Допускается использовать исключительно в образовательных целях. 1 страница

ПРЕДИСЛОВИЕ

Удивителен морской берег во всей его не­объятной красе. Здесь гармонично сочетаются, казалось бы, совершенно противоположные друг другу элементы разных стихий. С одной стороны, раскаленный песок — неумолимый и беспощадный воин разрушительной Пусты­ни. С другой стороны, прохладная вода — жи­вотворящая сила созидателя форм Мирового Океана. Точно смерть и жизнь переплелись в этом месте, создавая необычные условия су­ществования для тех, кто находится по воле судьбы на границе их миров.

Отшлифованные до блеска гладкие камни и камешки, разбросанные вдоль берега, пре­тендовали на звание долгожителей столь таин­ственного Портала. И казалось, кому как не им должны быть ведомы главные тайны сего бы­тия. Но так ли это на самом деле? Ведали ли они о том, что находилось за пределами зани­маемого ими пространства?

Камень есть камень, как говорится твер­дое ископаемое. Когда-то он являлся частью огромной скалы, упиравшейся своей верши­ной в само Небо. Однако, пребывая в единст­ве, камень мечтал о самостоятельности. Мно­гочисленные трещины сомнений со временем сделали свою разрушительную работу, воплотив тем самым его мечту в реальность. Но долгожданная самостоятельность оказа­лось не такой уж радостной, как он представ­лял. Каждый день стихии, точно соревнуясь, стали испытывать его на прочность. Камень распирало от злости и обиды. Он отчаянно сопротивлялся ветру, отслаивавшему его пес­чинки и постепенно превращающему его в пыль. Он супротивничал солнцу, накаляв­шему его поверхность. Камень противостоял даже воде, к которой тайно тяготел, особенно когда она омывала его своей живительной прохладой, спасая от палящих лучей солнца. Ему нравилось быть столь непреступной сущ­ностью даже перед ритмично накатывающи­мися волнами.

Камень гордился собой, своей формой, сво­ей независимостью. Посмеивался над песком, которым легко управляли стихии. Он и не по­дозревал, что со временем и его постигнет та же участь.

Большую часть своих дней камень скучал, глядя на угнетающее однообразие и монотон­ность окружающего ландшафта. Иногда он за­бавлял себя вопросом: «А в чем же смысл?» Ча­сто, созерцая полеты птиц, камень завидовал их свободе и легкости, с которой они достига­ют самых лучезарных высот и неведомых заоб­лачных далей. Бывали секунды, когда он жаж­дал обменять всю свою долгую тоскливую жизнь на краткий миг их восхитительного, стремительного полета.

Так и проживал камень все свое «валунное» бытие в себе и только для себя. Он даже не за­мечал, в какое удивительное и таинственное место забросила его судьба. Он не видел, сколько сил и времени тратили на него солнце, ветер и вода, чтобы преобразовать его глупую, твердую сущность в качественно новое состоя­ние. Уж слишком прочна была его гордыня на протяжении веков. Уж слишком тяжела была его материя.

Видимо поэтому камням, лежащим на сты­ке двух миров, ведома лишь собственная буд­ничная жизнь. И хотя у некоторых из них внешние грани давно уже идеально отшлифо­ваны, все же внутри они остаются всего-навсе­го камнем.

Я подкинул камень,

А он упал.

Я подкинул птицу,

И она полетела.

Ригден Джаппо

На переполненном пляже копошилась большая, пестрая толпа людей. Сверху она казалась еди­ной живой массой, скопившейся здесь ис­ключительно ради желания получить удоволь­ствие от даров природы. И это понятно. Солн­це, воздух и вода — что может быть лучше и заманчивее в жаркую летнюю пору? Разве только горы. Но это, как говорится, удел для избранных.

Если приблизиться к этой причудливой массе, то можно разглядеть группки разных людей, чем-то схожих разговорами и поведе­нием. Ну, а если проникнуть в ее гущу, то вполне можно рассмотреть и отдельных индивидов. Каждый из них, безусловно, раз­нился друг от друга не только внешностью, но и своей жизнью. Однако, если повнима­тельнее присмотреться, то можно обнару­жить, что даже сия так называемая индиви­дуальность находилась на одном и том же фундаменте одних и тех же нескончаемых че­ловеческих проблем, желаний и потребнос­тей. Даже немного скучновато от такого со­зерцания однотипных мыслей о бытии насущном, облаченных разве что в разные фор­мы. Наверное, поэтому, когда среди такой массы штампованных «индивидуальностей» появляется действительно Личность — Homo Verus (Человек Настоящий), — даже боги пе­рестают зевать от людской многовековой од­нообразности и с интересом начинают сле­дить за ходом изменяющихся судеб и развива­ющихся событий.

Но если для богов Homo Verus сияет среди толпы, как гигантский алмаз посреди дорож­ной пыли, то людям разглядеть его трудно. Уж слишком толсты да кривы их линзы собст­венного высокомерия. Все окружающее им кажется мелким и никчемным. И лишь чис­тый взор, полный «силы любви», без труда рассмотрит сквозь безликость серой массы многогранный алмаз, то Сущее, что помогает двуногому животному стать Человеком На­стоящим.

Погода стояла великолепная. И сегодня все было так же, как и год, и век, и тысячеле­тие назад. Разве только людей стало поболь­ше, одежда иная, да и говорили они на других языках, хотя смысл речей не изменился. От­дыхающие все так же грели свои тела на сол­нышке, периодически охлаждая их в про­хладной воде. Детвора все так же резвилась возле кромки моря, со смехом и визгом убе­гая от накатывающихся волн. И вокруг стоял все тот же причудливый гомон. Кто-то кого-то звал, где-то раздавался задорный смех ве­селившейся молодежи. И все эти неумолкаемые человеческие шумы, как и в прошлые времена, сливались с ритмичным прибоем волн да криками кружащих над морем бело­снежных чаек.

Недалеко от большого скопления отдыха­ющих лежал белокурый мужчина, подставив свою спину под теплые лучи утреннего солн­ца. Он дремал. Метрах в двадцати от него рас­полагалась компания из четырех мужчин кав­казской национальности и молодой светло­волосой женщины с четырехлетней девочкой. Взрослые распивали вино. С каждым бокалом их смех становился все громче, движения рас­кованнее, а речи горячее. Ребенок постоянно ерзал на месте, выводя молодую мать из тер­пения своими нескончаемыми просьбами. Девчушка не понимала, почему мама и чужие дяди так долго едят и пьют, когда гораздо ин­тереснее поиграть, попрыгать или просто по­хлопать в «ладушки». В конце концов, ей на­скучило сидеть. Она взяла свою единствен­ную игрушку — синюю лопатку, которую нашла в песочнице, и побежала к морю. Ее мать лишь небрежно обернулась, кинув нена­вистный взгляд в сторону убегающего ребен­ка, а затем снова растянула свои молодые губ­ки в очаровательной улыбке, повернувшись к своим щедрым случайным знакомым.

Девочка вприпрыжку приблизилась к мо­рю. Пошлепала ножками по воде. Пробежа­лась по берегу в одну сторону, потом в другую. Побарахталась на мелководье, пока зубы не стали выбивать мелкую дрожь. Потом погрелась на солнышке, подражая взрослым. И ста­ла сооружать из песка домики, украшая их ра­кушками да камешками. И чем выше она пы­талась их соорудить, тем чаще они рушились под тяжестью сырого материала. Девочка сер­дилась, кривила губки, все разбивала и вновь приступала к сооружению недолговечных конструкций. В одной из своих неудачных по­пыток она раскидала песок возведенного оче­редного домика в разные стороны. Часть его случайно попала на спину лежащего невдале­ке мужчины.

— Макс?! Опять ты! Ну сколько можно?

Мужчина повернул голову к девочке.

— Ну что тебе еще от меня надо?

Девочка с удивлением уставилась в глаза мужчине. Потом ее как-то неестественно пере­дернуло, и она часто-часто заморгала. И, нако­нец, произнесла изменившимся более грубым голосом:

— Сэнсэй?!

— Он самый, — устало произнес мужчина и, глянув на песочные кучки, с грустью усмехнул­ся. — А ты, я смотрю, до сих пор возводишь свои замки на песке?

— Замки?

Макс оглянулся и даже привстал.

— Где я? — никак не мог он прийти в себя, испуганно озираясь по сторонам.

— Где, где... На Земле, естественно. Где тебе еще быть? — нехотя ответил Сэнсэй.

Тут Макс увидел свои детские ручки и даже отшатнулся, словно от чужих.

— Что это со мной?!

— Да что с тобой может статься, кроме того, что уже имеется.

— Нет, правда, Сэнсэй?! Что это еще за фо­кусы? Это что, гипноз?

— Гипноз? Фокусы?! — Сэнсэй усмех­нулся, развернулся и присел на песок. — Добро пожало­вать в мир твоей реальности! Как ты там го­ворил: «Жизнь такова: либо се ля вы, либо се ля вас».

— Да нет, Сэнсэй, кроме шуток, — испуган­но водил глазами Макс вокруг. — Где это я? Что со мной случилось? Как я здесь оказался? Что за ерунда?

— Ерунда?! — ухмыльнулся Сэнсэй.

Но ухмылка тут же пропала с его лица. Он серьезно посмотрел на Макса глазами, полны­ми строгости и укора.

— А ты вспомни.

Макс зажмурился больше от страха, чем от попыток что-либо вспомнить. В темноте он почувствовал себя даже лучше, чем в пугаю­щей невероятной действительности. Но чем больше успокаивался, тем чаще стали прояв­ляться в его сознании фрагменты какой-то запредельной, глубинной памяти. Эта память была необычной, живой и реальной.

* * *

Макс ощутил себя в салоне собственного нового автомобиля, купленного буквально два месяца назад. К нему вернулось чувство удовлетворения жизнью. Наконец-то он до­стиг своей долгожданной мечты — стал по-настоящему богатым. Перед ним открылись большие перспективы. И воображение рисо­вало ему красочное будущее. В руках он с гор­достью сжимал новенький руль, пахнущий кожей. Макс возвращался домой. И не в ка­кую-то там замшелую комнатушку, а в рос­кошный особняк. Всего полгода назад он вы­купил его и сделал шикарный евроремонт на зависть всем своим друзьям. Но главное — че­рез подставных лиц переоформил на себя фирму разоренного им друга, которая обеспе­чит ему, как он думал, безбедное существова­ние на долгие годы.

Макса переполняло чувство довольства собой. Он включил погромче радио, где зву­чал новомодный хит и стал напевать себе под нос мелодию. Жизнь наконец-то удалась! И все же, где-то глубоко внутри, было как-то дискомфортно. Оттуда зарождалось неприятное ощу­щение, что он все-таки упустил что-то очень важное. Хотя золотая мечта и реализовалась, у Макса почему-то не было чувства полного удовлетворения. Да, он достиг желаемого. Однако не получил ожидаемого ощущения всеобъемлющего счастья, мечта о котором так долго прельщала его мысли. Почему? Сомнения относительно своего счастья как-то сами собой стали всплывать на поверх­ность сознания, точно поднимаясь из неиз­веданных глубин его «я». Макс пытался им сопротивляться, переводя мысли на обре­тенные материальные блага. Но это внутрен­нее Нечто неумолимо наступало на империю Эго, порождая невыносимую боль в груди. Что же не так? Макс терялся в догадках, оты­скивая причины подобного тревожного со­стояния.

Из-за поворота на огромной скорости вы­летел джип. Он несся навстречу прямо в лоб. Глаза Макса расширились от ужаса. Сердце бешено заколотилось в груди. Руки вмиг по­холодели. Расстояние неумолимо сокраща­лось. Яркий свет фар джипа осветил кабину новенького салона автомобиля Макса. Он резко крутанул руль, пытаясь уйти от столк­новения. Машину завертело. В сумасшедшем вираже у Макса захватило дух, словно вертело не автомобиль, а саму прожитую жизнь. Он беспомощно болтался в этой скорлупе своих долгожданных иллюзий и не мог спастись от холодящей душу неумолимой реальности. Животный страх сковал его тело, а в голове промелькнула лишь одна единственная, дав­но забытая им фраза Сэнсэя: «Жизнь — это иллюзия самообмана». И точно в подтвержде­ние ее Макс почувствовал мощный, невыно­симо болезненный удар. Он так и не понял, был ли этот удар снаружи или его душа разо­рвалась в этот миг на части.

* * *

Девочка отчаянно встряхнула головой, точ­но пытаясь избавиться от кошмарного сна.

— Не может быть, — прошептал Макс, ужаснувшись своей догадке.

Руки его слегка тряслись. Он ощущал такой же панический страх крушения всех надежд, как и тогда в автомобиле. Холодный пот высту­пил на вздрагивающем тельце. Невыносимая душевная боль с новой силой давила на грудь, сохраняя свою щемящую остроту даже в этой странной реальности.

— Не может быть, — вновь повторил Макс, попытавшись успокоиться. — Нет, нет... Если я думаю, значит, я живой... Навер­ное, я без сознания или в больнице и это мне все снится.

— Ага, а я твой самый лучший кошмар! — усмехнулся Сэнсэй. — Эх, человеки... Огля­нись по периметру, спящая красавица! Что ты там бормотал тогда по поводу фактов? Если факты не подтверждают теорию, от них надо избавиться. Ну давай, попробуй теперь изба­виться от очевидного.

— «Очевидного»?! «Тогда»?! Я что, действительно умер? — запаниковал Макс. — Умер, да?!

— Ой, Макс, я понимаю, что каждый имеет пра­во на глупость. Но нужно же пользоваться ею умеренно.

— Нет, я что, действительно умер?! Умер?!

— Да что ты заладил «умер, умер»!.. По край­ней мере, я тебя вижу в теле, — с улыбкой про­молвил Сэнсэй.

— В теле?

Макс перепугано стал разглядывать свое те­ло, ощупывая его детскими ручками, как будто не веря самому себе.

— Но... это же... это же не я...

Когда он добрался до нижней части туло­вища, глаза его еще больше округлились. Он перепуганно посмотрел вниз, потом на Сэн­сэя и полушепотом, словно под страшным секретом, сообщил ошеломившую его но­вость:

— Оно же... оно же... женское!

Сэнсэй не удержался, глядя на его лицо, и расхохотался.

— А ты что хотел? Что заслужил!

— Что заслужил?!

Ужасу Макса не было предела. Он всегда считал женщин низшими созданиями, кото­рые сотворены исключительно для обслужива­ния и удовлетворения его мужской персоны. «Заслужил... заслужил... заслужил...», — про­неслось вихрем в его голове, увлекая сознание в неведомый стремительный круговорот. После яркой вспышки Макс снова ощутил се­бя в родном теле. Он стоял в спортзале, в тол­пе, окружающей Учителя.

— Каждый получает то, что заслужива­ет, — ответил Сэнсэй на очередной вопрос Макса. — Если ты не изменился внутренне при жизни к лучшему и не доказал Богу, что ты — Человек, а не животное, то, соответст­венно, и получаешь участь животного, толь­ко еще в более худших условиях. Как гово­рится, каковы твои деяния, таковы и Божьи воздаяния.

— Но человек может покаяться, я знаю, ну вроде как перед смертью, и будет прощен. Счи­тается, что Бог всепрощающий.

— Знаешь, есть такая хорошая русская по­словица: «И в раскаянье проку мало, если раскаянье опоздало». Да, Бог всепрощающий. Но если ты собираешься откладывать Бога на неопределенное «потом», удовлетворяя свою животную прихоть, и придешь к Нему с пустой корзиной, на дне которой будет валяться твое жалкое раскаяние, то будь уверен — и Бог от­ложит тебя на неопределенное «потом».

— Нет, ну почему же я буду откладывать на неопределенное «потом»? Вот, традиционно к старости...

— К старости? А ты уверен, что доживешь до нее? С чего ты взял, что будешь знать, когда наступит твой последний день? Ведь смерть те­бя не спросит, придет да скосит. И на что тебя хватит? Осмыслить, насколько глупо и ник­чемно потратил отведенное тебе время, так и не совершив главного, ради чего ты пришел в эту жизнь?!

— Да, — пробасил стоящий рядом Володя, командир подразделения спецназа. — Перед смертью не надышишься, а после — поздно ду­мать о враче.

— Совершенно верно, — подтвердил Сэнсэй.
Макс не нашелся, что ответить. Возникла долгая пауза.

— Все-таки обидно, что человеческий век столь короток, — заметил Андрей, друг Мак­са. — Вон, какое-то дурацкое дерево секвойя живет до четырех тысяч лет. А ты и сотку с тру­дом натягиваешь!

— Ну почему же дурацкое дерево? — произ­нес Сэнсэй. — Вполне прекрасное и полезное. А насчет скоротечности жизни... Люди и так не в меру ленивы, а если им отпустить го­раздо больше времени, они вообще утонут в материи.

— Вы правы, — задумчиво произнес пол­ненький мужчина лет пятидесяти, один из слу­шателей беседы. Ребята за глаза называли его «Вареник», так как его лицо с пухлой, выпя­ченной нижней губой чем-то напоминало этот продукт. — Осознание кратковременности жизни и неизбежности смерти заставляет чело­века ценить жизнь и использовать время пло­дотворно.

— Смерть точно подводит своеобразный итог прожитого, — промолвил Володя.

— И побуждающее действует на живущих, — добавил «Ва­реник».

— Совершенно верно, — вновь подтвердил Сэнсэй. — Осознание неизбежной тленности своего тела заставляет искать ответы на вопро­сы о вечности, заставляет шевелиться в духов­ном развитии и изменяться внутренне. Для то­го смерть и дана человеку, чтобы, помня об ее неминуемости, он научился понимать свою сущность, научился преобразовывать себя и свою природу, ценить отведенное ему время для духовного созревания. Смерть — это свое­го рода дверь в настоящую реальность. И об­щий итог прожитого подводится именно по на­копленным духовным богатствам человека. То, что ты насобираешь здесь за жизнь, такая ре­альность ожидает тебя за дверью.

— Да, но почему в нас так крепко сидит стремление обеспечить себе будущее, точно мы собираемся жить вечно? — спросил «Ва­реник».

— Потому что, по большому счету, эти стремления идут из глубины подсознания. Они исходят из самой души. А душа всегда стремится соединиться с Богом, то есть обес­печить себе долгожданное будущее, а не мы­каться в мгновеньях по разным телам. Но на­ша материя через разум человека все время пытается поставить это глубинное стремле­ние на собственную службу, службу Эго. Оттого человек почти никогда не бывает удовлетворен тем, чего достигает внешне в жизни. Ибо истинные сокровища для обес­печения будущего — духовные, а не матери­альные.

— Даже как-то не верится, что все мы когда-то умрем, — промолвил парень, стоящий за Максом.

— Почему когда-то? Никто не ведает, что с ним может случиться через минуту. Но разве вопрос в нитях судьбы? Вопрос в том, с каким багажом мы предстанем перед реальностью. Людей тянет к вечной жизни, поскольку в них самих заключена частичка вечности. Но разум со своим животным началом эту внутреннюю тягу перелопачивает на свой манер — к вечной жизни в теле, естественно на Земле, посколь­ку другая реальность, кроме этого пространст­ва, животному началу неизвестна, да и непри­емлема...

Уж как только люди не наловчились сами се­бя обманывать! Многие думают: «Зачем в духовном упражняться, молитвами, медитация­ми заниматься, мысль под строгим контролем держать, да и хоть просто возлюбить ближнего? Жизнь на это потрачу. А вдруг она дается толь­ко один раз? Вдруг после смерти — лишь гроб и земля сырая, в которой истлеешь сам, и гроб в труху превратится».

Некоторые из присутствующих, в том числе и Макс, того не замечая, одновременно поту­пили взоры. Видно, сказанное Сэнсэем явно совпадало с их мыслями.

— Не правда ли, самый крутой довод жи­вотного начала, чтобы подавить в разуме всплески души и усилить тягу к миру мате­рии?! Другие же люди просто стараются не ду­мать о смерти. Пытаются уйти от этой свербя­щей, тревожащей мысли по методу страуса — спрятал голову в песок и кажется, опасности нет. Глупости все это! Почитайте житие свя­тых. Возьмите хотя бы Серафима Саровского. Он гроб у себя в келье держал, чтобы перед глазами было постоянное напоминание о смертности тела. Святые люди не витали в иллюзиях относительно мирского будущего. Их жизнь была — сегодняшний день. Они все­гда ожидали, что именно сегодня предстанут перед Судом Всевышнего, потому и старались на духовной стезе, потому и результаты имели по пробуждению «силы Любви». А отсюда и их чудеса проистекали, излечения людей как ду­ховные, так и телесные... Основная же масса оставляет дела свои духовные на «завтра», да­же не задумываясь, что для них это «завтра» может никогда не наступить... Вся печаль, что каждый в свой час понимает безвозвратность ушедших ценных мгновений, да поздно ста­новится, слишком поздно...

* * *

«Слишком поздно, слишком поздно...», — отдавалось эхом в голове у Макса. Перед внут­ренним взором мелькали картины прошлой жизни. Какие-то яркие моменты наиболее по­трясающих эмоциональных впечатлений впе­ремешку с его мыслями, а также различными образами бывших друзей, родных и близких. В некоторых местах картинки замедлялись. И в большинстве случаев это было связано именно с Сэнсэем. Макс словно раздвоился, заново переживая данные мгновения. Теперь он уже смотрел на эти события совершенно под другим углом зрения. И если в той жизни Макс оценивал происходящее со стороны сво­его материального бытия, то сейчас именно с позиции своей души...

* * *

Макс попал на тренировки Сэнсэя можно сказать случайно. Просто он так много о нем уже слышал, что решил вместе со своим дру­гом посетить эту секцию по восточным едино­борствам, уже ставшую в их городе легендар­ной. Пришли, посмотрели да так и остались. И если друга больше тянуло к боевому искус­ству, то Макса занимала необычная филосо­фия самого Сэнсэя. Макс был достаточно эрудирован, начитан и философски подкован, сказывались профессорские корни его семьи. Поэтому в лице Сэнсэя он нашел действитель­но достойного себе собеседника и оппонента для своих догм.

Неординарное мировоззрение Сэнсэя все больше захватывало любознательный ум Макса. Он верил и одновременно не верил услышанному. Верил, скорее, как-то изнут­ри, руководствуясь лишь отдаленными инту­итивными чувствами. А не верил именно ло­гикой, умом, подвергая все сказанное Сэн­сэем сомнению и пытаясь отыскать этому свои доказательства, подтверждения в лите­ратуре, в жизни, собственным опытом и ощу­щениями.

Как-то раз он случайно услышал за дверью разговор Володи и Сэнсэя по поводу его ком­пании.

— Зачем ты возишься с ними, как с малы­ми детьми? Только время зря тратишь. Да раз­ве из них выйдет что-нибудь путное? Они же ленивы! Работать даже над телом не хотят, не то что над духовным. Вечно их сомнения гложут! Все колотятся, думают, что из них здесь хотят вылепить что-то такое непонят­ное, развести их драгоценную персону... Да кому они нужны, кроме самих себя люби­мых?! Хотят познавать себя — пусть познают! А если не хотят — флаг им в руки! Чего ты на них распыляешься?! Возьми хотя бы Макса, вечно в чем-то сомневается...

— Нет, Володя. Если человек сомневается, значит ищет. А раз есть стремление искать, значит, есть желание познать... Внутри него — противостояние двух мощных начал. С одной стороны, душа трепещет, звенит, как колокол, покоя не дает. А с другой стороны, материя да­вит полным набором. Вот и получается, что для него постоянные сомнения в порядке ве­щей, так сказать издержки внутреннего кон­фликта.

— Раз он не тверд в выборе, значит и шан­сов у него нет.

— Шансов вырваться, конечно, маловато. Но все же есть. Все в его руках.

Макс, слушая весь этот закулисный разго­вор, пребывал в смятении. То в нем вскипала злость, то вспыхивала некая обреченность, то его радовало заступничество Сэнсэя. И, на­конец, последние слова Сэнсэя окончательно его воодушевили, пробуждая в нем родной дух поиска. «Да, все в моих руках!!!»

* * *

Дни пробегали, мгновения улетучивались, а Макс все колебался, как маятник, из сторо­ны в сторону от материального к духовному. Его мятежная сущность никак не могла обре­сти точку опоры. Он метался в поисках отве­тов на свои вопросы. Натыкался на разные ва­рианты. Подвергал одно за другим сомнению и вновь оставался один на один с теми же во­просами. Это становилось его естественным состоянием. Однако, пребывая рядом с Сэн­сэем, он ощущал себя другим. Он не мог ниче­го объяснить, но чувствовал необычное спо­койствие... Иногда Макс слушал Сэнсэя, но совершенно не слышал его. Скорее ему нравилось просто звучание их обоюдного диа­лога. Но бывали и такие моменты, когда Эго отпускало свои узды, и Макс не только слы­шал, что говорил Сэнсэй, но и чувствовал, как трепещет его собственная душа, наполняя те­ло необыкновенной радостью. Такие моменты и всплывали сейчас из глубинной памяти. Моменты встреч, где важны были даже не са­ми слова, а то, что происходило в душе, ка­кой-то внутренний всплеск, во время которо­го разум заполняла любовь ко всему сущему, а животное начало временно уступало свои позиции.

Макс снова четко услышал слова Сэнсэя, уводящие его в те незабываемые мгновения прожитой жизни. В тот день со своим другом он остался на дополнительные занятия исклю­чительно ради интереса поболтать с Сэнсэем после тренировки.

А начались эти нерегулярные посещения дополнительных занятий с того, что однаж­ды, случайно задержавшись после обычной тренировки, Макс услышал, как личные уче­ники Сэнсэя обсуждали между собой доволь­но-таки интересную для Макса духовную практику «Цветок лотоса». Его поразило, что это была не просто медитация. Это была практика, которая привела к духовному про­буждению самого Сиддхартхи Гаутамы, со­творив из него богоподобное существо — Будду. Именно ею владели избранные фарао­ны Древнего Египта. Отголоски совершенст­ва данной практики восхвалялись в индуистских книгах, написанных еще на санскрите, в трактатах китайских мудрецов, в эпосе Древней Греции. Такую информацию Макс просто не мог пропустить. Его привлекало здесь все одновременно: и древность, и таин­ственность, и божественная святость, кото­рой достигали те, кто занимался этой практи­кой. Он расценил ее как возможность преоб­разовать себя и главное — стать значимым в этом мире.

Макс пристал к Сэнсэю с расспросами о данной ду­ховной практике. И, добившись своего, побежал домой, радуясь как вориш­ка украденному сокровищу. Первые три дня он старательно все выполнял и у него, как ни странно, эта практика получалась гораздо луч­ше, чем другие медитации по внутреннему со­зерцанию, которые Сэнсэй давал на занятиях по восточным единоборствам. Потом Макс от­влекся на текущие проблемы материального бытия и его желание заниматься духовной практикой угасло. Вскоре и быт заел до ос­нования. Для Макса наступил дежурный пери­од уныния, во время которого он снова стал предпринимать безрезультатные попытки взрастить в себе «цветок». И поскольку ничего не получалось, он побежал к Сэнсэю «плакать­ся в жилетку» и вновь искать ответы на свои бе­зутешные вопросы.

— Сэнсэй, где же я ошибся? Вроде делал все правильно... В состоянии покоя представил, что сажаю внутрь себя в районе солнечного сплетения зерно. Затем стал «подпитывать» его силой Любви, держал позитив мыслей в голо­ве... Вначале я даже почувствовал какую-то легкую вибрацию в районе солнечного сплете­ния, представил, вроде как оно у меня пророс­ло... А потом прошло несколько дней — и ни­чего... Даже этой самой первичной теплоты не могу почувствовать...

— Ну, правильно. Когда ты делал все имен­но с чувством Любви, у тебя получалось. А ког­да отвлекся и попытался делать только умом, у тебя ничего не вышло. Это естественно. «Цветок лотоса» — это постоянный контроль и постоянное вожделение Любви. Для того чтобы взрастить «цветок», нужно всегда наст­раивать себя на любовь к Богу, ко всему суще­му. Поддерживать это внутреннее состояние, несмотря ни на какие перипетии судьбы. И я еще раз подчеркиваю — нужно растить «цве­ток» не мыслями, а искренним чувством. Суть этой духовной практики заключается в про­буждении чувства Любви с последующим его усилением и постоянным, повторяю, постоян­ным сохранением, вплоть до проявления фи­зического ощущения в области солнечного сплетения.

— А почему именно там? Это вообще как-то объясняется с точки зрения физиологии че­ловека? — понесло Макса в расспросах.

Сэнсэй еле заметно усмехнулся. В это время к ним на лавку подсел Володя. А так как время дополнительных занятий подходило к концу, за ним потянулись и другие ребята.

— Можно объяснить и с точки зрения фи­зиологии человека, так сказать на самом гру­бом, примитивном уровне, — ответил Сэнсэй.

— А почему физиология — примитивный уровень? — со своей любимой издевкой спро­сил Макс, чувствуя, что его персона находится в центре всеобщего внимания.

— О, еще какой примитив! — улыбнулся Сэнсэй. — Человек на самом деле — чистейшая физика, сплошные формулы движения энер­гий. И вся его химия проистекает именно отту­да. А то, что я пытаюсь тебе объяснить, — это всего лишь самый примитивный расклад на пальцах в виде твоих физиологических ассоци­аций.

— Я бы тоже с большим удовольствием лишний разок послушал об этом «примитив­ном раскладе», — пробасил Володя. — Хотя в твоем исполнении «лишний разок» никогда не бывает лишним. Все время слышу какое-то новенькое дополнение.

— И я того же мнения, — промолвил Стас, высокий парень атлетического телосложения.

Его друг Женька, не уступающий ему по росту и габаритам, привстал с лавочки и в шутку торжественно потряс руки Стасу и Володе.

— Абсолютно с вами согласен.

— Ну, раз пошла такая петрушка, то по­ехали, — махнул рукой Сэнсэй. — Повторим урок из прошлого. Итак, все вы представляете, что такое солнечное сплетение. — Он остановил взгляд на Максе, который растерянно кивнул, не сказав ни да, ни нет. — Так, понял. Данное сплетение, которое еще назы­вают чревным сплетением, представляет со­бой совокупность различной величины и формы нервных узлов, связанных между собой большим количеством соединитель­ных ветвей разнообразной длины и толщи­ны. Оно очень варьируется как по количест­ву подходящих к нему нервных стволов и входящих в его состав узлов, так и по фор­ме этого мощного конгломерата. В своем центре солнечное сплетение больше напоминает соединенные вершины треугольни­ка. А по общей внешней форме — чаще все­го неровный круг, так как нервы от солнеч­ного сплетения радиально расходятся во все стороны к органам брюшной полости, как свет от солнца. Ну и, естественно, там име­ется множество нервных окончаний. Сол­нечное сплетение относится к самым круп­ным вегетативным сплетениям. Его даже на­зывают «брюшным мозгом».