Э.В. Ильенко// Практикум по философии: В 2-х ч. Ч.1. –Мн2004. С.404-408.

1) Насколько достижима цель гармонического и всестороннего раз­вития человека:

Откуда берется талант? «От бога», — говорят одни. «От природы», — возражают им другие. И те и другие исходят из того факта, что талант— редчайшая редкость. А что, если предположить обратное: задатками таланта одарен от рождения, то есть генетически, каждый нормальный человек, и только от социальных условий развития, от сложившейся в обществе системы воспитания за­висит процентное отношение между людьми «талантливыми» и «без­дарными»? Исходное условие жесткое: психики нет вообще, и «сама» она не воз­никнет. Ее надо «сделать», сформировать, воспитать. Отсюда и прорисовывается первый этап решения задачи: сформиро­вать у ребенка не только потребность, а и умение самостоятельно пере­двигаться в пространстве по направлению к пище, корректируя это на­правление сообразно форме и расположению внешних тел — препят­ствий на его пути. Умение строить траекторию своего активного движе­ния, согласующуюся с геометрией внешнего мира, меняя ее каждый раз в согласии с новой, неожиданной и заранее никак не предусмотренной ситуацией. Если этого удалось добиться, психика возникла. Психика вообще. В тех ее характеристиках, которые инвариантны для всякой психики, общи и психике человека и психике животного. Чтобы на базе уже сформированной психики вообще — зоопсихики — построить сложное здание психики специфически человеческой, сфор­мировать сознание, волю, интеллект, воображение, самосознание и в итоге — человеческую личность, нужно точно знать, чем отличается пси­хика вообще, свойственная всем высшим животным, от человеческой психики.

2) Что такое собственно человеческая психика — интеллект, созна­ние, воля? Где граница между психикой животного и психикой человека:

Что такое психика вообще? Что такое собственно человеческая психика — ин­теллект, сознание, воля? Где граница между психикой животного и пси­хикой человека? Но и в том особенность работы со слепоглухим ребенком — все эти проблемы встают «в чистом виде». Исходное условие — то, что дано природой, биологией. Ничтожно мало — одни лишь простейшие органические нужды: в пище, воде да физических факторах известного диапазона. Больше ничего. Никаких мифических рефлексов вроде «рефлекса цели», «свободы», «коллекционирования» или «поисково-ориентировочного рефлекса», которые многим физио­логом до сих пор кажутся «безусловными», то бишь врожденными. Нет даже потребности в известной порции движения. Животное активно приспосабливается к окружающей его естествен-ноприродной среде, ориентируясь в ней в процессе удовлетворения био­логически врожденных его виду потребностей. Его психика возникает и развивается как функция такого способа жизнедеятельности. Тут и ее потолок. Человек же в корне перевертывает отношение. Он начинает активно приспосабливать природу к себе, к своим нуждам, к своим потребнос­тям, к своим требованиям. Он вступает на стезю труда. Труд и превраща­ет его в человека.

3) Какова особенность специфически человеческих потребностей

На первых порах потребности, которые побуждают его трудиться, действительно мало чем отличаются от потребностей его бли­жайших животных предков. Но чем дальше, тем больше — сами эти по­требности становятся иными. Специфически человеческими. Разум («дух») предметно зафиксирован не в биологически за­данной морфологии тела и мозга индивида, а в продуктах его труда, и потому индивидуально воспроизводится лишь через процесс активного присвоения вещей, созданных человеком для человека, или, что то же самое, через усвоение способности этими вещами по-человечески пользоваться и распоряжаться. Этот материалистически понимае­мый разум вначале существует вне ребенка, до и независимо от него. Он воплощен, овеществлен, опредмечен во вполне прозаических вещах. И в действиях взрослого, умеющего обращаться с этими вещами по-челове­чески, то есть разумно (целесообразно), в согласии с их ролью и функ­цией в системе человеческой культуры. В той мере, в какой ребенок на­учается. Самостоятельно оперировать вещами так, как того требуют условия окружающей его культуры, он становится субъектом выс­ших психических функций, свойственных человеку. И это происходит раньше, чем человек усваивает язык, слово, речь. Более того, сформиро­вавшийся интеллект составляет необходимую предпосылку усвоения речи. Раз он сформирован — слово усваивается легко. В обратном по­рядке нельзя сформировать ни того, ни другого. Практически стадия «первоначального очеловечивания» слепо­глухонемого ребенка выглядит так: взрослый вкладывает в ручонку ре­бенка ложку, берет эту ручонку в свою умелую руку и начинает совершать ею все необходимые движения и руководит ею до тех пор, пока ручонка ребенка, вначале пассивная, даже оказывающая сопротив­ление «неестественному», биологически совершенно нелепому способу утоления голода, не начинает обнаруживать робкие и неуклюжие по­пытки самостоятельно совершать те же движения, как бы «помогая» руке взрослого. Это труд, требующий от воспитателя не только дьявольского терпения, настойчивости, но — что важнее — острейшей внимательно­сти к малейшему проявлению самостоятельности, к едва заметному на­меку на нее со стороны малыша. Как только такой намек появился, сразу же ослабляй, педагог, руководящее усилие. И продолжай его ослаблять ровно в той мере, в какой усиливается активность руки малыша! В этом первая заповедь педагогики «первоначального очеловечивания». Человеческая психика начинается с малого, с незаметного, с привыч­ного. С умения обращаться по-человечески с предметами быта, с уме­ния жить по-человечески в мире созданных человеком для человека ве­щей. И чем шире раскрывается для ребенка этот мир, чем больше таких вещей вовлекается в сферу его деятельности, тем более и более разум­ным существом он становится. Когда этот практический разум сформи­рован, обучение языку и речи перестает составлять сколько-нибудь труд­ную проблему и становится главным образом делом техники. Когда у человека есть что сказать и есть потребность что-то сказать, слово и спо­собность умело им пользоваться усваиваются легко. Сначала это язык жестов, затем — и заменяющий его язык слов, открывающий двери в новые, недоступные без него этажи культуры, в мир Пушкина и Толсто­го, и общение с этими «собеседниками» производит новые сдвиги в его психике, поднимает на новые уровни не только культуру его речи, но и культуру его мышления, нравственности и эстетически развитого во­ображения.