МИНИСТЕРСТВО ОХРАНЫ ЗДОРОВЬЯ УКРАИНЫ 36 страница

Вот характерная сцена, описанная одним из выдающихся немецких военачальников, генералом Хайнцем Гудерианом:

"С красным от гнева лицом, поднятыми вверх кулаками, весь дрожа от ярости, он (Гитлер) стоял передо мной, потеряв всякое самообладание... Он кричал все громче и громче, лицо его перекосилось". Когда он увидел, что этот спектакль не произвел впечатления на Гудериана, который продолжал на­стаивать на своем мнении, вызвавшем всю эту вспышку гне­ва, Гитлер вдруг переменился, дружелюбно улыбнулся и ска­зал: "Продолжайте, пожалуйста, доклад. Сегодня Генераль­ный штаб выиграл сражение".

Оценка, которую дает поведению Гитлера Шпеер, под­тверждается многими свидетельствами.

После драматических переговоров Гитлер любил высмеи­вать своих оппонентов. Однажды он описывал таким обра­зом визит Шушнига 12 февраля 1939 г. в Оберзальцберг. Он сказал, что, изобразив приступ гнева, он заставил австрий­ского канцлера понять всю серьезность ситуации и в конце концов уступить. Вероятно, многие из его широко известных истерических сцен были хорошо продуманным спектаклем. Вообще, Гитлер на удивление умел владеть собой. В те време­на он терял самоконтроль всего несколько раз, по крайней мере в моем присутствии.

Еще одним замечательным даром Гитлера была его ис­ключительная память. Приведем свидетельство Шрамма:

Способность, которой он вновь и вновь удивлял окружа­ющих, включая тех, на кого не действовали его чары, была его невероятная память. Он мог легко воспроизвести любую несущественную деталь — имена героев в романе Карла Мэя, фамилии авторов когда-то прочитанных книг, даже инструк­ции по изготовлению велосипедов, которые он читал в 1915 г. Он точно помнил все даты своей политической биографии, гостиницы, в которых когда-то жил, названия улиц, по ко­торым ездил.

Известно, что Гитлер легко запоминал цифры и техни­ческие детали. Он мог назвать точный калибр и дально­бойность любого оружия, количество подводных лодок, которые находятся в данный момент в плавании или сто­ят в гавани, и множество других подробностей, имевших значение для ведения войны. Неудивительно, что его ге­нералы бывали искренне поражены глубиной его знаний, хотя в действительности это было только свойство меха­нической памяти.

Здесь мы подходим к важному вопросу об эрудиции и знаниях Гитлера, вопросу, который приобретает особое звучание сегодня, когда участились попытки вновь под­нять на щит образ Гитлера и воскресить атмосферу восхи­щения "величием" этого человека. Эта тенденция отчетли­во прослеживается в широко публикуемых воспоминани­ях бывших нацистов[305].

Мазер занимает в этом вопросе довольно противоречи­вую позицию. Он предупреждает читателя, что не следует доверять суждениям Гитлера о своей -собственной эруди­ции, ибо они сомнительны и не подтверждены объектив­ными данными. (Гитлер, например, утверждал, что каж­дую ночь он прочитывал одну серьезную книгу и таким образом, начиная с двадцатидвухлетнего возраста, успел серьезно изучить всемирную историю, историю искусств, культуры, архитектуры и политических наук.) Затем, иг­норируя свое собственное предостережение, Мазер пишет, не ссылаясь при этом на источники, что, по словам "хоро­шо осведомленных" свидетелей, Гитлер начал еще в школьные годы изучать серьезные труды по науке и искусству, но более всего продвинулся в тех областях истории, в которых он и сам считал себя специалистом. Приведем лишь один яркий пример, показывающий, сколь уязвима некритичная позиция, занимаемая Мазером в оценке эру­диции Гитлера. Мазер пишет, что замечания Гитлера, при­веденные в "Застольных беседах", подтверждают "то, что до этого и так неоднократно доказывал Гитлер — в пуб­личных выступлениях и в частных беседах, — его глубо­кое знание Библии и Талмуда". Талмуд — большая и слож­ная книга. И чтобы добиться ее "глубокого знания", нуж­ны годы. Между тем здесь нет никакой загадки: в антисе­митской литературе, с которой Гитлер был прекрасно зна­ком, разбросано множество цитат из Талмуда, часто иска­женных или вырванных из контекста, чтобы доказать по­рочность евреев. Гитлер запоминал эти фразы и блефовал, внушая своим слушателям, что он "глубоко изучил" Тал­муд. То, что ему верили его слушатели, в общем понятно. Гораздо печальнее, что тридцать лет спустя на ту же удоч­ку попался профессиональный историк.

Гитлер действительно мог бойко рассуждать с видом компетентного человека буквально обо всем на свете, и всякий, кто прочтет "Застольные беседы", может легко себя в этом убедить. Он без труда вдавался в проблемы палеонтологии, антропологии, любых областей истории, философии, религии, женской психологии и биологии. Но что показывает критический анализ эрудиции и знаний Гитлера?

В школе он был не в состоянии напрячься для серьез­ного чтения даже по истории, которая его интересовала. В венский период он в основном проводил время гуляя по улицам, разглядывая здания, делая зарисовки и беседуя. Способность к упорной учебе и серьезному, глубокому чте­нию могла появиться у него после войны, но, кроме заяв­лений самого Гитлера, у нас нет об этом никаких свиде­тельств. (Считается, что он пронес с собой через всю вой­ну том Шопенгауэра. Неизвестно, однако, много ли он из него прочитал.) С другой стороны, как показывает внима­тельною изучение "Застольных бесед", речей Гитлера и "Майн кампф", он был жадным читателем и обладают спо­собностью отыскивать и запоминать факты, чтобы затем

использовать их при любой возможности, подкрепляя свои идеологические посылки.

Если попытаться объективно взглянуть на "Майн кампф", мы ли сможем квалифицировать его как труд, написан­ный действительно эрудированным человеком. Это скорее умно — и очень недобросовестно — состряпанный пропа­гандистский памфлет. Что же касается его речей, то, не­смотря на их потрясающую эффективность, они были про­изведениями уличного демагога, но не образованного че­ловека. "Застольные беседы" демонстрируют его талант в искусстве вести разговор. Но и в них он предстает перед нами как одаренный, но очень поверхностно образован­ный человек, не знавший ничего досконально. Это был человек, который, перескакивая из одной области знаний в другую, ухитрялся, благодаря своей удивительной па­мяти, выстраивать более или менее связные цепочки фак­тов, специально выуженных из различных книг. Порой он допускают грубейшие ошибки, свидетельствующие о недостатке фундаментальных знаний. Но время от време­ни ему удавалось удивлять своих слушателей, хотя, по-видимому, и не всех.

Пытаясь определить впечатление, которое производи­ли "застольные беседы" на гостей Гитлера, следует по­мнить, что, хотя среди его слушателей были в основном образованные и интеллигентные люди, многие из них были загипнотизированы его личностью и потому готовы были не замечать существенных пробелов в его знаниях. Кроме того, их, безусловно, поражала широта его кругозора и уверенность, с которой он судил обо всем. Будучи воспи­танными в традициях интеллектуальной честности, они просто не могли допустить мысли, что человек, сидящий перед ними, блефует.

Как свидетельствуют различные источники, Гитлер, за небольшим исключением, не читал ничего, что противоре­чило его идеологическим установкам или требовало кри­тического и объективного размышления. Такова была структура его личности: основным мотивом для чтения было не приобретение знаний, а добывание все новых средств для убеждения и себя, и других. Он хотел, чтобы все, что он читает, его волновало, и во всем искал и находил только то, что подтверждало его идеи, и это приносило ему огромное эмоциональное удовлетворение. Так как он не интересовался музыкой Баха или Моцарта, а слушал только оперы Вагнера, он не читал книг, которые требо­вали внимания и раздумий, в которых совпадали истина и красота. Он буквально пожирал печатные страницы, но с очень прагматической установкой. Подобным образом невозможно читать сколько-нибудь серьезные книги. Для этого скорее годились политические памфлеты и научно-популярные сочинения, например книги Гобино или Чемберлена по расовым проблемам или популярные брошюры по дарвинизму, где Гитлер мог вычитывать как раз то, что ему было нужно. Возможно, он читал литературу по вопро­сам, которые его действительно интересовали, т. е. по архи­тектуре и военной истории, но насколько серьезно — этого мы не знаем. В общем, чтение Гитлера сводилось, по-види­мому, лишь к популярной литературе (включая памфле­ты), где он отыскивал цитаты из более серьезных источни­ков, запоминал их и воспроизводил в нужный момент, создавая впечатление, что ему известны первоисточники. Действительная проблема заключается вовсе не в том, сколько книг прочитал Гитлер, а в том, приобрел ли он фундаментальное качество образованного человека — спо­собность объективного и осмысленного усвоения знаний. Можно часто услышать, что Гитлер всего достиг путем самообразования. Я бы сказал иначе: Гитлер был не самоуч­кой, а недоучкой, и та часть образования, которую он недо­получил, как раз и содержала знание о том, что такое знание. Необразованность Гитлера проявлялась не только в этом. У него, безусловно, была возможность приглашать немец­ких ученых, работающих в любой из областей наук, что­бы с их помощью расширять и углублять свои знания. Но, по свидетельству Шрамма, равно как и Шпеера, он тщательно избегал таких ситуаций[306]. Он неловко себя чув­ствовал в присутствии людей, стоявших с ним наравне или выше его, чего бы то ни касалось. Это типичное про­явление нарциссического и авторитарного характера. Он должен был всегда находиться в положении, где он мог чувствовать себя неуязвимым. Если это было не так, общение (так же как и серьезная книга) представляло угро­зу всему стройному зданию его дилетантизма.

Гитлер избегал специалистов. Единственное исключе­ние он делал для архитекторов, в особенности для профес­сора П. Л. Трооста. Троост не раболепствовал перед Гит­лером. Когда Гитлер приходил к нему на квартиру, Тро­ост никогда не встречал его у входа и не провожал до дверей, когда тот уходил. Тем не менее Гитлер был в вос­хищении от Трооста. С ним он не был ни высокомерным, ни многословным, не вел себя как студент. Даже на фото­графии, опубликованной в книге Шпеера, можно видеть, что Гитлер испытывает чувство смущения перед профессо­ром. Я думаю, что Гитлер так вел себя по отношению к Троосту потому, что, как я уже отмечал, интерес его к архитектуре был совершенно искренним.

В музыке и живописи, так же как в истории и филосо­фии, вкусы Гитлера определялись почти исключительно его страстями. Каждый вечер после ужина в Оберзальцберге он смотрел два кинофильма. Больше всего он любил оперетты и мюзиклы. И не терпел фильмов о путешестви­ях, о природе или учебных фильмов. Как я уже упоми­нал, его приводили в восторг фильмы типа "Fridericus Rex" ("Король Фридрих"). В музыке ему были интересны толь­ко оперетты и Вагнер, который был для него своего рода эмоциональным допингом. Ханфштенгль часто играл для него Вагнера, особенно когда он был в подавленном на­строении, и это действовало на него как лекарство.

Мы не знаем, интересовался ли этот "бывший худож­ни" живописью. Он предпочитал осматривать музеи сна­ружи, оценивал их архитектуру, но редко заходил внутрь, чтобы познакомиться с картинами. Вот как описывает Ханфштенгль их посещение Музея кайзера Фридриха в Берлине в начале 20-х гг. Первым полотном, перед кото­рым остановился Гитлер, был "Человек с золотым шле­мом" Рембрандта. "Посмотри, — сказал он, обращаясь к юному отпрыску члена партии, которого взял с собой в музей. — Это же потрясающе! Какой героизм во взгляде солдата! Какая воинственность, решимость! Вот тут-то и видно, что Рембрандт все-таки был арийцем и германцем, хотя он иногда и выбирал модели в еврейском квартале Амстердама". Гитлер-"художник" в основном копировал открытки и старые гравюры. Главным образом это были фасады зда­ний ("архитектурная графика")» но также и пейзажи, пор­треты и иллюстрации для рекламы. Он руководствовался принципом спроса и, как мы знаем, повторял некоторые сюжеты, если они хорошо продавались. Качество его жи­вописи и рисунков в общем соответствовало тому, что мож­но было бы ожидать от художника его уровня. Его произ­ведения имели опрятный вид, но были безжизненны и не слишком выразительны. Лучше всего ему удавались архи­тектурные эскизы. Но даже когда он не копировал их (например, во время войны), они все равно отличались точностью, педантизмом и сухостью. В них никогда не было ничего личного, хотя они были "неплохо исполне­ны". Даже сам Гитлер признал впоследствии, что он рисо­вал только для того, чтобы заработать себе на жизнь, и был "маленьким художником". В 1944 г. он сказал свое­му закадычному другу фотографу Хоффману: "Я не хочу быть художником. Я рисовал, только чтобы жить и учить­ся". Отсюда можно заключить, что он был коммерческим художником, копиистом-рисовальщиком и не имел насто­ящего таланта к живописи[307].

Впечатление, что Гитлеру недоставало оригинальнос­ти, еще усиливается, если взглянуть на более чем сотню его эскизов, которые хранятся у Шпеера. Я не эксперт в вопросах искусства, но думаю, что всякий тонко чувству­ющий человек отметил бы педантизм и безжизненность этих набросков. Например, одна небольшая деталь в эскизах театрального интерьера повторяется многократно и по сути без изменений. Такие же повторы есть в серии эскизов обелиска. Иногда в карандашных штрихах чув­ствуется агрессия. В других случаях поражает отсутствие какой-либо выразительности, личного отношения. Было очень любопытно обнаружить среди этих рисунков (вы­полненных между 1925 и 1940 гг.) безыскусные изобра­жения подводных лодок, танков и другого военного сна­ряжения[308].

То обстоятельство, что Гитлер не проявлял интереса к живописи, не означает, что его интерес к архитектуре не был подлинным и искренним. Это очень важно для пони­мания личности Гитлера, ибо, по всей видимости, архи­тектура была единственной сферой, которая его по-насто­ящему интересовала в жизни. Дело в том, что интерес этот не вытекал из его нарциссизма, не был проявлением его деструктивности и не являлся блефом. Конечно, труд­но судить о подлинности интересов человека, в такой сте­пени привыкшего выдавать себя не за того, кто он есть. Тем не менее я считаю, что у нас есть свидетельства, не­опровержимо доказывающие неподдельность его интереса к архитектуре. Самым знаменательным в этом отношении фактом является его готовность, о которой говорит Шпеер, без конца обсуждать архитектурные проекты. Очевид­но, что при этом он был движим реальной заинтересован­ностью в чем-то, что лежало за пределами его персоны. И он не менторствовал, а задавал вопросы и по-настоящему принимал участие в дискуссии. Я убежден, что только в такие моменты этот властолюбивый, бесчувственный раз­рушитель начинал участвовать в жизни, хотя общение с ним все равно оставляло Шпеера без сил, ибо он имел дело с его личностью в целом. Я не утверждаю, что, гово­ря об архитектуре, Гитлер в корне менялся, но это была ситуация, в которой "чудовище" больше всего станови­лось похоже на человека.

Это не означает, что Гитлер был прав, когда утверж­дал, что внешние обстоятельства не позволили ему стать архитектором. Как мы видели, ему надо было сделать совсем немного, чтобы достичь этой цели, но он этого не сделал, потому что стремление к власти и разрушению оказалось в нем более сильным, чем любовь к архитекту­ре. Вместе с тем гипотеза о подлинности его интереса к архитектуре не отрицает того факта, что у него была ги­гантомания и дурной вкус. Как отмечает Шпеер, Гитлер предпочитал стиль нового барокко 80-90-х гг., особенно в той декадентской форме его выражения, которую люби­ли приветствовал сам кайзер Вильгельм П. Не следует удивляться, что в архитектуре вкусы Гитлера были таки­ми же примитивными, как и в других областях, ведь вкус неотделим от характера. Гитлер был грубой, примитив­ной, бесчувственной натурой, он был слеп ко всему, что не касалось его лично, и потому вряд ли мог обладать изысканным вкусом. И все же, я думаю, важно было от­метить подлинность его интереса к архитектуре, посколь­ку это был единственный конструктивный элемент в его характере и, быть может, единственный мостик, который связывал его с жизнью.

Маскировка

Анализ характера Гитлера будет неполным, если мы упус­тим из виду, что этот терзаемый страстями человек был дружелюбным, вежливым, сдержанным и почти застенчи­вым. Он был особенно обходительным с женщинами и никогда не забывал послать им цветы по случаю какого-нибудь торжества. Он ухаживал за ними за столом, пред­лагал пирожные и чай. Он стоял, пока не садились его секретарши. В предисловии к "Застольным беседам" Шрамм пишет, какое впечатление производил он на окружавших его людей. "В кругу приближенных к нему людей бытова­ло убеждение, что шеф проявляет заботу об их благополу­чии, разделяет их радости и печали, что он, например, заранее думает о том, какой подарок человеку будет при­ятно получить на день рождения..." Д-р X. Пикер, моло­дой человек, который, до того как попал в окружение Гитлера, "видел его только издали, в роли «государствен­ного мужа»", был чрезвычайно поражен той гуманной ат­мосферой, которую Гитлер создавал в своем узком кругу, покровительством, которое он выказывал к подчиненным, его готовностью смеяться вместе со всеми... Да, в этом кружке Гитлер, одинокий человек, не имевший семьи и друзей, был хорошим "товарищем", а что такое товарище­ство, он узнал во время первой мировой войны и принес это знание в мирную жизнь. Люди, окружавшие Гитлера, знали, как нравятся ему красивые и хорошо одетые жен­щины, знали о его любви к детям, видели, как он был привязан к своим собакам и как он наслаждался, наблю­дая поведение этих животных.

Эту роль дружелюбного, доброго, чуткого человека Гит­лер умел играть очень хорошо. И не только потому, что он был великолепным актером, но и по той причине, что ему нравилась сама роль. Для него было важно обманы­вать свое ближайшее окружение, скрывая всю глубину своей страсти к разрушению, и прежде всего обманывать самого себя[309].

Кто взялся бы утверждать, что в поведении Гитлера не было ни одного доброго элемента, что в нем вовсе отсут­ствовала благонамеренность? Мы должны допустить, что такие элементы в нем были, ибо. наверное, не бывает лю­дей, в которых нет ни крупицы любви и добра. Вместе с тем то, что было в нем доброго, могло иметь отношение только к внешней оболочке его личности. Так, забота Гит­лера о подарках к дням рождения своих сотрудников кон­трастирует с его поведением по отношению к Еве Браун, на которую он не собирался производить впечатление сво­ей обходительностью. Что касается смеха Гитлера, то здесь Пикер оказался недостаточно проницательным, чтобы пра­вильно оценить природу этого смеха. Чтобы понять, чего стоит пресловутое чувство товарищества у Гитлера, при­обретенное, по словам Пикера, на войне, процитируем вслед за Ханфштенглем рапорт офицера, командира Гитлера, где он пишет, что, хотя тот является примерным и дисципли­нированным солдатом, "он был исключен из списков на присвоение очередного звания из-за высокомерного отно­шения к товарищам и раболепства перед начальством". Любовь к детям — замечательная черта, которую слишком часто эксплуатируют политики: в личной беседе Шпеер выразил серьезные сомнения в том, что у Гитлера воис­тину была такая любовь.

Столь же сомнительной оказывается и его любовь к собакам. Шрамм пишет, что Гитлер приказал соорудить в своей штаб-квартире полосу препятствий вроде тех, на которых тренируют пехотинцев. Здесь она использовалась для испытания смелости и сообразительности собак. Офи­цер, который был приставлен к собакам, показал Шрамму, с какой быстротой они могут реагировать на команды "стоять" и "лежать". В связи с этим Шрамм замечает: "У меня возникло впечатление, что передо мной машина, а не собака. И мелькнула мысль, что, дрессируя псов, Гит­лер даже их стремится лишить воли".

Шрамм пишет, что у Гитлера было два лица — друже­любное и внушающее ужас — и что оба были настоящими. Когда говорят, что в каком-то человеке сидят два челове­ка, сменяющие друг друга, как Джекиль и Хайд[310], предпо­лагается, что оба являются подлинными. Однако уже со времен Фрейда такое представление не может считаться со­стоятельным с точки зрения психологии. Существует раз­личие между бессознательным ядром и ролью, которую че­ловек играет: эта роль включает рационализации, компен­сации и другие формы защиты, скрывающие настоящую глубинную реальность. Даже если не апеллировать к фрей­дизму, теория двойственной личности поразительно и опас­но наивна. Кто не встречал людей, которые обманывают не только словами, но всем своим поведением, манерой дер­жаться, интонацией, жестами? Многие люди умеют искус­но изображать персонаж, которым они хотят казаться. Они так мастерски играют роль, что нередко вводят в заблужде­ние людей проницательных и психологически искушенных. Не имея никакого внутреннего стержня, никаких подлин­ных принципов, ценностей или убеждений, Гитлер мог "иг­рать" доброжелательного джентльмена и сам не сознавать того, что всего лишь играет роль.

Гитлеру нравилась эта роль не только потому, что он хотел кого-то обмануть. Она была ему навязана ситуацией, в которой он рос. Я даже не имею в виду, что его отец был незаконнорожденным ребенком, а мать не имела образова­ния. Социальная ситуация этой семьи была особенной и по другим причинам. Отчасти из-за работы отца, отчасти по другим соображениям семья жила в разное время в пяти разных городах. Кроме того, будучи имперским таможен­ным чиновником, отец держался несколько особняком в местном обществе, принадлежавшем к среднему классу, хотя с точки зрения доходов он вполне мог в него вписаться. Но где бы они ни жили, семья Гитлеров никогда не была пол­ностью интегрирована в местную социальную ситуацию. И хотя они вполне сводили концы с концами, в культурном отношении они принадлежали к низшему слою буржуазии. Отец происходил из низов и интересовался лишь полити­кой и пчелами. Свободное время он проводил обычно в таверне. Мать была необразованной и занималась только семьей. Будучи тщеславным юношей, Гитлер должен был ощущать социальную незащищенность и стремиться к при­знанию в более обеспеченных слоях среднего класса. Уже в Линце он почувствовал вкус к элегантной одежде: он выхо­дил прогуляться в костюме с иголочки и с тростью. Мазер пишет, что в Мюнхене у Гитлера имелась фрачная пара и что его одежда всегда была чистой, выглаженной и никогда не была потрепанной. Затем проблему одежды решила во­енная форма, но его манеры остались манерами хорошо воспитанного буржуа. Цветы, внимание к интерьеру своего дома, поведение — все это указывало на несколько назой­ливое желание продемонстрировать, что он "принят" в хо­рошем обществе. Он был настоящим Bourgeois-Gentilhomme, нуворишем, стремящимся доказать, что он джентльмен[311].

Он ненавидел низший класс, потому что ему надо было доказывать, что он к нему не принадлежит. Гитлер был человеком без корней, и не только потому, что он был австрийцем, изображавшим немца. У него не было корней ни в каком социальном классе. Он не был рабочим, не был буржуа. Он был одиночкой в социальном, а не только в психологическом смысле. Единственное, что он смог в себе обнаружить, это самые архаические корни — корни расы и крови.

Восхищение, которое вызывал у Гитлера высший класс, — явление довольно распространенное. Такая установка — обычно глубоко вытесненная — встречает­ся и у других социалистических деятелей того периода, например у Д. Р. Макдональда. Будучи выходцами из низших слоев среднего класса, эти люди в глубине души мечтали быть "принятыми" в высший класс — класс про­мышленников и генералов. Мечты Гитлера были еще бо­лее нескромными: он хотел заставить власть имущих по­делиться с ним властью и даже встать выше их и коман­довать ими. Гитлер, бунтарь, лидер рабочей партии, обо­жал богатых и их образ жизни, несмотря на то, что про­изнес в их адрес немало нелестных слов, пока не пришел к власти. Гитлер играл роль доброго и предупредительно­го человека. Реальностью было только желание быть "джентльменом", быть "принятым", "принадлежать". Гит­лер был в определенном смысле гротескной фигурой: че­ловек, одержимый жаждой разрушения, человек без жа­лости и сострадания, вулкан, кипящий исконными страс­тями, и в то же время человек, старающийся казаться благовоспитанным, милым, безвредным джентльменом. Не­удивительно, что ему удалось обмануть многих, кто по различным причинам не хотел противиться обману (был "сам обманываться рад").

Гротескным символом этой мешанины корректного бур­жуа и убийцы стало его бракосочетание с Евой Браун в бункере, незадолго до их смерти. Законный брак — выс­шее отличие, которое мог предложить мелкий буржуа Гит­лер своей подруге. И для нее, воспитанной в традициях буржуазной морали, это тоже было высшим достижением. Надо было соблюсти все формальности. Для совершения церемонии нужен был чиновник, ведающий актами граж­данского состояния, найти которого оказалось непросто в той маленькой части Берлина, которая еще не была заня­та советскими войсками. Но глава государства не чувство­вал себя вправе изменить бюрократическую процедуру, назначив таким чиновником кого-нибудь из присутствую­щих. Пришлось ждать несколько часов, прежде чем его отыскали. Церемония прошла по всем правилам, подава­ли шампанское. Гитлер-джентльмен вел себя безукориз­ненно, но было ясно, что только неотвратимость близкой

смерти могла заставить его узаконить отношения со своей подругой. (Если бы у него была хоть крупица здравого смысла, не говоря уж о любви, он мог сделать это не­сколькими неделями раньше.) Вместе с тем Гитлер-убий­ца не переставал действовать. Женитьба на Еве не стала препятствием для вынесения смертного приговора ее шу­рину, которого он заподозрил в предательстве. Незадолго до этого он приговорил к смерти своего врача, д-ра Карла Брандта, лечившего его с 1934 г. Приговор был вынесен трибуналом в составе Геббельса, генерала СС Бергера и молодежного лидера Аксманна. Сам Гитлер выступил од­новременно в роли прокурора и верховного судьи. Причи­ной смертного приговора, на котором настаивал Гитлер, было то, что Брандт оставил свою семью в Тюрингии, где уже были американцы, вместо того чтобы привезти ее в Оберзальцберг. Гитлер заподозрил Брандта в том, что он использует свою жену для связи с американцами. (Жизнь Брандту спас Гиммлер, который в ту пору сам пробовал снискать доверие американцев.)

Какими бы психологическими и социальными причи­нами ни объяснялись особенности оболочки личности Гит­лера, надо признать, что она играла важную роль. С ее помощью он успешно обманывал тех лидеров немецкой промышленности, армии и националистического движе­ния (равно как и многих политиков в других странах мира), которых могла оттолкнуть его грубая и разрушительная натура. Конечно, многие видели в нем не только этот фа­сад. Но остальные позволили себя обмануть и тем способ­ствовали созданию условий, позволивших Гитлеру беспре­пятственно следовать по пути разрушения.

Недостаток воли и реализма

Сам Гитлер считал своим главным достоинством несгибае­мую волю. Был ли он прав, зависит от того, что понимать под "волей". На первый взгляд вся его карьера свидетельст­вует о том, что он и в самом деле обладал исключительной силой воли. Он хотел стать великим и, начав с нуля, в течение всего лишь двадцати лет осуществил это намерение, достиг­нув таких высот, о которых даже сам, наверное, не мечтал. Разве это не характеризует его как волевого человека? Вместе с тем у нас есть серьезные основания сомне­ваться в его качествах, ибо, как мы видели, в детстве и в юности Гитлер был существом абсолютно безвольным. Он был ленив, не умел трудиться и вообще был не готов совершать какие-либо усилия. Все это не очень вяжется с представлениями о волевой личности. На мой взгляд, дело здесь совсем в другом: то, что Гитлер называл "волей", на самом деле было связано с теми страстями, которые сжи­гали его изнутри и заставляли искать пути их утоления. Воля его была сырой и неоформленной, как у шестилет­него ребенка (по точному замечанию Шпеера). Ребенок, не знающий, что такое компромисс, капризничает и зака­тывает истерику. Конечно, можно сказать, что он прояв­ляет так свою волю. Но правильнее все-таки взглянуть на это иначе: он слепо следует своим побуждениям, не умея направить фрустрацию в нужное русло. Когда Гит­лер не видел возможностей для достижения своей цели, он просто топтался на месте и работал только для того, чтобы сводить концы с концами. До начала первой миро­вой войны у него не было ни малейшей идеи, ни плана, ни направления в сторону какой-то цели. И если бы не политическая ситуация, сложившаяся после войны, он скорее всего продолжал бы плыть по течению, может быть, стал бы где-то работать, хотя при его недисциплиниро­ванности это было мало реально. Пожалуй, ему бы подо­шла роль торговца товарами сомнительного качества, успех которого зависит от умения уговорить покупателя. Но ожидание Гитлера было вознаграждено. Его фантасти­ческие устремления и его дар убеждать неожиданно со­единились с социальной и политической реальностью. Он стал агентом реакционного крыла армейского командова­ния, который должен был не только шпионить за солдата­ми, но и вести среди них пропаганду милитаристских идей. Так, начав с малого, Гитлер постепенно стал монополи­стом в торговле товаром, который пользовался огромным спросом у разочарованных и смятенных "маленьких лю­дей" и в реализации которого были кровно заинтересованы сначала армия, а затем и другие влиятельные группы, — таким товаром были идеи национализма, антикоммунизма и милитаризма. Когда он доказал на этом поприще свою состоятельность, немецкие банкиры и промышленники оказали ему финансовую поддержку настолько щедрую, что он получил возможность захватить власть.