас. Что-то внутри нас заставляет нас сокрушаться вместе с римским поэтом Овидием: «Я сторонник добра, но в своих поступках руководствуюсь злом», или соглашаться с Платоном, говорившим, что человеческий характер — это колесничий, управляющий двумя конями, каждый из которых тянет в свою сторону, или повторять вслед за апостолом Павлом: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которое не хочу, делаю».

Это означает, что даже в наихудших из нас есть частица добра и в лучших из нас есть частица зла. Когда мы познаем это, мы становимся менее склонны ненавидеть наших врагов. Когда мы смотрим в глубь проблемы, ищем причину содеянного в порыве зла, мы находим в ближнем нашем — враге — частицы добра и понимаем, что порочность и злонамеренность его деяний не дает нам полной картины об этом человеке. Мы начинаем видеть его в новом свете. Мы осознаем, что его ненависть является результатом страха, гордыни, незнания, предубеждений и отсутствия взаимопонимания, но, несмотря на все это, мы знаем, что душа каждого человека несет в глубине печать Божью.

В-третьих, мы должны искать не поражения или унижения нашего врага, а его дружбы и взаимопонимания. Бывают дни, когда мы способны унизить наизлейшего из наших врагов. Неминуемо приходит час, когда его слабости проявляются, и мы получаем возможность вонзить в него копье победы. Но мы не должны этого делать. Каждое сказанное слово и каждый сделанный шаг должны становиться кирпичиком в фундаменте взаимопонимания, высвобождать те огромные запасы добра, что были сокрыты за непроницаемыми стенами ненависти.

Смысл любви не следует путать с сентиментальным излиянием чувств. Любовь гораздо глубже глупой эмоциональной болтовни. Может быть, греческий язык внесет ясность в этот вопрос. Греческий текст Нового Завета использует три слова для обозначения любви. «Эрос» — это эстетическая, романтическая любовь. В диалогах Платона «эрос» — это божественное устремление души. Второе слово: «филия» — взаимная любовь, душевная привязанность, близость друзей. Мы любим тех, кто любит нас, и любим потому, что любимы сами. Третье слово: «анаре» — согласие и созидательная, прощающая добросердечность в отношениях между людьми.

На этом уровне мы любим людей не потому, что нам нравятся они или их поступки, и даже не за то, что в них есть искра Божья;

мы любим каждого человека за то, что его любит Господь. На этом уровнемы любим человека, творящего зло, хотя и ненавидим содеянное им.

Иисус говорил: «Любите врагов ваших». Он не говорил: «Относитесь к врагам вашим с симпатией и привязанностью». К некоторым людям просто невозможно испытывать чувство симпатии и привязанности. Привязанность — сентиментальное слово. Как можем мы испытывать симпатию к человеку, не скрывающему своих намерений уничтожить нас и усеять наш путь неисчислимыми трудностями и преградами? Как может нам нравиться человек, угрожающий жизни наших детей и разрушающий наше жилище? Это невозможно. Но Иисус осознал, что «любовь« выше «привязанности» и «симпатии». Наказывая нам любить наших врагов, Иисус не имеет в виду «эрос» или «филию»; он говорит об «анаре»: согласии и созидательной добросердечности в отношениях между всеми людьми.

Нашим воспитанникам предстоит узнать, что неповиновение злу есть такой же моральный долг, как и содействие добру. Однако все решает способ сопротивления злу: один способ продолжает или даже умножает зло, другой кладет ему предел. Есть закон сопротивления злу, дающий освобождающую, творческую, созидающую и долговечную силу неповиновению и противостоянию злу.

Воспитывая и обучая новых жильцов Земли, мы готовим их к жизни в сложном и противоречивом мире, в котором много насилия, жестокости, страданий. Но поскольку жизнь все же не окончательно разрушается злом, поскольку она продолжается и в ней сохраняется то доброе и, если угодно, уютное, что удерживает в ней даже тех, у кого «отвращенье скривило уста» (А. Блок), постольку в ней действительно есть закон более высокий, чем закон зла и разрушения. Название этого закона — любовь, правда и ненасилие. Это очень трудный закон, но не обучать ему значит увеличивать количество зла и подвергать опасности то хрупкое равновесие между добром и разрушением, которое пока еще поддерживает человечество на скользком краю пропасти.

Воспитание способности сопротивляться злу с помощью любви и ненасилия предполагает одновременное воспитание воли, дисциплинированности, власти над своими эмоциями, импульсами, аффектами, страстями. Любовь и ненасилие — это оружие, требующее бесстрашия, благородства, честности. Но и этого мало — нужно еще развитие ума, дальновидности, рефлексии и интеллектуальной честности.

Без уравновешенности ума, чувств и воли невозможно проникновение в смысл этой великой этической установки. Если молодежь желает, а она очень этого желает, приобретать друзей и побеждать недоброжелателей, то ей предстоит научиться не только терпимости, но и прямой любви, превращающей врагов в друзей.

Глубоко закономерно, что лозунг хиппи: «люби, а не воюй», каким бы приземленным и обедненно прагматичным ни был вложенный в него смысл, имел такую колоссальную популярность среди протестующей против несправедливости молодежи во всем мире.

Речь идет о взращивании величайшей человеческой способности понимать другого и других, понимать и правильно оценивать мотивы их деяний, чтобы преодолеть лежащее в их основе зло. Это преодоление требует как непременной своей предпосылки уничтожение барьера к воздействию на творящего злое, т.е. прощение. «Все понять — значит все простить». Речь идет о сложной науке и об искусстве прощения.

Психологическое образование, дающее глубокое проникновение в природу и сущность человека, как и философско-антропологическое, все же совершенно необходимо для улучшения дел человеческих. Новым поколениям важно понять амбивалентность человеческой природы, антиномичность сознания, борьбу мотивов, чтобы они смогли противостоять многоликому злу.

Пока что науку жизни, межличностных отношений и сопротивления злу люди постигают по анекдотам, песенкам, пословицам и поговоркам. Результат — предрассудки, предубеждения, qui pro quo, дезориентация в мире, случайное и ошибочное самоопределение. В школе учат чему угодно, но только не науке и искусству достойно выстоять в мире зла, среди моря зла, победить, оставаясь человеком.

Нейтрализует и прекращает зло только согласие, договор. Для профилактики и изживания зла необходимо совместное действие.

Надобно учить самому нужному из всех искусству — сопротивления злу ненасилием.

V

При нынешнем положении дел сыну нашего века нужны законы и установления, которые обуздывали бы его, не губя, вели, не подавляя. Ему нужно разумное общество, а не анархия, в пучину которой он ввергнут собственной гордыней и безграничной властью государства. Отмена смертной казни поможет нам продвинуться на пути к такому обществу.

Крайняя суровость наказания попустительствует преступлению, вместо того чтобы карать его. Смертная казнь не смутит того, кто не знает, что совершит убийство, решается на него в один миг и готовится к злодеянию в лихорадке или одержимый навязчивой идеей. Не останавливает она и того, кто, отправляясь выяснять отношения, берет с собой оружие, чтобы припугнуть неверную возлюбленную или соперника, и применяет его, сам того не желая или думая, что не желает. Смертная казнь не может устрашить человека, чье преступление не только вина, но и беда. Эта мера большей частью бессильна.

Кого надеемся мы напугать угрозой тайного наказания? Тех, кто в час казни еще спят и не видят великого назидания собственными глазами, а в час поспешного захоронения еще будут завтракать и узнают о свершившемся правосудии (если, конечно, читают газеты) из слащавой заметки, которая растворится в их памяти. А ведь среди этих миролюбивых созданий больше всего будущих убийц. Многие из этих порядочных людей — преступники, пока не осознавшие себя таковыми. Подавляющее большинство убийц не подозревали, бреясь утром, что вечером совершат убийство. Для пущего назидания, ради безопасности нации не следует ли потрясать отрубленной головой перед всеми гражданами, когда они бреются по утрам? Увы, никто этого не делает. Государство маскирует казни и утаивает их свидетельства. Следовательно, оно не верит в назидательность наказания. Преступника убивают потому, что так делали веками. Закон применяется без толкования его, и наши осужденные умирают во имя теории, в которую не верят их судьи и палачи. Если бы те верили, сие было бы известно, а главное — заметно: ведь тогда казнили бы публично.

Публичная казнь пробуждает садистские инстинкты, порождающие новые преступления, в свою очередь чреватые непредсказуемыми последствиями, а также рискует вызвать гнев и отвращение общественности. Поставить казни на конвейер, как делается у нас сегодня, было бы куда труднее, если бы каждая воплотилась в сознании людей в живую картину. Того, кто сейчас попивает свой кофе, читая о «приведении приговора в исполнение», стошнило бы от малейшей подробности.

Да и как может общество поверить образчику назидания, если он не способен отвести угрозу преступления, если его предположительный эффект не ощутим.

Устрашает ли она ту породу закоренелых преступников, на которых якобы рассчитана? Мало вероятно. Можно прочесть у Кёстлера, что во времена, когда карманных воров в Англии публично казнили, их коллеги преспокойно занимались своим ремеслом в толпе, окружавшей эшафот. Английская статистика начала века показывает, что из 250 повешенных 170 сами присутствовали на одной—двух казнях. Еще в 1886 г. из 167 приговоренных к смерти заключенных бристольской тюрьмы 164 видели по меньшей мере одну казнь. Запугивание действует на робких людей, не способных отважиться на преступление, но не влияет на тех, кого следовало бы окоротить.

Однако нельзя отрицать — люди боятся смерти. Лишение жизни — это, конечно, высшая кара, она должна вызывать у них предельный ужас. Страх смерти, исходящий из темных глубин души, опустошает человека. Законодатель имел основания думать, что его закон давит на один из самых мощных рычагов человеческой природы. Но закон всегда проще природы. Когда он пытается подчинить себе слепое подсознание, то оказывается не в силах низвести сложность жизни до своего уровня.

Страх смерти действительно очевиден, но очевидно и то, что ему не дано победить иные страсти, терзающие человека. Бэкон был прав: любая, даже самая слабая страсть противостоит страху смерти. Месть, любовь, честь, боль, какой-нибудь страх могут одержать верх. Неужели алчность, ненависть, ревность слабее любви к человеку, к родине, порыва к свободе? На протяжении веков смертная казнь — нередко вкупе с дикарской утонченностью — была призвана противодействовать преступлению, однако преступление оказалось живучим. Почему? Потому, что страсти, раздирающие душу человека, не являются, как того хочет закон, константами в состоянии равновесия. Это переменные силы, умирающие и возрождающиеся поочередно, беспрестанные их отклонения от нулевой отметки суть основа жизни духа: так колебания электрического поля приводят к возникновению тока. Вообразим серию колебаний, от желания до апатии, от решимости до безысходности, которые мы все испытываем за день, увеличим их число до бесконечности, — и мы получим представление о безграничности человеческой психики. Эти отклонения обычно слишком нестабильны, чтобы одна сила возобладала над прочими. Правда, иногда она ломает все преграды, полностью овладевая сознанием, и уже никакой инстинкт, даже инстинкт самосохранения, не может противостоять тирании этой неукротимой силы.

Смертная казнь могла бы устрашать, будь человеческая природа иной, столь же устойчивой и ясной, как сам закон. Но она не такова. Как ни удивительно это для людей, не сумевших проникнуть в ее тайну, злоумышленник в большинстве случаев, убивая, сознает свою невиновность. Всякий преступник до суда оправдывает себя. Если совершенное им убийство и не «закономерно», то, по крайней мере, он — жертва обстоятельств. Он ни о чем не думает и ничего не предполагает, а если думает, — значит, предполагает только снятие с себя вины, полное или частичное. Может ли он бояться того, что считает весьма маловероятным? Смерти он станет бояться после суда, но не перед самим преступлением. Итак, чтобы закон устрашал, убийце нельзя оставлять ни единого шанса, закон должен быть безжалостным, исключать смягчающие обстоятельства. Кто из нас посмеет этого требовать?

Даже если мы пойдем на такое, придется считаться еще с одним парадоксом человеческой природы. Инстинкт сохранения жизни лежит в ее основе наравне с другим инстинктом, о котором молчат школьные учебники психологии, — инстинктом смерти, требующим подчас уничтожения самого себя и окружающих. Возможно, что желание убить часто совпадает с желанием умереть или покончить с собой. Таким образом, инстинкт самосохранения часто дублируется, в различных пропорциях, инстинктом разрушения. Только последним можно целиком объяснить те извращения, от алкоголизма до наркомании, что ведут человека к гибели, — и он отчетливо это сознает.

Человек хочет жить, но напрасно было бы надеяться, будто это желание определит все его поступки. Он хочет также стать ничем, хочет непоправимого — и смерти ради самой смерти. Бывает так, что преступники жаждут не только преступления, но и сопутствующего ему несчастья, особенно несчастья безмерного. Стоит родиться и окрепнуть этому странному желанию, как перспектива смертной казни не только не остановит преступника, но и еще сильнее затмит его разум. В некотором смысле иногда убивают, чтобы умереть.

Эти особенности четко поясняют, почему кара, якобы рассчитанная на устрашение нормального человека, совершенно не действует на «среднее» сознание. Статистические данные, как в странах, где нет смертной казни, так и в прочих, все без исключения свидетельствуют, что отмена ее вовсе не влияет на рост или же падение преступности. У тридцати трех наций, отменивших смертную казнь, общее число убийств не возросло.

Самая страшная кара, физически уничтожающая преступника и дарующая обществу высшее право суда, основывается на вероятности, которую невозможно вычислить. Однако смерть не имеет степеней и вероятностей. Величайшая неопределенность порождает здесь неумолимейшую очевидность.

Какой же в действительности предстает наша цивилизация по отношению к преступлениям? Ответить нетрудно: за последние десятилетия государством совершено намного больше преступлений, чем отдельными гражданами. Я уже не говорю о войнах, больших и малых, хотя кровь — это тоже алкоголь, и в конце концов она бросается в голову, как самое крепкое вино. Но астрономическое число убитых непосредственно государством, далеко превосходит число убитых частными лицами. Доказательством служит бесспорный факт: любого, даже самого респектабельного члена общества могут когда-нибудь приговорить к смертной казни, а ведь в начале века это показалось бы забавной нелепостью.

Наше общество должно уже защищаться не столько от человека, сколько от государства. Правосудие, опираясь на самую реалистическую оценку существующего положения дел, требует, чтобы закон защитил человека от государства, одержимого безумием сектантства или манией величия. Лозунг сегодня у нас один:

«Пусть государство начнет с отмены смертной казни!»

Известно изречение: кровавы законы — кровава и мораль. Но каждое общество способно дойти до такой степени низости, что, несмотря на весь хаос, нравы не станут столь кровавыми, как законы. Иные государства, на чьей совести слишком много преступлений, хотят потопить свою вину в сугубых ужасах бойни. Убивают во имя обожествленной нации или класса. Убивают во имя будущего общества, также обожествленного. Кто якобы всезнающ, тот и всемогущ. Бренные идолы, алчущие абсолютного преклонения, неустанно требуют абсолютного уничтожения преступника. И во имя суррогатов религии гибнут лишенные надежды толпы осужденных.

Отмена высшей меры равносильна публичному признанию того, что общество и государство не суть абсолюты власти и им не дозволено именем закона вершить непоправимое.

Борьба идей не должна вестись при помощи расстрелов.

Законы, как и общественные нравы, воспитывают людей с силой, с которой могут сравниться методы активной педагогики. Человечество тяжело болеет, кто может сомневаться в этом? Для его выздоровления абсолютно необходима такая система законов, которая воспитывала бы в человеке достоинство, предотвращала садизм, поощряла к исполнению долга, не унижала страхом и апеллировала к лучшим сторонам его природы. Закон, воспитывающий человека человеком, «обуздывает его, не губя, и велит, не подавляя».

Иные же законы воспитывают в человеке опасного зверя (то же можно сказать и о некоторых запретах воспитателей).

Что же конкретно воспитывает в человеке «высшая мера наказания — смертная казнь«? Презрение к свободе, лишение которой до конца жизни кажется людям недостаточной карой. Рабскую и унизительную для достоинства человека веру в страх наказаний, якобы предупреждающий преступления. Гадко развращенное воображение. Удовлетворение от желанной смерти человека, которому отказывают в этом звании. Гордое любование своей мнимой или действительной добродетелью.

Общество, желающее смерти смертнику, воспитывается местью, в мести и для мести. Если бы оно действительно желало оградить себя от маньяков, то оно бы скорее подумало о более крепких замках и более умелых врачах и воспитателях для них. Оно бы получше беспокоилось о социальной справедливости и хорошей школе. Оно бы позаботилось об охране детства. Оно бы вложило больше денег в развитие психиатрии и других наук о человеке и о профилактике злодеяний. Наконец, оно позволило бы тому, кто совершил непоправимое зло, сделать хоть что-нибудь полезное в оставшееся ему время, может быть, даже раскаяться.

В обществе, желающем смерти смертнику, преобладают люди, соблазняющиеся простыми решениями мучительно сложных социальных и психологических проблем.

Представим себе чувства человека, убивающего по долгу службы, — палача. Что это за человек? Не находит ли он в этом обряде свое истинное призвание? Но есть и сотни добровольных палачей, не требующих себе вознаграждения! Знатоки человеческого сердца вряд ли удивятся этому. Они знают: у самых кротких с виду и ничем не примечательных существ живут в душе инстинкты истязателей и убийц. Наказание должно устрашить некоего потенциального убийцу, однако оно же бесспорно помогает найти свое призвание многим выродкам. Из сотен желающих поработать палачами, чьи услуги были отвергнуты, хотя бы один должен был удовлетворить каким-либо другим способом кровавые инстинкты, разбуженные в нем смертной казнью.

Если природа толкает нас на убийство, закон не должен следовать ей. Он создан для того, чтобы исправлять природу. Но месть утверждает чисто природный порыв, дает ему силу закона. Всем нам знаком этот порыв, часто, к нашему стыду, все мы знаем его силу. Он пришел из первобытных дебрей.

Всеразрушающий, унизительный страх, терзающий осужденного месяцы или годы, страшнее смерти, и жертва убийцы его не знала. Пытка надеждой чередуется с муками животного отчаяния. Адвокат и священник — попросту из человеколюбия, охранники — дабы заключенный сохранял спокойствие, единодушно уверяют его, что он будет помилован. Он верит в это всем своим существом, а потом перестает верить. Днем он надеется, ночью теряет надежду. Идут недели, надежда и отчаяние растут и делаются равно невыносимыми. Осужденный заранее знает, что умрет, и спасти его может только помилование, подобное для него воле Божьей. Во всяком случае, он не может вмешаться, защитить себя сам, убедить судей в своей невиновности. Все происходит помимо него. Он больше не человек, он вещь, и ею будут распоряжаться палачи.

Этим объясняется странная покорность осужденных перед казнью. Как правило, они идут на смерть, охваченные полнейшим безразличием, угнетенные. И то, что они испытывают, лежит за пределами морали вообще. Понятия добродетели, разумности, мужества, даже невиновности лишены здесь всякого смысла. Как правило, ожидание смерти уничтожает человека задолго до казни. Его умерщвляют дважды, причем в первый раз страшнее, чем во второй, хотя сам он убил только единожды. По сравнению с этой пыткой месть кажется достижением цивилизации. Ведь первобытный закон никогда не требовал выколоть два глаза тому, кто выколол ближнему своему один глаз.

Закон мести, даже в своей примитивной форме, действует лишь между двумя людьми, один из которых безусловно невинен, а другой безусловно виновен. Но может ли общество претендовать на невиновность? Разве не ответственно оно, хотя бы частично, за столь сурово караемое преступление? Всякое общество имеет преступников, которых заслуживает.

Не существует абсолютной ответственности, и отсюда — абсолютного наказания или награды. Нельзя никого окончательно вознаградить. Но не следует никого предавать и абсолютному наказанию, даже если этот человек считается виновным, а тем более — если может оказаться невиновным. А смертная казнь еще и узурпирует право карать явно относительную вину.

В самом деле, смертная казнь устраняет осужденного окончательно. Точнее будет заметить, что смертная казнь непоправима;

ее цель — исключить возможность пребывания отдельных людей в обществе. Но разве смертная казнь применяется только к ним? Можно ли утверждать, что все они потеряны для общества? Можно ли поклясться, что среди них нет невиновных? Когда казнен невинный, единственное, что можно сделать — реабилитировать его, если еще кто-нибудь попросит об этом. Тогда мученик снова обретет невинность, которой, по правде говоря, не терял. Но преследования, страдания, его ужасная смерть необратимы — сделанного не вернешь. Остается избавить будущих потенциальных жертв от этого кошмара.