АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА 10 страница

Архаический судебный процесс невозможно представить и без осо­бого рода доказательств. В традиционных бесписьменных культурах документы не могут исполнить эту роль. Эту функцию выполняет орда­лия или суд божий. Суд божий заключался в испытаниях огнем, каленым железом, водой, ядом и т.п. По этому поводу пишет Э. Аннерс: "Кто выдерживал такое испытание без каких-либо следов повреждений на теле, тот доказывал с помощью стоявшей на его стороне божествен­ной силы, что его утверждения о фактах были верны"1. Институт орда­лии не может существовать в обществе, в котором не развита судебная магия, позволяющая вынести решение при наличии косвенных улик. Об этом убедительно рассуждает Я. Курчевский: "Во-первых, магия приме­няется вообще в отношении лишь тех лиц, которые с большей степенью вероятности, чем другие лица, могли совершить данный поступок (например, от них слышали, как они угрожали потерпевшему, или жили с ним в плохих отношениях, находились вблизи места совершения пре­ступления). Во-вторых, существует всеобщая вера в эффективность ма­гии, и эта вера может привести виновного к признанию или, по крайней мере, к косвенному подтверждению своей вины"2.

Еще одним из доказательств, получившим распространение в архаи­ческом судопроизводстве, стал институт присяги или клятвы. Значение этого доказательства становится понятным, если учитывать специфику архаического правосознания, для которого лицо, давшее ложные пока­зания, неизбежно должно оказаться во власти злых сил. Институт клят­вы одним из современных авторов характеризуется следующим образом: "Такая клятва бралась со стороны ответчика (но при отсутствии явно свидетельствовавших против него фактов), после чего проводилась оценка силы доказательств за счет использования наряду с клятвой от­ветчика клятвы, дававшейся другими лицами".

Многие специалисты в области юридической этнологии говорят о том, что основная цель архаического судопроизводства - обеспечение гармонии в обществе через примирение сторон. Я. Курчевский пишет: «Отсюда проистекает и то обстоятельство, что, разбирая какой-либо спор, "суд" или "судья" не старается назначить максимально возможное возмещение ущерба или мучительное наказание для виновника, а стре­мится прежде всего к удовлетворению потерпевшего таким образом, чтобы он мог снова установить добрые отношения с виновным. Этому подходу содействуют и разные мелкие церемонии окончания спора, как, например, совместная еда, коллективная жертва для божества и т.д.»4. О примирительном характере обычного права пишут и другие авторы: "Что же происходит в случае конфликта, когда кто-то обвинен в нару­шении обычая? Обычай может, разумеется, содержать нормы, но зачас­тую эти нормы не содержат материальных элементов, подлежащих применению. Задача видится в большей мере в полюбовном примирении заинтересованных лиц, чем в установлении прав".

Институт кровной мести зародился в традиционных обществах как способ разрешения конфликтов между родовыми группами сообщества. Однако последовательная реализация этого принципа могла привести к самоуничтожению родовых групп. На этот вызов, угрожающий внутрен­ней целостности сообщества, был найден ответ благодаря использова­нию института примирения сторон - через проведение переговоров ме­жду враждующими сторонами на предмет уплаты компенсации за со­вершенное убийство или нанесение телесных повреждений. Примирение осуществлялось через посредника. В результате этого начали склады­ваться конкретные правила примирения, которые становились все более дифференцированными (например, институт права истребования движи­мого имущества собственником из чужого незаконного владения - вин­дикация). На этот факт развития "примирительного права родового строя" обращает внимание Э. Аннерс: "право примирения между родо­выми группами развивалось в направлении формирования целого ком­плекса правил, которые потом, по нашему мнению, в своем подавляю­щем большинстве приобрели уголовно-правовой и соответственно граж­данско-правовой характер".

Конкретным примером использования института примирения сторон может служить его применение одним из африканских пилотских наро­дов - нуэров, описанных британским социологом Э.Э. Эвансом-При-чардом. В этом обществе согласно описаниям Э.Э. Эванса-Причарда нет органов государственной власти в привычном для нас понимании. Он писал: "Нет людей или советов, выполняющих законодательную, испол­нительную и судебную функции" . Примирение конфликтующих сторон у нуэров осуществляет вождь, который является исключительно риту­альной фигурой и не имеет никакой власти по вынесению обязательных для сторон решений, не обладает монополией на легитимное примене­ние физического насилия. За вождем можно признать единственную монополию - монополию на легитимное проклятие. Вождь в процессе примирения сторон может выступать лишь как посредник, арбитр, тре­тейский судья. У нуэров вождь участвует в этом качестве в процессе урегулирования кровной вражды. Это осуществляется следующим обра­зом. Лицо, совершившее убийство, получает право убежища в доме во­ждя. Затем вождь призывает стороны к дискуссии, в ходе которой стре­мится убедить родственников убитого согласиться принять компен­сацию в виде какого-то количества скота. Мнение вождя становится обязательным для сторон решением при условии, что с этим решени­ем соглашаются обе стороны. Психологическим фактором, обусловли­вающим согласие потерпевшей стороны, является сознание того, что согласие вызвано лишь уважением к вождю, а не прощением убийцы, и тем самым не наносит никакого ущерба престижу потерпевшей сто­роны.

Институт посредника можно было наблюдать у ассамских гуралов из племени дафла. Но роль посредника в данном случае выполнял не вождь, а кто-либо из хороших соседей конфликтующих сторон. Инсти­тут посредника был достаточно эффективным: "И хотя такой посредник не располагал властью решать споры или исполнять решения, он мог многое сделать для урегулирования спора, если его вмешательством были согласны обе стороны"1.

Архаическое право можно рассматривать как особого рода норма­тивную систему, которая отличается от современных правовых систем значительно большим консерватизмом. Важное значение среди архаиче­ских норм права имеют нормы-запреты, или табу, укоренившиеся на уровне подсознания и действующие скорее по физиологическому меха­низму. Как выброс адреналина в кровь приводит к повышению давле­ния, так нарушение табу порой приводит архаического человека к пси­хогенной смерти. В.В. Бочаров, ссылаясь на исследователей архаиче­ских обществ, говорит о том, что они "были свидетелями психогенной смерти туземцев, причиной которой являлись эмоциональные пережива­ния, связанные с нарушениями ими норм поведения" . Табу реализуют­ся в этих обществах на бессознательном уровне. Об этом в свое время писал 3. Фрейд: "Итак, дело идет о целом ряде ограничений, которым подвергаются эти первобытные народы: то одно, то другое запрещено неизвестно почему, а им и в голову не приходит задуматься над этим; они подчиняются этому как чему-то само собой понятному и убеждены, что нарушение само повлечет жесточайшее наказание"3. К числу наи­более значимых запретов для архаических людей относятся пищевые и сексуальные запреты. Причем эти запреты дифференцируются в зависи­мости от пола, возраста и социальной позиции индивида. Нарушение табу в архаических обществах сурово наказывается. Исследователь По­линезии М. Стингл приводит пример, который иллюстрирует это поло­жение. Он пишет: «Нарушить табу (говорят также "сломать табу") зна­чило совершить преступление против богов, подобное каралось очень строго. Часто даже смертью. На Таити, например, табу запрещало рядо­вому члену общества наступать на тень, отбрасываемую верховным во­ждем. Если кто-нибудь из "смертных" по недосмотру прикасался к королевской тени, его тут же, на месте, казнили»1. Табу очень часто мож­но рассматривать как религиозные и как правовые запреты одновремен­но. На синкретичный характер табу обращает внимание тот же автор: "Система табу в первую очередь относится к области полинезийской религии. Одновременно эта система, действующая на том или ином ар­хипелаге, была и собранием законов, юридическим кодексом соответст­вующей островной страны". В научной литературе отмечается и тот факт, что архаические табу не всегда были связаны с действиями, кото­рые могли принести реальный вред обществу. Так, французский социо­лог Э. Дюркгейм писал: "В чем такие факты, как прикосновение к предмету табу, к нечистому или освященному животному или человеку, употребление некоторых видов пищи, неприношение на могиле родите­лей традиционной жертвы, неточное произнесение ритуальной форму­лы, игнорирование некоторых праздников и т.д., могли когда-нибудь составлять социальную опасность?".

Некоторые авторы пытаются классифицировать архаические табу. Так, Я. Курчевский различает табу, имеющие значение только для са­мих индивидов и членов их семей, и табу, нарушение которых угрожает благополучию всего общества: "Публичное вмешательство наступает лишь в двух случаях: когда происходит нарушение относительно важ­ных для самой культуры запрещений и когда происходят частые нару­шения запрещений. В обоих этих случаях в основе реакции общества лежит определенное убеждение, что некоторые поступки индивида мо­гут обрушить гнев оскорбленных сверхъестественных сил и на других членов местной группы".

Наряду с правовыми запретами в архаических обществах существу­ют нормы, основанные на принципе эквивалента: "око за око, зуб за зуб". Наиболее характерный пример - институт кровной мести. Э. Ан-нерс считает, что феномену кровной мести можно найти биологическое объяснение: желание выжить, которое предполагает готовность к воз­мездию. Шведский автор так формулирует свою мысль: "Именно исходя из готовности человека к возмездию и родилась сама идея кровной мес­ти. Тот род, который испытал на себе оскорбление, выраженное, на­пример, в форме убийства одного из своих членов представителями дру­гого рода, отвечает напавшим мщением, нанося им ответный удар"5. Некоторыми исследователями устанавливается связь между институтом кровной мести и представлением о душе убитого, которая требует своего отмщения. Такое понимание присуще южноамериканским индейцам из племени жибаро. На этот факт указал Я. Курчевский: "В отношени­ях между людьми, принадлежащими к разным семьям, действует прин­цип талиона, в соответствии с которым кровная месть за убийство кого-либо из семьи не только является моральной обязанностью, но еще кос­венно санкционирует и испуг перед блуждающим и мстительным духом жертвы".

Архаической правовой системе присуши отдельные санкции, кото­рые значительно отличаются от санкций, предусмотренных современ­ными правопорядками. В качестве примера можно привести такую санкцию, как изгнание из общества, В случае совершения тяжкого пре­ступления род отказывал индивиду в своей защите, что было почти рав­нозначно его смерти, так как его любой мог убить без всякой причины: «С момента изгнания он становился "отверженным" - диким лесным зверем вне человеческого сообщества. Этот институт изгнания со вре­менем мог совершенствоваться и детализироваться в правовом устрой­стве родовой общины и еще долго выступал самым устрашающим ору­жием против самых тяжких преступлений»2. В применении такого рода санкций было заинтересовано все общество. Однако большинство санк­ций в случае совершения преступлений применялись непосредственно индивидами, чьи интересы были нарушены. Таким образом, наиболее значимым и распространенным бьи принцип самопомощи, что значи­тельно отличает архаический правопорядок от современного (примером реализации принципа самопомощи в настоящее время может служить, в частности, право на необходимую оборону или институт самозащиты гражданских прав, который предусмотрен ст. 14 ГК РФ). Такой же по­зиции придерживался Г. Кельзен: "В первобытных правопорядках реак­ция санкции на правонарушение совершенно децентрализована. Она доверена индивидам, чьи интересы пострадали вследствие правонаруше­ния. Они уполномочены установить в конкретном случае наличие со­става правонарушения, предусмотренного правопорядком в общем виде, и привести в исполнение предусмотренную санкцию"3.

Некоторые исследователи, признавая архаическое право как само­стоятельный феномен, пытаются рассмотреть в нем зачатки отраслей права в их современном понимании. Так, Э. Аннерс допускает, что из полномочий вождя отдавать приказы в ситуации военных действий с другими обществами (командное право) могло сформироваться военно-уголовное право. Этот исследователь со ссылкой на римского историка Тацита пишет: "Из этого командного права вытекало примитивное во­енно-уголовное право, распространявшееся, например, на такие проступки, как предательство, трусость в бою, дисциплинарные преступле­ния (неповиновения) и т.д."1. Э. Аннерс допускает, что источником воз­никновения уголовного и гражданского права можно считать примири­тельное право, которое сложилось благодаря посреднической деятельно­сти либо совета старейшин, либо наиболее уважаемого представителя рода, либо народного собрания по заключению мировых соглашений. При этом Аннерс исключает всякое влияние военного вождя2. Напро­тив, вспоминая уже описанный выше пример из деятельности вождя нуэров, представляется целесообразным учитывать роль вождя в этом процессе.

К числу других значимых признаков архаического права можно от­нести спонтанность его формирования, хотя оно и может изменяться вполне целенаправленно. Об этом писал один из исследователей: "У папуасов Поспишил подметил внесение одним вождем локальных изме­нений в брачное право. (...) Подобные случаи создания и модификации норм можно найти в истории всех традиционных обществ"3.

По своей природе архаическое право - продукт коллективного ин­туитивного приспособления. Одной из важных функций этого права следует признать обеспечение внутренней социальной гармонии через примирение и через принуждение. Следует упомянуть и о том, что это право регулирует лишь часть общественных отношений, которые мы в настоящее время регулируем современным правом, но тем не менее регулирует те общественные отношения, которые в настоящее время не подпадают под правовую регламентацию (архаический институт изгна­ния).

Попытку рассмотреть в архаических правовых системах особое ар­хаическое гражданское право предприняли Ж. Дави (1883-1976) и М. Мосс (1872-1950). Их заинтересовали "архаические формы догово­ра", посредством которых регулировались гражданско-правовые отно­шения.

Так, М. Мосс указал на следующие особенности таких договоров: сторонами договоров выступают не индивиды, а семьи, кланы, племена; объектами договоров становятся не только движимое или недвижимое имущество, а "знаки внимания, пиры, обряды, военные услуги, женщи­ны, дети, танцы, праздники, ярмарки"; содержанием договоров является поставка и ответная поставка; поставки имеют обязательный характер -"они строго обязательны, уклонение от них грозит войной частного или общественного масштаба" . Была описана оригинальная форма поста­вок, которую было предложено называть потлачем (индейское слово, означающее "давать подарок", "кормить", "расходовать"). Не принять подарок нельзя, приняв же подарок, сторона обязана отдарить дарителя. М. Мосс отметил такой, неприсущий современному обществу характер поставки-потлача, как расточительность: "Ей присуши черты ростовщи­чества и расточительства, в ней прежде всего отразилась борьба знати между собой за место в иерархии, которым впоследствии воспользуется клан".

Некоторые авторы признают факт многообразия систем архаическо­го права и предлагают даже их классифицировать. Я. Курчевский выде­ляет три основных типа систем архаического права.

Первый тип права характеризуется реализацией прав и обязанностей индивида и отдельных групп "в процессе их непосредственного спора", при этом может применяться институт посредничества. Второй тип сис­темы архаического права предполагает появление локальной политиче­ской организации (есть институт совета старейшин или институт вож­дя), которая начинает выполнять и судебные функции (совместно со сверхъестественными силами"). Третий тип правовой системы архаиче­ского общества присущ протогосударству. Право начинает использо­ваться в качестве инструмента обогащения повелителя и его чиновни­ков: "Для достижения этих целей хорошим средством явились оплата в натуре деятельности суда, штрафы или соответствующие компенсации убытков, причиненных обвиняемым, возможность откупиться от смерт­ной казни и физического наказания, а также продажа осужденных бе­лым или арабским работорговцам. Право ашанти выступает ярким при­мером этого типа процесса, основанного на публичности и пенализании всей правовой системы" .

Юридическая антропология вносит свой вклад в понимание архаиче­ского права. Речь идет о рассмотрении человека как единственного из всех живых существ, способного "создавать нормы и соблюдать их, в то время как у других живых существ возможны лишь привычки"3. Если юридическая этнология изучает правовые системы различных обществ и сталкивается с разнообразием правовых культур этих обществ, то юри­ста-антрополога прежде всего занимает поиск той составляющей право­вой культуры общества, которая повсюду одинакова, так как обуслов­лена естественной природой человека. При таком понимании проблем­ного поля юридической антропологии предпринимаются попытки объяс­нить универсальность запрета инцеста; проанализировать биологиче­скую обусловленность целого ряда правовых норм, "фиксирующих воз­раст половой зрелости, длительность беременности, реакцию права на физические и душевные болезни, на смерть, отношение права к вне­брачному сожительству и т.п."1; найти связь между жестами людей (мускульные движения, присущие всем людям как природным сущест­вам) и их одинаковым юридическим значением в разных правовых куль­турах. Ж. Карбонье справедливо признает, что биологическая обуслов­ленность ряда правовых норм не может рассматриваться отдельно, без учета социальной обусловленности этих норм2. Однако при всех крити­ческих замечаниях, адресованных юридической антропологии, она оста­ется незаменимой при изучении генезиса архаического права, так как рассматривает человека как «Homo sapiens». "Человек как единственное юридическое существо - вот несокрушимое основание всякой мысли о праве и государстве"3, - считает западноевропейский ученый Ж.М. Брекман.

§ 3. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПРАВА: КОНКРЕТИЗАЦИЯ ПРОБЛЕМЫ

Все вышеизложенное позволяет сделать вывод о том, что архаиче­ское (обычное) право следует рассматривать как отдельный историче­ский тип права. Причем это право имеет несколько измерений. Его можно рассматривать как оригинальную систему архаических норм; особое архаическое правосознание; архаический процесс судопроизвод­ства, имеющий ярко выраженную специфику; способ существования человеческих обществ в условиях замкнутости и территориальной обо­собленности при неразвитых формах земледелия, скотоводства.

В связи с этим проблема происхождения права может быть уточнена и рассматриваться как проблема происхождения архаического права. При этом концепция мононормы, лежащая в основе отечественных тео­рий происхождения права, теряет свое принципиальное значение. Есть смысл рассматривать мононормы лишь как одну из значимых характе­ристик архаического права. Представляется также не вполне правомер­ным устанавливать жесткую связь между типом экономики (присваи­вающая или производящая экономика) и типом регулятивной системы (мононормы или права). Поэтому сложно согласиться с мнением А.Б. Венгерова: "Понимание неолитической революции как рубежа, делящего всю историю человечества на два способа его существования и воспроизводства - на присваивающую и производящую экономики, -является также и методологическим ключом к изучению происхождения права, научного познания этого не менее сложного, чем государство, социального института"1.

Следует заметить, что право не появляется в результате дифферен­циации мононорм, не появляется оно и в связи с появлением суда как органа власти, как считал Г.Ф. Шершеневич: "Сам процесс дифферен­циации норм права обусловливается нарождением в общественной среде нового явления - суда от имени власти. Зародыш права - в обособлении суда, организованного политической властью, от суда общественного"2. Представляется, что появление суда от имени власти - всего лишь важ­ная веха в развитии архаического права.

Безусловно, имеет большое значение и фиксация момента, когда суд становится самостоятельным органом, создающим право (судебное пра­во). На это обратил внимание тот же Г.Ф. Шершеневич: "Тот момент, когда суд стал выбирать из предложенных ему правил или стал творить новые правила путем прецедента, - был моментом обнаружения права. Впервые возникает представление о том, что существуют правила, рас­ходящиеся с общепризнанными. Если в общем, даже при суде власти, поддерживается гармония между правдой и правом, то проскальзывает уже мысль о противоположности между правдой и кривдой"3.

Факторы, вызвавшие, по мнению Г.Ф. Шершеневича, дифференциа­цию права из общей массы социальных правил - численный рост груп­пы, нарушение однородности группы, увеличение числа правил, обеспе­чивающих сплоченность общества и требующих в силу этого особой защиты4, - представляются значимыми лишь для изучения эволюции архаического права, а отнюдь не для изучения его происхождения.

Проведенный в данной статье анализ проблемы генезиса права не может считаться завершенным и предполагает дальнейшие исследова­ния, которые позволят обогатить теорию государства и права современ­ными достижениями таких наук, как юридическая этнология и юриди­ческая антропология.

Глава V. К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ПРАВА

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

ПРАВОПОНИМАНИЯ И ФОРМИРОВАНИЯ

СОДЕРЖАНИЯ ПРАВА

§ 1. ПРАВОСОЗНАНИЕ И СОДЕРЖАНИЕ ПРАВА: ДЕТЕРМИНИРУЮЩИЕ ФАКТОРЫ И САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ

ЗНАЧЕНИЕ

Происхождение, логика развития и содержание всей правовой дейст­вительности неоспоримо свидетельствуют о том, что правовые нормы и системы права в целом являются так или иначе результатом "следо­вания" субъектов правосознания и правотворчества за наиболее значи­мыми социальными проблемами и противоречиями, за потребностями общественной практики. Собственно, одним из важнейших проявлений этого объективного процесса и является постоянное развитие и измене­ние правовых представлений, соответствующих им общеобязательных правил поведения, исторически конкретных правовых систем. И, види­мо, только в данном контексте все правовые, юридические явления мо­гут быть осознаны как проявление социальной необходимости и соци­альной закономерности, как объективно обусловленный атрибут обще­ственного развития. В этом смысле право, все правовые явления дейст­вительно не имеют и не могут иметь собственной истории и тем более не являются некоей самодостаточной и саморазвивающейся субстанцией или идеей.

Поэтому, строго говоря, вся проблема права в самом широком и фи­лософском смысле слова - это изначально и по существу всегда лишь вопрос нашего правопонимания. Ведь в собственном смысле слова так называемая правовая проблематика (включающая, естественно, и вопро­сы практической реализации так называемых правовых норм) есть про­дукт нашего сознания, результат отражения и социально-субъективной интерпретации реально существующих социальных закономерностей, тенденций, связей, отношений, противоречий и т.п. Нечто трактуется кем-то в качестве права и не более того: "Право - это система норм", "право - это то, что о нем говорят судьи", "право - это нормативно вы­раженная справедливость", "право - это принцип формального равенст­ва", "право - это нечто объективное" и т.д. ... Слово "право" в этой связи, хотя оно и выражает в языке многих народов в какой-то степени нечто общее и в этом смысле как бы нечто закономерное, неслучай­ное1, тем не менее не имеет никакого самостоятельного и тем более

Представляются малоубедительными рассуждения, жестко связывающие общее понятие права с так называемым "естественным", или аутентичным, употреблением слова "право"

Между тем основное практическое и теоретическое значение право-понимания и права состоит не в том, что это одна из форм отражения и выражения реально существующих явлений, вещей (этот аспект смело можно назвать второстепенным, предпосылочным), а именно в том, что наше сознание - в данном случае в форме правосознания - не только отражает объективный мир, но и во многом творит, создает его. Право­вые явления как продукт сознания, конструкция всякого правосознания - это результат нашей интерпретации, нашего субъективного понимания и поэтому это всегда нечто неадекватное, нетождественное и в этом смысле нечто новое в сравнении с "освоенными" сознанием реальными явлениями как по своему непосредственному содержанию, так и по мо­дусу бытия. Поскольку по объективным, а именно гносеологическим причинам, т.е. в силу особенностей человеческого познания и отраже­ния реальности, сознание людей и его продукты в принципе не могут быть адекватным (т.е. независимым от особенностей самого сознания) отражением реальности. Но главное - это практически невозможно, и это не происходит по субъективным причинам. Социальные субъекты не только не могут, но и не хотят адекватного, "истинного" воспроизве­дения собственно "наличной" действительности. Ведь особенность пра­вового освоения действительности как раз состоит в другом, а именно -в сознательно-волевом, субъективного характера опосредовании ее со­держания. В правовом сознании и в правовом развитии любого общест­ва в принципе не может быть преодолен социально-субъективный, субъ­ективно-ценностный и при этом всегда конкретно-исторический подход (в смысле объективной ограниченности историческими рамками и об­стоятельствами любых субъектов правосознания и правотворчества). Этот факт вряд ли оспорим, независимо от того, о каком конкретном обществе, государстве и о каком историческом этапе их существования идет речь. Безусловное признание этого обстоятельства имеет принци­пиально важное значение, особенно при решении вопроса о возможном содержании правовых норм и о его развитии.

Непосредственное содержание правовых норм прямо или косвенно преломляет в себе потребности и интересы совокупного субъекта пра­вотворчества, его стремление достичь конкретных целей; оно отражает его понимание общественных и природных закономерностей, тенденций, оценку опыта прошлого, настоящего и представления о будущем. В со­держании правовых норм могут выражаться представления о социальной справедливости, желание следовать религиозным, моральным, идеологи­ческим и иным ценностям, идеалам, убеждениям, той или иной научной теории, тем или иным правовым учениям, доктринам. На содержании правовых норм могут сказываться заблуждения, ошибки, недоразумения, симпатии и антипатии к конкретным лицам или процессам; они могут отражать желание кого-то остаться у власти и содержать в себе в связи с этим завышенные обещания или просто обман, могут быть следствием компромисса, рекомендаций или давления извне (например, со стороны других государств или международных организаций). Далее. Их содер­жание может быть и очевидным выражением произвола, диктата, след­ствием проведения политических, экономических и социологических экспериментов. Оно может быть обусловлено таким фактором, как прямое заимствование тех или иных моделей правового содержания -как добровольное, так и принудительное, как, возможно, с положитель­ными последствиями этого, так и с отрицательными (например, широко известно, что в свое время Кодекс Наполеона был навязан некоторым европейским народам французской империей и к тому же фактически продолжил свое действие и после ликвидации французского господства). И наконец, конечно, особую роль здесь играют экономиче­ские причины - неудовлетворенные материальные потребности индиви­дов и социальных групп, производственно-технические закономерности и т.д.

Однако в этой связи сразу же следует особо отметить, что очень по­пулярный в нашей стране (как в недалеком прошлом, так и сейчас) те­зис о предопределенности содержания права в конечном счете экономи­ческими отношениями и причинами в лучшем случае означает серьез­ное упрощение юридической реальности с точки зрения ее генезиса и непосредственного содержания, а в практически-прикладном отношении является просто немногого стоящей "дежурной" фразой (способной, однако, отчасти как бы дезориентировать правосознание людей). Собст­венно экономическая детерминация не только не является единствен­ным фактором, но и не всегда может иметь определяющий, решающий характер в процессе правообразования, уступая ведущую роль другим факторам. При этом сами экономические закономерности (допускаемые нами в качестве всеобщих, объективных) проявляют себя в социальной практике конкретной страны и в конкретно-исторических условиях су­щественно различно - в зависимости от особенностей других, много­численных субъективных, а также случайностных факторов. Скажем, всеобщий экономический закон стоимости или общие закономерности рыночной экономики имели, имеют и, видимо, будут иметь весьма раз­личное общественное значение и серьезные особенности проявления в зависимости от других неэкономических реалий и причин. Например, идеологическая, субъективно-ценностная по своей сути идея всеобщих, основных прав и свобод человека никак не может быть сведена лишь к одному из специфических проявлений экономической детерминации (в особенности в отношении как раз социально-экономических прав чело­века) и выступает как относительно самодостаточная ценность и ориен­тир социального развития, и главное (применительно к интересующей нас проблеме) - в качестве в значительной степени самостоятельного правообразующего и правообусловливающего фактора. Соответствен­но этому существенным образом корректируется экономическая жизнь общества, и в частности, это проявляется в принудительном, субъектив­но-волевом, внеэкономическом перераспределении социальных благ в целях обеспечения каждому человеку определенного минимума этих благ, трактуемых как основные права человека. Например, признание многими капиталистическими государствами права на труд, права на защиту от безработицы в качестве основных прав человека, придание им конституционного статуса является постоянным и очень важным фактором, в значительной степени определяющим экономическую по­литику государства и экономическую жизнь общества в целом.