Наука в обществе экологического риска

Современные сообщества переживают период глубоких цивилизационных преобразований. Эти перемены фиксируются в понятиях «информационное общество», «постиндустриальное общество», «сетевое общество», «постчеловеческое общество» и др. Но, по мнению одного из наиболее влиятельных немецких социологов Ульриха Бека, на самом деле «вопреки еще господствующему прошлому» намечается будущее, реальность которого проявляется, прежде всего, в стремительно формирующихся социально-экономических институтах общества риска.

Риски существовали всегда, например, когда кто-то пускался в путь, чтобы открывать новые страны и части света, или проводил на себе научный эксперимент. Но это был личный риск, имевший оттенок мужества, приключения, а не глобальная угроза для всего человечества, которая возникает при расщеплении атомного ядра или складировании ядерных отходов, грозящих самоуничтожением жизни на Земле. Второе принципиальное отличие в том, что в предшествующую эпоху риск рассматривался как результат недостаточного развития технологий и научных знаний. Мышление людей находилось во власти диктатуры и бедности, которые, как пишет Бек, «можно было выразить одной фразой: “Я хочу есть!”». Преодолеть этот недостаток должно было производство материальных благ. Поэтому магистральный путь уменьшения цивилизационных рисков виделся в научном познании и создании новейших технологий.

К концу ХХ века ситуация в индустриально развитых странах качественно изменилась: риски, с которыми все больше имеет дело человек, формируются избыточностью технологического и научного прогресса. Началось активное формирование нового типа социальности – общества риска. В отличие от предшествующей эпохи «движущая сила общества риска выражается фразой: “Я боюсь!” Место общности нужды занимает общность страха. Тип общества риска маркирует в этом смысле эпоху, в которой возникает и становится политической силой общность страха» (У. Бек).

Еще в начале 60-х годов ушедшего века Г. Йонас теоретически предлагал избрать эвристику страха в качестве негативного основания нового типа солидарности и ответственности в эпоху надвигающейся экологической катастрофы. К концу века страх становится мощным политическим инструментом, которым пользуются не только зеленые партии и группы, но и все остальные – от традиционного истеблишмента до экстремистских групп и новых религиозных сект.

Экологический страх стал фактором политики, стимулом развития новых типов производства, порождает новый тип мифологии, в которой на место злых духов встают такие силы, как облучение, загрязнение, генетически модифицированные продукты, повышенное содержание в продуктах сахара, соли, холестерина и т.д.

Риск из отслеживаемого, измеряемого и контролируемого побочного последствия научно-технической деятельности оборачивается неисчерпаемым ресурсом нового класса потребностей. Стремительно растущая экономика, удовлетворяющая потребность в снижении рисков и защите от них, становится источником новых рисков. Например, фильтры, очищающие воду для питья от «вредных» веществ, сами выделяют в эту «очищенную» воду вещества, способные вызвать в организме человека негативные явления. При этом можно владеть богатством и распоряжаться им по своему усмотрению. Рисками же нельзя владеть, «риски нас настигают», разрушая границу между своим личным пространством и чужим. Богатство можно пытаться уберечь за оградой дома, за стенами города или рубежами национальных границ. Риск делает несуществующими эти разграничения.

Риск, определяющийся последствиями чернобыльской катастрофы, не нуждается в паспорте для пересечения пограничных рубежей. Богатство иерархично, риск (например, смог) даже не демократичен. Демократичность допускает внутреннюю дифференцированность хотя бы на изолированные индивидуальности. Смог тоталитарно влияет на каждого. Озоновые дыры и глобальное потепление несут риски и для индустриально развитых стран, и для слаборазвитых. Выхлопные газы, сбросы промышленных отходов в реки, последствия технологических катастроф типа чернобыльской не замечают национальных границ, не признают различий между богатыми и бедными – они угрожают каждому. Попытки развитых стран экспортировать отходы в страны третьего мира для снижения собственных рисков – слабая полумера, ресурс которой быстро исчерпаем.

В рамках социально-экономических институтов общества риска особую роль играет наука, которая трояко участвует в возникновении и углублении цивилизационных опасностей и кризисного сознания страха. Во-первых, она оказывается со-причиной главных цивилизационных рисков; во-вторых – общественно признанным их диагностом, «органом восприятия» (считается, что лишь наука в силах распознать риски пестицидов, холестерина, сахара, нитратов и т. д.); в-третьих, наука выступает как социально-экономический агент, призванный разрабатывать новые, более совершенные средства защиты от них, т.е. она создает предпосылки для преодоления угроз, возникших по ее же вине.

Особая ситуация складывается и в отношении восприятия рисков. Угрозы голода и нищеты, которые определяли экономико-политическую динамику индустриального общества, воспринимаются непосредственно. Человеку не нужно спрашивать эксперта о реальности собственного голода и о том, что необходимо делать для избавления от этой угрозы. Иная ситуация в обществе риска. Каждый человек оказывается зависимым от чужого знания.

«Жертвы становятся некомпетентными в деле, касающемся их собственной жизни. Они утрачивают значительную часть суверенного знания. Вредное, таящее в себе угрозу, враждебное притаилось повсюду, но судить о вредности и полезности сами они не в состоянии и потому вынуждены пользоваться гипотезами и методами чужих производителей знаний», – пишет Бек. В результате риски несут с собой двойной шок: шок, непосредственно связанный с угрозой, и шок вследствие собственной беспомощности, неспособности ни разглядеть угрозу, ни уберечься от нее.

Человек вновь оказывается в зависимости от науки – без нее он не способен воспринять риск, даже если этот риск является следствием деятельности самих ученых. Влияние науки растет, но, как ни парадоксально, этот рост не способствует усилению влияния научной рациональности, а скорее становится источником новой мифологии.

Двойной шок оказывается чреват парадоксальными антропологическими последствиями. В результате «шоковой терапии» сознание человека раздваивается, и мир, в котором он живет, также оказывается раздвоенным: это реальный наблюдаемый мир и мир невидимый, но страшащий своим присутствием.

«Цивилизационные угрозы ведут к возникновению своеобразного “царства теней”, которое таится за видимым миром и угрожает жизни человека на этой земле. Сегодня мы имеем дело не с духами, мы подвергаемся “облучению”, глотаем “токсические соединения”, нас преследует страх перед “атомным холокостом”... Непосредственному наслаждению радостями жизни, простому существованию пришел конец. Всюду корчат рожи вредные и ядовитые вещества, бесчинствуя, словно черти в средневековье. Люди перед ними полностью беззащитны. Дышать, пить, есть – значит повсюду сталкиваться с ними» (У. Бек). Это научно-мифологическое восприятие угрозы оборачивается попытками воздействовать на риск не только физически, но и символически: например, этикетка на продукте питания одновременно и признает угрозу, указывая на содержание «вредных веществ», и «заговаривает» ее, демонстрируя, что «все под контролем».

Существенной чертой современного социума является тенденция к «онаучиванию» общества. Эта тенденция имеет две формы. Первая, «простое» онаучивание, наиболее характерна для начального периода этого процесса. В современной ситуации происходит его преобразование в «рефлексивное онаучивание», связанное с концептом риска.

На этапе первичного онаучивания восприятие и роль науки были «располовинены»: внутри научного сообщества работал принцип «универсального сомнения»; вовне, т.е. в обществе, наука заняла авторитарные позиции. В глазах общества она стала играть роль спасителя перед угрозой существованию, которая виделась человеку в лице природной стихии, поскольку люди считали, что в их болезнях, кризисах, катастрофах «виновата» дикая, непонятная природа. В этом были заключены основания научного авторитаризма классического периода европейской культуры.

В современной ситуации происходит рефлексивное «онаучивание онаучивания» в рамках формирующихся институтов общества риска. Происходит онаучивание уже не только природы, человека и общества; рефлексия все более распространяется на продукты, воздействия, ошибки и риски, возникшие по «вине» самой науки – как специфический продукт научно-технического и экономико-политического прогресса. В наводнениях, засухах, болезнях – во всех экзистенциальных угрозах человек обнаруживает свое собственное присутствие.

Классическая наука разбиралась с риском и своими ошибками сама внутри научного сообщества благодаря мощным механизмам внутрипрофессиональных монодисциплинарных критических дискуссий. В результате и ошибки, и риски становились новыми источниками научной экспансии и технического прогресса, минуя взгляд посторонних (публики, общественности). При этом если во внутреннем пространстве наук сомнения сохранялись и обсуждались, то одновременно «вовне» научные результаты авторитарно осуществлялись. Сокрытие рисков от общественности служило основанием веры в науку.

В ситуации общества риска происходит рефлексивное замыкание научного сомнения на саму научную деятельность. Дело в том, что обнаруженный обществом цивилизационный риск, прежде всего в форме экологической угрозы, принципиально не наблюдаем монодисциплинарным взглядом, с позиций одной науки. В ситуации простого онаучивания ученый эксперт в своей области мог дать ответ на вопросы: что происходит? почему? что делать? В новой ситуации обнаруживается явная недостаточность монодисциплинарного подхода. Цивилизационный риск обнаруживается только мультидисциплинарно, совокупными усилиями многих наук.

Правда, при этом одна наука сталкивается с другой, проявляя скепсис и пренебрежение, какие одна наука способна высказать по отношению к другой. В результате процедуры восприятия, осознания и оценки риска осуществляются не в некотором научном центре, претендующем на полноту знания и автономность принимаемых решений, а в коммуникативном процессе, в сети конфликтующих источников неполной и недостаточной научной информации.

В процедуре оценки цивилизационных/экологических рисков пространство коммуникативного взаимодействия выпадает из ведения науки, и ее место занимает общество. Теперь именно от общественной восприимчивости зависит признание или непризнание того, что некий фактор приобретает или не приобретает статус риска. Как показывают исследования, чем ниже уровень социально-экономического развития социальной группы, тем меньше экологические риски осознаются в ней и тем слабее их осознание мотивирует поведение граждан.

Влияние общества имеет и другое последствие. В рамках общества риска формируются новые формы научной деятельности, ориентированные на работу с общественным мнением, зависящие от него и обслуживающие стихийно формирующийся протест против научно-технического прогресса. Бек называет их контр-наукой, или адвокатской наукой. Ученый из свидетеля истины становится адвокатом определенной заинтересованной группы и начинает видеть свою задачу в защите конкретных интересов. К примеру, если речь идет об интересах биотехнологических компаний, то он защищает тезис безопасности генно-модифицированных продуктов. Если он отстаивает интересы экологических организаций – его тезис оказывается прямо противоположным.

В качестве внутринаучной реакции выделяется несколько новых феноменов. Во-первых, и численно, и по своему научному потенциалу быстро растет наиболее зависящая от общественного признания часть науки, ориентированная на решение практических проблем, центральное место среди которых занимают проблемы цивилизационных/экологических рисков, имеющие большой общественный резонанс, политическое влияние и практическое применение. Во-вторых, наука распадается на конкурирующие, конфликтующие друг с другом конфессиональные общины ревнителей «истинного» знания, которых объединяет общая неприязнь к дилетантам, полуэкспертам, шарлатанам, невежественной общественности и проч. Эти тенденции, несмотря на кажущуюся противоположность установок, децентрируют научную рациональность и обнажают неуниверсальность и принципиальную необеспеченность научного знания.

Раньше риск практического применения научного знания, к примеру, в технике или медицине, ассоциировался с его временной недостаточностью, а прогресс научного познания означал снижение этого риска до приемлемого минимума. В ситуации рефлексивного онаучивания прогресс познания не снижает, а увеличивает риск, связанный с практическим использованием научных знаний. Чем более совершенной и изощренной становится наука в исследовании частностей, тем дальше ее экспертные возможности оказываются от решения конкретных практических ситуаций, требующих в оценке риска не упускать целого. Причем снижение способности оценить риск сопровождается стремительно растущей его ценой. Риск при строительстве паровых машин XIX века несоизмерим с риском при строительстве и эксплуатации ядерных реакторов.

Ответом на новую познавательную и общественную ситуацию может стать формирование самообучающейся рациональности, которая открыта восприятию риска и ошибок как необходимых условий (не только неизбежных последствий) научной деятельности и социальных изменений. Такая рациональность постоянно меняется под действием систематически организованной критики ошибочных действий и возможных рисков.

За последние десятилетия в Европе были созданы специализированные институты, занимающиеся оценкой рисков технологического прогресса. В этих организациях происходит институционализация профессиональной контрэкспертизы. Так, медицина критически оценивает новейшие биомедицинские технологии (типа клонирования или генной терапии), физика – новые идеи разрешения энергетического кризиса и т. п. Существенным условием институционализации контрэкспертизы являются сильные и независимые суды, общественное мнение, СМИ.