А. Теория библейского перевода в древней Церкви.

В своей работе переводчики руководствуются определёнными принципами. Из всего возможного многообразия переводческих подходов можно выделить два основополагающих и, в известной мере, диаметрально противоположных принципа. Эти принципы, естественно, распространяются и на практику библейского перевода:

Следует сказать, что уже древние христиане не только переводили, но размышляли над принципами перевода. Сама необходимость перевода способствовала выработке принципов перевода. И уже на ранних этапах церковные писатели теоретически осмысливали закономерность или ущербность двух означенных тенденций в переводе Священных текстов.

● В своё время св. Афанасий Великий во введении к составленному им «Житию св. Антония» писал:

«Буквальный перевод с одного языка на другой закрывает смысл и как бы тучною растительностью заглушает посеянное».

Не понятно, сколь этот принцип распространим и обязателен в переводе библейских текстов?

● Наиболее развёрнутые мысли о принципах работы переводчика содержаться в письменном наследии блж. Иеронима Стридонского.

О принципах перевода Иероним размышлял в разных произведениях. Из посвящённого же исключительно этой теме следует упомянуть его «Письмо к Паммахию о наилучшем способе перевода»,[8] написанном в 395 или 396 гг.

Контекст письма: На мыслях, высказанных в этом письме, мы и остановимся. Обстоятельства его написания являются скандальными для Иеронима. Некоторое время назад он перевёл антиоригенисткое письмо свт. Епифания Кипрского, порицающее епископа Иоанна Иерусалимского, защищавшего Оригена.

Перевод письма выкрали сторонники епископа Иоанна и стали порицать Иеронима за пристрастный перевод. Не нам судить, сколь пристрастен или беспристрастен был перевод Иеронима. Ясно лишь то, что это был скорее пересказ письма епископа Епифания. В ответ на эти упрёки, как к недобросовестному переводчику, Иероним и написал самооправдательное письмо, адресовав его к некоему Паммахию.

Теория перевода, изложенная в письме: Следует сказать, что в этом письме Иероним рассуждал о деятельности переводчика вообще, и переводах Священных текстов в частности:

1) Во-первых, Иероним, как видно, предлагает различать принципы перевода для разных текстов. Одно дело – перевод Священного Писания, иное – прочие переводы.

2) Сначала скажем о переводе всех текстов (кроме Библейских). Иероним полагает, что в переводах первейшим делом является воспроизведение смыслов:

«Я всегда, с молодых лет переводил не слова, а мысли».[9]

«Я не только сознаюсь, но и свободно заявляю, что в переводе с греческого… я передаю не слово в слово, а мысль в мысль. И в этом отношении я следую руководству Туллия Цицерона».[10]

Считая Цицерона высочайшим авторитетом в деле переводов, Иероним цитирует его мысли:

«Я не считал нужным переводить слово в слово, но вполне сохранил характер и силу слов, думая, что я должен не отсчитывать их читателю, но отвешивать».

Ссылается Иероним на авторитет и иных древних авторитетов и переводчиков, которые «не увязали в слове»: на Горация, на Теренция (переводившего Менандра), на Плавта и на Цецилия (переводивших древних комиков).

Ссылался блж. Иероним и на Илария Пиктавийского, который, по его словам,

«…не корпел над мертвой буквой и не мучил себя над тухлым переводом невежд, но, так сказать, судом победителя переводил пленные мысли на свой язык» (там же).

Итак, по мысли Иеронима, перевод слово в слово бывает вреден для смысла.

3) В деле же перевода Священных текстов Иероним намечает иные принципы. Здесь, по словам Иеронима, следует следовать словам, ибо в Священном Писании «и расположение слов есть тайна».[11] Этому принципу, надо сказать, в средние века следовали многие, если не большинство, церковных переводчиков. Например, можно сравнить славянский перевод Священного Писания, осуществлённый свв. Кириллом и Мефодием, с греческим оригиналом.

В тоже время, проговорив это принцип, Иероним в том же письме к Паммахию приводит массу примеров того, как апостолы, воспроизводящие Ветхозаветные тексты, изменяли порядок слов, вставляли иные слова. И делали они это ради того, чтобы передать, очертить и, даже, усилить первоначальный смысл.

Иероним приводит много (около 10) примеров того, как апостолы отступают от буквального, слово в слово, прочтения и перевода Ветхого Завета и, даже, слов Христа. Вот один из примеров Иеронима. Христос восклицает: «Талифа Куми». Марк же переводит: «Девица, тебе говорю, встань!» (Мк. 5:41). Как видно, Марк прибавляет для большей выразительности слова «тебе говорю».

Приведу мысли Иеронима и из иного письма, адресованного к Павлину. Святой отец ссылается, опять же, на примеры святых апостолов, следовавших смыслу. Например

«Апостолы и евангелисты при переводе древних писаний искали смыслы, а не слова».[12]

Исходя из вышеприведённых взаимо-противоречивых мыслей Иеронима, следует признать то, что перевод Священного Писания – дело неоднозначное. Изначально следует держаться слов. Но, некоторые выражения и термины не имеют в латинском языке точных эквивалентов (Письмо 111). Соответственно, дабы не потерять за словами смысл, следует переводить смыслы.

Такой антиномичный подход к текстам утвердился и сохранялся в практике церковных переводов.

ММ: Переводя смыслы, будем помнить слова Иеронима о том, что в Библии и само «расположение слов есть тайна».[13] Иначе сказать, Священный текст – это икона.

Именно такое отношение к тексту мы встречаем и в более древние времена, например, у переводчиков Септуагинты. Они, будучи евреями, тем не менее, не всё понимали в архаичном библейском языке. Как видно, не понимая смысла слов и предложений, они, естественно, не могли подобрать адекватные для перевода слова греческого языка. В этом случае они просто переписывали еврейские слова греческими буквами. Примечательно, что точно также поступали и переводчики с греческого языка на славянский. Вот характерный пример, перешедший из Септуагинты в перевод Кирилло-Мефодиевский и сохранившийся в нынешнем богослужебном церковно-славянском тексте: «крило веселящихся нееласса, аще зачнет асида и несса» (Иов. 39:13).

Слова «нееласса», «асида» и «несса» не следует искать в славянских словарях. Это – непереведённые в Септуагинте непонятные переводчикам архаичные еврейские слова. Как видно поколения благочестивых переводчиков сберегали эти непонятные слова, не дерзая привносить свои смыслы.

Иным принципом руководствовались труженики Синодального перевода, предложив весьма произвольный смысл этих слов: «Ты ли дал красивые перья павлину и пух страусу?».

Б.

Мы рассматривали проблему перевода в одной лишь плоскости. А именно, в плоскости вопроса о том, «как переводить?».

Но, переводчиков волновал и другой вопрос: «для чего нужен конкретный перевод?». Более того, этот вопрос и являлся первичным. Ведь сами цели перевода определяли набор принципов и методов перевода. Как известно, в средние века создавались разные переводы, предназначенные для определённых целей:

- Священное Писание для чтения за трапезой,

- Священное Писание для богословско-экзегетических целей.

- Священное Писание для катехизации.

- Особое место занимает, конечно, текст, предназначенный для богослужебных целей. Это и есть канонический текст.

«Таким образом, каждая новая задача решалась новым переводом».[14] И такое понимание, относительно сосуществования разных переводов на один язык, вполне присуще и современному Христианству. Возьмём Росиию. В XIX в. Святейший Синод рассматривал новый перевод Библии на русский язык в качестве текста, предназначенного для домашнего чтения.

Таким образом…

В.

Другая проблема, другой вопрос: «каково достоинство перевода по отношению к оригинальному тексту?». Как в истории относились к этому вопросу?

Надо сказать, что высшее отношение к переводу выявляется, прежде всего, в возможности использования его за богослужением.

Известно, что на средневековом Западе признавали сакральное достоинство лишь трёх вариантов текста: еврейский, греческий, латинский. Обоснование этого было весьма незамысловатое, а именно – евангельская табличка, прибитая на Кресте Господа и содержащая надпись вины Его на трёх языках. Не следует думать, что на Западе в те времена отвергали возможность и надобность иных переводов и на иные языки. Суть триязычной ереси состояла не в запрещении иных переводов, но в запрещении их использования за богослужением.

В данном случае мы имеем дело с первой и весьма распространённой в истории Христианства крайностью, состоящей в том, что только оригинал текста является более достойным, чем всякий его перевод.

Иная крайность, менее распространённая прежде, но обретающая силу ныне, состоит в представлениях о том, что перевод может быть более достойным, чем оригинал. Пример:

+ отношение старообрядцев к Острожской Библии. Острожская Библия широко использовалась в общинах старообрядцев. Старообрядцы, заклеймив еретичество Московского и Константинопольского патриархатов, стали пользоваться Острожской Библией 1580 г., свободной, по их представлениям, от еретических новаций. Таким образом, старообрядцы на практике признали данную национальную форму священного текста в качестве «превосходящей в своих догматических достоинствах не только другие переводы, но и сам оригинальный текст. Такого рода абсолютизация исторически случайной формы перевода характерна в истории христианства как раз для еретических общин».[15]

+ деятельность современных переводчиков (преимущественно светских или протестантских).