МИНИСТЕРСТВО ОХРАНЫ ЗДОРОВЬЯ УКРАИНЫ 40 страница. Живое существо, так сказать, сохраняет свою собствен­ную жизнь, разрушая чужую

Живое существо, так сказать, сохраняет свою собствен­ную жизнь, разрушая чужую. Но часть инстинкта смерти остается деятельной внутри живого существа, и нами про­слежено достаточно большое число нормальных и патоло­гических проявлений направленного внутрь инстинкта деструктивности. Мы даже пришли к такой ереси, что стали объяснять происхождение нашей совести подобным внутрен­ним направлением агрессивности. Как Вы понимаете, если этот процесс заходит слишком далеко, это не так уж безо­пасно — это прямо вредит здоровью, тогда как направление инстинктивных сил деструктивности на внешний мир раз­гружает живое существо и должно быть для него благотвор­ным. Это служит биологическим оправданием всех тех безобразных и опасных стремлений, которые нам приходит­ся перебарывать. Нужно признать, что они стоят ближе к природе, чем наше им сопротивление, для которого нам еще необходимо найти объяснение"[366] (Курсив мой. — Э. Ф.).

Сделав это очень ясное и бескомпромиссное заявле­ние, обобщающее его ранее выраженные взгляды на ин­стинкт смерти, и заявив, что вряд ли сможет поверить рассказам о счастливых землях, где живут народы, "не­знакомые с принуждением и агрессией", Фрейд поста­рался к концу письма прийти к не столь пессимистиче­скому выводу, чем, казалось, предвещало его начало. Его надежда основывалась на нескольких возможностях: "Если готовность к войне проистекает из инстинкта де­структивности, то ближайшим средством будет призва­ние противоположного ему инстинкта, Эроса. Все, что устанавливает эмоциональные связи между людьми, долж­но противостоять войне"[367].

Примечательно и трогательно то, как Фрейд-гуманист и, как он сам себя называет, "пацифист" неистово стара­ется здесь избежать логичных выводов из своих собствен­ных посылок. Если инстинкт смерти так могуществен и фундаментален, как Фрейд постоянно утверждает, как можно его заметно сократить, даже включив в действие Эрос, если учесть, что оба они входят в состав каждой клетки и что они составляют неуничтожимое качество жи­вой материи?

Второй аргумент Фрейда в пользу мира несколько бо­лее основателен. В конце своего письма Эйнштейну он пишет: "Война самым резким образом противоречит тем психическим установкам, к которым нас принуждает куль­турный процесс; поэтому мы должны возмущаться вой­ной, мы ее попросту не переносим. Это уже не просто ин­теллектуальный или аффективный отказ — для нас, па­цифистов, это конституционная нетерпимость, высшая степень идиосинкразии*. И все же кажется, что унижение войною эстетического чувства имеет не меньшее значение для нашего отказа от войны, чем ее жестокости. Как дол­го потребуется нам ждать, чтобы и другие стали пацифис­тами? Мне нечего сказать по этому поводу"[368].

В конце этого письма Фрейд затрагивает мысль, время от времени встречающуюся в его работах[369], мысль о разви­тии культуры как фактора, ведущего к длительному, как бы "органическому" вытеснению инстинктов. Много рань­ше Фрейд уже выразил такой взгляд в "Трех очерках", когда говорил о резком столкновении между инстинктом и цивилизацией: "Наблюдая культурного ребенка, полу­чаешь впечатление, что построение этих плотин является делом воспитания и, несомненно, воспитание во многом этому содействует. В действительности это развитие обус­ловлено органически, зафиксировано наследственно и иной раз может наступить без всякой помощи воспитания"[370].

В "Цивилизации и недовольных ею" Фрейд продолжил этот ход мысли, говоря об "органическом вытеснении", на­пример, в случае табу на менструацию или анальный эро­тизм, который таким образом прокладывает путь в цивилизацию. Но еще в 1897 г. мы встречаемся с тем, что, как выразился Фрейд в письме к Флиссу (14 ноября 1897 г., письмо 75), "в вытеснении участвует и нечто органическое"[371].

Процитированные здесь различные высказывания по­казывают, что уверенность Фрейда в "органическом" не­приятии войны была не просто попыткой вырваться из трагической перспективы своих представлений об инстин­кте смерти, выработанной как бы ad hoc[372] в ходе дискус­сии с Эйнштейном; она согласовывалась с ходом его мыш­ления и, хотя никогда не доминировала, с 1897 г. присут­ствовала на заднем плане его мысли.

Если бы были правильны предположения Фрейда о том, что цивилизация вырабатывает "органическое" и наследу­емое вытеснение, т. е. что в ходе развития цивилизации некоторые инстинктивные потребности в самом деле ослабляются, тогда, конечно, он нашел бы выход из ди­леммы. Тогда некоторые инстинктивные побуждения, про­тиворечащие культуре, не подталкивали бы цивилизован­ного человека в той же мере, как и первобытного. Им­пульс к разрушению оказался бы не столь интенсивным и могущественным у цивилизованного человека, как у перво­бытного. Такой ход мысли привел бы и к умозаключению, согласно которому некоторые ограничения на убийство, возможно, воздвигнуты в ходе развития культуры и за­крепляются наследственно. Впрочем, даже если бы в прин­ципе удалось обнаружить подобные наследственные фак­торы, было бы чрезвычайно трудно допустить их суще­ствование наряду с инстинктом смерти.

В соответствии с представлением Фрейда инстинкт смер­ти —"это тенденция, внутренне присущая всей живой суб­станции; с теоретической точки зрения представляется за­труднительным допустить, что столь фундаментальная био­логическая сила способна ослабнуть в ходе развития ци­вилизации. По той же самой логике можно было бы пред­положить, что Эрос способен органически ослабнуть, а такое предположение повело бы к более общему допущению, что саму природу живой субстанции можно было бы переде­лать в ходе развития цивилизации с помощью "органиче­ского" вытеснения[373].

Как бы то ни было, сегодня это, пожалуй, один из важнейших предметов для исследования. Есть ли достаточные свидетельства того, что существует органическое вытеснение некоторых инстинктивных влечений в ходе развития цивилизации? Отличается ли это вытеснение от вытеснения в обычном Фрейдовом смысле слова, посколь­ку оно скорее ослабляет инстинктивное влечение, нежели удаляет его из сознания или отклоняет на другие цели? Говоря конкретнее, ослабели ли деструктивные импульсы в ходе истории и развились ли сдерживающие импульсы, ныне наследственно зафиксированные? Чтобы ответить на этот вопрос, потребовались бы обширные исследования, особенно в области антропологии, социальной психологии и генетики.

Оглядываясь назад на разнообразные попытки Фрейда смягчить остроту основной альтернативы — разрушение других или самого себя, — можно лишь восхищаться его настойчивостью в попытках отыскать выход из дилеммы и в то же самое время честностью, с какой он воздержива­ется от веры в то, будто бы нашел удовлетворительное решение. Так, в "Очерке" он больше не ссылается на фак­торы, ограничивающие силу деструктивности (за исклю­чением роли Сверх-Я), и завершает эту тему словами: "Та­кова одна из опасностей для здоровья, с которой челове­ческие существа сталкиваются лицом к лицу на пути к культурному развитию. Сдерживание агрессивности вооб­ще нездорово и ведет к болезни (к омертвлению)"[374].

4. Критика теории по содержанию.

Теперь нам надо перейти от имманентной критики Фрейдовой теории инстинктов смерти и жизни к критике со­держания его аргументов. Поскольку об этом написано очень много, мне нет надобности обсуждать все пункты такой критики. Упомяну лишь те, что представляют осо­бый интерес с моей точки зрения, или же те, которые не были достаточно освещены другими авторами.

Пожалуй, наибольшая слабость допущений Фрейда как в данном случае, так и касательно некоторых других про­блем заключается в том, что теоретик и систематик в нем опережали наблюдателя-клинициста. Вследствие этого Фрейд односторонне руководствовался интеллектуальным воображением, а не эмпирическим: если бы это было не так, он бы почувствовал, что садизм, агрессивность, де­структивность, господство, воля к власти — качественно совершенно разнородные феномены, хотя провести между ними демаркационную линию, наверное, не всегда легко. Но Фрейд мыслил в абстрактно-теоретических понятиях, предполагавших, что все, что не есть любовь, относится к инстинкту смерти, поскольку каждую тенденцию надо было подвести под новую дуальность. Включение различных, подчас противоречивых психологических тенденций в одну категорию неизбежно приводит к тому, что ни одну из них нельзя понять; человека заставляют говорить на чуждом языке о явлениях, о которых можно говорить осмысленно только в том случае, если слова соотносятся с различны­ми специфическими формами опыта.

Впрочем, есть доказательство способности Фрейда вре­менами возвышаться над собственной приверженностью дуалистической теории инстинктов. Мы находим его в том, что он видел некоторые существенные качественные раз­личия между разнообразными формами агрессивности, хотя он не дифференцировал их с помощью разных терминов. Вот три главные формы, которые он различал:

1. Импульсы жестокости, независимые от сексуально­сти и базирующиеся на инстинктах самосохранения; их цель — осознавать реальные опасности и защищаться от их поползновений. Функция такой агрессии состоит в при­обретении того, что необходимо для выживания, или в защите от угрозы жизненно важным интересам. Этот тип примерно соответствовал бы тому, что я назвал "защит­ной агрессией".

2. В своем представлении о садизме Фрейд усматривал единую форму деструктивности, для которой вожделенны акты разрушения, принуждения, мучения (хотя он объяс­нял специфическую особенность этой формы деструктивно­сти как сплав сексуального вожделения и несексуального инстинкта смерти). Этот тип соответствовал бы "садизму".

3. Наконец, Фрейд признавал третий тип деструктив­ности, который он описывал следующим образом: "Но даже там, где он появляется без сексуальной цели, в слепой ярости разрушения, мы не можем не признать, что удов­летворение инстинкта сопровождается чрезвычайно высо­кой степенью нарциссического наслаждения, обязанного своим происхождением проявлению Я вместе с осуществ­лением давнего желания последнего стать всесильным".

Трудно сказать, на какой феномен ссылается здесь Фрейд: на чистую разрушительность некрофила или на крайнюю форму опьяненного властью садиста — участни­ка линчующей насилующей толпы. Пожалуй, трудность состоит вообще в проблеме различения между крайними формами садизма, неистовой яростью и чистой некрофи­лией, трудность, которую я объяснил в тексте. Но каков бы ни был ответ, факт остается фактом: Фрейд признавал различные феномены, однако отказывался их различать, когда ему нужно было подогнать клинические данные под теоретические требования.

В каком же положении мы оказались после анализа Фрейдовой теории инстинкта смерти? Существенно ли ее отличие от созданной многими психоаналитиками конст­рукция "разрушительного инстинкта" или от более ран­ней Фрейдовой конструкции либидо? В ходе нашего об­суждения мы указали на чуть заметные изменения и про­тиворечия в развитии Фрейдом теории агрессии. В ответе Эйнштейну мы видели, что Фрейд на мгновение позволил себе предаться умозрительным построениям, направлен­ным на то, чтобы смягчить свою позицию и сделать ее менее подходящей для оправдания войны. Но когда мы еще раз окидываем взором теоретическое сооружение Фрей­да, становится ясно, что, несмотря на все это, основная особенность инстинкта смерти следует логике гидравли­ческой модели, которую Фрейд с самого начала применил к сексуальному инстинкту. Стремление к смерти постоян­но воспроизводится во всей живой субстанции, оставляя единственную альтернативу: либо безмолвно заниматься разрушением себя изнутри, либо повернуться к внешнему миру в виде "разрушительности" и спасти себя от само­разрушения путем разрушения других людей. Как выра­зил это Фрейд: "Сдерживание агрессивности вообще не­здорово и ведет к болезни (омертвлению)".

Подводя итог рассмотрению Фрейдовой теории инстин­ктов жизни и смерти, вряд ли удастся избежать вывода, что с 1920 г. Фрейд запутался в двух основательно разли­чающихся представлениях и в двух особых подходах к проблеме человеческой мотивации. Первый — конфликт между самосохранением и сексуальностью — соответство­вал традиционному представлению: разум против страс­тей, долг против естественной склонности или голод про­тив любви в качестве движущих сил в человеке. Более поздняя теория, основанная на конфликте между склон­ностью любить и склонностью умирать, между интеграци­ей и дезинтеграцией, между любовью и ненавистью, была совершенно иной. Хотя кто-то и может сказать, что она основывалась на известном представлении о любви и не­нависти как двух силах, движущих человеком, на самом деле она была глубже и оригинальнее: она следовала пла­тоновской традиции в трактовке Эроса и рассматривала любовь как энергию, связующую воедино всю живую суб­станцию и выступающую гарантом жизни. Говоря еще точ­нее, она, видимо, следует идее Эмпедокла о том, что мир живых существ может существовать лишь до тех пор, пока идет борьба между противоположными силами Вражды и Афродиты, т. е. любви, пока силы симпатии и антипатии действуют совместно[375].

5. Принцип понижения возбуждения как основа прин­ципа удовольствия и инстинкта смерти.

Различия между старой и новой теориями Фрейда не должны, однако, заставить нас забыть о том, что есть одна аксиома, глубоко запавшая в сознание Фрейда еще со времени его совместных исследований с фон Брюкке, аксиома, общая обеим теориям. Эта аксиома — "принцип понижения напряжения", составлявший основу Фрейдова мышления начиная с 1888 г. и вплоть до самых послед­них его рассуждений об инстинкте смерти.

Уже в самом начале своей работы в 1888 г. Фрейд гово­рил о "постоянном количестве возбуждения". В 1892 г. он сформулировал принцип яснее, написав: "Нервная систе­ма старается сохранить нечто постоянное в своих функциональных отношениях, что мы можем описать как «сумму возбуждения». Она запускает в действие это пред­варительное условие здоровья, ассоциативно избавляясь от каждого чувствительного прироста возбуждения или разгружая его через подходящую моторную реакцию" (Кур­сив мой. — Э. Ф.).

Соответственно Фрейд определил психическую травму, занимающую важное место в его теории истерии, сле­дующим образом: "Любое впечатление, от которого не­рвной системе трудно избавиться с помощью ассоциа­тивной или моторной реакции, становится психической травмой" (Курсив мой. — Э. Ф.).

В "Наброске научной психологии" (1895) Фрейд гово­рил о "принципе нейронной инерции", согласно которому "нейроны стремятся отделаться от Q. На этой основе и следует понимать структуру и развитие, как, впрочем, и функции [нейронов]". Что Фрейд подразумевает под Q, не совсем ясно. В данной статье он определяет его как то, "что отличает активность от покоя"[376], имея в виду нерв­ную энергию[377]. Как бы то ни было, мы чувствуем твердую почву под ногами, когда говорим, что начало того, что Фрейд позже назвал принципом "постоянства", подразу­мевающим понижение всей нервной активности до мини­мального уровня, приходится на те далекие годы. Два­дцать пять лет спустя в работе "По ту сторону принципа удовольствия" Фрейд выразил этот принцип в психологи­ческих терминах следующим образом: "Психический ап­парат обладает тенденцией удерживать имеющееся в нем количество возбуждения на возможно более низком или по меньшей мере постоянном уровне"[378]. Здесь Фрейд гово­рит, что тот же принцип "постоянства" или "инерции" имеет два варианта: один — поддерживание возбуждения на постоянном уровне, другой — понижение его до воз­можно низкого уровня. Иногда Фрейд использовал каж­дый из двух терминов для обозначения того или иного варианта основного принципа[379].

Принцип удовольствия базируется на принципе посто­янства. Выработанное химическим путем либидозное воз­буждение нуждается в понижении до нормального уров­ня; принцип поддерживания напряжения на постоянном уровне управляет функционированием нервной системы. Напряжение, превысившее обычный уровень, ощущается как "неудовольствие"; понижение его до постоянного уров­ня — как "удовольствие". "Факты, побудившие нас при­знать господство принципа удовольствия в психической жизни, находят свое выражение также в предположении, что психический аппарат обладает тенденцией удержи­вать имеющееся в нем количество возбуждения на воз­можно более низком или по меньшей мере постоянном уровне... Принцип удовольствия выводится из принципа константности"[380] (Курсив мой. — Э. Ф.). До тех пор, пока мы не осмыслим Фрейдовой аксиомы о понижении напря­жения, мы так и не поймем его позиции, центром которой было не представление о гедонистском стремлении к удо­вольствию, а скорее допущение физиологической необходи­мости уменьшить напряжение и вместе с ним — психоло­гически — неудовольствие. Принцип удовольствия основы­вается на поддерживании возбуждения на некотором посто­янном уровне. Но принцип постоянства предполагает также и тенденцию поддерживать возбуждение на минимальном уровне; в этой разновидности он становится основой для инстинкта смерти. Фрейд выразил это так: "То, что мы признали в качестве доминирующей тенденции психичес­кой жизни, может быть, всей нервной деятельности, а именно стремление к уменьшению, сохранению в покое, прекращению внутреннего раздражающего напряжения (по выражению Барбары Лоу — «принцип нирваны»), как это находит себе выражение в принципе удовольствия, является одним из наших самых сильных мотивов для уверенности в существовании влечений к смерти"[381].

В этом пункте Фрейд достигает позиции, которую по­чти невозможно защищать: принципы постоянства, инер­ции, нирваны — тождественны; принцип понижения на­пряжения руководит сексуальными инстинктами (если пользоваться терминами принцип» удовольствия) и в то же время составляет сущность инстинкта смерти. Учиты­вая, что Фрейд описывает инстинкт смерти не только как саморазрушение, но и как разрушение других, он пришел бы к парадоксу, по которому принцип удовольствия и разрушительный инстинкт обязаны своим существованием одному и тому же принципу. Вполне естественно, Фрейд не удовлетворился бы подобной идеей, особенно потому, что она соотносилась бы скорее с монистической, нежели с дуалистической моделью противоборствующих сил, от которой Фрейд никогда не отказывался. Четырьмя годами позже в "Экономической проблеме мазохизма" Фрейд пи­сал: "Но мы без колебаний отождествили принцип удоволь­ствия—неудовольствия с принципом нирваны... Принцип нирваны (и предположительно тождественный ему прин­цип удовольствия) полностью обслуживал бы инстинкты смерти, цель которых перевести неугомонность жизни в стабильность неорганического состояния, и его функция состояла бы в том, чтобы предостерегать против требова­ний инстинктов жизни — либидо, пытающихся нарушить предопределенный ход жизни. Но не может быть, чтобы такой взгляд был правильным" (Курсив мой. — Э. Ф.).

Чтобы подтвердить несостоятельность этого взгляда, Фрейд делает шаг, который с самого начала могла бы подсказать ему обыкновенная целесообразность. Он писал: "Похоже, что в ряду ощущений напряжения мы не­посредственно различаем увеличение или уменьшение ко­личества раздражения, и не может быть сомнений в том, что есть разновидности напряжения, порождающие удо­вольствие, и есть разновидности ослабления напряжения, вызывающие неудовольствие. Состояние сексуального воз­буждения — ярчайший пример вызывающего удовольствие увеличения раздражения, но, конечно же, он — не един­ственный.

Таким образом, удовольствие и неудовольствие нельзя соотносить с увеличением или уменьшением количества (которое мы описываем как «напряжение, порожденное раздражением»), хотя им явно приходится в значитель­ной мере подстраиваться под этот фактор. Видимо, они зависят не от количества, а от некоторой его особенности, которую мы можем описать только как качественную. Если бы мы были в состоянии сказать, что представляет собой эта качественная характеристика, мы бы значительно про­двинулись в области психологии. Возможно, это ритм, временная последовательность изменений, подъемы и спа­ды в количестве раздражения. Мы не знаем".

Однако в дальнейшем Фрейд не развивал эту мысль, хотя не похоже, чтобы его удовлетворило такое объясне­ние. Вместо этого он предложил другую идею, означав­шую попытку преодолеть опасность отождествления удо­вольствия с разрушением. Он продолжал: "Как бы то ни было, мы должны признать, что принцип нирваны, при­надлежащий как таковой инстинкту смерти, в живых орга­низмах подвергся видоизменению, благодаря которому он превратился в принцип удовольствия; и впредь мы будем избегать рассматривать два принципа как один... Прин­цип нирваны выражает тенденцию инстинкта смерти; прин­цип удовольствия представляет требования либидо; видо­изменение последнего — принцип реальности — представ­ляет воздействие внешнего мира".

Такое объяснение больше похоже на теоретическое пред­писание, чем на разъяснение положения о том, что прин­цип удовольствия и инстинкт смерти не тождественны.

Несмотря на то что попытка Фрейда выпутаться из парадоксальной ситуации, по-моему, оказалась безуспеш­ной, хотя и блестящей, важно в данном вопросе не то,удалась она ему или нет. Важнее то, что надо всем психо­логическим мышлением Фрейда с самого начала и до кон­ца тяготела аксиома, согласно которой принцип пониже­ния возбуждения — руководящий принцип всей психиче­ской и нервной жизни.

Истоки этой аксиомы нам известны. Фрейд сам проци­тировал Фехнера как родоначальника этой идеи. Он пи­сал: "Для нас, однако, не может быть безразличным то, что такой глубокий исследователь, как Т. Фехнер, выдви­нул теорию удовольствия и неудовольствия, в существен­ном совпадающую с той, к которой приводит нас психо­аналитическая работа. Положение Фехнера, высказанное в его небольшой статье «Некоторые идеи и истории сотво­рения и развития организмов» (18ТЗ, раздел 9, дополне­ние, с. 94), гласит следующее: "Поскольку определенные стремления всегда находятся в связи с удовольствием или неудовольствием, можно также удовольствие и неудоволь­ствие мыслить в психофизической связи с условиями устойчивости и неустойчивости, и это позволяет обосно­вать развитую мной в другом месте гипотезу, что всякое психофизическое движение, переходящее за порог созна­ния, связано до известной степени с удовольствием, когда оно, перейдя известную границу, приближается к полной устойчивости, и с неудовольствием, когда, также перехо­дя известный предел, оно отдаляется от этого; между обе­ими границами, которые можно назвать качественным по­рогом удовольствия и неудовольствия, в определенных гра­ницах лежит известная область чувственной индифферент­ности..."[382]

Факты, побудившие нас признать господство принципа удовольствия в психической жизни, находят свое выраже­ние также в предположении, что психический аппарат об­ладает тенденцией удерживать имеющееся в нем количе­стве возбуждения на возможно более низком или по мень­шей мере постоянном уровне. Это то же самое, лишь вы­раженное иначе, так как если работа психического аппарата направлена к тому, чтобы удерживать количество возбуждения на низком уровне, то все, что содействует нарастанию напряжения, должно быть рассматриваемо как нарушающее нормальные функции организма, т. е. как неудовольствие.

Принцип удовольствия выводится из принципа констант­ности. В действительности к принципу константности при­водят нас те же факты, которые заставляют нас признать принцип удовольствия. При подробном рассмотрении мы найдем также, что эта предполагаемая нами тенденция душевного аппарата подчиняется, в качестве частного слу­чая, указанной Фехнером "тенденции к устойчивости", с которой он поставил в связь ощущение удовольствия и неудовольствия"[383].

Но Фехнер был отнюдь не единственным выразителем принципа понижения напряжения. Благодаря физическим представлениям об энергии, понятие энергии и закон со­хранения энергии приобрели популярность среди физио­логов. Окажись Фрейд под влиянием этих физических те­орий, и они, возможно, привели бы его к выводу, что инстинкт смерти — всего лишь частный случай общего физического закона. Но ошибочность подобного вывода становится очевидной, если мы примем во внимание раз­личие между неорганической и органической материей. Рене Дюбо выразил это положение очень сжато. Он писал: "Со­гласно одному из фундаментальнейших законов физики, универсальная тенденция материального мира — катить­ся по наклонной плоскости, опускаться до нижайшего из возможных уровня напряжения, постоянно теряя потен­циальную энергию и степень организованности. Напротив, жизнь постоянно творит порядок из неупорядоченной ма­терии и поддерживает его. Чтобы осмыслить глубокое зна­чение этого факта, надо просто представить себе, что про­исходит с любым живым организмом — как с мельчай­шим, так и с крупнейшим и наиболее развитым, — когда он в конце концов умирает".

Два английских автора — Р. Кэпп (1931) и Л. Пенроуз (1931) — подвергли весьма убедительной критике попыт­ки некоторых авторов увязать физическую теорию с инстинктом смерти, заявив, что пора наконец покончить с мыслью о том, будто между энтропией и инстинктом смер­ти могла быть какая-то связь"[384].

Имел ли Фрейд в виду связь между энтропией и ин­стинктом смерти или не имел, не так уж важно. Даже если и не имел, сам принцип понижения возбуждения и энергии до минимального уровня покоится на основной ошибке, на которую указывает Дюбо в вышеприведенном высказывании; ошибке, состоящей в игнорировании фун­даментального различия между жизнью и нежизнью, между "организмами" и "вещами".

Чтобы отойти от законов, значимых только для орга­нической материи, в последующие годы предпочтение было отдано, вместо энтропии, Другой аналогии, а именно по­нятию "гомеостасис", разработанному Вальтером Кэнноном (1963). Но Джонс и другие, усмотревшие в этом по­нятии аналогию Фрейдову принципу нирваны, путают два принципа. Фрейд говорит о тенденции устранить или по­низить возбуждение. Кэннон со своей стороны и многие исследователи более позднего времени говорят о необходи­мости поддерживать внутреннюю среду в относительно ста­бильном состоянии. Такая стабильность предполагает, что внутренняя среда стремится остаться стабильной, а вовсе не понизить энергию до минимума. Смешение, очевидно, происходит из-за двусмысленности слов "стабильность" и "постоянство". Продемонстрировать ошибку можно на про­стом примере. Если температуру в комнате нужно поддер­живать на стабильном или постоянном уровне с помощью термостата, это значит, что она не должна ни поднимать­ся выше, ни опускаться ниже определенного уровня; если бы, однако, тенденция состояла в том, чтобы температура находилась на минимальном уровне, это было бы совер­шенно другое дело; фактически гомеостатический прин­цип стабильности противоречит принципу нирваны, пред­полагающему понижение всей энергии или ее определен­ного вида.

Видимо, нет особых сомнений в том, что Фрейдова ба­зисная аксиома понижения напряжения — родоначальни­ца как принципа удовольствия, так и инстинкта смерти — обязана своим существованием мышлению, характерному для немецкого механистического материализма, и помимо этого ориентации на то, чтобы рассматривать человека как машину, что явилось отличительной чертой западного мышления последних столетий. Эти представления небы­ли подсказаны Фрейду клиническим опытом; глубокая при­верженность Фрейда физиологическим теориям его учите­лей взвалила на него и психоаналитиков более позднего времени бремя "аксиомы". Она загнала клинические на­блюдения и окончательную формулировку теории в узкие рамки принципа понижения напряжения, который вряд ли можно было согласовать с богатством данных, свиде­тельствующих о том, что человек любого возраста ищет возбуждения, стимуляции, отношений любви и дружбы, жаждет приумножить свою соотнесенность с миром, — ко­роче, человек, похоже, мотивируется принципом повыше­ния напряжения в той же мере, в какой и принципом понижения напряжения. Но хотя у многих психоаналити­ков сложилось впечатление об ограниченной применимос­ти принципа понижения напряжения, они не изменили своей фундаментальной позиции и постарались совместить своеобразную смесь Фрейдовых метапсихологических пред­ставлений и логику своих клинических данных.

Пожалуй, загадка самообмана Фрейда насчет примени­мости понятия инстинкта смерти требует еще одного эле­мента для своего разрешения. Каждый внимательный чи­татель произведений Фрейда, должно быть, также отдает себе отчет в том, как осторожно и осмотрительно обра­щался он с новыми теоретическими построениями, пред­ставляя их впервые. Он избегал заявлений об их ценнос­ти, а иногда даже протестовал против их переоценки. Но чем больше времени проходило, тем больше гипотетиче­ских положений превращалось в теории, над которыми надстраивались новые конструкции и теории. Фрейд-тео­ретик прекрасно сознавал, насколько сомнительна значи­мость многих его построений. Почему же он забыл свои первоначальные сомнения? Трудно ответить на этот воп­рос; может быть, ответ заключается в том, что он был лидером психоаналитического движения[385]. Те из его учеников, кто осмелился критиковать фундаментальные ас­пекты его теорий, покинули его или были вытеснены тем или иным способом. Те, кто создавал психоаналитическое движение, были по преимуществу людьми прозаическими с точки зрения их теоретических способностей, и им было бы трудно следовать за Фрейдом через базисные измене­ния в теории. Им нужна была догма, в которую они бы поверили и вокруг которой могли бы организовать движе­ние[386]. Так Фрейд-ученый стал в известной мере заложни­ком Фрейда — лидера движения; иначе говоря, Фрейд-учитель оказался в плену у своих верных, но нетворче­ских последователей.