Государства Межозерья в период с XVII до конца XIX в.

Как и зона Сахеля в Западной и Центральной Африке, саван­ны восточноафриканского Межозерья были идеальным маршру­том для кочевых племен скотоводов. Сюда докатилось, начиная с XIII в., несколько их волн, бравших начало в местности между Белым Нилом и восточным побережьем. В XV в. среди переселен­цев преобладали нилоты южной группы (луо-бито). От оседлого негроидного населения их отличали некоторые антропологические особенности, в том числе высокий рост, стройность, узкое лицо и т. д. Эти скотоводы оседали на равнине между протянувшимися цепочкой восгочноафриканскими озерами, преимущественно на территории Анколе, Буньоро, Торо, Руанды и Бурунди. Они полу­чили наименование «бахима» или «бахума», а в Руанде и Бурун­ди — «тутси» и «тусси».

Первое время пастухи-скотоводы во многих районах мирно сосуществовали с земледельческим населением, принадлежавшим к большой бантуязычной семье. Подобно фульбе в Западной Аф­рике, они обменивались продуктами своего труда с оседлыми жи­телями, находясь с последними в своего рода симбиозе. Но и у них уже появились зачатки экономической и социальной диффе­ренциации. Хотя у кочевников сохранялся родовой уклад жизни, в тех родах и группах, что осели на землю, выделилась зажиточ­ная верхушка, стремившаяся к военным завоеваниям. Ее целью было покорить земледельческое население, захватить рабов и скот и тем самым добиться экономического и политического превосход­ства также и над своими сородичами. Эти элементарные социаль­ные явления лежали в основе «государственности» кочевых ско­товодов в Восточной Африке. Возникали государства, верхушка которых состояла из скотоводческой аристократии.

Тем не менее никак нельзя согласиться с распространяемой по сей день в различных вариантах «хамитской теорией». Ее мно­гочисленные сторонники утверждают, что племена светлокожих скотоводов — «хамитов» — принесли земледельческому негроид­ному населению более высокую культуру, а с ней — формы госу­дарственного устройства и институт «королей». Пришлые ското­воды якобы неизменно обладали большей политической зрелостью и были энергичнее, тогда как уже перешедшие к оседлости бантуязычные народности пребывали в состоянии «застоя». Подобная точка зрения противоречит тем фактам, что покоренное население в большинстве случаев еще до пришествия чужаков находилось на более высокой, чем они, ступени развития материальной куль­туры и пришлые пастухи, как правило, заимствовали их язык и обычаи. Кроме того, как доказывает пример Буганды, далеко не все государственные образования этого времени были обязаны своим происхождением скотоводческой аристократии. «Хамитская теория» во всех своих разновидностях ложно истолковывает ис­торические факты. Она относится к богатому арсеналу колони­ально-апологетических и расистских теорий, с помощью которых империализм пытается оправдать свои притязания на господство над африканскими народами, прибегая для этого и к ссылкам на исторические модели.

Устная традиция сообщает, что из неоформившихся сначала племенных объединений в 1500 г. сложилось одно из первых го­сударств — «империя» Буньоро-Китара, находившаяся на северо-западе Уганды. Правящая аристократия из нилотского народа бито во главе с мукамой без особых усилий подчинила крестьян­ское население своей экономической и политической власти и рас­пространила непрочную систему данничества на соседние области до реки Карагве, в том числе на многочисленных скотоводов-хима. В середине XVII в. появились сильные соперники империи Ки­тара — Анколе и Бугаыда. В итоге господство аристократии бито, постоянно пополняемой новыми пришельцами, ограничилось пре­делами территории, на которой впоследствии возникло государ­ство Буньоро.

Буньоро, которое еще продолжало существовать в период во­енных экспедиций Англии, предпринимавшихся с конца XIX в. из Судана и района побережья, было типичным для Восточной Афри­ки «пастушеским государством». Могущество аристократии осно­вывалось на владении огромными стадами крупного рогатого ско­та, которые пасли их обедневшие или попавшие в кабалу сороди­чи, и землей. Члены королевской фамилии, занимавшие какой-ли­бо официальный пост, «вознаграждались» за счет поступлений от эксплуатируемого крестьянского населения. Последнее не только вносило натуральные подати, но и выполняло строительные и ре­монтные работы для деревенских старейшин и в резиденции ко­роля. Крестьяне были обязаны сдавать добытую на охоте слоно­вую кость и дичь, участвовать в военных действиях. Рабство за­нимало в социальной жизни государства лишь незначительное ме­сто.

В Буньоро прослеживается явление, представляющее большой интерес: чтобы войти в состав правящей знати, было недостаточ­но принадлежать к определенной этнической группе скотоводов, надо было еще обладать личным богатством. Имущие люди из среды крестьянства также могли занимать высокие государствен­ные посты. Иными словами, этнические ограничения раннего пе­риода государственной организации были ослаблены и уступили место более выраженным классовым, эксплуататорским отношени­ям. Правда, в государственный совет, существовавший с соизволе­ния мукамы, допускались только члены королевской семьи и аристократы-бито. Страна была поделена на десять провинций, во главе каждой стоял вождь или губернатор.

Анколе, расположенное к западу от озера Виктория, стало центром государства бахима. Согласно устной традиции, Анколе раньше, чем Китара и Руанда, было заселено скотоводами и па­стухами, но легенда, передающаяся из уст в уста, может искажать и приукрашивать действительность. Около 1700 г. у власти, как утверждают, стоял шестой правитель из династии бахима — Рухинда. Ему приписывают покорение некоторых племен к юго-за­паду от озера Виктория. В Анколе знать бахима сохраняла свой особый социальный престиж, определявшийся положением ее как верхушечного слоя скотоводов. Решающее значение неизменно имела собственность в виде скота; владению землей и зависимы­ми крестьянами принадлежала второстепенная роль. На верхуш­ке социальной пирамиды стоял мугабе, обладавший самыми боль­шими стадами, которые паслись на всей территории страны. До­ступ к обогащению был также открыт всем членам королевской фамилии и чиновникам, волею мугабе назначенным из числа его фаворитов. Правитель одаривал их большими стадами и предоставлял им право распоряжаться отдельными статьями государ­ственных доходов, поступавших из провинций и округов (Анколе было разделено на 16 крупных провинций). Покоренные крестьяне-баиру платили подати и выполняли трудовые повинности, но не несли военной службы и имели более низкий правовой статус, чем бахима, которые подчеркивали свое особое положение, опре­делявшееся их этнической принадлежностью. Тем не менее многие пастухи-бахима, лишаясь скота, опускались до положения баиру и были вынуждены пасти стада своих знатных соллеменников.

Не следует преувеличивать богатство высших слоев населения этих государств, в том числе и Буньоро. Они продолжали вести образ жизни скотоводов, чуждый какой-либо роскоши. У них не было столицы в собственном смысле этого слова, с большими зданиями и дворцами, известными нам по другим центрам государ­ственного развития. Двор и жилые дома правителя и его семьи отличались от других краалей (комплекс отдельных домохозяйств) только тем, что были больше и добротнее. Посередине ко­ролевского крааля стоял главный дом с тронным залом для тор­жественных приемов, вокруг размещались стада коров. Они снаб­жали «двор» молоком. Каждый вождь строил свой дом с таким расчетом, чтобы вход был обращен к хозяйству мугабе.

Интерес представляет развитие Руанды и Бурунди^17а в этот же период. Осевшие на территории этих государств тутси, или тусси, принадлежали, вероятно, к первым пришельцам в район Меж­озерья. Тем не менее среди населения преобладали хуту, занимав­шиеся мотыжным земледелием; они были разбавлены небольшим числом пигмеев тва.

И здесь образование государственного аппарата не строилось на межрасовых противоречиях. Вновь и вновь факты социальной и имущественной дифференциации, выделения аристократии высту­пали как решающий момент этого процесса. Такие общественные явления были неизвестны хуту и тутси, когда они впервые сопри­коснулись в XIII в. Тутси, кочевавшие и жившие родами или семейными группами, выбрали для своих пастбищ и для поселе­ния холмистые местности, которых избегали хуту. Хуту в это вре­мя также объединялись в родовые группы, но те были лишены стабильности и часто враждовали между собой. В родах тутси экономическое и социальное расслоение развивалось быстрее, чем у земледельцев. Из их среды выделились богатые люди, они захва­тили политическую власть и, создав военные дружины, в которые входили хуту, подчинили своему влиянию не только мелкие общи­ны хуту, но и обедневшие роды тутси. Эти процессы активизиро­вались после 1500 г. с появлением новых пришельцев-скотоводов, имевших большие стада скота и знавших более совершенную ме­таллургию железа.

В пограничной области Бугасера, на озере Мохази, в резуль­тате длительного развития образовалась небольшая конфедера­ция, па основе которой в XVI—XVII вв. возникло государство Руанда. Кигери I Мукобанья и Мибамбве I Мутабази в постоянных войнах расширили его территорию. В конце XVII в. при Нтаре I Рушатси сформировалось и Бурунди.

Здесь исходным пунктом для развития раннеклассового обще­ства и возникновения отношений эксплуатации была собственность на скот. В последующие века именно она определяла права человека при разделе земли, его возвышение в обществе и воз­можность выполнения политико-административных функций. Уже в XVII в. вожди, а впоследствии и .правители Руанды упразднили политическую власть старейшин рода как тутси, так и хуту: отны­не они лишились возможности создавать территориальные объ­единения. Но далеко не всюду удалось полностью устранить ро­довой строй. Оставшиеся от него объединения жителей, так назы­ваемые инзу, стали органической частью государства, построен­ного по территориальному принципу. Вожди инзу несли от­ветственность за то, чтобы точно в срок и в назначенном объеме поступали коллективные налоги и натуральные поставки и чтобы по приказу правителя или подвластного ему чиновника неукосни­тельно выполнялись трудовая и воинская повинности. Вожди и сами становились чиновниками и получали за свои труды возна­граждение в виде лена. Таким образом некоторые богатые вожди хуту с холмов, а частично и тва смогли проникнуть в низшие звенья иерархии тутси.

Все свободные земли, а потом и все высвободившиеся из родо­вого владения участки тутси объявили собственностью государст­ва, которое олицетворял мвами. На этом основании значительная часть крестьянских общин хуту и многие обедневшие скотоводы тутси, пасшие стада знати, были поставлены в зависимость от него и принуждены платить подати и нести повинности. Аристокра­ты по крови, принадлежавшие к королевскому роду и большим семьям, откуда происходили матери будущих престолонаследни­ков, обладали огромными богатствами в виде скота и получали в полновластное владение большие провинции, освобожденные от налогов, где эти аристократы пользовались личной неприкосновен­ностью. К высокопоставленной наследственной аристократии при­надлежали также командующий армией и вожди провинций. Кро­ме того, средние чиновники и придворные при введении в долж­ность часто получали привилегии, не передававшиеся по наслед­ству: скот, земли, право использования известной доли налогов и трудовых повинностей, взимаемых ими в пользу государства. Священнослужители и хранители придворного культа были при­равнены к знати и в награду за службу получали скот. Аристо­краты пользовались плодами труда не только зависимых крестьян и пастухов: в имении аристократа и на прилегавших к усадьбе полях, принадлежавших его жене, работали несвободные люди, напоминающие патриархальных «домашних» рабов и крепостных в других местностях.

Только в первой половине XIX в. появились специальные не­вольничьи рынки, которые, однако, удовлетворяли в основном спрос арабских работорговцев из соседних областей. Жившие в деревнях специалисты-ремесленники платили подати наравне с крестьянами. Но и те немногие ремесленники и торговцы, которые не были связаны с сельскими объединениями, также облагались высокими налогами. На низшей ступени социальной лестницы находилась часть тва, перешедшая к оседлости (большинство тва оставались охотниками и собирателями и знали лишь каменные орудия). Они зарабатывали на пропитание кузнечным или гончар­ным ремеслом и вели обособленный образ жизни, составляя как бы особые касты. Общество их презирало.

Руанда и .Бурунди известны своей последовательной кастовой системой. В период перехода от первобытнообщинного строя к ран­неклассовому обществу, унаследовавшему многие пережитки де­ления общества по родству и по этническим признакам, кастовая структура помогала правящим группам сохранять свои социаль­ные и политические преимущества. Это отразилось и в юридиче­ских привилегиях или запретах, распространявшихся на касты, которые в идеале представляли собой замкнутые группы, образуе­мые на основе этнической принадлежности или рода деятельно­сти. Однако утверждавшиеся на протяжении XVIII и XIX вв. от­ношения эксплуатации подорвали кастовую систему. Кастовое право превратилось в правовые нормы постепенно формировавше­гося раннеклассового общества, сметавшего на своем пути этни­ческие ограничения.

Уже король Кигери I Мукобанья (XV в.) с целью упрочения своей власти повелел собирать и хранить мифы и легенды о при­ходе тутси и их деяниях при основании Руанды. С течением веков в Руанде и особенно в Бурунди стали возникать, а потом и вовсе не прекращались конфликты между центральной властью, стре­мившейся путем назначений обеспечить свои наследственные пра­ва, и рвавшейся к власти аристократией тутси. Начиная с XVIII в. последней удалось добиться того, что правителем становился не­совершеннолетний принц. Это усиливало влияние королевы-мате­ри и ее фамилии. Кроме того, аристократия осуществляла свое влияние через государственный совет. Он играл особенно важную роль в Бурунди, в Руанде же оставался совещательным органом, лишенным исполнительных прав.

В XIX в. как Руанду, так и Бурунди раздирали династические распри, высшая знать проявляла все более сильные тенденции к партикуляризму. Правители пытались использовать военачаль­ников в борьбе против губернаторов провинций, но не могли по­колебать некоторые их наследственные привилегии, в частности право собственности на скот и землю. Территориальное управле­ние ослабло. В конце XIX в. некогда могущественное государст­во Бурунди производило впечатление конгломерата независимых мелких княжеств, враждующих между собой. Мвези II Гисабо (1852—1908) предпринял еще одну попытку разбить наиболее крупных вельмож, которые к этому времени уже владели двумя третями крупного рогатого скота и огромными земельными пло­щадями, но успеха он не имел. В конце XIX в. центральную власть в Бурунди охватил глубокий политический кризис. Он не был преодолен даже тогда, когда аристократия на время объ­единилась для отпора арабскому предводителю мародеров Румализе.

Напротив, Руанда при Кигери IV (1853—1895) достигла апо­гея своего могущества. Частые войны, в том числе против Бурун­ди и Анколе, приносили королю богатую добычу в виде скота и военнопленных. Стремясь укрепить центральную власть, Кигери IV ввел принцип назначения и смещения административных чи­новников, отменил передачу собственности по наследству и со­здал новую категорию преданных чиновников из низших слоев населения. Он упорно боролся с сепаратизмом высшей аристокра­тии, даже своих родных сыновей, и реорганизовал армию. Однако после его смерти в 1895 г. возобновившаяся борьба за власть сделала Руанду, как и Бурунди, легкой добычей подступавших к ней немецких колониальных захватчиков.

Убедительным опровержением «хамитской теории» является-то обстоятельство, что параллельно государствам, где преобла­дала скотоводческая знать бахима или тутси, к северу и северо-западу от озера Виктория возвысилось крупное государственное объединение явно негроидного характера, которое ни разу за всю свою историю не было покорено скотоводческими племенами,— государство Буганда ^17б.

Основное население Буганды составляли земледельцы баганда. Конечно, и они начиная с XIV в. испытали на себе последствия переселений народов, и здесь происходило смешение различных этнических слоев, в том числе и с родовыми группами скотово­дов, но последние очень быстро ассимилировались и утрачивали специфику своего социального и экономического уклада. На­сколько известно, они обогнули Буганду в западном направлении и обосновались в Торо, Анколе и Руанда-Бурунди. Берега озера Виктория, покрытые густыми лесами и большими болотами, слу­жили естественным препятствием скотоводству. Период образова­ния государства на территории Буганды сопровождался глубин­ными процессами экономической, социальной и политической пе­рестройки внутри баганда и постоянно связанных с ними родовых и племенных групп.

Из устных преданий встает в общем довольно туманная кар­тина начального периода конфедерации. В XIV—XV вв. на терри­тории, где впоследствии находилась Буганда, вернее, на части этой территории сложился союз разрозненных прежде родовых групп. К объединению их толкала необходимость обороны от внеш­него врага — Буньоро. Возглавлявшая конфедерацию династия во главе с правителем — кабакой — первоначально была непра­вомочна вмешиваться в дела кровнородственных групп и их родо­вой верхушки. Функция правителя ограничивалась соблюдением внутреннего порядка и организацией общего отпора внешним вра­гам. Однако со временем власть кабаки, его чиновной и военной знати возросла.

К XVII в. непрочная ранее конфедерация окрепла и с середи­ны этого столетия встала на путь завоеваний, что, в свою оче­редь, оказало большое влияние на консолидацию центральной государственной власти внутри страны. С тех пор Буганда си­стематически раздвигала границы своих владений. В XIX в. ей удалось покорить и обложить данью многие соседние области, в частности Бусогу, Анколе, временно Буньоро и Торо, а на терри­тории современной Танзании — Кизибу и Карагве. Флот кабаки контролировал почти все озеро Виктория и берег, где находи­лась Буганда. В начале XVIII в. был нанесен смертельный удар уцелевшей родовой организации внутри государства. Родовая конфедерация уступила место централизованному государству.

Таким образом, в XVIII и XIX вв. в Буганде была создана прочная система управления и власти, равных которой не знал район Межозерья. По данным устной царской хроники, в XVIII в., начиная с третьего кабаки, Кимери, была введена передача тро­на по наследству. В длинном списке правителей XVIII в. особен­но выделяется кабака Кьябагу, правивший с 1763 по 1780 г. По примеру своих предшественников он продолжал воевать на севе­ро-востоке против Бусоги, что была расположена на берегу озера Киога, и захватил ее. Второй сын Кьябагу, Семакокиро (1797— 1814), жестоко подавил междоусобия претендентов на трон и тем утвердил абсолютную власть правящего дома. Кстати, и он и его преемник будто бы убили нескольких своих сыновей. В правление Семакокиро были установлены, в основном через суахилийских купцов, торговые связи с побережьем по маршрутам, проходившим к югу от озера Виктория.

Преобладание правителей Буганды в Межозерье особенно силь­но возросло при Суне II (1836—1868) и Мутссе Мукабья (1868— 1884).

Кабака Калема (Суна II) подавлял внутри страны тенденции к децентрализации и с этой целью ограничил власть крупных чи­новников. При нем армия была полностью реорганизована и зано­во вооружена. Через султана Занзибара и проникавших теперь далеко в глубь суши арабских купцов он обменивал слоновую кость и обращенных в рабство военнопленных на огнестрельное оружие и порох. Война стала прибыльным делом для правящей верхушки Буганды, и ее войска то и дело нападали на соседей, начиная от Буньоро и кончая Руандой.

Следующий кабака, Мутеса I, также придавал большое значе­ние организации войска и флота. В числе его важнейших за­слуг — создание постоянной армии. Ее части размещались во всех десяти провинциях страны, продовольствием их обеспечивали специальные деревни, располагавшиеся вдоль границ. Военно-организационное руководство армией осуществляли по назначе­нию самого кабаки офицеры, образовавшие особую воинскую знать и получавшие за службу ленные владения. Эта новая фор­ма организации войска явно уходила своими корнями в прошлое, когда воинскую службу несли способные к ношению оружия крестьяне каждой деревни во главе со своим старейшиной, тогда как аристократы, они же военачальники, были ответственны перед самим кабакой за то, чтобы пригодные к службе жители от нее не отлынивали.

Переход от всенародного ополчения к постоянному войску имел важные последствия. Отныне кабака располагал сильной армией, которую можно было в кратчайший срок привести в состояние мобилизационной и боевой готовности. Ее боеспособность и при обороне и при наступлении на соседние племена и государства значительно возросла. Кроме того, солдаты постоянной армии были по возможности вооружены огнестрельным оружием. В 1872 г., когда войска в целом еще сражались копьями, специ­альные полки, своего рода лейб-гвардия кабаки, имели тысячи ружей и успешно пользовались ими. Постоянное войско служило одной цели — расширению власти правящей верхушки, особенно кабаки, осуществлению ее экономических и политических чаяний.

Кроме того, Мутеса I держал значительный флот на озере Виктория, который, кажется, внушал врагам еще больший страх, чем сухопутные войска. Армия и флот давали кабаке возможность захватывать скот и рабов, «окорять чужие земли и облагать их данью, а с середины XIX в. — монополизировать торговлю с по­бережьем, что являлось важным преимуществом. Административ­ные правители островов и прибрежных районов обеспечивали по­стройку и мобилизационную готовность судов. Правда, данные о величине флота баганда очень разноречивы. До нас дошли све­дения о сражениях на воде против барума, в которых участвова­ли от 300 до 400 крупных военных кораблей и многочисленные рыбацкие лодки. Флот мог перевозить до 20 тысяч вооруженных солдат.

В XIX в. Буганда было типичным раннефеодальным государ­ством * (* Историк из ГДР В. Руш, на которого ссылается здесь автор, воздержался от точного определения характера общества традиционной Буганды: он говорит лишь о том, что оно было раннеклассовым. К тому же описание общественной структуры у Т. Бюттнер может быть дополнено: заслуживал бы, например, упо­минания такой немаловажный процесс, как сложение зачатков соседской общины за счет крестьян-«поселенцев», покидавших земли своих родовых общин (см.: Э. С. Годинер. Становление государства в Буганде. — Становление классов и государства. М., 1976, с. 183—190).). Кабака, члены царской фамилии, т. е. знать от рождения, назначаемая сверху широко разветвлявшаяся чиновная и служилая знать, получавшая лены лишь в пожизненное пользование, знать наследственная (священнослужители, а теперь и зависимые ста­рейшины бывших родовых объединений) образовывали правящую верхушку. Экономической основой ее могущества была высшая прерогатива кабаки распоряжаться землей и недрами и происте­кающее отсюда право вознаграждать своих вельмож за оказывае­мые «услуги» временными или наследственными ленами. В за­висимости от занимаемого положения и обстановки знать полу­чала привилегии на взимание налогов с деревенских общин, име­ния, рабов и скот.

Большое влияние, даже в экономике, имели жрецы. Главный храм каждого божества окружали обширные угодья, которыми пользовались его служители. Кроме того, аристократия осыпала храмы подношениями в виде скота, рабов, женщин, продуктов; женщины и невольники обрабатывали храмовые поля. Священно­служителям принадлежали и большие стада. Следовательно, в их руках были сосредоточены значительные богатства, с помощью которых они старались усилить свое политическое влияние.

Основную массу эксплуатируемых составляли крестьяне, жив­шие деревенскими общинами на бывших родовых территориях или во владениях чиновной и служилой знати и их управляющих. Крестьяне и их дети пользовались земельным участком и пастби­щами для выпаса скота до тех пор, пока они выполняли повин­ности для своего господина. Они теряли это право при переселе­нии на новое место. Тем не менее каждый крестьянин первоначаль­но имел возможность найти себе другого господина, и только в XIX в. она была существенно ограничена.

На зависимом крестьянском населении лежали многочислен­ные повинности: земельная рента в виде отработок и натуральных податей владельцу лена, ежегодный налог кабаке, сначала также натуральный, а впоследствии — раковинами каури, выполнявши­ми функцию денег, участие в общественных работах. Очень трудная военная служба была тяжелым бременем для крестьян-налогоплательщиков, но временами их более всего отягощала тру­довая повинность: крестьяне строили и ремонтировали дороги и улицы, возводили строения и ограды в резиденциях кабаки или знатных вельмож, заботились о поддержании храмов государст­венного культа. Иногда эти работы продолжались несколько ме­сяцев в году. Выращиванием бананов — главной пищевой куль­туры баганда — занимались почти исключительно женщины, и это высвобождало мужчин для других работ, в том числе для не­сения трудовой повинности, а также для военной службы.

Ремесло, рыболовство и т. д. первоначально являлись занятия­ми специальных кровнородственных групп. Хотя, стараясь по­ощрить их деятельность, аристократия принимала специальные меры и даже ставила их в привилегированное положение, по со­циальным и экономическим условиям своей жизни они мало чем отличались от эксплуатируемых крестьян в деревенских общинах. Образование слоя профессиональных ремесленников, полностью прекративших заниматься сельским хозяйством, произошло здесь довольно поздно и долго ограничивалось некоторыми центрами при дворе кабаки и отдельных вельмож. Правда, имела место из­вестная территориальная специализация: население берегов озе­ра Виктория поставляло рыбу и зерновые, из южных районов Буду и Коки поступали железо, кофе и одежда из волокон, часть областей производила прекрасные глиняные изделия, Буньоро предлагало пользовавшуюся большим спросом соль.

Плетение, обработка кожи, изготовление тканей из древесного волокна, резьба, строительство лодок, а также гончарство и кузнечное дело достигли высокого совершенства. Они были уделом мужчин и имели многовековую историю. В XIX в. специа­лизация получила широкое распространение, произошло общест­венное разделение труда. Оно повлекло за собой рост потребно­сти в обмене произведенных продуктов, а следовательно, в мест­ном рынке. Оживилась торговля с побережьем и с соседними об­ластями, но, кроме того, вблизи резиденции кабаки и вельмож появились постоянные рынки. Здесь сидели ремесленники и спе­циалисты, сюда устремлялась правящая знать, в частности и для того чтобы контролировать местную торговлю и взимать налоги.

В основании социальной пирамиды, в самом низшем слое экс­плуатируемого населения Буганды находились рабы. В XIX в. увеличилось число свободных крестьян и ремесленников баганда, обращенных за неуплату долгов в рабство. Однако основную массу рабов составляли не они, а люди других народов, захваченные на поле брани или в грабительских набегах. Их также стало су­щественно больше, ибо в XIX в. Буганда почти не выходила из со­стояния войны. Только немногим из пленников выпадало счастье стать патриархальными «домашними» рабами. Сотни их были заняты при дворах кабаки и других светских и духовных сановни­ков, в садах и мастерских. В отличие от других стран Африки, в Буганде потомки «домашних» рабов не пользовались личной юри­дической свободой. В XIX в., когда арабские торговцы предъявили повышенный спрос на рабов, аристократы продавали тысячи лю­дей в рабство, после чего начинался их мученический, а для мно­гих и смертный путь к побережью.

Немалые доходы приносили правителю и знати отправление правосудия, дань с покоренных племен и захватнические набеги. Чрезвычайно прибыльной была и торговля с побережьем. Подви­завшиеся на побережье купцы, в основном арабы, суахили и ньям-вези, доставляли новые товары: огнестрельное оружие, хлопчато­бумажные ткани, медную и железную проволоку, раковины кау­ри, невиданные ранее в Буганде ремесленные изделия и культур­ные растения. В обмен они требовали прежде всего слоновую кость, а во второй половине XIX в. — рабов. Все поступавшие со стороны грузы сначала осматривались при дворе кабаки, и при­глянувшиеся ему вещи он оставлял себе. Так, за пределы его двора никогда не выходили оружие и амуниция. В то же время хорошо продуманная система таможенного и военного контроля, преграждавшая купцам побережья прямой доступ в соседние об­ласти, обеспечивала правителю выгодную монополию в посредни­ческой торговле.

В организации государства также произошли сдвиги, которые отражали социальные процессы укрепления экономического и по­литического могущества кабаки и знати и отвечали необходимо­сти осуществлять эксплуатацию как своего населения, так и чу­жих народов. Управление страной зиждилось на территориальном принципе. Вся Буганда была разделена на десять больших про­винций, те, в свою очередь, состояли из округов, их начальникам подчинялись деревенские старейшины. Некоторые независимые государства или племенные объединения, например Бусога, пла­тили Буганде дань. Король обычно правил как абсолютный мо­нарх. Государственный совет — лукико — пользовался лишь со­вещательными правами. В него входили десять верховных прави­телей провинций и 'несколько высших чиновников, возглавлял его сам кабака. Естественно, что лукико неизменно защищал интересы кабаки и правящей верхушки. Хотя, как говорилось выше, адми­нистративные правители и придворные чиновники не имели права передавать лены по наследству, аристократы, посылая своих сы­новей ко двору царя и с помощью других действий, вскоре доби­лись того, что их привилегии в какой-то мере стали наследствен­ными. В XIX в. доступ к более высоким ступеням иерархической лестницы основной массе населения уже был закрыт, исключение делалось только для выдающихся военачальников.

Кабака был предметом особого религиозного почитания. В рав­ном с ним положении находились царица-мать и его жена, все трое носили титул кабаки. Правящая верхушка во главе с кабакой и его семьей отстранила широкое население от участия в религиоз­ных церемониях и стремилась внедрить монотеистические религи­озные представления. В конце XIX в. она решительно выступала против всех иных монотеистических религий.

При Мутесе I в его владениях появились первые европейские путешественники и экспедиции. Сначала Буганду посетили Спик и Грант (1861), затем Стэнли (1875), которому мы обязаны под­робным описанием государства Буганда. Появление этих предше­ственников империалистической экспансии европейских держав, предвещало упадок и гибель суверенной Буганды. Ее знать стала марионеткой в руках капиталистических держав, прежде всего Великобритании. При преемниках Мутесы I центральная власть ослабла из-за распрей и интриг между аристократами, восприняв­шими от европейских миссионеров христианство, и придворной «мусульманской» партией (примечательно, что Мутеса I носил арабское платье и читал Коран).