Римские нравы, быт и повседневная жизнь 2 страница
Подкинутый младенец
Римляне (особенно обеспеченные и богатые) все более откровенно стали жить исключительно для себя, заботясь только об удовлетворении своих прихотей и желаний. Собственно римское население стареет и убывает. Его взор и сердце перестают радовать дети. Детей все чаще воспринимают как обременительные хлопоты и обузу. В комедии Плавта «Хвастливый воин» один из персонажей, Периплектомен, принимая за богатым столом его друга, Плевсикла, возражает против слов: «Дело милое – детей иметь». Куда лучше, говорит он, «свободным самому быть – это и того милей». А потому советует ему: «ешь и пей со мною вместе, душу весели свою. Дом свободен, я свободен и хочу свободно жить». Друг продолжает убеждать: мол, было бы неплохо все же завести жену и детей, ведь «воспитать детей: себе и роду это памятник». Периплектомен возражает:
У меня родня большая: в детях что
за надобность?
Счастливо живу, прекрасно я сейчас,
как хочется;
Смерть придет – свое добро я дам в
раздел родне своей,
Будут все ко мне являться, обо мне
заботиться
И следить, как поживаю и чего мне
хочется.
Чуть рассвет – уж тут с вопросом,
как мне эту ночь спалось.
Вот они детьми и будут. Мне они
подарки шлют;
Жертву ли приносят: часть мне
больше, чем себе, дают,
Приглашают на пирушку, завтракать,
обедать к ним;
Кто прислал подарков меньше,
впасть готов в отчаянье;
Состязаются в даренье меж собой.
А я себе
На уме: «Раскрыли рот свой на мое
имущество,
Оттого наперерыв так кормят
и дарят меня»…
Да, а будь то дети, сколько с ними
натерпелся бы!
Порочный и преступный Рим все чаще видел в детях лишь обузу. Лучше завести какую‑либо экзотическую тварь, завезя ее в свой дом из дальних стран. Все чаще рыбки, собаки, дикие звери, уроды, крокодилы, павлины стали занимать места в семьях богачей (как это происходит ныне в семьях нуворишей в России). Известны факты, когда богачи специально уродовали детей для удовлетворения своего сладострастия, когда на поругание отдавались невинные девушки или юноши.
О. Бердслей. Лишение девственности
Знать погрязла в безделии и пьянстве. Общество в таких условиях деградирует и генетически. Н. Васильева отмечала в «Вопросе о падении Западной Римской империи и античной культуры» (1921) то, что падение нравов сопровождалось и биологическим кризисом. Люди хирели и истощались, семьи редели, число детей уменьшалось. Город уничтожал деревню и растлевал ее обитателей. Хотя до 131 г. до н. э. никто из государственных деятелей Рима не обращал внимания на убыль населения (кажется, кроме Метелла). Семьи и здоровые отношения между мужчиной и женщиной стали немалой редкостью, уйдя на второй план. Рим вырождался, увлекшись, как говорится, нетрадиционными отношениями полов. В литературе, культуре, театре, жизни насаждались разврат и цинизм.
Император Вителлий
Поскольку бедняков становилось все больше и больше, в римском обществе распространенным явлением стало подкидывание детей. Детей часто продавали, ибо подкинутым детям грозила гибель (особенно во время кризиса III–IV вв. н. э.). Продавая же своих детей, бедняки не только обеспечивали им выживание, но и сами получали какую‑то сумму денег, которая могла бы быть использована в семье, в том числе для прокормления и существования оставшихся детей. Так, известны случаи продажи детей в качестве средства погашения долга родителей. Некий торговец вином Памонфий, заняв большую сумму денег, не смог ее выплатить. Чтобы вернуть ее архонтам, он продал все свое имущество, включая одежду, однако это позволило выплатить только половину долга. И тогда бессердечные кредиторы отняли всех его детей, включая малолетних, и увели их в рабство… Известен и такой документ, как «Отчуждение дочери». В нем говорится о том, как недавно овдовевшая женщина, не имея возможности прокормить 10‑летнюю дочь, уступает ее на вечные времена другой чете, с тем, чтобы та содержала ее в качестве «законной дочери». Законодательством Юстиниана продажа гражданами детей разрешалась только «по причине чрезвычайной бедности, пропитания ради». Кстати, весьма любопытно, что при «христианине» Константине продажа новорожденных детей разрешалась, а вот «гонитель христиан» Диоклетиан строго‑настрого запрещал отчуждение детей у родителя посредством продажи, дара, заклада или же любым иным способом.
Портрет императора Коммода
Мы живем «в древнем Риме»: случаи продажи детей обрели массовый характер. Словно на невольничьем базаре, в России продают своих детей в богатые семьи.
Но многие вошли во вкус праздной, развратной и развеселой жизни. «Поэтому масса людей была вынуждена или принести в жертву своим детям наслаждения, соблазн которых повсюду теперь был так силен, или, напротив, им приходилось жертвовать своими детьми в угоду удовольствиям, убивая в зачатке потомство, которое должно было бы продолжать их во времени, и покорно погибая навсегда в конце своего существования для того, чтобы свободнее наслаждаться кратким мгновением жизни. И всего чаще избирали второе решение». Когда государство обрекает себя на гибель и катастрофу? Когда дети элиты, великих и достойных в прошлом родителей стали полными ничтожествами, выродками. Таких примеров в истории Рима немало. Вителлий (69–70 гг.), уморив голодом мать, растерзан народом и сброшен в Тибр. Гальба (68–69 гг.) убит преторианцами. Народ лишался остатков былых свобод, превращаясь в толпу, плебейство, чернь.
Римские гладиаторы приветствуют императора
Императором становится Коммод (180–192 гг. н. э.), старший сын правителя Марка Аврелия, высоконравственного, порядочного и умного человека. После его смерти, якобы от тяжкой заразной болезни (180 г.), сын стал единоличным императором. Какая горькая ирония судьбы… Поклонник философии, высоких и красивых идей не только сам умер от «некрасивой болезни», но еще и был вынужден передать все бразды правления в стране в руки сына, «духовный кругозор коего ограничивался цирком и удовольствиями в уровень со вкусом конюхов и кулачных борцов». Как часто родители не там и не от того оберегают своих сыновей и дочерей. Император не допустил его к постели из‑за страха, что тот может заразиться. Но Коммод был уж давно «заражен», будучи склонен к вину и дракам. Говорят, он не был сыном Марка Аврелия. Жена императора Фаустина была дамой «весьма любвеобильной», и о ее «приключениях» ходили упорные слухи. Едва вступив на престол, Коммод вынужден сразу разбираться с заговором, в котором участвует его родная сестра с племянником. Затем следует другой заговор – и вновь приходится казнить виновников. Казни следуют одна за другой. Летят головы сопрефектов, консулов, управляющих и т. д. и т. п. Казнят вместе с семьями (префект Перенн зарублен вместе с женой, сестрой и сыновьями). Император приближает к себе вольноотпущенника отца, Клеандра, который помогает ему осуществить быструю, скорую расправу. Хотя что может быть опаснее, казалось бы, чем доверить личную охрану, командование войском тому, кто продается публично по объявлению глашатая. Коммод пожаловал ему титул «Кинжал». Наступила эра произвола. Клеандр копил деньги и скупал хлеб в огромных количествах, чтобы в нужный момент воспользоваться им как оружием – раздать запасы хлеба голодным толпам и тем самым привлечь народ на свою сторону, а затем с помощью толп захватить в Риме и императорскую власть.
Узнав об этих планах, Коммод расправился с ним. Совершенно очевидно, что столь резкие и необъяснимые перемены в высших эшелонах власти несли угрозу и сенаторам. Стремясь любым способом пополнить казну (которую сам же он и опустошал), император подверг их преследованиям и стал отбирать у них собственность. Но если Марк Аврелий делал это ради блага и здоровья детей и бедняков, сын преспокойно набивал собственные карманы. Вдобавок ко всему его одолела и мания величия. Коммод объявил Рим личной колонией, переименовав его в Коммодиану. Такие же перемены были уготованы римским легионам, новой африканской флотилии, городу Карфагену, даже сенату Рима. Эти столичные «забавы» вызывали восстания и партизанскую войну в провинциях. В Европе к римлянам относились как к захватчикам (и агентам тайной военной полиции).
Картина кутежа аристократов
Трагедией стало и то, что вместо республики в Риме утвердилась олигархия. Это циничное и подлое племя не ведает слова – «отечество». Высшим чиновникам, военчальникам, сенаторам и вождям было наплевать на Платона. Их волновала не философия, а собственное обогащение. Перемены во всем – нравах, одежде, пище, привычках. Знатные римляне отгораживались от своего окружения даже при приеме пище. Раньше, как вы помните, ничего подобного не было. Почти до конца Пунических войн господа делили трапезу со слугами: все ели за одним столом простую пищу. Преимущественно это была зелень и бобовые растения и кисель из пшеничной муки, часто заменявший хлеб. Среди сохранившихся фрагментов ученого и писателя Варрона (I в. до н. э.) имеется упоминание о царивших в раннем Риме вкусах: «У дедов и прадедов хоть слова и дышали чесноком и луком, но высок у них был дух!» Однако вскоре после завоевания Греции и Малой Азии в Рим и Италию широким потоком потекли богатства и яства. Жизнь знатных семей была заполнена удовольствиями и развлечениями. Обжорству, увеселениям, наслаждениям, зрелищам обычно сопутствует лень. В социуме распространилось сибаритство. Однако это не сибаритство художника.
Кто однажды родился художником,
Тот уж в чем‑то всегда сибарит…
Так пускай же над медным
треножником
Благовонная мирра горит!
В. Миронов
Рим, население которого превысило миллион, все заметнее и все откровеннее погружался в дрему. Праздная жизнь становилась уделом не только патрициев, но в какой‑то мере и плебса. Богачей в Риме, правда, было не так уж и много. Цицерон отмечал, что в Риме, по словам трибуна Филиппа, трудно найти и 2000 хорошо обеспеченных людей (олигархов). Но именно они, пожалуй, определяли погоду и заказывали музыку. В римском обществе победила философия эгоизма и гедонизма. Росло число обслуги: пленные пекари, повара, кондитеры. Ей как‑то надо было выделиться. Будущее зависело от того, понравятся ли их блюда новым хозяевам. Возникли конкуренция и зависть. В итоге в городе, недавно вовсе не знавшем, что такое хлеб, вдруг стали продавать несколько его сортов, отличавшихся не только по качеству, но и по вкусу, цвету и форме. К услугам сладкоежек и гурманов были различные печенья и сладости. Примерно около 171 г. до н. э. поваренное искусство возведено в ранг науки. Саллюстий писал, что знать «охватила страсть к распутству, обжорству и иным удовольствиям».
Чтобы разнообразить стол, они «обшаривали землю и море; ложились спать до того, как их начинало клонить ко сну; не ожидали ни чувства голода или жажды, ни холода, ни усталости, но в развращенности своей предупреждали их появление». Закатывались немыслимые пиры. В поместье уже упоминавшегося вольноотпущенника Трималхиона (персонажа комедии Петрония) денег – тьма, земли столько, что и соколу не облететь, упавшие на пол серебряные блюда выбрасываются вместе с мусором, а из брюха зажаренного кабана (к восторгу публики) вылетают живые дрозды. За столом не сидели, а лежали. Чтобы было удобнее вкушать как можно больше пищи, богачи вкушали, раздеваясь до пояса… Украсив себя венками из мирта, плюща, фиалок и роз, они ложились к столу. Рабы снимали обувь, мыли им ноги и руки. Вилок тогда не признавали. Римляне, как и греки, всё ели руками. По обычаю греков, пиры завершались грандиозными попойками. Присутствующие за столом избирали президента. Для увеселения знати приглашались фокусники, актеры, танцовщицы, шлюхи.
Краснофигурная ваза. V в. до н.э.
Автор «Книги сатир», Петроний, описал картину времяпровождения богатых вольноотпущенников… Когда мы наконец возлегли, молодые александрийские рабы облили нам руки снежной водой, омыли ноги и старательно обрезали заусеницы на пальцах. Не прерывая неприятного дела, они пели не смолкая. Когда же он попросил пить, услужливый мальчик исполнил просьбу, распевая так же пронзительно. Пантомима с хором, а не триклиний почтенного дома! Между тем подали изысканную закуску; все возлегли на ложа, исключая самого хозяина Тримальхиона, которому по новой моде оставили самое высшее место за столом. Посреди стола стоял ослик коринфской бронзы с вьюками, в которых лежали белые и черные оливки. Над ослом возвышались два серебряных блюда, по краям были выгравированы имя Тримальхиона и вес серебра. Далее описано, как все наслаждались этой роскошью. Затем внесли под музыку и уложили на маленьких подушечках Тримальхиона. Его бритая голова выглядывала из ярко‑красных одеяний, а вокруг закутанной шеи намотан шарф с широкой пурпурной оторочкой и свисающей бахромой. Это всех рассмешило. На руках красовалось большое позолоченное кольцо из чистого золота, с припаянными железными звездочками. Для того чтобы выставить напоказ другие свои драгоценности, он обнажил правую руку, украшенную золотым запястьем и браслетом из слоновой кости. В зубах он ковырял серебряной зубочисткой. Пришедший вслед мальчик принес хрустальные кости на столике терпентинового дерева, где автор заметил нечто утонченное: вместо белых и черных камешков были уложены золотые и серебряные динарии. Затем пришли кудрявые эфиопы с маленькими бурдюками вроде тех, из которых рассыпают песок в амфитеатрах, и омыли нам руки вином, а воды никто не подал. В суматохе упало большое серебряное блюдо: один из мальчиков его поднял. Заметив это, Тримальхион велел надавать рабу затрещин, а блюдо бросить обратно на пол. Явившийся буфетчик стал выметать серебро вместе с прочим сором за дверь. В это время раб принес серебряный скелет, устроенный так, чтобы его сгибы и позвонки свободно двигались во все стороны. Когда его несколько раз бросили на стол, он, благодаря подвижному сцеплению, принимал разнообразные позы. Так все мы пили и удивлялись столь изысканной роскоши. Любопытно, что хозяин дома и пира Тримальхион стал купцом и предпринимателем в новые времена. Некогда он был рабом и таскал на спине бревна, но затем благодаря своей предприимчивости накопил большие капиталы. Он производил шерсть, разводил пчел и даже выписывал из Индии семена шампиньонов. Это же видим мы и в нынешней России, где подобного рода «вольноотпущенники» в недавнем прошлом торговали цветами, селедкой, занимались фарцовкой, были валютчиками, но теперь вот стали министрами, премьерами, депутатами.
Амфора с изображением пира
В итоге богатая и пресыщенная публика не могла достойно ни руководить государством, ни удовлетворить женщину… Петроний в «Сатириконе» рассказывает историю молодого человека, который влюбился в женщину, что «краше всех картин и статуй». Нет слов для описания ее красоты: «глаза – ярче звезд в безлунную ночь», а «ротик подобен устам Дианы, какими придумал их Пракситель». А уж руки, ноги, шея – ну что лебедушка: белизной «они затмевали паросский мрамор». И вот когда «демократу» надо было «явить мужскую силу», исполнилось проклятие Приапа (сексуального божества), его «демиург» вместо боевой позы с позором склонил голову. Тут уж не поможет ни золотая вилка из дворцовой коллекции, ни вилла в Испании. Импотенция поразила Рим, как она поразила «демократов‑трансвеститов». Петроний дает совет, как вылечиться: пациент должен придерживаться диеты, обращаться за помощью к божествам (и не лезть в политику), а также взять фаллос, обмазанный маслом с толченым перцем и крапивным семенем и глубоко засунуть его себе в анус. Окружающие во время этой процедуры должны хлестать его крапивой по нижней части голого тела. Говорят, помогает… Эпикурейцы и стоики усиливали настроения декаданса, призывая людей прожигать жизнь легко, незаметно, бездумно, слепо. Совет таков: «Нельзя вносить слишком много разумности в жизнь, не убивая жизни».
Однако пройдет время, и они же сами воспримут в философии Эпикура лишь ее гедоническую, наиболее животную часть, от которой сам философ был далек.
Тициан. Даная, на которую пролился золотой дождь
Да что говорить, если даже великий Цицерон, моралист, республиканец, певец старого уклада и «заветов предков», выступая в суде в защиту некоего Марка Целия Руфа (56 г. до н. э.), типичного молодого римлянина, оратора и политика, восклицал: «А неужто любовь блудниц запретна для юношей? Если кто так думает, то, что уж говорить, он очень строгих правил и чурается не только нашего распущенного века, но и того, что дозволено обычаем предков. В самом деле, когда же было иначе, когда это порицалось, когда запрещалось, когда нельзя было того, что можно? Я готов и определить, что именно, – но не назову никакой женщины, пусть об этом думает кто как хочет. Если какая‑нибудь безмужняя особа откроет дом свой всем вожделеющим, если будет жить не таясь как продажная женщина, если будет пировать с чужими мужчинами, и все это в городе, в садах, в многолюдных Байях; если, наконец, и ее походка, и наряд, и свита, и блестящие взгляды, и вольные речи, и объятия, поцелуи, купания, катание по морю, пиры заставляют видеть в ней не просто развратницу, а бесстыдную шлюху, – то скажи, Луций Геренний, когда некий юноша окажется при ней, разве будет он совратителем, а не просто любовником? Разве он посягает на целомудрие, а не просто удовлетворяет желание?» После столь убедительной, страстной речи суд оправдал этого Руфа.
Примерно в то же время (при Августе и Тиберии) разврат распространился уже столь широко, что были бесстыдные женщины, которые отрекались от прав и достоинств матроны и матери и сами объявляли себя проститутками, чтобы уйти от кары законов (Светоний). Тацит так поясняет решение римских матрон: «Дело в том, что древний закон считал достаточным наказанием для развратниц открытое признание в своей порочности». Проституция бросала вызов семьям. В редких случаях поэты и писатели пытались что‑то противопоставить этому потоку цинизма и разврата. Плавт пишет комедию «Вакханки», где бичует все эти гнусные пороки римлян (flagitia). Чем должен заниматься молодой человек? Метать диск, заниматься бегом, на голове носить шлем, в руках держать копье, перо, плуг. Наш герой, проводя дни и ночи среди гетер, выбрал иное оружие. На некоторых гетер пролился золотой дождь, как это видим в известной картине Тициана «Даная».
В доме богатого римлянина
Вероятно, нелишне бросить взор на то, каковы были жилища и виллы богачей. По словам историков, вилла императорской эпохи представляла собой целый жилой городок. Иные представляли собой настоящие дворцы. Известна вилла императора Адриана, две виллы Плиния Младшего (одна вилла – на морском берегу в Лавренте, другая – в Тоскане, у подножия Апеннин), вилла Цицерона в Тускулуме, стоившая немалых денег, не говоря уже о виллах богатейших особ. Вот что представляла собой морская вилла Плиния Младшего, находившаяся в шести милях от Рима (между Лаврентом и Остией). При входе в виллу Плиния располагался полукруглый атриум с выступавшей крышей, а затем портик со сводами, выходивший в обширный двор. Второй портик вел в прекрасную столовую, вдававшуюся в море, так что его волны плескались прямо у ног, вкушавших яства. С трех сторон (через двустворчатые двери и окна, равные по величине дверям) открывался великолепный вид на море, с четвертой видны были двор, атриум, портики, а на заднем плане – лес и горы. Направо и налево тянулись различные комнаты виллы: библиотека, спальни, кабинеты, купальни, бани, подсобные помещения. Все это отапливалось с помощью труб. В правой стороне от виллы находились помещения для игры в мяч, которые примыкали к двухэтажной башне, с вышки которой прекрасно видны море, горы, деревня.
Отопительные системы и приборы
С другой стороны шли летние помещения: спальня, триклиний, в котором был слышен шум невидимого моря, еще одна башня, прохладный криптопортик для прогулок и, наконец, небольшая беседка, о которой Плиний упоминает с особой теплотой как о месте своих раздумий и наслаждений. Еще более великолепной была его тосканская вилла. Там были великолепные сады, цветники, лужайки, рощи и т. д. Полы и стены вилл были выложены мрамором, расписаны изящной живописью. Во дворе виллы имелся прекрасный бассейн из мрамора. Всюду расположены фонтаны, водометы, прочие чудеса античной техники, а напротив дома находился большой манеж… В иных условиях ютились рабы и прислуга. Это были стоявшие кучкой бедные жилища, открытые спереди, словно бы для загона, как будто тут живет скот. Они больше походили на казарму. Во всякой приличной и благоустроенной вилле был эргастул, то есть темница для рабов. Эргастул представлял собой подземелье, где рабов наказывали плетьми, заковывали в кандалы и потом заставляли в кандалах работать до изнеможения.
Богачи превращали свои имения в настоящие дворцы. В садах росли деревья со всех уголков земного шара. Спаржу везли из Равенны, артишоки из Кордовы и Карфагена, чечевицу из Египта, финики из Карии, сладости с берегов Рейна, яблоки из Вероны, Африки и Сирии, груши из Тарента, Греции, Александрии, сливы из Дамаска, пряности с Востока. Виллы украшали и домашние зоопарки. По словам Варрона, они занимали уже не небольшое пространство, а несколько десятин. В птичьих дворах полным‑полно было всякой дичи: фазаны, дрозды, журавли, фламинго (язык их почитался изысканным лакомством), павлины. Первым, говорят, приказал подать на обед павлина оратор Гортензий. Торговля ими приносила немалые доходы. Простой птицей (тетерева, бекасы и т. д.) знать брезговала. В моду вошли аквариумы с морской рыбой. Иные богачи тратили на это целые состояния. Гортензий заботился о рыбах больше, чем о рабах. К иным рыбам относились так, как если бы это были царские особы. На столах знати вино лилось рекой – цекубское, сабинское, фалернское. Гораций в одах часто воспевал фалерн‑ское вино, хотя самым ценным считалось все же цекубское. Так крупная земельная собственность и ее владельцы «сгубили Италию» (Плиний).
Правда, некоторые историки видят в рассказах о безумствах римских богачей лишь преувеличения, называя это тягой к культуре, к высоким художественным вкусам. В Риме утверждается престижный стиль. Каждый изощряется по мере способностей и финансовых возможностей. Иные гурманы за амфору (около 38 л) изысканного рыбного соуса, привезенного из Причерноморья, платили цену раба. Так, консулярий Гирций тратил на кормление рыб по 12 тысяч сестерций за раз. Говорят, что он даже одолжил Цезарю шесть тысяч мурен из своих садков с условием, что тот их ему вернет по весу, то есть что они не похудеют. У Квинта Гортензия были садки с хищными рыбами, для кормления которых он скупал улов прибрежных рыбаков. Лукулл прорыл прибрежную гору, чтобы доставить рыбкам удовольствие. Вельможные богачи кормили рыб собственноручно, проявляя трогательную, отеческую заботу об их аппетите и здоровье. Рыб лечат даже специальные врачи. Летом делалось все возможное, чтобы избавить рыбок от мучительной жары. Лукулл устроил в своем поместье птичник, соединив его со столовой, чтобы они не только составляли его обед, но еще и пели, развлекая его. Плиний Младший устроил купальню так, чтобы, плавая в горячей воде, он мог испытывать наслаждение, видеть холодное море. Купальня императорского вольноотпущенника Клавдия Этруска была покрыта великолепной стеклянной крышей, которая была «фигурами испещрена, рисунками переливалась». Сенека доносит до нас картины быта и обитания, как он уверяет, «простых граждан», где «стены блистали драгоценностями», а вода текла из серебряных кранов.
Пляшущая женщина
Гурманы (некоторые из них были моралистами) были рабами жирного брюха, ничтожными существами (Гораций). Будучи в интеллектуальном и духовном отношении людьми довольно убогими, иные кичились не умом, а богатством. У Трималхиона на пиру подавали блюда со знаками зодиака, а однажды подали вепря с шапкой на голове, державшего в зубах корзины с финиками. Петроний в «Сатириконе» говорит, что когда такую свинью выпустили на волю, тот вскоре вернулся за стол в ранге «вольноотпущенника». Вся соль остроты заключалась в том, что при отпуске в Риме раба на волю на него одевали особый (фригийский) колпак, символ свободы… Такого рода пиры, на которых не принято говорить на умные темы, поражали безвкусием, полнейшей бездуховностью участников, парадом жен богачей, которые демонстрировали на них немыслимые туалеты и драгоценнности. Главные забавы – выступления комедиантов, шутов, певичек, танцовщиц, фокусников, обнаженных девиц и т. д. При этом свидетелями непристойных сцен, нередко имевших место, бывали жены и дети… Женщины состязались с мужчинами в пьянстве. Дети это наблюдали, видя, как рабы уносят мертвецки пьяным их отца (К. Морель. Записки об античности). Римская тема злобо‑дневна для нас, где «кабаны» устраивают пиры и приемы среди «рабов».
Пляска среди мечей у Лукулла
Первые годы Империи стали особенно показательны в плане расцвета в Риме чревоугодия и обжорства… Каждый старался так украсить стол, чтобы он во всех своих деталях напоминал произведение искусства. Ценилось все и вся – от качества и количества блюд до посуды, манер слуг, убранства и сервировки. Во время пира каждый старался перещеголять друг друга во время приема пищи. Но так как возможности желудка ограничены, многие прибегали к обычным в подобных случаях услугам павлиньего пера. Щекоча нёбо, пирующий просто извергал все ранее съеденное и принимался за очередные порции напитков и яств. Иные как‑то справлялись с подобным бедствием, другие же заканчивали плохо. Император Вителлий, к примеру, погиб от обжорства. Существовала и специальная литература, подобие книг о вкусной и здоровой пище: к примеру, широко известны были десять книг Апиция о поваренном искусстве и извлечения из Винидария.
Масляная лампа из Помпей
Известны анекдоты, когда магнаты, богачи буквально терроризировали свою прислугу всевозможными глупейшими требованиями, мелочными придирками. Лукиан писал: «Рабы должны идти перед своими господами и громогласно предупреждать их о том, когда надо перешагнуть возвышение или яму, и что страннее всего, напоминать им, что они идут». Так делалось на рынках, шумных улицах средь белого дня. Лень дошла до того, что богачи стали избегать всякой самостоятельной умственной работы. Ученые отдали обработку и подготовку их сочинений образованным рабам, иные господа заставляли невольников учить наизусть наиболее известные литературные произведения, чтобы затем иметь возможность самим процитировать того или иного поэта, писателя и ритора, ни разу не прочитав его в своей жизни. Появились и «номенклаторы», «говорящие записные книжки», в обязанности которых было напоминать хозяину, с кем он говорит, где находится. Возможно, отсюда пошли номенклатурные работники.
Дом в Помпеях. Реставрация
Здесь остановимся на таком типично римском явлении как клиентела. Ученые отмечают, что она развилась из древнего обычая, якобы установленного еще Ромулом. Тогда у мелкого и подвластного люда и вошло в привычку отдавать себя под покровительство и защиту какого‑то могущественного и влиятельного лица. То было подобие бедных родственников. Влиятельный и богатый человек помогал своему клиенту влиянием, деньгами или жизненными советами, а тот, в свою очередь, оказывал патрону различного рода услуги. Однако к I в. н. э. эти старые патриархальные отношения утратили свой характер и былой смысл. Клиентела превратилась по сути дела в прихлебателей. В Риме среди таковых оказались и некоторые интеллектуалы (писатели, учителя, художники и т. п.).
С раннего утра они должны обивать пороги домов знатных римлян, чтобы поприветствовать своего «господина» и выслушать его, если тот еще удостоит его встречи. Марциал с мукой пишет о своей тридцатилетней жизни клиента в Риме. Часто приходилось затемно тащиться через весь город, в дождь и слякоть, а затем еще торчать в прихожей патрона. На долю толп клиентелы доставалось немало позора среди таких же несчастных, что скапливались в прихожей хозяев: «Много получишь ты обид, чтобы войти, еще больше, когда войдешь». Надо было унижаться и перед рабами хозяина, чтобы впустили, а иногда пробиваться силой, отталкивая слабых. Но, даже добравшись до цели, искатель милостей мог наткнуться на грубое слово, на откровенный зевок, а то и пинок. Ведь уже во II в. н. э. клиенты здоровались с патроном, целуя ему руку или же кланяясь в ноги.
Дата добавления: 2015-03-14; просмотров: 1272;