Социально-экономический строй государственных образований к югу от Сахары

В доколониальную эпоху, закончившуюся в разных областях в разное время, в пределах периода от португальских захватов, т. е. от XV—XVI вв., и до территориального раздела Африки им­периалистами в XX в., многие ее народы достигли относительно высокой ступени развития, не уступая в этом жителям других регионов. К югу от Сахары тогда сложилось много значительных государственных объединений. Их первый взлет приходится на XIII—XVI вв. Следующим этапом, как говорится ниже (глава IV, 2), явилось возникновение в XVIII и начале XIX в. в глубинных районах Африки ряда новых государственных образований. По уровню материального производства, общественной и государст­венной организации, развития культуры они имели много общего и по существу, и по форме с ранними государствами эпохи перво­начального подъема, но их отличали новые явления социально-экономической и политической жизни.

До сих пор еще бытуют буржуазные теории, утверждающие, что к югу от Сахары даже после образования ранних государств якобы веками длился застой. Авторы этих теорий не только отрицают гибельные последствия европейской колонизации и трансатлантической работорговли, начало которым положил при­ход португальцев, но и заявляют, что обществам Тропической Аф­рики «была чужда какая-либо внутренняя динамика», что они никак не могли выйти за рамки патриархально-родовых отноше­ний. Последние исследования, проливающие свет на объективный ход развития народов Африки, опровергают эти буржуазно-апо­логетические построения. История многих народов Африки, ко­торые перешагнули рубеж неолита и с I тысячелетия н. э. созда­вали основанные на эксплуатации и ранней классовой диффе­ренциации крупные государства, развивалась по восходящей линии.

Однако прогресс был прерван, часто из-за воздействия «извне», т. е. прежде всего из-за европейской колонизации, начавшейся с конца XV в., но иногда и в силу внутренних социальных причин. И тем не менее между древним государством Гана, где еще были очень сильны пережитки первобытнообщинного строя, и Сонгай, Эфиопией, а главное — государствами фульбе и тукулёров, воз­никшими в XVIII или начале XIX в., лежат важные этапы разви­тия, о которых нельзя не сказать.

Верная своей методологии, марксистская наука при изучении социальных отношений доколониальных государств Африки опи­рается на всеобъемлющий анализ социально-экономического бази­са, видя в нем фактор, который имел решающее значение для воз­никновения эксплуатации и классовых отношений и, как следст­вие, для изменений в области политики и права. Несмотря на это, в последние десять лет среди ученых-марксистов, особенно среди тех из них, кто занимается африканистикой, велись творческие дискуссии об уровне развития, достигнутом народами Афри­ки, и их месте в мировой истории. Такие дискуссии, несомненно, будут продолжаться и впредь. В частности, всесторонне рассмат­ривается вопрос об «азиатском способе производства» (Карл Маркс говорит о нем в «Критике политической экономии»), о том, каково соотношение между ним и классическим рабством и фео­дализмом за пределами Европы.

С VIII—IX вв. феодализм вытеснил с арены мировой истории первую классовую формацию — рабство, воплотившуюся в госу­дарствах древнего Востока, в Древней Греции и Риме, и опреде­лил направление общественного развития многих регионов. В за­висимости от конкретных природных и исторических условий фео­дальные отношения принимали различные формы и развивались в различных вариантах. В Африке феодализм также имел свою социальную и экономическую специфику.

В дальнейшем мы постараемся доказать, исходя из некоторых особенностей социально-экономического и политического развития отдельных народов Африки, что при всех различиях в хроноло­гических рамках и ходе развития в основе доколониальных госу­дарственных образований на территории Африки находились раннефеодальные отношения. Нам придется сослаться в этой главе и на несколько примеров феодальных новообразований XVIII и начала XIX в., поскольку они позволяют лучше понять социально-экономическую структуру ранних африканских государств.

В земледелии многие африканские народы рано перешли от беспорядочного использования полей к систематической их обра­ботке, научились применять удобрения, а кое-где даже практико­вали высокоразвитое террасирование и искусственное орошение. Тезис, будто такие формы земледелия привнесены вторгшимися скотоводческими племенами (например, в Эфиопии), опроверга­ется бесчисленными примерами. Раскопки на восточноафриканском побережье и в Большом Зимбабве доказывают, что во мно­гих областях Восточной и Юго-Восточной Африки существовали хорошо налаженная система каналов и продуманное до мельчай­ших деталей террасирование. Тем не менее в земледелии, являв­шемся в большинстве районов главным источником общественно­го богатства, в целом преобладали экстенсивные методы обработ­ки почвы. Африканцы не знали плуга и пользовались лишь моты­гой для обработки участков, которые они расчищали с помощью подсечно-огневого метода. Далее, колесо как часть транспортных средств в общем было африканцам неведомо. Отсутствие этих орудий производства объясняется только тем, что климат и окру­жающая природная среда делали их применение нецелесообраз­ным.

Было бы неправильно считать признаком общей отсталости от­сутствие того или иного орудия труда, часто прослеживаемое и в истории Европы, или даже наличие различных форм экстенсив­ного земледелия (длительные периоды нахождения земли под паром, нерегулярный севооборот или даже вообще его отсутствие) * (* Справедливо, что, основываясь на таких аргументах, нельзя говорить об общей отсталости Африки. Но тем не менее приводимые здесь примеры со всей определенностью говорят о материально-техническом отставании общественного производства. А это влекло за собойи замедление темпов общественного раз­вития и, как следствие, нарастание разрыва между Африкой, с одной стороны, и Западной Европой и Ближним Востоком — с другой.). Африканское земледелие в сильнейшей мере зависело ог таких естественных условий, как климат и структура почвы, а его-продуктивность в древности вполне соответствовала плотности на­селения, уровню его культурного развития и т. д. Но главное то, что оно обеспечивало производство избыточного продукта, особен­но в районах саванн.

В это время африканские народы умели добывать и с высо­ким мастерством обрабатывать металлы. Выше уже говорилось, что они самостоятельно научились выплавлять из руды железо и что у них сложились самобытные формы металлургии. В Западной Африке замечательного расцвета достигло бронзовое и медное литье. Археологи и искусствоведы установили, что высокохудоже­ственные бронзовые статуэтки и скульптуры Бенина периода XIV— XVII вв. качеством литья и тщательностью обработки не уступают бронзовым изделиям европейских мастеров этого времени, даже художников Ренессанса. Мы не хотим и не должны идеализиро­вать или преувеличивать успехи некоторых народов Африки в материальном производстве и культуре, но названный нами «ак­тив» их эволюции показывает, что наиболее развитые районы Тропической Африки участвовали в общественном прогрессе сво­его времени.

Относительно высокий уровень земледелия, скотоводства и ре­месла (этапы первого общественного разделения труда между земледелием и скотоводством, а также выделение ремесла оста­лись к этому времени уже позади) вызвал к жизни более разви­тые по сравнению с первобытнообщинным строем формы собст­венности. Появились зачатки классов.

Степень развития отношений зависимости в обществе опреде­ляется прежде всего наличием в той или иной мере собственности на землю, скот, а значит, и на пастбища. Следует установить, что, несмотря на своеобразие африканских государств, несмотря на их отличия от аналогичных сообществ других регионов, многие государства Африки в том, что касается собственности на землю, скот и пастбища, имеют большое сходство с остальными феодаль­ными государствами, особенно Переднего Востока. В Африке земля и крупный рогатый скот часто находились в полном владе­нии правителя, который во многих районах, например в древнем государстве Конго, наследовал свои прерогативы от старейшины рода или племенного вождя, персонифицировавшего права пле­мени. Отделение права владения от рода или племени свидетель­ствует о начале преодоления родовых отношений, начале эволю­ционного превращения вождя в государственного правителя. Здесь необходимо оговориться, что в Африке владение политического правителя или аристократа землей часто отличалось от соответ­ствующих привилегий западноевропейского феодала. Хотя афри­канский властитель имел широкие полномочия распоряжаться тем или иным владением, его права собственности на землю были слабо обоснованы. Он как бы олицетворял общие права всего населения на общественную собственность, а население в большей или меньшей мере (это зависело от степени развития данного общества) видело в нем высшего стража и хранителя бывших родовых или племенных земель.

Правитель, часто обладавший лишь символическими или рели­гиозными прерогативами, олицетворял государство, поэтому счи­талось, что вся земля — его владение, над которым он осуще­ствляет наивысшую власть. Согласно религиозным представлени­ям, например ашанти, их земля была священной и принадлежала всему народу. Во многих областях, подчиненных вождям низшего ранга, правитель выступал всего лишь как верховный страж и хранитель бывших племенных владений, хотя в XIX в. он уже имел и частную земельную собственность.

В Африке к югу от Сахары, бесспорно, существовали извест­ные различия между странами, принявшими ислам, и остальными государственными образованиями. Введение в Западном Судане мусульманского права, преимущественно маликитского толка, вы­звало многочисленные конфликты между коллективной собствен­ностью на землю, предопределявшейся прежним традиционным правом, и собственностью частной, индивидуальной и ускорило выделение последней. Однако многие правители мусульманских государств первоначально также рассматривали свою верховную власть лишь как политическое управление, связанное со взимани­ем налогов с земли и населения, и не пытались осуществить свои фактические права для использования своей частной собственно­сти в личных интересах.

Типичные для средневекового Востока особенности форм госу­дарственного землевладения (а также то обстоятельство, что по отношению к зависимым крестьянам государство выступало одно­временно и как верховный землевладелец и как сюзерен, а сле­довательно, земельная рента и налог совпадали) наблюдаются на ранних этапах развития во многих африканских государствах, особенно исламизированных. В силу этих условий сложились такие формы зависимости и эксплуатации, которые основывались наря­ду с данью зависимых племен на государственных податях или налогах, вносившихся коллективно сельскими общинами искон­ной территории государства. Это не помешало тому, что в более развитых государствах, прежде всего в Сонгай, Эфиопии и позд­них государственных образованиях, аристократия захватывала права частного владения и частной собственности на сбор нало­гов, скот и пастбища, а также на поместья — поселения рабов и домены. Эти явления, несомненно, отражали усиление происхо­дившего подспудно процесса феодализации.

В Африке феодальные или полуфеодальные отношения собст­венности не только находили выражение в характере землевладе­ния, но во многих случаях базировались на верховных правах правителя, царской фамилии или царского рода, а также влиятельных сановников, аристократов, чиновников и военачальников на скот, а главное — на пастбища. В этом сказывается еще одна особенность общественного развития Африки, обусловленная ее географическими условиями: здесь, как и на Переднем Востоке и в Центральной Азии, области расселения оседлых земледельцев часто были окружены широким кольцом степей и полупустынь. Некоторые государства Центральной и Западной Африки, напри­мер Канем-Борну, отдельные государства фульбе, в особенности же государства Восточной Африки, возникали в результате захва­та земель кочевыми племенами скотоводов, которые быстро уста­навливали свое господство над оседлыми крестьянами и подвер­гали их эксплуатации. Подчинение земледельцев скотоводами ускоряло процесс экономической и социальной дифференциации и образования государств — явление, далеко не новое в мировой истории.

Этот процесс установления господства над захваченными зем­лями обычно был неразрывно связан с подлинной дифференциа­цией внутри кочевых племен, с присвоением скота и права вла­дения пастбищами кучкой патриархальных семей и родов, с эксплуатацией более бедных кочевников и выделением слоя за­воевателей и правителей. Все эти признаки типичны для «военной демократии» (Ф. Энгельс). Более точные сведения об этих явле­ниях дает только этнографический материал, относящийся к XVIII и XIX вв.

К сожалению, события, связанные с захватом земель кочевни­ками и вызванным им ускорением формирования государств, час­то становились предметом фальсификации. Не говоря уж о том, что далеко не все африканские государства обязаны своим происхождением захвату земель пришельцами, притоку вторгшихся извне больших или меньших групп переселенцев, тем, кто упор­ствует в фальсификаторских теориях, можно возразить, что в момент захвата земель кочевые скотоводы часто стояли на более низкой ступени развития, чем покоренное ими население. Кочевые племена во время своих нашествий нередко разрушали великие центры культуры и отбрасывали развитие общества далеко назад. Обэтом говорят многочисленные примеры из истории Азии; мы же можем напомнить, какие пагубные последствия для всего За­падного Судана имело разрушение Томбукту и гибель государства Сонгай в результате нападения полукочевых марокканских войск в 1591 г.* (* Марокканское войско, положившее конец существованию великой Сонгайской державы в 1591 г., состояло в основном из «ренегатов» — христианских перебежчиков и освобожденных (военнопленных, главным образом испанцев, и никак не может считаться «полукочевым».).

Установление верховной государственной собственности на землю наталкивалось на серьезное сопротивление сельских общин. Африканская коллективистская сельская община, возникшая на последней стадии первобытнообщинного строя, основывалась на территориальном принципе, но еще сохраняла многие пережитки организационных форм патриархальных родов и большой семьи* (* Общинные структуры в традиционных африканских обществах отличались большим многообразием — и типологическим и стадиальным. Скорее следует говорить о непрерывном ряде ступеней между родовой и соседской общинами, хотя последняя нигде в Тропической Африке не сложилась окончательно (см.: Община в Африке. Проблемы типологии. М., 1978).). Она оказалась поразительно устойчивой и жизнеспособной; до­статочно напомнить, что во многих странах она пережила период колониального угнетения и сохранилась до сегодняшнего дня. Чрез­вычайно трудно выявить, какое значение имела сложная функция деревенского старейшины при переходе от первобытнообщинного строя к классовому обществу. Пока находившиеся во владении старейшин богатства использовались в основном для общей поль­зы, нельзя говорить о наличии эксплуатации. Но как только вся социальная верхушка (обычно деревенские старейшины и их окружение) отстранялась от всякого производительного труда и для обеспечения своего существования посягала на часть произ­веденного общего продукта, присвоение лишалось общественного характера.

Как видно на примерах древних государств Конго, Канема-Борну, Бенина, государств Мономотапа, Мали и Сонгай, зависи­мость деревенских общин от центральной власти сначала выра­жалась в том, что они коллективно отдавали ей часть урожая и скота. Подати собирали деревенские старейшины, подчинявшиеся центральной администрации и получавшие в качестве вознаграж­дения определенный процент от взимавшихся податей и дани. К этому добавлялись обычно не устанавливавшиеся точно, но подчас весьма обременительные трудовые повинности на строительстве дорог и зданий, дополнительные взносы на военные походы пра­вителя, подношения, доля от добычи охотников и рыбаков. Уже в ранних средневековых государствах на первых этапах их суще­ствования появилась еще одна форма трудовой повинности — до­полнительная обработка принадлежащего деревенскому старей­шине участка земли, урожай с которого отходил исключительно старейшине. В дальнейшем такая форма частного землевладения нередко служила основой для возникновения, частично на базе ленов, крупной земельной собственности, где применялась и более интенсивная феодальная барщина (например, в Эфиопии XIII— XVI вв.) ** (** Оттеснение традиционного старейшины «царскими людьми» — как раз очень нечастый случай в практике африканских традиционных поземельных от­ношений. Эфиопия, на которую ссылается здесь Т. Бюттнер, в этом смысле чуть ли не уникальна. Обычно же старая и новая власть существовали как бы параллельно, особенно когда первая считалась связанной магическими узами с духами местности.). Этот процесс чаще всего сопровождался тем, что место традиционного деревенского старейшины занимал член дру­жины или чиновник правителя либо могущественного сановника. Хотя и в Западной Европе сельская, или марковая, община долгое время сохраняла определенные формы, традиции и принци­пы коллективной организации, в Африке и, как известно, в Азии община оказалась особенно живучей и даже превратилась в серь­езное препятствие на пути классового расслоения общества. При­чины этого явления на Переднем Востоке, в Индии и других ме­стах были вскрыты К. Марксом. Необходимость общественных работ, связанных с оросительными сооружениями, способствовала сохранению деревенской общины. К Африке подобное объясне­ние неприменимо. Здесь решающим было отсутствие во многих районах земельной проблемы. Сельскохозяйственные площади имелись в избытке, и, несмотря на преобладание экстенсивного метода земледелия, всегда изобиловала целина, годная для об­работки.

При таком изобилииземли, порождавшем у целых племен, родов и сельских общин склонность к уходу с насиженных мест, к переселению, правящей верхушке, султану, царю было про­ще захватить еще не обработанные площади и таким образом избежать столкновений с организациями деревенских жителей, которые иногда энергично сопротивлялись эксплуатации. Тот факт, что экономическая и социальная дифференциация внутри общины протекала во многих случаях медленно, а на каких-то этапах и вовсе приостанавливалась, объясняется тем, что этот процесс часто был ограничен натуральным хозяйством, составляв­шим обычно основу застойного состояния общества. Но это не единственная причина.

Дело в том, что принадлежавшее теперь индивиду (или боль­шой семье) право распоряжаться либо «владеть» землей было настолько сковано многочисленными пережитками коллективной собственности, что не создавало благоприятной среды для появ­ления ярко выраженных социальных противоречий, хотя уже са­мый факт существования подобного права безошибочно указы­вает, что процесс классового расслоения начался. Кроме того, скотоводство даже при сравнительно примитивных методах веде­ния хозяйства открывает возможности для широкой экономиче­ской и социальной стратификации, в земледелии же для этого требуется сравнительно высокая продуктивность. Эти и некото­рые другие второстепенные факторы — причина того, почему де­ревенская община в некоторых регионах удерживалась в прежней форме на протяжении тысячелетий, не претерпевая видимых из­менений в результате социального расслоения.

Традиционная коллективная земледельческая община могла существовать как в позднеродовом племенном обществе, так и в раннеклассовой формации, составляя ее низовую ячейку. Она оставалась относительно самостоятельной экономической едини­цей, и изменить это положение часто было не под силу даже эксплуататорской верхушке сформировавшихся государств. Во многих из них, в частности в Бенине, городах-государствах йоруба, разные элементы деревенской общинной организации по пре­емственности перешли в государственные институты. Примером может служить совет старейшин.

Особая стабильность деревенской общины представляется нам одним из обстоятельств, под влиянием которых почти во всех крупных африканских государствах удерживалась вторая форма зависимости и эксплуатации, первоначально временно сосущество­вавшая с первой, а затем сливавшаяся с ней во всеобъемлющую форму раннефеодальной эксплуатации. Речь идет об использова­нии труда несвободных людей. Патриархальное рабство как пер­вая, а во многих регионах Востока даже единственная возника­ющая форма классового устройства общества в ранний период появилось во многих африканских государствах на стадии пере­хода к классовому обществу. Это было не «домашнее» рабство в узком смысле слова: по данным новейших исследований, рабы выполняли весьма важные функции в земледелии, скотоводстве и ремесле.

При всем многообразии этой разновидности рабства для нее характерны прочные семейные узы, заслоняющие истинный ха­рактер эксплуатации раба и его участия в производстве, ибо он являлся как бы членом семьи. Среди рабов распространяли уче­ние ислама, и в результате им часто удавалось возвыситься в об­ществе, став надсмотрщиками, чиновниками, военачальниками, сановниками или просто скопив большие богатства. В государстве Сонгай бывшие рабы или несвободные воины составляли боль­шинство чиновников царского двора, правителей районов и сборщиков налогов; они же служили в постоянной армии. Аналогич­ное положение сложилось в других суданских государствах, на­пример в Канеме-Борну, и на территории Восточной Африки.

Однако право индивидуального владения землей со временем выделялось все более четко, возникали крупные землевладения — домены, число военнопленных, обращаемых в рабство, возраста­ло, и в результате зависимость и эксплуатация принимали более откровенный характер. Невольников из числа военнопленных стали широко использовать в ремесленных мастерских, рудниках и больше всего в сельском хозяйстве. Раньше «домашние» рабы жили в доме своего господина, теперь же несвободных людей се­лили отдельными деревнями вблизи больших доменов или же в самом имении правителя либо вельможи.

Жители этих селений, как в отдельных случаях и патриархаль­ные рабы, получали в свое владение участок, хижину и кое-какие орудия труда, которые со временем становились их личной собст­венностью, а если не их самих, то уж, во всяком случае, их детей. За это они вносили арендную плату и под наблюдением надсмотрщика выполняли барщину на землях своего господина * (* Барщина не характерна для африканских обществ доколониальной эпохи. Применение ее засвидетельствовано источниками лишь в редких случаях (об этом говорит ранее и сама Т. Бюттнер).).

В первом поколении невольники еще подвергались юридической дискриминации, их можно было продавать и наказывать, т. е. они были лишены гражданских прав. Но уже их прямые потомки часто пользовались личной свободой и известными правами, они становились как бы прикрепленными к земле зависимыми людь­ми. Тем не менее «рабские» поселения находились в самом низу общественной пирамиды.

В применении к этому периоду истории Африки слово «раб» в известной мере вводит в заблуждение: условия его существования никоим образом нельзя сопоставить с жестокой эксплуатацией рабов в античной Греции и Риме или с бесчеловечным обращени­ем, которому подвергались африканцы в эру капиталистической работорговли. Экономическому и социально-правовому положению несвободных людей в Тропической Африке больше соответствует термин «лично зависимый», хотя и здесь следует остерегаться ме­ханического перенесения на почву Африки западноевропейских норм.

«Рабские» поселения известны еще из ранних периодов исто­рии государств Мали и Сонгай, хаусанских стран, Канема-Борну и в некоторой мере — городов-государств Восточной Африки. Главным источником несвободных работников явно были воен­ные походы и войны. Например, аския Дауд сообщает в «Тарих ал-фатташ», впадая, правда, в риторическое преувеличение: «Вот это Сулейман, брат наш... Если ты примешь решение о посылке отряда в какую-нибудь область стран неверных, то он не проведет в разлуке с тобою и этой ночи, как захватит добычей десять тысяч невольников или более»¹¹. Многих несвободных просто покупа­ли — число таких рабов было значительным. Тот же аския Дауд, унаследовав имущество умершего чиновника, радостно восклик­нул, что он сразу стал обладателем 500 рабов и для этого ему не пришлось покупать их, предпринимать путешествия или вести вой­ну против кого-либо.

У правителей государства Сонгай во всех главных провинциях были коронные имения, где селили несвободных. В этих имениях аския в каждой деревне имел рабов и надсмотрщика, говорится далее в «Тарих ал-фатташ». Некоторым надсмотрщикам подчи­нялось до 100 рабов, обрабатывавших землю. Относительно Мали также есть свидетельства, что целые племена, например бамбара * (* В хронике «Тарих ал-фатташ», где упомянут этот факт, слово «бамбара» не имеет значения этнонима, а обозначает немусульманское население малин-ских владений. К тому же и термин «племя» здесь нельзя понимать буквально: речь идет скорее о замкнутых эндогамных группах зависимых людей, прикреп­ленных к той или иной государственной повинности.), попадали в зависимость и их расселяли общинами в имениях пра­вителя или высокопоставленных светских и духовных вельмож, т. е. они образовывали деревни рабов. Жители таких деревень в соответствии со своеобразной кастовой системой, основанной на этническом принципе, несли специальные службы, трудовую по­винность и, кроме того, вносили многочисленные разновидности натуральных податей. «Рабские» деревни еще очень долго сохра­няли этническую структуру, примером чего может служить Мали. Зато в государстве Сонгай, вокруг некоторых городов-государств Восточной Африки, а главное, в государственных новообразовани­ях последующих веков в поселениях рабов усиливались отноше­ния эксплуатации все более ярко выраженного феодального ха­рактера.

Благодаря рассказам европейских путешественников XIX в. и данным этнографических исследований мы можем составить довольно ясное представление о том, как была организована работа в некоторых таких деревнях, а это позволяет реконструировать картину того, что происходило и в более раннее время. В госу­дарстве Сокото (ср. гл. IV, 2.1) в XIX в. заслужившие доверие рабы и их потомство получали собственный участок, но взамен были обязаны определенное количество дней работать на земле своего господина и платить ему подати. В Зарии раб трудился на господском участке («ганду») под наблюдением «саркан ганду» от шести до семи дней в неделю. В других областях государства Сокото трудовая повинность составляла четыре-пять дней в неде­лю, причем и в эти дни несвободные имели право несколько часов работать на своем участке.

На исконной территории государства Сокото (Северная Ниге­рия) трудовая повинность, возложенная на потомков рабов, в течение XIX в. все более уступала место натуральным и денеж­ным податям, а сами эти люди по своему правовому и экономи­ческому положению приближались к обедневшим свободным кре­стьянам, попавшим в зависимость. Постепенное превращение за­висимости личной в зависимость экономическую и усиление пос­ледней говорят о возникновении феодальных отношений. Поселение на землю военнопленных и начальные формы их эксплуатации на первых порах являлись новшеством для социально-экономиче­ских систем многих районов, но не были им чужды по существу и в конечном счете привели к образованию общественной струк­туры, носившей, с нашей точки зрения, типично феодальный ха­рактер.

Присвоение плодов труда несвободных людей, которые были захвачены на войне, куплены или закабалены за долги, харак­терно для правящей верхушки не только африканских государств. Это явление наблюдается во всех раннеклассовых обществах ми­ра, а следовательно, никак не может служить доказательством особой жестокости или отсталости общества Тропической Афри­ки. Многие исследователи, начиная от европейских путешествен­ников и кончая современными буржуазными африканистами, же­лая доказать якобы цивилизаторские, гуманные цели колониализ­ма вообще и капиталистической заокеанской работорговли в ча­стности, извращали и извращают масштабы и последствия обра­щения людей в неволю, степень и формы их эксплуатации в Аф­рике. Эти авторы договариваются до явно апологетического ут­верждения, будто применение рабов африканской аристократией отличалось большей жестокостью и затронуло большее число лю­дей, чем вся европейская трансатлантическая работорговля начиная с XVI в., которая якобы «способствовала прогрессу». Такой фальсификации истории следует противопоставить доскональный анализ применения труда зависимых людей и невольников до прихода европейских захватчиков.

Во многих государствах Африки территориально-государст­венный принцип сложился отчасти на основе организации по происхождению, поэтому древняя родовая и племенная знать, из которой выходили правящие династии, сохраняла свое влияние. Только принадлежность к царскому роду, большой семье царя или родственным семьям открывала доступ к экономическим и политическим привилегиям, т. е. к управлению провинциями, уча­стию во взимании налогов, получению в личное пользование име­ний, «рабских» поселков, скота и пастбищ. В государствах Гана, Мали, Сонгай, Канем-Борну, Конго, Мономотапа подавляющая часть губернаторов, высших придворных сановников и военачаль­ников выходила из среды этой «знати по крови». Напротив, часть «служилой знати», а именно чиновники двора — «заведующий протокольным отделом», как сказали бы мы, казначей, управляю­щий царскими имениями или рыболовством, сборщик налогов, — а также чиновники и вожди среднего масштаба очень часто на­значались из числа членов царской дружины или бывших рабов.

Процесс формирования государства во многих случаях сопро­вождался созданием аристократами собственных дружин, что во всей мировой истории, бесспорно, является важным показателем превращения родового общества в феодальное. Дружины состоя­ли в основном из свободных бедняков или даже выходцев из несвободных слоев населения. Впоследствии многие из них полу­чали земельные пожалования, и таким образом система кровного родства перекрывалась иным организационным принципом. И все же дружины не могли полностью вытеснить старую родо-племенную знать, и чаще всего она продолжала пользоваться влиянием наряду с новой служилой верхушкой. От степени могущества государства и правящей династии зависело, насколько ей удава­лось замещать должности губернаторов и вождей своими став­ленниками — членами дружины, придворными, приближенными лицами — и оттеснять родовую знать, в том числе даже членов царской фамилии.

Отношения эксплуатации и зависимости, зиждившиеся помимо налогов на торговлю и ремесло на дани, взимавшейся с зависи­мых племен, а более всего на поборах с крестьян, по-прежнему живших деревенскими общинами, были экономической базой правящей верхушки во многих областях Тропической Африки. На­ряду с этим в некоторых районах эксплуатировался труд несво­бодных людей: во владениях правителя и аристократов, в «раб­ских» деревнях, в рудниках, а также в ремесленных мастерских. Об этом речь пойдет ниже.

Экономическое усиление «новых» аристократов выражалось в области политики в ожесточении их междоусобий, в борьбе за власть и за трон, что зачастую приводило к быстрому распаду государственных объединений. Стремясь пресечь сепаратистские тенденции знати, центральная власть пыталась использовать, осо­бенно в войске и чиновничьем аппарате, бывших рабов, которые по своему юридическому статусу долго сохраняли известную зави­симость от своих господ. Но в конечном счете эти попытки не давали выхода из заколдованного круга раннефеодальных отно­шений. Ведь правитель «вознаграждал» своих верноподданных помимо подарков передачей им права взимания налогов, пожа­лованием земель и несвободных людей.

Блистательные торговые центры в Западном Судане, напри­мер мусульманские города Томбукту, Гао, Дженне, города-госу­дарства хауса или города восточного побережья, подобно ислам­ским городам Северной Африки или Переднего Востока, процве­тали прежде всего благодаря внешней торговле и мало зависели от развития внутренних торговых связей и рынка. Тем не менее по мере развития последних разделение труда между ремеслом и сельским хозяйством усиливалось.

Некоторые категории ремесленников — кузнецы, гончары, тка­чи, красильщики, портные, сапожники, — выделившись из племен­ного и деревенского ремесла, организованного в своего рода кас­ты, часто по этническому принципу, продолжали обособляться и в конце концов стекались к наиболее крупным центрам торговли. В некоторых городах государства Сонгай и в ранних хаусанских городах уже существовала довольно узкая специализация отдель­ных отраслей ремесла, особенно в текстильном производстве (пря­дильщики, ткачи, красильщики), кожевенной промышленности, производстве стекла и кузнечном деле (кузнецы по золоту, се­ребру, железу и меди). Эта тенденция проявилась и в высоком мастерстве придворных художников Бенина, в изготовлении и от­делке хлопчатобумажных тканей в Килве, находящейся на восточноафриканском побережье, и в некоторых других торговых центрах.

По сведениям «Тарих ал-фатташ», в XVI в. в Гао было 26 ма­стерских, где работали портные с очень узкой специализацией,, имевшие в среднем по 50 учеников, а некоторые даже от 70 до 100. Почти все арабские путешественники, вплоть до Льва Афри­канского, и многие местные хроники сообщают о широких мас­штабах внутриконтинентальной торговли, которая и на другом своем конце, в городах Западной Африки, способствовала разви­тию ремесла, рассчитанного в первую очередь на экспорт и мало зависевшего от внутреннего рынка. Естественно, что благосостоя­ние этих городов никак не отражалось на окружающих сельских районах.

Уже К. Маркс писал о консервативном характере чисто пос­реднической торговли, которая часто не оказывала стимулирую­щего воздействия на производство. Тем не менее до нас дошли описания хорошо функционировавшей внутренней торговли в ряде городов-государств Восточной Африки и в Бенине. Аноним­ный автор оставил рассказ о рынке в Бенине, где торговля производилась несколько дней в неделю. В числе других пред­метов, сообщает он, «туда приносят на продажу множество раз­личных железных изделий: рыболовные приспособления, земле­дельческие орудия, оружие, например ассегаи и боевые ножи. И рынок и торговля подчинены строгому порядку, и каждый, кто приходит на рынок с подобными изделиями или другим товаром, хорошо знает свой ряд и место, где он может разложить вещи».

Ремесленных цехов, какие существовали в средневековых го­родах Западной Европы, в Африке не было. Правда, в отдельных отраслях ремесла сложились организации наподобие гильдий, но их назначение состояло главным образом в том, что они помога­ли лучше организовать сбор налогов для царского чиновника. Здесь явно напрашиваются параллели с мусульманским Перед­ним Востоком. Учениками и подмастерьями — если только право­мерно употреблять эти понятия — были сыновья ремесленников и иногда несвободные люди. Роль последних часто выражалась в том, что они выполняли подготовительные работы (например, делали кузнечные поковки), но по своему экономическому поло­жению они ничем не отличались от свободных подмастерьев.

Несмотря на значительное развитие торговли, деньги занима­ли в ней весьма скромное место. По-прежнему преобладал нату­ральный обмен посредством определенных единиц обмена в виде установленного количества тех или иных продуктов, скота, метал­лических изделий (например, медных колец, золотых или желез­ных пластин), брусков соли, раковин каури, первоначально до­ставлявшихся из стран бассейна Индийского океана. Арабский динар, широко распространенный в Средиземноморье, в Африке к югу от Сахары приобретал важное значение только периодиче­ски, и то далеко не везде. Он имел хождение в торговых центрах восточноафриканского побережья, им пользовались арабские и местные купцы в посреднических пунктах Западного и Централь­ного Судана. Поэтому такое внимание привлекло относящееся к XI в. сообщение Ибн Хаукала о том, что он видел вексель на 40 тысяч динаров, выданный купцом из Сиджилмасы (Южное Ма­рокко) жителю Аудагоста, входившего тогда в состав Ганы. Уже в XIII в. производилась чеканка медной монеты в тех мастерских, которые позднее использовались правителями Килвы и Занзиба­ра в тех же целях.

Предполагается, что население некоторых торговых центров, например в Судане, составляло от 40 тысяч до 80 тысяч человек. Подсчеты показали, что в Гао находилось 7627 домохозяйств * (* Имеется в виду рассказ хроники «Тарих ал-фатташ» о том, как моло­дежь города Гао вознамерилась узнать численность населения этого города.). По данным этнографии, одна «сукала» (большая семья) насчи­тывала в среднем от шести до двадцати человек. Судя по этим данным, в Гао накануне вторжения марокканцев в XVI в. могло жить приблизительно 75 или 80 тысяч человек.

Как уже отмечалось, несвободные люди подвизались не только в сельском хозяйстве, но и в ремесле. Отдельные вельможи имели в городских центрах тысячи «рабов», которые самостоятельно за­нимались ремеслом или торговлей и значительную часть доходов отдавали своему господину. Таких людей было много, например, в промысловом городе Буса на территории современной Нигерии, где они пользовались полной профессиональной независимостью, сами заботились о содержании семьи, но были вынуждены около половины получаемых доходов отдавать своим владельцам.

В результате во многих областях производства, прежде всего в тех, товары которых шли на экспорт, и в горнодобывающей про­мышленности труд несвободных людей получил широкое приме­нение. Они разрабатывали соляные копи в древнем государстве Конго и промывали золотой песок. Рабы во множестве использо­вались на различных стадиях производства тканей, которое в хаусанских государствах XVIII и XIX вв. достигло некоторых форм организационного объединения под началом одного владельца всех участвовавших в нем ремесленников: прядильщиков, ткачей, кра­сильщиков. Мы не располагаем доскональными сведениями об организации труда в мастерских такого рода, но, судя по косвен­ным свидетельствам, занятые в них рабы, число которых иногда колебалось между 500 и 800, работали под надзором надсмотрщи­ков и в ходе всего трудового процесса номинально объединялись под верховенством одного господина. Фактически, однако, произ­водство ориентировалось на кустарный труд отдельных семей и групп рабов, частично занимавшихся еще и своим личным хозяй­ством.

В доколониальный период ремесленное производство даже в высокоразвитых хаусанских городах не достигло раннекапиталистической стадии простой кооперации и мануфактуры. В этих городах отсутствовали почти все предпосылки, необходимые для возникновения даже самой простой капиталистической коопера­ции. Их было лишено и само ремесленное производство, и тесно связанный с ним торговый капитал, и, что не менее важно, сель­ское хозяйство. Здесь не мог появиться свободный наемный рабо­чий, подвергшийся экспроприации средств производства и пото­му полностью их лишенный, а бывший «раб», сохранявший мно­гие черты прежней правовой зависимости, никак не восполнял этот пробел. Значение ремесленного производства и основные тенденции его развития можно определить только в связи со все­ми сторонами материальной жизни и общественного производ­ства.

Преобладание преимущественно сельскохозяйственного способа производства и то место, какое занимала во всей общественной структуре эксплуатация «рабов», убеждают, что, хотя в силу благоприятных географических и исторических условий в неко­торых городах Судана сложились сориентированные на экспорт ремесла, они не стали почвой для возникновения капиталистиче­ских форм материального производства. Это относится не только к государствам, существовавшим до XVI века, который ознамено­вал крутой поворот в истории Африки и всего остального мира, но и к государственным образованиям XVIII и начала XIX в.