Поражения и победы любви 4 страница

Разве из числа виновных убивают только неисправимых? Все, кому приходилось присутствовать на заседаниях суда, знают, сколькими случайностями сопровождается вынесение приговора, даже если это смертный приговор. Внешний вид обвиняемого, события его жизни (супружеская неверность часто рассматривается судьями как отягчающее вину обстоятельство, хотя нельзя поверить, что все судьи — верные мужья), поведение (оно говорит в его пользу, если всецело подчинено условностям, т.е. чаще всего притворно), даже то, как он отвечает на вопросы (рецидивисты знают, что не следует ни путаться в словах, ни блистать красноречием), трогательные эпизоды во время слушания дела (а ведь истина, увы, не всегда производит нужное впечатление) — тьма случайностей влияет на решение суда присяжных. Когда выносят смертный приговор, можно не сомневаться — это результат стечения множества случайностей. Зная, что приговор зависит от рассмотрения присяжными смягчающих обстоятельств, можно себе представить, в какой мере все зависит от настроения момента. Уже не закон с точностью определяет те случаи, когда обвиняемый заслуживает казни, а присяжные оценивают закон на глазок. Нет двух одинаковых судов присяжных, и тот, кто был казнен по одному приговору, в другом случае мог бы остаться в живых. Ошибки забываются. Однако ущерб, наносимый обществу, от этого ничуть не меньше. Греки считали, что преступление, оставшееся безнаказанным, оскверняет город. Но наказать невинного или чрезмерно наказать преступника, в конце концов, тоже значит запятнать свою честь.

«Таково людское правосудие, — будет ответ, — и, несмотря на свое несовершенство, оно лучше произвола». Сие меланхолическое замечание допустимо лишь в случаях обычного нарушения закона и постыдно, когда речь идет о смертной казни. Должно ли общество, неспособное вершить «чистое правосудие», на свой страх и риск устремиться к предельной несправедливости? Если правосудие знает свою неполноценность, разве не пристало ему смирение и ревностное усердие к исправлению вероятных ошибок в приговоре? Могут ли присяжные без стыда заявить: «Если мы осуждаем вас на смерть по ошибке, вы простите нас, зная слабости человеческой природы. Но мы будем судить вас, не принимая во внимание ни эти слабости, ни законы человеческой природы»? Всем людям свойственно ошибаться и заблуждаться. Может ли это свойство говорить в пользу трибунала и против обвиняемого? Нет, и если земное правосудие имеет смысл, то он заключается в признании названного свойства за всеми людьми.

По правде говоря, некоторые присяжные прекрасно понимают это и часто допускают наличие смягчающих обстоятельств там, где преступление ничем смягчить нельзя. Смертная казнь кажется им излишне строгой мерой, и они предпочитают отказаться от нее, только бы не хватить через край.

Приговорить человека к высшей мере наказания — значит решить, что у него нет ни малейшего шанса искупить свою вину. Однако все мы совершали в жизни зло. Праведников нет, есть только более или менее справедливые сердцем. Пока живы, мы понимаем это и добавляем к сумме наших деяний немного добра, частично компенсируя содеянное нами зло. Право жить, совпадающее с возможностью искупить вину, является естественным правом любого человека, даже самого дурного. Самый закоренелый преступник и самый неподкупный судья перед ним равны. Без этого права нравственная жизнь совершенно немыслима. Никто из нас не вправе, как верховный судия, приговаривать к уничтожению самого закоренелого преступника. Утверждая, что человека следует окончательно изъять из общества, поскольку он абсолютно грешен, мы подразумеваем, что общество абсолютно совершенно, а этому в наши дни не поверит ни один здравомыслящий человек.

Мы знаем достаточно, чтобы сказать: «Такой-то злодей достоин пожизненной каторги», — но явно недостаточно, чтобы лишить его будущего, т.е. общей для всех людей возможности искупить вину.

В образовании ума и характера чрезвычайно важное место занимает категория вины. Сосредоточена ли вина в одном единственном человеке — непосредственном виновнике — или рассредоточена в пространстве людского общежития и даже в историческом времени? От научно достоверного ответа на сей вопрос во многом зависит критическое самосознание воспитуемых и их дальнейшее поведение. Если виноват один, и только один, то вся тяжесть ответственности лежит на нем одном; но если вина его не абсолютна и к ней примешивается еще чья-то ненаказуемая вина, то абсолютное, последнее и неисправимое наказание — «высшая мера» — за нее более чем проблематично. И может ли кто-нибудь из смертных приписывать себе право на умерщвление кого бы то ни было из людей? Ведь такое «право» кощунственно, и его признание открывает дорогу невиданным массовым злодеяниям, неслыханным геноцидам.

Любая человеческая жизнь священна и неприкосновенна — вот содержание воспитания и единственная спасительная для сохранения человечества и его культуры мудрость. Когда общество с отвращением и негодованием отвергает свое мнимое право убивать даже последнего из своих, выращенных им, злодеев, оно обретает действительное право карать зло, защищаться от него, преследовать злодеев и неколебимо обезвреживать их без всякого убийства. Иначе не положить конца войне личности с обществом; если общество не окажется умнее своих разрушителей, оно обречено на вечно растущую преступность.

Самих воспитывающих добро в человеке законов мало для их спасительного действия; понадобится также особое образование, несущее осознание их целей, средств и способов действия, словом, их философию. Философия права, необходимая школе, включает в себя, прежде всего философию свободы, свободы воли и воления. Разумеется, философский анализ здесь по необходимости опирается на психологический и историко-антропологический.

Самоубийство нередко совершается в форме убийства: разрушителю подчас ненавистна жизнь как таковая, включая свою собственную. Смерть за убийство подстрекает некоторых людей к убийствам. Кроме того, смертельный риск нередко привлекает в банды, в террористические группы молодых людей, умственно, нравственно неразвитых, но жаждущих «романтики». Опасно забывать психологический факт — волю к смерти в душе человека, равно как и актуализацию этой воли при потере смысла жизни, в условиях экзистенциальной пустоты.

Знакомство с психологией преступника помогает новым поколениям лучше понять себя. Оно предупреждает об опасностях, таящихся внутри человека. Страсти, овладевающие душой, преодолевают страх смерти с тем большей легкостью, чем менее развито воображение у данного индивида, чем менее он образован.

В школьной философии права должен присутствовать раздел о праве наказывать, карать, искоренять, преследовать, мстить, насаждать и исправлять. Это раздел о смирении в его высшей, предельной и самодовлеющей форме. Молодости важно усвоить, что право жить включает в себя право компенсировать зло, право искупать вину, и никому нельзя, не нанося страшного вреда личностной и общественной нравственности, делегировать право лишать какого бы то ни было грешника этого права. Бесправие же, напротив, предполагает насильственное отчуждение от человека, пусть самого ужасного и низкого, права на хотя бы частичное исправление и увеличение количества добра в нашей юдоли скорби.

Полезно сравнение исторических форм гармонии и дисгармонии в отношениях между обществом и личностью. Примеры Спарты, императорского Рима, османской империи, Французской революции 1789—1794 гг., фашистской Италии, национал-социалистической Германии, советской России, коммунистического Китая и т.п. противостоят здесь Афинам Перикла, царству Соломона, Австрии Марии Терезии, Швейцарской Конфедерации, Королевству Нидерландов, ненасильственному освобождению Индии, большинству современных штатов в Северной Америке и т.д. Преступные государства и общества противопоставляются удаляющимся от зла сообществам, и при этом становятся очевидными блага для всех и каждого, несомые отказом от узаконенных убийств.

Правовое воспитание подразумевает подведение учащихся к пониманию опасности для каждого из них, исходящей от признания права государства или общества на убийство. История всеобщая, особенно же двадцатого века, показала, что это признание открывает простор для самого безудержного произвола, для государственного террора, который не пощадит никогда и никого, от которого спасти может только случайность. Ни верноподданническая преданность правителям, ни незаметное и тихое существование не гарантируют от того, что ночью не придут сатрапы тиранов и не бросят в подвал, где выстрелами в голову прикончат каждого, кто до того и предположить не мог, что казнь за преступление так легко превращается в казнь за отсутствие преступления. Только признайте возможность казни, и ею немедленно воспользуется узурпатор власти, просто желающий устрашить немногих оставленных им в живых и для того уничтожающий по разнарядке всех случайно попавшихся под руку.