Смерть в западно-европейской культуре

Картина отношения к смерти в культуре являет отражение картины жизни общности. Образ смерти выражает своеобразные модели социальной иерархии и дифференциации социума, его религиозные и национальные особенности. Каждая культура вырабатывает систему ценностей, в которой мыслится и переосмысливается проблема взаимодействия жизни и смерти.

"Великая и постыдная ограниченность всех доныне существовавших культур заключалась в том, что ни одна из них не научила человека достойно быть тем, чем он по сути является, то есть — смертным,"— писал Х.Ортега-и-Гассет [120, c.368]. Здесь философ прав не в полной мере: на пути к пониманию неизбежной смертности человечество выработало два исторических типа отношения к смерти: "смерть есть зло" и "смерть не есть зло". Если для первого из них смерть — враг, то для второго она, скорее, нейтральна по отношению к человеку. Именно эту точку зрения проповедовал Эпикур, утверждая, что когда есть смерть, то нет нас, а когда есть мы, то нет смерти. На протяжении истории человеческой культуры эти взгляды на смерть порой сменяли друг друга, порой "шли бок о бок", но ни один не победила другого. В европейской культуре динамика понимания смерти шла от осмысления ее как нейтрального и даже этичного по отношению к человеку явления — до ее восприятия как наказания, несправедливости.

В древности страх смерти не был столь тотальным, как в наше время. Архаическое сознание понимало ее как переход в инобытие, как уход души из данного тела. Душа — это тонкое невещественное, неумирающее существо, то главное, что отличает предмет, животное и человека. Обретаясь в конкретном теле, она по желанию может менять свой "дом", переходя в иное обиталище. Потому восприятие смерти архаическим человеком спокойно: это всего лишь смена места бытия при том, что сам образ жизни души после смерти не меняется. Недаром в могилу кладут утварь, еду, предметы быта и инструменты. Ведь если хорошо заботиться о своих мертвецах, их души станут добрыми хранителями очага. Потому такое важное значение имеет правильное отправление погребальных служб. Показательно, что при всем разнообразии погребений нет ни одного народа, который бросил бы останки умерших на произвол судьбы.

"С помощью церемониала, привязывающего оставшихся в живых к телу умершего и приковывающего их к месту смерти, с помощью веры в существование души, в ее благосклонность (или недоброжелательные намерения), в необходимость обрядов поминовения и жертвоприношения — с помощью всего этого религия противодействует центробежным силам страха, отчаяния и деморализации. Это сильнодействующее средство восстановления подорванной (в силу смерти одного из членов небольшого сообщества. — Курсив мой. Ю.Ч.) сплоченности и морали группы. Короче говоря, здесь религия обеспечивает победу традиции и культуры над чисто негативной реакцией противостоящего ей инстинкта", — писал знаменитый культурный антрополог Б.Малиновский [99, с.54]. Но спокойное отношение к смерти связано не только с убаюкивающей силой ритуала, а еще и с тем, что архаический человек по большей мере — коллективно-родовое, нежели осознающее свою индивидуальность существо. Он не боится смерти, ибо не обладает личностью, которую ему было бы страшно утратить.

В гомеровский и архаический периоды греки в отношении смерти были так же первобытны, как и любой другой народ. Человек делал то, чего от него хотели божества и соотечественники. Потому смерть рассматривалась как результат, связанный с моральным обликом человека, оцениваемого со стороны богов и сограждан; она воспринималась как наказание, как акт мести. Даже в классический период Греции в творениях Софокла, когда справедливость богов впервые ставится под вопрос и повышается интерес к внутреннему миру человека, драма смерти воспринимется как закономерный и правильный итог жизни. Именно в смерти обретает награду Эдип, причем, сама она оказывается полезной полису: погребение "освящает" землю подначаленного Афинам поселения — Колоны. И пусть безоговорочное подчинение богам уже не спасает жизнь человеку — его замещает культ прекрасной смерти, принадлежащей общественной жизни полиса. Другой образ "хорошей смерти" в греческом понимании — смерть героя на поле брани. Греция и Рим возвели героическую смерть на пьедестал, откуда она могла служить примером: правильной считалась смерть человека, который бросается на меч или пронзает себя кинжалом, лишь бы не быть плененным. Не случайно Цезарь под ножами заговорщиков озабочен тем, чтобы придать себе достойную позу.

При этом уже в античности делаются и личностные попытки понимания смерти. "Автор" философского отношения к смерти в античности — Сократ. На суде в последнем слове он говорит: "Похоже в самом деле, что все это произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло" [145, с.78]. Сократ воспринимает смерть, как безмятежный сон или как загробное общение с великими мужами Греции. В отличие от архаики, где главенствовала идея бессмертия души как особой сущности, Сократ вводит идею личностного бессмертия, залогом которой является мудрость человека. Платон развивает эту идею так: человек должен озаботиться своим внутренним миром, и тогда ему откроется путь к собственной душе, в глубинах которой таится бессмертие.

В средневековье в Европу приходит новая модель мироздания: теоцентрическая парадигма сменяет космоцентрическую. Ранние отцы церкви (Св. Игнатий Богоносец, св. Иустин философ, Татиан и др.) активно противопоставили смерть жизни, причем приоритет был отдан смерти. Об этом можно судить хотя бы по названиям глав в Послании св. Игнатия Богоносца: "Через смерть я достигну истинной жизни", "Не устраняйте от меня мученичества", "Желаю умереть" и т.д. При этом вне клира по-прежнему господствовали архаические воззрения на смерть. Наиболее распространенной в раннем средневековье формой смерти, по Ф.Арьесу, является "смерть прирученная". Смерть предстает как закономерность, и человек зачастую предупрежден о ней знаками, знамениями, ощущениями. Он ждет смерти, готовится к ней и "организует" ее: по его просьбе к одру созывают родных, детей. Страшна лишь внезапная смерть без свидетелей и соответствующих церемоний. Потому гибель путешественника, утопленика, незнакомца трактовалась как проклятье; шли даже богословские споры, достоин ли покойный христианского погребения, если Бог наказал его такой "произвольной" смертью. В это время она ассоциировалась с блаженным сном до пришествия Христа. Образ Страшного суда и идея возмездия еще не проникли в коллективное сознание.

Смещение отношения к смерти происходит в позднем средневековье: возникает ее новая модель — "смерть своя" (по Ф.Арьесу). Катализатором этих изменений явилась эпидемия чумы 1347-1352 гг. В этот период обостряется чувство хрупкости жизни, в коллективных представлениях переплетаются два сильных аффекта: жажда чувственных наслаждений и страх индивидуальной кончины.

Перед лицом смерти человек постепенно открывает секрет своей индивидуальности. Показатель этого — картины Страшного суда в иконографии 12-13 вв. Основная процедура в этих изображениях — взвешивание душ архангелом Михаилом в соответствии с отмеченными в "книге жизни" поступками. Коллективный образ смерти-сна сменяется индивидуализированным образом "смерти-чистилища". Человек впервые смотрит в глаза собственной смерти, видит в них отражение своего "Я" и ощущает его как ценность. Недаром "главным детищем архитектуры в ХIV веке является надгробный памятник: усопшие хотели быть узнанными" [65, с.283].

Комната умирающего приобретает иной, чем прежде, характер: она превращается в подмостки, где разыгрывается финал драмы. На гравюрах 14 в. изображены уже не только умирающий и его близкие, но и Св.Троица, дева Мария, ангелы и Сатана с армией бесов, борющиеся за душу умершего. Значит, сама эта душа становится более ценной для коллективного сознания. "Умирать — это в известной мере проповедовать" — пишет Ж.Дюби [65, с.281-282]. Люди у одра умирающего — зрители и ученики. Выпускаются даже "учебники умирания" — "Ars moriendi"[25]. Важный момент, связанный с индивидуализацией человека позднего средневековья — разделение на тело и душу, которая и является хранилищем его индивидуальности, тогда как в раннем христианстве бытовало убеждение, что человек попадает в ад или рай в виде целостного тела-души.

"Религиозная идея позднего Средневековья знает только две крайности: жалобу на то, что все преходяще, на неизбежность утраты силы, почета, мирских наслаждений, на исчезновение красоты — и ликование по поводу спасения души и обретения вечного блаженства," — пишет Й.Хейзинга [175, с.152]. Кто может помочь в этом? Безусловно, церковь. И постепенно смерть становится делом церкви: главные роли при умирании человека отданы уже не ему самому и даже не его семье, а священникам.

В период Реформации смерть начинает играть меньшую роль, чем жизнь. Ведь в учении Лютера дан четкий "рецент" достижения посмертного блаженства — служение Богу всей жизнью. Освящение мирской жизни амортизирует страх смерти. А для ренессансных гуманистов "искусство умирать" и вовсе замещается "искусством жить". Для человека Возрождения трагедия смерти состоит единственно в том, что она прерывает жизнь, исполненную наслаждений и творческих замыслов. Однако, смерть — обязательная плата за жизнь, назначенная Богом (природой), и оспорить ее не во власти человека. Единственное, что он может — это оставить свой след в благодарной памяти человечества. Так, спасение от смерти постепенно приобретает светский характер. Перестановка акцентов с конкретного факта смерти на рефлексию по ее поводу постепенно приводит к отстраненности человека от момента физической смерти. Это отношение характерно для Нового времени.

Рационалисты делают серьезную попытку демистифицировать смерть, поставив ее в ряд естественных явлений, отказавшись от сосредоточенности на проблемах смерти и умирания. Ведь "мысль о смерти вероломна: захваченные ею, мы забываем жить" [59, с.170]. Отныне смерть воспринимается как естественный момент жизни: с ней можно бороться, но разумными научными методами. Благодаря пиетету естественной науки в коллективном сознании Нового времени происходит переворот. Развитие биологии, медицины, санитарной гигиены способствует дехристианизации смерти. С этого момента начинается отдаление от нее людей.

Из соображений гигиены кладбища выносятся за городскую черту. Издаются законодательные акты по поводу правил захоронения, создаются медицинские комиссии, призванные удостоверить смерть человека. "Монополия на смерть" переходит к государству. Связь живых и мертвых, бесспорная для архаического сознания, бесповоротно разрушается. Пышные похороны, долгий траур, слишком сильные страдания родственников признаются неразумными и неприличными. Высшее доказательство победившего рационализма — факт появления анатомических театров. Мертвый начинает служить живым.

20 век еще более усугубляет этот разрыв. Воцаряется "смерть перевернутая" (по Ф.Арьесу). Человек, живущий в большом промышленном центре, более не связан с общиной: его привязанности немногочислены и потому более мощны, чем в традиционном социуме. Именно это усиление аффективных уз и порождает ложь в отношениях между умирающим и его близкими: они изо всех сил стараются продлить его надежды на излечение. В силу того, что близкие берегут его, а он, в свою очередь, бережет близких, растет моральное одиночество умирающего в семье: с самым страшным в жизни он остается один на один. Кроме того, воцарившееся в Новое время восприятие смерти как физиологически отвратительной приводит к ее "медикализации": смерть отдана врачам и больнице, как прежде священникам и церкви. Вследствие первого фактора смерть прячется от больного. Вследствие второго — от общества. "Общество... создало действенные способы защиты от повседневных трагедий смерти, дабы быть в состоянии продолжать свою работу без эмоций и без препятствий" [8, с.483].

Биологическая смерть перестает быть тайной и "отдаляется" от жизни человека. Но в культурном отношении смерть, выдернутая из естественной диады "жизнь-смерть" и лишенная надежды на посмертное воздаяние, начинает восприниматься как агрессия извне, чудом не преодоленная медициной и социальной системой. Современный человек с его сциентистским и технологическим подходом к жизни, с верой в НТП никак не может примириться с непобедимостью смерти. Это усугубляется тем, что "искусство умирать", которому человека учила религия, было утрачено. Во всей истории человечества наша эпоха оказалась единственной, лишенной удовлетворительного для людей объяснения смерти. Потому страх перед смертью приобретает характер безнадежности перед необоримой случайностью.

Из этого состояния современный человек находит два выхода: вытеснение смерти из культуры, связанное с ее "деперсонализацией" (Э.Кюблер-Росс) или же новые формы ее "приручения" — увлечение эзотерикой, мистической литературой, разнообразными сектами.

Процессы секуляризации и рационализации жизни и смерти пробили брешь в установленной столетиями защите. Человек перестал верить религиозным и мифологическим символам культуры, имевшим глубинное архетипическое основание в его подсознании: основным "кладезем" знания о жизни и смерти стала наука. Но если знания человека о жизни наука в какой-то мере удовлетворяет, то смерть, рассматриваемая с научных позиций, ставит человечество на грань нервного срыва. Для "цивилизованного европейца" нашего времени смерть связана с ледянящим ужасом перед небытием. Отсюда — состояние неизгладимой тревоги, своеобразный "осадок" смертного страха, лежащий на поступках людей.

Для снятия этой напряженности в развитых странах сейчас предпринимаются действенные шаги. Так, Америка не только проводит медицинские и биологические эксперименты с целью "разгадки" смерти, но и последовательно внедряет мысль, что смерть не уничтожает человека. Это делается на самом массовом уровне, например, посредством кино (фильмы "Призрак", "Шестое чувство", "Куда приводят мечты" и др.). Запечатленная в них форма отношения человека к смерти не нова, она базируется на классических защитных механизмах, выработанных человечеством за века. Ведь если человек отринет их, он останется со смертью лицом к лицу. Однако, необходимо помнить: несмотря на утешения, предоставляемые человеку наукой и культурой, лишь приняв смерть в качестве конституирующего момента, личность сможет наполнить свою жизнь смыслом.