SOCIAL PHOBIA 13 страница

Постсредневековое общество в России все ещё находилось в состоянии фазового перехода и при Петре I (1682– 1725; правил самостоятельно с 1689 г.). При Петре у русских уже не существовало возникавших когда-то вольных городов, фактически отсутствовала и буржуазия, а мануфактуры были при нём подчинены государству. После первых поражений Петр разбил войска вторгшегося через Польшу шведского короля Карла XII под Полтавой, менее удачно воевал с турками, объединил существовавшие разнородные ранги землевладельцев (и рабовладельцев) – бояр, детей боярских, окольничих, дворян и прочих – в единое сословие дворянства, обязав его нести военную и гражданскую службу (в это сословие было включено и «остзейское», т. е. немецкое, дворянство завоеванных областей Прибалтики – Лифляндии и Курляндии). Он навел порядок в бюрократической системе государственного управления (заменив её другой, тоже бюрократической, но несколько более эффективной). Сохранил и упрочил крепостное право, превратив его по существу в рабство. Правда, собственность на крестьян до «жалованной грамоты» Екатерины II «О вольности дворянства» (1785 г.) ещё была обусловлена государственной службой владельца крепостных (хотя от обязательной военной службы дворянство было освобождено при Петре III в 1762 г.). Екатерина распространила крепостное право на украинцев. При ней было завоевано Крымское ханство.

В своё время Петр I, хотя и действовал насильственно, иногда бесчеловечными методами, сумел все же сделать много для внедрения в России культурных и технических достижений Западной Европы и в этом отношении сдвинул Россию с мертвой точки. Послепетровская Россия не только не уступала в вооружении европейским государствам, но в неё открылся доступ для европейского альтернативного мышления [174]. Екатерина II (1762–1796) преследовала вольномыслие среди своих подданных, а в 1773–1774 гг. подавила твердой рукой мощное крестьянское восстание Емельяна Пугачева, но в то же время она заигрывала с передовыми мыслителями Франции – Вольтером и энциклопедистами, и передовое дворянское общество все более выходило на уровень французского просвещения.

Весьма существенно, что в конце XVIII – начале XIX в. французский становится бытовым разговорным языком дворянства всей Европы, в том числе и русского, а французская литература и культура становятся также и русским достоянием. По-французски не только говорили, но и думали. Именно усвоение общеевропейской культуры (которому очень способствовала освободительная война против Наполеона, приведшая русскую армию во Францию) сделало возможным освободительное движение в России. Декабристы были дворянами по социальному происхождению, но европейцами по своей ментальности, вследствие чего могли выступать за реформы, которые объективно привели бы к установлению в России седьмой фазы исторического процесса, капиталистической. Декабристы – великолепный показатель того, что общественные движения не сводятся к отражению интересов той социальной группировки, к которой их деятели принадлежат по случайности своего рождения.

Общеевропейским явлением XIX в. был подъём культуры, что отразилось и в расцвете русского языка, русской литературы, а затем и науки. В то же время, конечно, этот расцвет можно и нужно рассматривать и как ответ на мучительные противоречия отсталых социальных условий России – вернее, как их отрицание, как симптом создания альтернативной социальной психологии. Литература XIX в. вообще играла освободительную роль для людского сознания, но особенно это верно в отношении русской литературы.

К XIX в. мы уже находим в России большинство диагностических признаков шестой фазы: современное огнестрельное оружие, включая артиллерию, национальное абсолютистское государство, альтернативные идейно-психологические течения. Но буржуазия была до крайности слабо развита и стеснена сословным законодательством, а закрепощенное крестьянство находилось как бы ещё в пятой фазе. Его освобождение было задачей, которую ставили сами условия фазового перехода: капитализму в России ещё предстояло развиться.

Всё огромное пространство к югу и востоку от России – Турция, Иран, Средняя Азия, Тибет, Монголия, Индия, Юго-Восточная Азия – к XV–XVIII вв. так и не вышло из пятой, средневековой фазы, и в этом разделе мы их историю опустим [175]. Зато шестой фазы достиг (и даже ранее Европы) Китай, хотя ряд обстоятельств помешал ему войти в следующую, седьмую фазу. И, наконец, успешно достигла шестой, абсолютистской постсредневековой фазы почти не замеченная европейскими и американскими наблюдателями Япония.

Мы перейдём теперь к развитию Китая от порога шестой фазы; его история в этот период представляет собой немало поучительного.

Танская империя начала распадаться на отдельные государства с конца IX в. Северный Китай был захвачен кочевниками-киданями монгольско-сяньбийского происхождения, а потом другими кочевниками – чжурчжэнями, видимо тунгусскими по языку. Однако в Южном и Центральном Китае культура не только сохранилась на высоком уровне, но и развивалась. Так, грамотность получила более широкое распространение благодаря тиражированию книг в виде ксилографов (печатание с досок), а затем и с помощью подвижного шрифта (XI в.). Большим тиражом распространялись все важнейшие буддистские, даоские и конфуцианские сочинения.

В 960 г. военачальник Чжао Куанинь основал в долине Янцзы новую династию, Сун. Империя Сун была со всех сторон окружена враждебными государствами: на севере правили чжурчжэни, на западе находились тангутские государства, на юге – Нань Чжао и Аннам. Однако Сунская империя в достаточной мере консолидировалась. Это было время мощного роста городов, расположенных вокруг водных торговых путей (так, в городе Ханчжоу было миллионное население). Хождение монет было широким, с XII в. начался выпуск бумажных денег (что, впрочем, кончилось инфляцией). В городах процветали купцы, ростовщики и ремесленники (между прочим, был изобретён фарфор). Купечество уже не отстранялось от государственной службы; власть государственного чиновничества распространялась вместе с ростом школ и общей грамотности, а верноподданнические качества чиновничества по идее должны были обеспечиваться строгой экзаменационной системой (на чин проходил один из ста претендентов), причем принимались серьёзные меры против повсеместно распространённого «блата».

Возникало региональное разделение ремесленного труда, появились мануфактуры, где могло быть занято до сотни рабочих (в Европе такое явление наблюдается лишь с XVI–XVII вв.). За счёт ирригации были освоены новые сельскохозяйственные земли, введены новые сорта риса. Отрезанная на суше от внешнего мира враждебными государствами, Сунская империя успешно развивала мореплавание [176].

Система образования не полностью лишала возможности выдвигаться и талантливым людям из народа. Появляются учёные, энциклопедически образованные, поэты, историки, прозаики и художники – и не только мужчины, но в отдельных случаях и женщины (Ли Цинчжао, поэтесса и археолог). Возникали и частные академии.

Большую роль в идеологической жизни Китая играло учение Чжу Си, главного представителя неоконфуцианства (1130 – 1200). Он выдвигал учение о двух мировых принципах: начале порядка (ли) и начале материальной силы (ци). Оба начала соединяются в «великом первоначале». Хотя Чжу Си ставил вопрос о необходимости расширения знаний и свободе исследования, однако эти его мысли не получили развития. Позднейший Китай знакомится с конфуцианством именно в форме неоконфуцианства, и конфуцианское «Четверокнижие», явившееся, между прочим, главным предметом экзаменов на чин, было известно в том виде, как его отредактировал и прокомментировал Чжу Си.

Китайское национальное самосознание формировалось несколько иными путями, чем в Европе. Оно в какой-то мере вытекало из раннего конфуцианства и определялось, с одной стороны, общностью бытовой и этической культуры, опиравшейся для всех китайцев (даже тех, кто формально были даосами и буддистами) на конфуцианские начала, а с другой – представлением об обязательном совпадении границ китайской культуры с границами Китайской империи, которая претендовала на единственность – все остальные государства и народы считались подданными Китая и варварами, либо платящими дань, либо своевольно не платящими. Так или иначе, в Сунский период китайское (ханьское) национальное сознание, безусловно, уже укоренилось.

Монгольское владычество в Китае (1215–1280) приняло совершенно особую форму. После первоначального разорительного завоевания монгольская династия Юань включилась в жизнь страны. Период Юань явился поэтому как бы задержавшимся продолжением династии Сун. Расширяется сеть каналов и дорог, на дорогах устраиваются почтовые станции, государство покровительствует торговле, в том числе морской зарубежной, создается морской флот, с помощью которого совершаются нападения на соседние страны – от Кореи до Бирмы и Явы.

Начинается расцвет китайского театра, продолжается развитие прозы, а также точных наук, в частности математики и астрономии. Однако период временного расцвета общества сменяется периодом денежной инфляции и мятежей.

В 1368 г. к власти приходит Чжу Юаньчжан, освободитель Китая от монголов и основатель новой династии, Мин (1368–1644). Правитель он был жестокий, но ему удалось вернуть страну к процветанию. Он содействовал новому росту национального самосознания. Китайское мореплавание времени Минской династии по своему размаху напоминает эпоху Васко да Гамы и Колумба в Европе – китайские корабли посещают Южные моря, Цейлон, быть может Индийский океан. Торговля с другими странами, открытость внешнему миру способствуют развитию промышленности; опять появляются мануфактуры. Главным образом вследствие энергичной деятельности иезуита Маттео Риччи (в Китае с 1583 г.) христианство начало в некоторой степени проникать к китайцам; оно составляло здесь как бы недоношенный зародыш альтернативной идеологии. Европейские католические миссионеры в это время познакомили Китай с новыми сельскохозяйственными культурами американского происхождения – кукурузой, бататом, арахисом, табаком.

Ещё при династии Сун китайцы умели смешивать селитру, серу и уголь для создания взрывчатой смеси, при династии Юань появились гранаты и были сделаны первые попытки создать огнестрельное оружие. В XV в. минские корабли были уже вооружены пушками, хотя армию ещё не окончательно перевели на ружейно-артиллерийское вооружение.

В целом можно сказать, что при Сунской и особенно Минской династии Китай вышел на постсредневековый уровень технологии и культуры. Однако, чтобы постсредневековье развивалось, необходимы были перемены в социальной психологии и идеологии, а также образование независимого класса буржуазии. В Китае не сложились условия для создания идеологии, альтернативной этике неоконфуцианства (хотя параллельно конфуцианским верованиям существовали буддизм и даоизм и даже христианство). Но главной в средневековой китайской идеологии традиционно была этика, а она и в постсредневековой фазе оставалась конфуцианской. Это содействовало подавляющему господству неоконфуцианской государственно-бюрократической системы, которая давала Китаю значительное число людей грамотных, но не самостоятельно мыслящих.

Все внешние достижения династии Мин нейтрализовались тем, что положение основной массы населения – крестьян не только не улучшалось, но и ухудшалось. Усилилась практика сгона крестьян с земли для введения новых культур или других выгод землевладельцев. Крестьяне ответили в XVII в. мощным восстанием, которое возглавил Ли Цзы-чэн. Повстанцам, поддержанным горожанами, удалось захватить Пекин. Последний минский император покончил с собой. В этих условиях китайские знатные землевладельцы призвали на помощь маньчжур [177].

Любой бунт имеет тенденцию приводить к власти не самые просвещённые силы.

Маньчжурское завоевание (1644–1674) явилось несомненным фактором задержки развития в Китае. Предки маньчжуров, чжурчжэни, долго находились на уровне первобытных охотников; к середине II тысячелетия н. э. они, видимо, в своей глубинной массе не ушли далее образования чиф-домов. Они даже сохраняли шаманистские экстатические обряды, столь далекие от необходимой этому времени альтернативной идеологии. В любом случае по экономическому развитию они стояли намного ниже китайцев.

Второй император маньчжурской династии Цин – Канси (1661 –1722) сравнивался с наиболее выдающимися государями фазы постсредневекового абсолютизма–Акбаром в Могольской Индии, Петром I в России и Людовиком XIV во Франции. Но бросаются в глаза и различия. Прежде всего, в отличие от монгольской династии Юань маньчжуры не сливались с китайцами, но всячески унижали их и подчеркивали их подчинённое положение: в знак этого всем китайцам приказано было выбривать часть головы и носить косу. Кроме того, играя на старой идее исключительности Китая, по отношению к которому все остальные государства – лишь его данники, маньчжуры герметически закрыли страну: не разрешались ни заморские плавания, ни приезд иностранцев (исключение делалось для иезуитской миссии; не случайно именно иезуиты очень содействовали идеализации «китайщины» – chinoiserie – в Европе).

Но не одно лишь маньчжурское завоевание привело к торможению развития Китая и к задержке его в шестой фазе. Причины застоя коренились в особенностях уже минского общества и даже в ходе исторического процесса в Китае вообще. Если в Западной Европе оказавшаяся в шестой фазе интеллигенция смыкалась с буржуазными предпринимателями и результаты её мыслительной деятельности шли на пользу капиталистическому производству, то в Китае интеллигенция проявляла себя в области подготовки к прохождению государственных экзаменов и затем вливалась в состав бюрократии (или уходила в буддистские монастыри – заповедники культуры). Побудительной силой любого бюрократического общества является импульс «ничего не надо делать». Предпринимательство в Китае было лишено всякой идеологической или социально-психологической основы; нагнетались внешние, декоративные функции власти. Приход же к этой власти маньчжуров лишил китайское предпринимательство не только всякого импульса, но и практических возможностей развития общества далее шестой фазы, хотя бы путем расширения внешнеторговых связей [178].

В начальный период маньчжурской династии продолжает развиваться литература. Хотя её создатели оглядывались на старину, нельзя не отметить нескольких блестящих мыслителей. В нашей стране хорошо известны под названием «Лисьи чары» замечательные ироничные и фантастические новеллы Пу Сунлина (1640–1715). Замечательны сатирический роман «Неофициальная история конфуцианского чиновничества» У Цзинцзы (1701 – 1754) и роман Цао Сюэцина (1715–1763) «Сон в Красном тереме». Развивается и драма. Но в 1772–1781 гг. император Цянь Лун, вознамерившись затмить всех своих предшественников составлением свода письменных памятников, приказал собрать из частных библиотек тысячи томов литературных произведений. Была проведена «унификация» письменной литературы: многие её памятники были уничтожены или подверглись редакции; некоторые учёные были казнены.

С таким багажом, в состоянии не полностью развитого постсредневекового абсолютизма Китай встретил XIX век.

Перейдём теперь к самой восточной цивилизации Евразии – Японии.

В Японии, начиная с XIV в. быстро умножается число торгово-ремесленных корпораций (дза) – процесс, соответствовавший происходившим в Италии или Центральной Европе в это же или немногим более позднее время. Множатся города – к XVI в. число их перевалило за полторы сотни. Между тем в сельских местностях происходит вытеснение мелких и средних владетелей (сёэн), и возникают княжества, возглавляемые наследственными даймё, контролировавшими не только земли, но и города. Самураи из самостоятельных хозяев превращаются в служилых людей у даймё. Никому из японцев от этих изменений не делалось лучше, социально-психологический дискомфорт резко возрастал.

В течение почти всего периода XV–XVI вв. в стране происходили крестьянские восстания.

В связи с развивающейся морской торговлей с Кореей и Китаем возникает спрос на металлы – золото, серебро и медь, горнорудная промышленность развивается во владениях даймё, что приводит не только к их обогащению и стремлению (довольно успешному) освободиться от верховенства сегунов, но и к скоплению на территориях даймё трудящегося – и недовольного – населения.

В 1542 г. в Японии появляются португальские, а в 1584 г. – испанские мореплаватели, которые организуют посредническую торговлю не только с Китаем, но и с отдалёнными областями Юго-Восточной Азии. Начинается деятельность католических миссионеров, на первых порах имевших немалый успех.

На недовольство народных масс господствующий класс отвечает мерами по созданию единого, сильного японского государства. При полководцах-правителях, особенно при Хидэёси Тоётоми (1536–1598) не только жестоко подавлялись крестьянские волнения, но и урезывались вольности городов [179]. В 1588 г. издаётся указ о разоружении крестьянских отрядов, а в 1595 г. – о прикреплении крестьян к земле (почти одновременно с тем, что происходило в России).

После смерти Хидэёси власть переходит в руки полководца Иэясу Токугавы. В 1603 г. он был объявлен сёгуном и стал основателем новой династии, Токугава. Столица из Киото была перенесена в Эдо (ныне – Токио). Иэясу удалось уничтожить княжества даймё и создать централизованное абсолютистское государство. Даймё из князей превратились в областных администраторов под контролем сёгунского правительства. Всё население было разделено на четыре сословия: крестьян, ремесленников, торговцев и самураев, причем последние селились в городах и получали от даймё довольствие рисом. Тем самым с независимым рыцарством было покончено. К этому времени Япония уже обладала артиллерией, хотя и очень несовершенной.

Принимались серьезные идеологические меры для замены феодального сознания (чувства принадлежности каждого к своему княжеству и земельному наделу) сознанием национальным. Зрела дискредитация сёгуната и идеализация ритуальной, общенародной фигуры императора – тэнно.

Таким образом, к концу XVII в. в Японии наблюдались уже некоторые признаки шестой фазы: огнестрельное оружие, «национальное» абсолютистское государство, нарождение буржуазии и наемных рабочих наряду со старыми сословиями. Произошёл, таким образом, неполный переход в абсолютистскую постсредневековую фазу. Для полного перехода не хватало четкой альтернативной идеологии, но монополия официальной идеологии уже была частично подорвана христианским движением и проводившимися реформами учений конфуцианско-синтоистской этики: можно было уже постепенно «думать и иначе», хотя правительство пока ожесточенно сопротивлялось этому. Лишь переход в XIX в. в седьмую фазу окончательно снял противоречия ущербной шестой фазы [180].

Седьмая фаза (капиталистическая)

Диагностические признаки седьмой фазы следующие: превращение естественных наук в производительную силу (изобретение паровой машины, железной дороги, парохода, затем двигателя внутреннего сгорания, электрического освещения, телеграфа, телефона и т. п.; внедрение науки в индустриальное производство и в сельское хозяйство); бурный рост вооружения в течение всего периода (усовершенствованное нарезное огнестрельное оружие, бездымный порох, дальнобойная артиллерия, бронированные корабли, сначала паровые, затем дизельные; изобретение самолета и танка, химического оружия); противостояние буржуазии и наемных рабочих как основных классов; возникновение интеллигенции; тенденция (правда, ещё слабая) к распаду крестьянства на те же классы предпринимателей и наемных рабочих; сохранение остатков прежних классов шестой и пятой фаз лишь на периферии общества; возросшее значение нерелигиозных идеологий, как оправдывающих и приемлющих существующий ход исторического прогресса (например, позитивизм), так уже и альтернативных (например, марксизм) – за счёт ослабления традиционных религий, которые, однако, сохраняют свое официальное положение в государстве и в некоторой мере по-прежнему определяют черты национальных характеров; в государственном отношении – образование республик или очень ограниченных (конституционных) монархий; полный колониальный раздел регионов, не успевших достичь седьмой фазы, вооруженное соперничество обществ, её достигших; создание колониальных империй и борьба за них; войны грандиозного масштаба с огромными разрушениями и людскими потерями.

Фаза капитализма впервые наступает в странах Западной Европы и в Северной Америке. Все остальные страны мира, кроме Японии, не успели дойти до седьмой фазы и в начале – середине XIX в. все ещё находились в шестой, а то и в пятой фазе [181]. Это означало не абсолютную отсталость этих обществ, а лишь небольшое в общеисторическом масштабе запаздывание, обусловленное более или менее случайными или второстепенными причинами: например, отсутствием благоприятных природных условий, как в Африке или торможением вследствие завоеваний кочевниками, либо более поздним созданием альтернативных идеологий (на Ближнем и Среднем Востоке, в Китае, отчасти и в дореформенной России).

Ещё до промышленного переворота – перехода от ручного к промышленному труду (что знаменует начало превращения науки в производительную силу и является непременным условием победы капиталистического строя) – в наиболее развитых странах происходят революции, которые создают условия для скорого наступления новой фазы исторического процесса. Первой была революция в Англии (1642– 1649), историю которой мы уже излагали и которая привела не к установлению власти капиталистов, а к господству англиканской церкви (т. е. слегка реформированного католичества, независимого от римского папы) и – ненадолго – к более крайним формам протестантства, которые, впрочем,, впоследствии вновь уступили ведущее место англиканству. (Лишь в Шотландии уже тогда утвердилась одна из реформированных христианских религий – кальвинизм.)

Выше я отмечал, что уже Английская революция, так же как Французская после неё и особенно Октябрьская в XX в., демонстрирует характерную для всех социальных революций модель развития: резкая смена общеобязательной идеологии ведёт к развязыванию побуждения к агрессии, проявляющейся в междоусобном истреблении, с переходом власти ко всё более радикальным группам и группкам, что кончается личной диктатурой.

Значение английской революции состоит, прежде всего, в том, что она сделала возможным появление альтернативных идеологий и тем самым косвенно способствовала развитию естественных наук и философии.

Такая важная опора существовавшего строя, как монополия католической церковной организации с её богатыми монастырями, обширными церковными и монастырскими землями и абсолютной властью церковной иерархии, была сломлена ещё до английской революции установившим свою абсолютную власть королем Генрихом VIII в первой половине XVI в. Окончательно английская буржуазия пришла к власти лишь в результате парламентской реформы 1832 г.

Своего рода революцией была и война за освобождение североамериканских колоний Англии и создание Соединенных Штатов (1775–1791) [182]. В США ведущую роль наряду с буржуазией северных штатов сыграли и плантаторы южных штатов, которые вели рабовладельческое хозяйство. «Декларация независимости» (1776 г.) и «Билль о правах» (1791 г.) легли в основу конституции США; в этих документах было провозглашено право всех людей на «жизнь, свободу и стремление к счастью», что и легло в основу лозунгов следующей, Французской революции (1789–1799).

Этапы Французской революции и наполеоновского периода излагались выше.

Из всех буржуазных переворотов именно Французская революция может считаться революцией в собственном смысле слова – единовременным социальным взрывом, сразу уничтожившим традиционные ценности и провозгласившим новые. Столь резко революционный характер переворота 1789 г. я склонен объяснять тем, что в других странах римско-католическое единомыслие было уже ранее подорвано укрепившимися альтернативными учениями реформации, а здесь революцию делали те, кто ещё в юности должен был заниматься схоластическими (однако иногда со смертельным исходом) спорами о свободе воли и благодати. Вследствие наполеоновских завоеваний (хотя и оказавшихся эфемерными) идеи Французской революции распространились по всей Европе, в том числе и там, где шестая фаза не получила полного развития и буржуазия была слаба. Это, между прочим, указывает на то, что революционные идеи были не специфически буржуазными, а выражали общий социально-психологический дискомфорт.

Это не означало ещё окончательного наступления капиталистической фазы исторического процесса. Европе предстояло ещё пережить период докапиталистической абсолютистской реакции – господства в Европе «Священного Союза» монархов России, Австрии и Пруссии, к которой примыкали Франция (Бурбоны) и Великобритания,– и подавления всех попыток новых революций. Лишь после парламентской реформы 1832 г. в Англии и половинчатой революции 1848 г. в Германии и Франции, после освободительной войны за объединение Италии на либеральных началах (окончилась победой в 1870 г.) и после реформ Александра II в России (1861 –1864) капиталисты получают некоторую свободу рук и примерно к концу 1860-х годов приходят к власти в большей части Европы (но ещё не в России, где власть стала переходить к буржуазии лишь после революции 1905 г., а затем Февральской революции 1917 г.). В США переломным моментом явилась война между северными штатами (уже капиталистическими) и южными, плантаторскими (1861 – 1865) [183].

Совершенно независимо от Европы и Америки Япония переходит к капиталистической фазе в результате «революции Мэйдзи» в 1868 г. Была свергнута власть сёгунов и возвращена власть тэнно (императору). Начавшаяся как традиционная борьба между знатными родами, революция быстро превратилась в движение за национальное единство и овладение западной технологией (в первую очередь оружием). В этом движении участвовали нарождавшаяся буржуазия, рядовые самураи и даже крестьяне, и постепенно оно приняло все признаки буржуазного переворота. Были ликвидированы феодальные княжества, введена частная собственность на землю и организовано высшее образование по европейскому образцу. Шли споры о возможности перехода к парламентской системе; первый парламент с довольно ограниченными правами собрался лишь в 1890 г.

Несмотря на сохранение традиционной идеологии, буддизм потерял официальный статус. Государственной религией был признан синтоизм. Первоначально это было не что иное, как обычные традиционные культы, характерные ещё для третьей фазы. Но, существуя в дальнейшем параллельно конфуцианству и буддизму (а позднее и христианству), синтоизм выработал собственные религиозно-философские основы: наряду с культом старинного верховного божества – богини Солнца был введен и культ тэнно как воплощения высших небесных сил. То обстоятельство, что это божество поселилось именно в Японии, должно было обозначать превосходство японцев и японских ценностей над всем человечеством вообще.

Технология, заимствованная из Европы, хорошо прививалась и развивалась в Японии, которая к началу XX в. стала могущественной капиталистической державой с сильной армией и едва ли не лучшим в мире флотом. Перестройка японского общества осталась мало замеченной в Европе и особенно в России, где о нём судили по путевым запискам И. А. Гончарова «Фрегат Паллада», относившимся к началу 1850-х годов.

Таким образом, седьмая, капиталистическая фаза исторического процесса установилась в широкой полосе от Атлантического до Тихого океана в середине XIX в. Эта фаза, отличавшаяся огромным ускорением технологического прогресса и оптимистической верой в его неограниченные возможности, оказалась и самой кратковременной. Она была ознаменована тяжелейшими войнами со всё большими людскими потерями и все более разрушительными последствиями.

Возникавший в эту эпоху дискомфорт уже не облекался в религиозно-этические одеяния [184]. Капиталисты испытывали дискомфорт потому, что нуждались во все новых источниках сырья и рынках сбыта, а также из-за возраставшей конкуренции с капитализмом других стран. Рабочий класс и примыкавшая к нему часть крестьянства ощущали дискомфорт от с трудом ограничиваемой капиталистической эксплуатации, а всё население – от возраставших потерь в капиталистических войнах. Как и в эпоху средневековья, периодов мира не было; разница состояла лишь в том, что тогда кровопролитие происходило у всех на глазах, а теперь было отнесено в отдалённые края света. В метрополиях создавался слой населения, который войны никогда не видел и считал её злом; армия больше, чем раньше, отстояла от населения в целом.

В то же время рост капиталистического производства в немалой мере стимулировался вывозом товаров в колонии. Мы уже видели, что голландские, испанские и португальские колонии сложились как общества не позже шестой фазы, но полный захват колоний – стран шестой, пятой и более ранних фаз – это характерная черта фазы седьмой, а отношения, складывавшиеся в это время между державами, сильно зависели от стремления к переделу колоний каждой державой в свою пользу. Вот тут-то и было поле для проявления социально-психологического импульса агрессии.

Как уже отмечалось, естественные науки в капиталистической фазе стали производительной силой. Но и некоторые гуманитарные науки пытались теперь влиять на исторический процесс. Толчок общественно-экономическим изменениям пытался дать марксизм, первоначально бывший одной из теорий капиталистических производственных отношений. «Капитал» Маркса был серьёзной научной работой, но что это «не догма, а руководство к действию» – заблуждение: при всей глубине анализа и при всем том влиянии, которое было им оказано не только на общественные процессы эпохи капитализма, но и прямым образом на науку, это все-таки было «сочинение на заданную тему». Дело в том, что Маркс лишь с 1867 по 1880 г. писал «Капитал», который должен был привести к выводу об обречённости капиталистического строя и неизбежности перехода общества к коммунизму. Но сам вывод о том, что по капиталистической Европе «бродит призрак коммунизма» уже был заранее сделан Марксом и Энгельсом в «Манифесте Коммунистической партии» в 1849 г., т. е. задолго до начала научного труда Маркса (который и должен был доказать неизбежность победы этого призрака). «Манифест» был выпущен даже до окончательного укоренения капиталистической фазы в Европе.