Римские нравы, быт и повседневная жизнь 4 страница

Пленный германский юноша

Он расположил к себе германцев, вступив с ними в дружеские отношения. Он брал их в охрану, как наши вожди брали в охрану латышских стрелков. И стал даже одеваться и зачесываться на германский манер. Понимая, что одного лишь золота недостаточно для их поддержки, император вел себя как воин: первым брался за работу, копал рвы, наводил мосты, насыпал валы. У него был простой стол: ел он пищу простую, солдатскую и с деревянной посуды, сам замешивал тесто и пек хлеб. Старался создать впечатление у воинов, что он их товарищ, а не государь. В походах он чаще шел пешком, редко садился в повозку и на коня, сам нес свое оружие, а случалось, что и тяжелые значки легионов, украшенные золотом. Находясь во Фракии, рядом с Македонией, он стал вести себя подобно Александру Македонскому. Войско он стал называть на его манер македонской фалангой, а начальникам раздавал имена полководцев Александра. Придя с войсками в Александрию и будучи злопамятен, не простил насмешек, которыми его стали осыпать острые на язык александрийцы… Приказав самым цветущим юношам собраться за городом (якобы для военного смотра), он окружил их войсками и предал поголовному истреблению. Кровь текла потоками, а Нил, как говорили, стал красным от крови. Коварный и жестокий, он, решив завоевать Парфию, посватался к дочери парфянского царя. Затем, вступив на территорию Месопотамии как друг и жених, внезапно напал на тех, кто его приветствовал. Разграбив города, он вернулся в Сирию, получив за свой позорный набег титул «Парфянский». Имея уйму врагов, он был убит своим же центурионом, когда справлял нужду. Что за нужда человечеству иметь подобных царей‑чудовищ?!

Император Каракалла

Термы Каракаллы

Тем не менее у поэтов, что всегда склонны приукрашивать жизнь, чтобы та не казалась столь горькой, его образ даже вызывал симпатию. Н. Гумилев писал:

Император с профилем орлиным,

С черною курчавой бородой,

О, каким бы стал ты властелином,

Если б не был ты самим собой!

Любопытно‑вдумчивая нежность,

Словно тень, на царственных устах,

Но какая дикая мятежность

Затаилась в сдвинутых бровях!

Образы властительные Рима,

Юлий Цезарь, Август и Помпей, –

Это тень, бледна и еле зрима,

Перед тихой тайною твоей.

Кончен ряд железных сновидений,

Тихи гробы сумрачных отцов,

И ласкает быстрый Тибр ступени

Гордо розовеющих дворцов.

Жадность снов в тебе неутолима:

Ты бы мог раскинуть ратный стан,

Бросить пламя в храм Иерусалима,

Укротить бунтующих парфян.

Но к чему победы в час вечерний,

Если тени упадают ниц,

Если, словно золото на черни,

Видны ноги стройных танцовщиц?

Страстная, как юная тигрица,

Нежная, как лебедь сонных вод,

В темной спальне ждет императрица,

Ждет, дрожа, того, кто не придет…

Одна деталь из римской истории показалась нам зловещей. Задолго до падения Рима, отдавая войскам приказ разрушить злосчастный Карфаген до основания, вождь римлян Сципион произнес траурную речь, где были и такие слова: «Бог смерти и войны вселил дьявольский ужас в этот проклятый город Карфаген и в его войско и людей. Мы проклинаем с наивысшей силой этих людей и их войско. Мы проклинаем всех, кто занимал эти дворцы, всех, кто работал на этих полях. Всех, кто когда‑либо жил на этих землях. Мы молим, чтобы они никогда не увидели больше небесного света. Пусть вечное безмолвие и опустошение воцарятся здесь. Пусть будут прокляты те, кто вернется. Пусть дважды прокляты будут те, кто попытается восстановить эти руины». Историк Полибий, бывший свидетелем момента, вспомнил, что, находясь рядом с полководцем, он увидел, как лицо того вдруг перекосилось от страха, и Сципион произнес строку из поэм Гомера: «Настанет день, когда священная Троя сгинет вместе со своим народом». Полибий спросил его, чем же вызвана столь пессимистичная фраза в день величайшего триумфа Рима. Задумавшись, он мрачно произнес: я подумал, что та же участь может постигнуть когда‑нибудь и мой собственный город.

Портрет Марка Аврелия

В таких случаях говорят: «Как в воду глядел»… Обратимся к свидетельствам опять же Аммиана Марцеллина, жившего в IV в. н. э., этого последнего великого историка Рима… Пред нами живо предстает картина того, что к тому времени являла собой Римская империя. Нельзя не признать, пишет А. Марцеллин, что большая часть придворного штата являлась питомником всяких пороков, так что они заражали государство дурными страстями, раздражая многих более примером, чем безнаказанностью преступлений. Одни из них промышляли грабежом языческих храмов и, вынюхивая каждый случай, где можно было попользоваться чем‑нибудь, поднялись из крайней бедности до колоссальных богатств. Усвоив привычку захватывать чужое, они не знали меры в дарениях, грабежах, воровстве и расточении. Здесь тогда зародились: распущенная жизнь, клятвопреступления, равнодушие к мнению общества и то, что бессмысленная спесь осквернила позорным корыстолюбием… Отсюда произрастало пошлое и дикое обжорство (знати) во время пиров, а вместо победных триумфов явились застольные торжества, распространение шелка, расширение ткацкого ремесла, особая забота о кухне. Под роскошные дома занимались все более широкие пространства (земли). К этим мерзостям присоединились и нарушения воинской дисциплины. Вместо боевого клича солдат теперь охотнее распевал развратные песенки. Постелью для воина служили не камни, как прежде, но пуховики и складные кровати. Солдаты разыскивали кубки более тяжелые, чем их мечи. Им казалось теперь уже постыдным пить из глиняной посуды. Ну а жить желали только в мраморных дворцах… В древней истории написано, что спартанский воин был строго наказан за то, что во время похода его видели под крышей. Да, в былые времена римская армия была дисциплинированной и четко следовала разумным правилам поведения даже на войне (вещи совершенно неразумной). Макиавелли отмечал, что римляне («наши учителя в военном искусстве») ранее всю свою добычу и дань сносили строго в одно место. Все дрались ради победы, а не ради грабежа. Никто не смел покинуть свой легион. И даже консул отдавал огромные сокровища казне, в результате чего обогащалось государство, каждый получал ему положенное, из этих сумм выделяли средства больным и раненым.

Центурион и преторианец

Со временем вся эта система рухнула, ибо каждый заботился только о себе… Солдаты Рима позволяли себе наглые грабежи даже в отношении их сограждан, проявляя перед неприятелем постыдную трусость и бессилие. Они в праздности обогащались самыми различными путями. В противоположность недавнему прошлому, они научились самым точным образом распознать качества золота и драгоценных камней. Хотя всем известен случай, когда при цезаре Максимиане однажды был разграблен укрепленный лагерь персидского царя. Один простой солдат нашел там парфянский мешок с жемчугом. То ли по неведению, то ли из равнодушия, он выбросил жемчуг и пошел прочь, довольный кожей мешка. Разлагалась верхушка Рима, разлагалась и армия, став прибежищем циничных, алчных и грубых вояк. Император Север советовал сыновьям следовать одному правилу: «…Живите дружно, обогащайте солдат и не обращайте внимания на остальных». Консулы, проконсулы, преторы делали все или почти все, что им заблагорассудится. Девизом императорского Рима стало: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».

Какое там «гражданское общество», какие там «законы»! Гуго Гроций писал, что в своде римского права проводилось разделение незыблемого права, с одной стороны, на общее для животных и человека, которое в более тесном смысле слова называется естественным правом, и, с другой стороны, на свойственное исключительно людям, зачастую называемое «правом народов». Разделение это, отметил он, «не имеет почти никакого значения». Это – правда. Но не потому, что лишь человеку дано руководствоваться общими началами, и не потому, что мы по своей природе, как уверял Плутарх в жизнеописании Катона Старшего, «соблюдаем законы и справедливость лишь в отношении с людьми». Люди по отношению к другим людям вели и ведут себя зачастую хуже, чем звери по отношению к зверям. Лактанций пишет: животные вредят другим существам из‑за чувства самосохранения или в силу отсутствия разума. У них есть хотя бы оправдание. Поэтому, глядя на отвратительные и кровожадные забавы Рима, мы скорее в диких хищниках готовы увидеть следы разумности и справедливости. Да о чем говорить, если императорский институт стал все больше походить на загон, где и императоров резали, кололи, как скот на овцебойне. На протяжении 120 дней однажды даже было свергнуто и убито пять императоров. Скотобойня.

Портрет римского сенатора

Что такое власть камарильи – наиболее наглядно и продемонстрировал Рим… Сенат разросся и превратился «в безобразную и беспорядочную толпу – в нем было больше тысячи членов и среди них люди самые недостойные, принятые после смерти Цезаря по знакомству или за взятку». В народе их называли «замогильными» сенаторами». Так сенат вернулся к прежней численности. Эта чиновная рать заботилась лишь о деньгах, своем благополучии. Марциал писал:

Ты шестьдесят поутру обиваешь

порогов, сенатор,

Я же при этом кажусь всадником

праздным тебе,

Из‑за того, что ни свет ни заря

не бегу я по Риму

И поцелуев домой тысячи я не тащу.

Все это делаешь ты, чтобы консулом

стать, чтобы править

Иль нумидийцами, иль

в Каппадокийской земле…

………… Нет, лучше, по мне, голодать,

Если мне плата – обед, тебе же –

провинция плата,

Если за то же, что ты, я получаю не то!

Обратимся к событиям конца II в. н. э. и сделаем еще одну зарисовку. Скажем, вот к власти пришел император Пертинакс. Сын вольноотпущенника, он вроде был так близок к простому народу, что дальше некуда. Прогрессивный политик. Выдвинулся Пертинакс во время Парфянской войны и своей карьерой был обязан исключительно служебному рвению. Храбрый и умелый солдат, он был легатом, императорским наместником, проконсулом и вторым консулом вместе с Коммодом. Кстати, и к власти он не рвался, потому что был богат и занимался ростовщичеством, что не к лицу солдату. Но рим‑ская армия к тому времени стала уже другой.

Мост Святого Ангела

Начинал он свое правление достойно. Пертинакс разрешил всем в Италии и в других странах занимать невозделанные, необработанные земли, хотя бы они и были собственностью императора. Возделывавший землю становился хозяином. Мало того, даровал тем, кто работал на земле, на 10 лет освобождение от всех податей и вечное владение. Он запретил обозначать его именем императорские владения, сказав, что те являются не частной собственностью царя, а общей народной собственностью Римской державы. Вообще при нем установились свободные порядки. Он сурово карал доносчиков. В обхождении с людьми был скромным и любил равенство. Даже своего сына он не ввел в императорский дворец. Тот оставался в отеческом доме и посещал обыкновенные школы и гимнасии для частных лиц, где все делал наравне с остальными, не выставляя свою значимость. Он отказался от предоставления жене звания Августы (хотя и был назван «отцом отечества»), приструнил преторианцев, установил в их рядах жесткую дисциплину. Тем это не нравилось, они стали роптать. Если Коммод во всем потворствовал им, то Пертинакс держал всех в жесткой узде и не позволял своевольничать. Поэт Ювенал писал о том, как мог распоясаться римский вояка:

Кто преимущества все перечислит…

службы военной?

Прежде всего назовем вообще

удобства, из коих

Немаловажно и то, что тебя

не посмеет ударить

Штатский: напротив, удар получив,

он сам его скроет.

Выбитый зуб показать не осмелится

претору либо

Черную шишку, синяк, на лице его

битом распухший,

Или подшибленный глаз, что,

по мненью врача, безнадежен.

По логике вещей такое поведение вождя должно было вызвать воодушевление народа. Но дело в том, что ему досталось в наследство запустение последних 30 лет. Приходилось закручивать гайки. Иначе нельзя было выйти из той бездны, в которую страну бросили предыдущие правители. Но ведь те правили не одни… Вокруг них была целая банда, которая преспокойно продолжала наслаждаться преимуществами власти и положения после того, как «враг отечества» Коммод был убит. Пертинакс был честным воином. Он даже отказался от пользования имуществом, конфискованным Коммодом, большую его часть вернув прежним владельцам. Может, и наш Пертинакс вернет большую часть имущества Родине!

Военная камарилья

Но ему следует помнить, что случилось с римлянином… Телохранители, люди из ближнего круга прежнего (убитого) императора, его возненавидели. Ведь притом они привыкли проводить время в распутстве и пьянках. Строгий правитель стал для них «несносным и ненавистным». Они мечтали о том, чтобы кто‑либо вернул им прежний неограниченный, разнузданный произвол. Эта банда убила разумного и строгого правителя (193 г. н. э.). А ведь этого могло и не случиться, если бы он вовремя избавился от окружения прежнего государя‑преступника.

Увидев, что народ молчит (и никто не осмеливается мстить за кровь государя), заговорщики тут уж окончательно распоясались, заявив, что они готовы продать высшую власть в стране любому, «кто даст больше денег, и с помощью оружия беспрепятственно привести его в императорский дворец». Новый цезарь Юлий устроил пир у еще не остывшего трупа. С тех пор, отмечает Геродиан, «впервые стали портиться нравы воинов, и они начали ненасытно и постыдно стремиться к деньгам и пренебрегать подобающим уважением к правителям». Так римская политическая и военная элита стала почти открыто торговать властью за деньги.

Главная клоака

Многие из этих опасных и губительных черт развивались в римском обществе с достаточно давних времен. Нельзя назвать какую‑то точную временную точку: мол, до этого времени держава была крепка, а вот отсюда стала разрушаться. Такие процессы, как правило, носят длительный характер. Могущество Рима уже делало его алчным, презрительным, самовлюбленным, грубым, жестоким… В людях развилась страсть к господству, тирании, богатству и корыстолюбию. В обществе стали проявляться все симптомы разложения: элита роскошествует, армия развращается и изнеживается, молодежь мыслит только об удовольствиях и богатстве, корысть овладела всеми, мужчины и женщины забыли скромность и стыд, грабежи, разбои, преступления, разврат становятся обычным явлением. Элементы разложения и падения нравов золотой молодежи видны у Катилины, которого сопровождала «свита из пороков и преступлений». Об этом говорил Саллюстий. Хотя творцом теории упадка, вероятно, был Посидоний. Интересно то, что если Полибий считал, что любое государство подчинено неотвратимым органическим законам становления и уничтожения, то Посидоний видел в ином причины краха и падения нравов. Пока существовала мощная внешняя угроза в лице Карфагена, пока римскому обществу грозила большая опасность, римляне еще держались. Но как только карфагенский фактор (metus punicus) перестал существовать, напряжение национальной пружины ослабло. Народ стал на путь порока. Честолюбие, богатство, страсти заняли место долга, совести, мужества, ответственности. Попытки Катона восстановить нравы предков (mores maiorum) ни к чему не привели. В Риме возобладали «губительные гнусные новшества».

Если позволить себе сравнение, то вся система власти в Римской империи всё более походила на зверинец с дикими, вечно голодными львами, которые живут в одной большой золоченой клетке. Стоит ли удивляться, что фортуна раньше или позже должна была отвернуться от Рима. Аристотель писал: «Самонадеян тот, кто уверен в своем превосходстве и в том, что ничего дурного с ним не случится». Если жизнь перестает цениться, если негодяи и их прихвостни стали первыми лицами, а угнетение народов переходит все мыслимые и немыслимые границы, если блудницы продают себя у стен храмов и на святых площадях, если в стране благоденствует лишь кучка царствующих господ, их окружение и лишенные принципов политические проститутки, конец этой деспотии близок.

Известно высказывание философа Сенеки, где говорится о пройденных Римом «возрастах»: детстве при царях, отрочестве, длившемся с изгнания царей до конца 2‑й Пунической войны, когда, набрав силы, Рим «стал юношей» и, распространив свою власть до таких пределов, что уже не с кем стало воевать, обратил свои силы против самого себя. Это и стало началом его губительной болезни, началом его слабости и неизбежной в этом случае деградации. Рим, терзаемый внутренними беспорядками, вновь вернулся к правлению одного, как бы «впав в детство». Утратив свободу, которую защищал Брут, Рим быстро стал стариться. Он уже не мог себя поддерживать иначе, как опираясь на костыли в лице своих правителей. Костыли имперской власти оказывались ненадежными.

Мессалина на бегах колесниц в цирке

Вероятно, в жизни всех стран случаются периоды взлета и падения. Вопрос в том, от чего зависят те или иные фазы развития, что стало истинной причиной позитивных или, напротив, роковых и трагических перемен? Может, прежде всего дело в том, что «мы становимся непохожими на своих предков» (Ливий)? Налицо нравственное вырождение правящего класса Рима. Э. Роттердамский в «Воспитании христианского государя» абсолютно справедливо заметил: «Если истинно сказал Гомер, что не дело спать целую ночь государю, которому вверено столько тысяч людей, на котором лежит груз стольких дел, если не без этой мысли Вергилий придумал таким своего Энея, откуда, спрашиваю, ты взял, что государю можно проводить дни напролет в праздности, даже терять большую часть жизни на игру в кости, пляски, охоту, шутов и еще более вздорные пустяки? Государство разрушают заговоры, терзают войны, оно полно разбойников, неумеренный грабеж толкает простых людей к голоду и петле. Слабых (людей) угнетает неправедная знать; продажные чиновники поступают не по закону, а как им захочется, и среди этого, словно на отдыхе, государь забавляется игрой в кости. Нельзя дремать тому, кто находится у кормила…»

Разумеется, мы не вправе утверждать, что Рим впал в летаргический сон. Нет, он старался разрешить проблемы, искал выходы, находил компромиссы и даже боролся, пытаясь отодвинуть национальные угрозы, что накатывали, словно снежный ком. Но то была уже другая страна, другой народ, другие порядки и нравы. Старые принципы коллективной взаимовыручки и товарищества были отброшены и опошлены. К власти все чаще приходила откровенная мразь, даже смерть которой не помогала Риму, так как надо было бы уничтожить всю элиту.

Конечно, Рим не принес миру мир, а уж о свободе и говорить не приходится. Поэтому все сказанное и показанное нами доказывает, что в случае с Римом (да и Грецией) мы также имеем дело с неким мифом. Если в какие‑то периоды еще можно было говорить, конечно, не о наступлении «золотого века», но хотя бы о некотором разумном и более трезвом подходе к решению отдельных проблем, то в позднюю эпоху Рима миф сей окончательно рушится. Наступала дряхлость и старость Рима. Не случайно эту эпоху некоторые историки назовут «низкой».