Государство и политика 4 страница

В результате общество будет принуждено жить для государства, человек — для правительственной машины. Высосав все соки из общества, обескровленное, государство само умрет смертью ржавой машины, более отвратительной, чем смерть живого существа. Народ обращается в горючее для питания государственной машины. Костяк государства пожирает живое тело нации. Мертвая конструкция становится владельцем и хозяином жилого дома.

И вот Муссолини с редкой наглостью проповедовал формулу, якобы только что чудесным образом открытую в Италии: «Все для государства, ничего кроме государства, ничего против государства!». Этого достаточно, чтобы убедиться, что фашизм — типичный этатизм.

Муссолини нашел превосходно организованное итальянское государство, организованное не им, но как раз теми силами и идеями, с которыми он борется, — либеральной демократией, и начал безжалостно его истощать. Если Муссолини чего-нибудь и достиг, это настолько незначительно, незаметно и несущественно, что вряд ли может уравновесить то ненормальное увеличение власти, которое позволило ему использовать государственную машину до крайнего предела.

Этатизм — высшая форма политики насилия и прямого действия, когда она возводится уже в норму, в систему, когда анонимные массы проводят свою волю от имени государства и средствами государства, этой анонимной машины.

Современные нации стоят перед сложными проблемами — правовыми, экономическими и социальными. Приходится опасаться, что государства не остановятся перед тем, чтобы подавить независимость личности и групп и крайне осложнить будущий прогресс.

Сущность или характер новой исторической эпохи — результат как внутренних перемен, изменений в человеке и в его духе, так и внешних перемен, формальных, как бы механических. Наиболее важная из перемен второго рода — перемещение власти, ибо оно влечет за собой и перемещение духа.

Поэтому если мы хотим понять какую-то эпоху, первым нашим вопросом должно быть: кто правит миром? Теперь уже нет изолированных групп, нет человеческих островов. В наше время тот, кто правит миром, действительно им правит.

Под «правлением» не надо понимать в первую очередь материальную силу, физическое принуждение. Нормальные, прочные отношения между людьми, которые разумеются под словом «правление», никогда не покоятся на силе. Наоборот, лишь господствуя, человек или группа людей получают в свои руки аппарат власти, именующийся «силой».

Случаи, в которых на первый взгляд сила кажется основой господства, при ближайшем рассмотрении доказывают наш тезис. Наполеон насильно захватил Испанию и некоторое время держался там, но, собственно говоря, он ни одного дня не правил Испанией, хотя обладал силой, или, вернее, именно потому, что он обладал только силой. Надо отличать насильственный захват от естественного господства, правления. Правление — нормальное проявление власти, оно всегда основано на общественном мнении — и нынче, и десять тысяч лет тому назад, и среди англичан, и среди бушменов. Ни одна власть в мире никогда не покоилась ни на чем, кроме общественного мнения.

То, что общественное мнение — основная сила, из которой в человеческих сообществах возникает господство, так же старо и прочно, как само человечество. Закон общественного мнения — это закон всемирного тяготения в сфере политической истории. Даже тот, кто хочет править, опираясь на янычар, зависит от их мнения и от мнения подданных о янычарах.

На самом деле с помощью янычар не правят. Талейран сказал Наполеону: «Штыки, государь, годятся для всего, но вот сидеть на них нельзя». «Править» значит не «взять власть«, а «спокойно пользоваться властью». Править значит сидеть — на троне, в кресле министра, в банке, на Святом Престоле. Государство, в конце концов, держится на общественном мнении; дело тут в равновесии, в устойчивости.

Иногда нет никакого общественного мнения. Общество разбито на противоборствующие группы, мнения противоположны, власти не сложиться. Но природа не выносит пустоты, и пустое место, возникшее за отсутствием общественного мнения, займет грубая сила. Итак, лишь в крайнем случае сила замещает общественное мнение.

Поэтому если мы хотим формулировать закон общественного мнения строго, как закон тяготения в истории, то, принимая во внимание последний случай, мы придем к давно известной, почтенной и бесспорной формуле: против общественного мнения править нельзя.

Господствующее мнение есть одно из проявлений духа. Стало быть, в конце концов, власть — не что иное, как проявление духовной силы. Это подтверждается историческими фактами. Всякая первобытная власть коренится в религии. И та же религия — первичная форма всего, что впоследствии зовется идеей, мыслью, иными словами — все нематериальное, метафизическое.

В средние века это повторяется в большем масштабе. Первым государством, первой общественной властью, образовавшейся в Европе, была Церковь с ее специфической, так и называвшейся «духовной властью». От Церкви светская власть восприняла идею, что и она «духовная власть», господство определенных идей, и возникла «Священная Римская Империя». Так боролись две власти духовного происхождения; а поскольку они не могли разграничить свои сферы по существу (обе духовны!), они условились разделить их по отношению ко времени: одна берет себе временное, другая — вечное.

Таким образом, слова «в такую-то эпоху правит такой-то человек, такой-то народ, такая-то группа народов» равносильны словам «в такую-то эпоху господствует такая-то система мнений, идей, вкусов, стремлений, целей». И каждая смена власти, смена правящих — вместе с тем и смена мнений, смена исторического центра тяжести.

Современный мир ведет себя по-ребячески. В школе, когда учитель выйдет на минуту из класса, мальчишки «срываются с цепи». Каждый спешит сбросить гнет, вызванный присутствием учителя, освободиться от ярма предписаний, встать на голову, ощутить себя хозяином своей судьбы. Но когда предписания, регулирующие занятия и обязанности, отменены, оказывается, что юной ватаге нечего делать. У нее нет ни серьезной работы, ни осмысленной задачи, ни постоянной цели. Предоставленный самому себе, мальчишка может только одного — скакать козлом.

Европа создала систему норм, ценность и плодотворность которых доказана столетиями. Эти нормы не самые лучшие из возможных, но они, без сомнения, обязательны до тех пор, пока не созданы или, по крайней мере, не намечены новые. Раньше, чем их отменить, надо создать другие. Теперь народы отменяют систему норм, основу европейской цивилизации. Но, так как они не способны создать новую, они не знают, что делать.

Когда из мира исчезает правитель, вот первое следствие: восставшим подданным нечего делать, у них нет жизненной программы.

Без заповедей, которые обязывают к определенному образу жизни, существование становится совершенно пустым. Именно это и случилось с лучшей частью нашей молодежи. Она свободна от уз и запретов — и ощущает пустоту.

Бесцельность отрицает жизнь, она хуже смерти. Ибо жить — значит делать что-то определенное, выполнять задание; и в той мере, в какой мы уклоняемся от этого, мы опустошаем нашу жизнь. Вскоре все люди взвоют, как бесчисленное множество псов, требуя властителя, который налагал бы обязанности и задания.

Юному не нужны резоны, нужен только предлог.

Если бы человек был одиночкой, лишь случайно вступающей в общение с остальными людьми, он, вероятно, мог бы избежать потрясений, которые порождает кризис власти. Но человек по внутренней своей природе — существо социальное, и на его личность влияют те события, которые непосредственно касаются только общества как целого. Поэтому достаточно рассмотреть индивида, чтобы понять, как в его стране ставится проблема власти и подчинения.

Человеческая жизнь по самой своей природе должна быть чему-то посвящена — славному делу или скромному, блестящей или будничной судьбе. С одной стороны, человек живет собою и для себя. С другой стороны, если он не направит жизнь на служение какому-то общему делу, то она будет скомкана, потеряет цельность, напряженность и «форму».

Многие заблудились в собственном лабиринте, потому что им нечему себя посвятить. Все заповеди, все приказы потеряли силу. Казалось бы, чего лучше — каждый волен делать, что ему вздумается, и народы тоже. Жизнь гибнет, когда она предоставлена самой себе.

Управлять не так-то просто. Власть — давление, оказываемое на других; но это еще не все, иначе это было бы просто насилие. Нельзя забывать, что у власти две стороны: приказывают кому-то, но приказывают и что-то. Что же? В конечном счете, участвовать в каком-то деле, в творчество истории. У каждого правительства есть жизненная программа, точнее — программа правления. Как сказал Шиллер: «Когда короли строят, у возчиков есть работа».

Творческая жизнь требует высокой чистоты, великой красоты, постоянных стимулов, подстегивающих сознание своего достоинства. Творческая жизнь — жизнь напряженная, она возможна лишь в одном из двух положений: либо человек правит сам, либо он живет в мире, которым правит тот, за кем это право всеми признано. Либо власть, либо послушание. Но послушание не значит «покорно сносить все» — это было бы падением; наоборот, в послушании чтут правителя, следуют за ним, поддерживают его, радостно становятся под его знамя.

Государство не подарок. Человек должен сам, своим трудом создавать его. Государство возникает тогда, когда человек стремится уйти от первобытного общества, к которому принадлежит по крови (вместо крови мы можем поставить здесь любой иной естественный признак, например, язык). Государство возникает, смешивая расы и языки. Оно преодолело естественное общество; оно разнокровно и многоязычно.

Создание государства начинается со свободной игры воображения. Фантазия — освобождающая сила, дарованная человеку. Народ может стать государством постольку, поскольку он способен его вообразить.

Проблема в том, что мир остался без морали. Человек массы отбросил устаревшие заповеди не с тем, чтобы заменить их новыми, лучшими. Нет, суть его жизненных правил в том, чтобы жить, не подчиняясь заповедям. Те, кто говорят о «новой морали«, просто хотят сделать что-нибудь безнравственное и подыскивают, как бы поудобней протащить контрабанду.

Поэтому наивно упрекать современного человека в отсутствии морального кодекса: этот упрек оставил бы его равнодушным или, может быть, даже польстил бы ему. Безнравственность стоит . очень дешево, и каждый щеголяет ею.

Политические события XX века означают не что иное, как политическое господство темных, необразованных масс. Старая демократия была закалена значительной дозой либерализма и преклонением перед законом. Служение этим принципам обязывает человека к строгой самодисциплине. Под защитой либеральных принципов и правовых норм меньшинства могли жить и действовать. Демократия и закон были нераздельны.

Сегодня же мы присутствуем при триумфе гипердемократии, когда массы навязывают всему обществу свою волю и свои вкусы. Не следует объяснять новое поведение масс тем, что им надоела политика и что они готовы предоставить ее специально подготовленным лицам. Именно так было раньше, при либеральной демократии. Тогда массы полагали, что, в конце концов, профессиональные политики при всех их недостатках и ошибках все же лучше разбираются в общественных проблемах, чем они, массы. Теперь же, наоборот, массы считают, что они вправе пустить в ход и сделать государственным законом свои желания.

То же самое происходит и в других областях жизни, особенно в интеллектуальной. Рядовой читатель, ничего не смыслящий в теме статьи, будет читать ее не с тем, чтобы почерпнуть из нее что-нибудь, а с тем, чтобы сурово осудить автора, если он говорит не то, чем набита голова читателя.

Как говорят в Америке, «выделяться неприлично». Масса давит все непохожее, особое, личностное, избранное.

IV

Человек становится человеком, только усвоив душевные богатства другого человека. Для этого усвоения необходимы свобода, многообразие ситуаций общения, специализация, и все должно пронизываться не только чувствами, но и разумом. Последний есть диктатор человека. Это единственный из диктаторов, который приносит истинную пользу личности.

Простор для действия такого «диктатора» предоставляет семья. На проблемах семьи нам приличествует остановиться подробнее. Хорошо организованная, дружная семья, как и ее воспитывающая и обучающая среда, могут стать школой справедливо устроенного общества, колыбелью более гармоничного мира. Для этого надобно, прежде всего, разумное уравновешение и распределение по силам членов семьи их прав и обязанностей, личного вклада каждого в общее благо; необходима взаимопомощь.

В такой семье естественно воспитывается у будущих семьянинов величайшее почтение, трепетное благоговение перед союзом мужчины и женщины, перед семейной жизнью главного условия осуществления целостного человека как законченного продукта природы и истории. Необходимо воспитать это отношение к браку как к пространству, в котором пресуществляется лучшее и благороднейшее в человеке — и великодушие, и сила, и самопожертвование, и диалог стремлений, и красота, и разум.

Но и здесь, как всегда и во всем, опасны крайности: брак не должен заменить собой весь мир, задача в том, чтобы вписать его в целостную жизнь человечества. Из невозможности вступить в брак (по самым разным причинам) опасно делать вселенскую трагедию. Да, в прекрасном браке раскрываются способности человека, но в плохом — они погибают. И, кроме того, способности могут раскрываться и вне семьи.

Здесь едва ли не важнейшее — отношение к семье как к строительству, как постоянному труду поддержания и укрепления дома семьи. Семья есть совершенно особая жертва, и притом неизбывная, — жертва, не ставящая себе жертву в заслугу, как бы привычная, естественная, не ждущая награды жертва. Без эксплуатации, без бунта. Эгоизм находит утоление в самой возможности жертвоприношения. Радость отдачи — отдачи дум, чувств, забот, усилий — без ожидания воздаяний, наград, возвратов, а просто радость, благодарность за самую возможность жить для других.

Враждебность ребенка к окружающим, провалы в школе, семейное неблагополучие, неадекватные реакции на среду и им подобные явления вызываются к жизни особым стечением ее обстоятельств и спецификой нервной организации конкретных людей. Сложная игра внешнего и внутреннего ответственна за то, что данный ребенок справился, а этот не победил и заболел, когда его родители разошлись или когда с ним жестоко обращалась мать. Закалится ли его душа или сломается, укрепится от страданий или погибнет — зависит от совершенно конкретного сочетания внешних и внутренних факторов. Среди внешних — воспитание, конечно, очень важно.

В обязанность родителей входит воспитание рожденных ими детей вплоть до того времени, когда их дети достигнут полной зрелости. Только из этой обязанности вытекают в качестве необходимых условий все их права.

Поэтому дети сохраняют свое исконное право на жизнь, здоровье, состояние, если они его имеют. Даже их свобода не должна быть ограничена в большей степени, чем того требует, по мнению родителей, их воспитание и сохранение возникающих новых семейных отношений.

С наступлением зрелости власть родителей должна, конечно, прекращаться.

Обязанность родителей состоит в том, чтобы заботиться о физическом и нравственном благе детей и обеспечить им возможность избрать определенный образ жизни, который соответствовал бы их индивидуальным возможностям.

Государству надлежит гарантировать права детей в их отношениях с родителями, и поэтому оно должно, прежде всего, установить законодательным путем время наступления зрелости. Зрелый возраст устанавливается не только в зависимости от климатических условий, но и в соответствии с тем, какой зрелости суждения требует в данной стране отправление гражданских обязанностей.

Государственное вмешательство в дела семьи очень опасно; оно должно ограничиваться только исключительными ситуациями.

Государство должно следить за тем, чтобы отцовская власть не переходила известных, предписанных ей границ. Но, с другой стороны, это внимание государства ни в коем случае не должно превращаться в предписания родителям того, какое воспитание и образование должны они дать своим детям. Вмешательство государства всегда должно носить чисто отрицательный характер, удерживая родителей и детей в границах, определенных законом. Несправедливо и нецелесообразно требовать от родителей постоянного отчета в их действиях. Только в тех случаях, когда нарушение этой обязанности очевидно или весьма вероятно, государство может считать себя вправе вмешаться в семейные отношения.

Государству надлежит также определить необходимые качества опекуна. Поскольку опекуны принимают на себя все обязанности родителей, к ним переходят и все родительские права. Но государственный надзор за ними должен быть более строгим.

Помимо этого, государство не должно ограничиваться тем, что оно ограждает несовершеннолетних, так же как и других граждан, от возможных посягательств на их права. Государство обязано помочь несовершеннолетним, объявляя недействительными те их действия, последствия которых могут им. повредить. Оно должно следить за тем, чтобы их не обманули, исходя из своекорыстных интересов, и не способствовали бы необдуманному решению с их стороны. Если же это произойдет, государство должно не только потребовать возмещения ущерба, но и наказать виновных.

V

Чувственность со всеми ее благотворными последствиями пронизывает всю жизнь и все занятия людей. Она заслуживает, таким образом, свободу и уважение. Но не следует забывать, что именно чувственность является также источником огромного числа физических и нравственных зол. Даже в нравственном отношении, благотворная только тогда, когда она находится в правильном соотношении с действием духовных сил, она чрезвычайно легко обретает вредное для человека преобладание.

Возникает вопрос о необходимости противодействовать падению нравов посредством законов и государственных установлении.

Даже и в том случае, если бы подобные законы и установления и оказали бы определенное действие, все-таки вместе с усилением их действия усиливался бы и наносимый ими вред.

Государство, в котором граждане принуждаются или склоняются такими средствами следовать пусть даже наилучшим законам, представляет собой толпу рабов с обеспеченным содержанием. А не объединением свободных людей, обязанных не преступать границы права.

Склонять к определенным действиям, убеждениям можно самыми различными путями, но ни один из них не ведет к подлинно нравственному совершенству. Человек привыкает к добродетельным поступкам и в известной степени также к добродетельным убеждениям. Но его душевные силы при этом не возрастают. Не обретают большей ясности его идеи о предназначении и его ценности. Не становится сильнее его воля, чтобы побороть господствующее в нем влечение. Таким образом, он отнюдь не приближается к истинному, действительному совершенству.

Следовательно, тот, кто стремится воспитывать людей, а не приучать их действовать в угоду внешним целям, никогда не прибегнет к таким средствам. Ибо, помимо того, что принуждение и руководство не могут вызвать к жизни добродетель, они к тому же еще всегда уменьшают и силу. А что такое нравы без моральной силы и добродетели?

И как ни велико зло, заключающееся в порче нравов, оно не лишено и благодетельных последствий. Крайности приводят людей на средний путь — путь мудрости и добродетели. Свобода увеличивает силу, а сила всегда ведет к известному великодушию.

Принуждение подавляет силу и ведет к разного рода своекорыстным желаниям и ко всем низменным уловкам слабости. Принуждение может предотвратить некоторые проступки, но лишает красоты даже законные действия.

Человек, предоставленный самому себе, с большим трудом вырабатывает правильные жизненные принципы, но они накладывают неизгладимый отпечаток на все его поведение. Тот, кого намеренно к этому ведут, легче их воспринимает, но они. отступают даже перед его собственной ослабленной энергией.

Государственные установления, которые ставят перед собой цель объединить в некоем единстве самые разнообразные и различные интересы, вызывают множество коллизий. Эти коллизии ведут к несоответствию между желаниями людей и их возможностями, а это и вызывает проступки. Следовательно, чем бездеятельнее, если можно так выразиться, государство, тем меньше число проступков.

Старания государства устранить или даже предотвратить всякое проявление безнравственности, сомнительны. Возможные благотворные последствия этого в области нравственности невелики.

Подобное воздействие на характер нации не является необходимым даже с точки зрения обеспечения безопасности.

Если не забывать, что из всех аспектов воспитания именно воспитание нравов и характера может достигнуть наивысшего совершенства только при полной свободе, то едва ли вызовет сомнение правильность следующего принципа. Государство должно полностью воздерживаться от попыток прямо или косвенно влиять на нравы и характер нации, если это не является естественным и неизбежным следствием его других совершенно необходимых мер. Все, способствующее достижению этой цели, — прежде всего специальный надзор за воспитанием, религиозные установления, законы против роскоши и т.д., — все это должно полностью находиться вне пределов его компетенции.