Часть V Март 1346 года – декабрь 1348 года 10 страница

Мальчишки прыгнули в воду и поплыли. Мостник обратился к собравшимся:

– На дне не камни, а ил. Течение вымывает его из-под быков, и в яме остается одна вода. Это произошло со старым, деревянным мостом. Дубовые быки с какого-то момента уже не упирались в грунт, а свисали. Поэтому мост и рухнул. Чтобы то же самое не случилось с новым, у основания быков я планировал сделать насыпь из больших камней, играющих роль волнореза, ослабляющего давление потока. Однако камни не набросали, поэтому быки подмыло. Они уже не держат мост, а опять свисают с него, утяжеляя. Именно по этой причине на дуге арки и пошли трещины.

Элфрик скептически что-то проворчал, но остальные строители заинтересовались. Мальчишки доплыли до середины реки, потрогали центральный бык, набрали побольше воздуха и исчезли под водой. Мерфин продолжил:

– Вернувшись, они сообщат, что быки нависают над большими углублениями, наполненными водой, где может поместиться человек.

Он только надеялся, что все так и есть. Мальчишки оставались под водой удивительно долго. Мастер и сам не дышал, как будто был там с ними. Наконец на поверхности показалась темно-рыжая мокрая голова, а следом за ней и каштановая. Деннис и Ной коротко обменялись впечатлениями и рванули к берегу.

Зодчий не был полностью убежден в своей правоте, но другого объяснения не находил. А держаться необходимо очень уверенно. Если сейчас выяснится, что его предположение ошибочно, он окажется в дураках. Мальчишки доплыли до берега и, тяжело дыша, вышли из воды. Медж укутала каждого в одеяло. Мостник дал им перевести дух и спросил:

– Ну? Что вы обнаружили?

– Ничего, – ответил старший Деннис.

– Что значит «ничего»?

– Там ничего нет, внизу быков.

Элфрик торжествовал.

– Вы хотите сказать, там ил.

– Нет! Никакого ила, одна вода, – уточнил Деннис.

– Там такая дыра, что легко можно забраться! Вот этот большой бык просто висит в воде, под ним ничего нет, – добавил Ной.

Зодчий попытался скрыть облегчение. Элфрик зашумел:

– Но это еще не значит, что камни решили бы проблему.

Однако олдермена никто не слушал. Фитцджеральд оказался прав. Его все окружили, что-то спрашивали, объясняли. Через несколько минут Элфрик в полном одиночестве ушел. Мерфину на секунду стало жаль его. Затем он вспомнил, как бывший наставник бил его по лицу поленом, и жалость испарилась в холодный утренний воздух.

На следующее утро к Мостнику в «Колокол» пришел монах. Даже когда он откинул капюшон, строитель не узнал его, но, увидев культю вместо левой руки, понял, что перед ним брат Томас – с седой бородой и глубокими морщинами вокруг глаз и рта. Ему уже перевалило за сорок. Неужели его тайна после стольких лет все еще представляет опасность? – подумал Мерфин. Неужели если она выйдет наружу, Лэнгли рискует даже сейчас? Но Томас пришел не с этим.

– Ты оказался прав насчет моста.

Зодчий кивнул. Горькая радость. Он прав, но стараниями аббата мост никогда не будет таким, каким должен быть.

– Я хотел еще тогда объяснить важность этих камней, но Элфрик и Годвин ни за что не стали бы меня слушать, поэтому рассказал все Эдмунду Суконщику, а он потом умер.

– Нужно было рассказать мне.

– Ах, и не говори!

– Пойдем в собор. Хочу тебе кое-что показать, коли уж ты все можешь определить по небольшим трещинам.

Он провел Мерфина в южный рукав трансепта. Здесь и в южном приделе у хора Элфрик одиннадцать лет назад перестраивал своды после обрушения. Мастер сразу же понял причину беспокойства Томаса: опять появились трещины.

– Ты предупреждал, что они вернутся.

– Если не понять суть проблемы, да.

– И оказался прав. Элфрик ошибся дважды.

Фитцджеральд заволновался. Если перестраивать башню…

– Ты-то понимаешь. А Годвин?

Монах не ответил.

– Как думаешь, в чем причина?

Зодчий сосредоточился на этом важном вопросе. Он думал о нем на протяжении многих лет.

– Это ведь не изначальная башня, так? Если верить Книге Тимофея, ее достраивали.

– Да, около ста лет назад, когда расцвела торговля шерстью. Ты считаешь, ее сделали слишком высокой? – нахмурился Томас.

– Все зависит от фундамента.

Склон, на котором стоял собор, плавно спускался на юг, к реке; может быть, все дело в этом. Мерфин прошелся по трансепту под башней к северному рукаву, встал у основания мощной колонны на северо-востоке средокрестия и посмотрел на арку, перекинувшуюся через северный придел от хора к наружной стене.

– Меня волнует южный придел, – проворчал Томас. – Здесь-то проблем нет.

Строитель показал ему:

– Вон трещина, на своде, у шелыги, видишь? То же самое произошло и на мосту: быки не упираются в грунт, и поползли трещины.

– Ты хочешь сказать, что башня поехала на юг?

Мерфин вернулся к противолежащей южной арке.

– Здесь тоже трещина, только на наружной поверхности свода. Поэтому и по стене наверху пошли трещины.

– Но они небольшие.

– И тем не менее объясняют, что случилось. В северной части арка вытянулась, в южной сплющилась. Значит, башня перемещается на юг.

Монах с тревогой посмотрел вверх.

– Вроде все прямо.

– Глазу не видно. Но если подняться на башню и на отвесе спустить оловянную линейку с вершины какой-нибудь колонны средокрестия, то у основания она отклонится от вертикали колонны на несколько дюймов к югу. И башня кренится именно там, где самые крупные трещины.

– Что же делать?

Мастер хотел сказать: «Закажи мне новую башню». Но еще рано.

– Прежде чем что-то предпринимать, нужно тщательно все осмотреть. – Он попытался справиться с волнением. – Мы поняли, что трещины появились вследствие того, что башня движется. Но почему она движется?

– И как можно это узнать?

– Вырыть яму.

В конце концов Иеремия выкопал яму. Томас не хотел нанимать самого Мерфина – и без того трудно вытащить из Годвина деньги: настоятель, казалось, вообще всегда на мели, – но не мог поручить это и Элфрику – тот сказал бы, что проблем никаких нет. Поэтому обратились к бывшему ученику Мерфина, который тоже любил работать быстро. В первый же день Иеремия снял напольные плиты в южном рукаве трансепта. На следующий день рабочие начали рыть землю вокруг огромной юго-восточной колонны средокрестия. Когда яма стала достаточно глубокой, Иеремия поставил деревянную лебедку для подъема тяжелой земли. На второй неделе опустил в яму деревянную лестницу, чтобы рабочие доставали до дна.

Тем временем приходская гильдия договорилась с Мостником о починке моста. Элфрик был, разумеется, против, но уже не мог утверждать, что он лучше всех, и даже почти не спорил. Мерфин энергично принялся за работу. Поставил коффердамы вокруг тех быков, где появились трещины, вычерпал воду и начал заполнять углубления под ними раствором со строительным мусором. Чуть позже он навалит вокруг быков большие булыжники – что собирался сделать с самого начала, – уберет ужасные скобы Элфрика и заделает щели раствором. Если сработать на совесть, трещины больше не появятся.

Но ему очень хотелось построить башню. Это нелегко. Чертежи должны одобрить аббатство и приходская гильдия, во главе которых в настоящий момент стоят два его заклятых врага – Годвин и Элфрик. А настоятелю еще придется искать деньги.

Для начала Мерфин уговорил Марка выставить свою кандидатуру на выборах олдермена вместо Элфрика. Выборы проходили каждый год, на День всех святых, первого ноября. Как правило, почти всех олдерменов переизбирали без всяких разговоров, пока они не уходили в отставку или не умирали. Однако формально допускались и другие кандидаты. Нынешний, к примеру, и сам выдвинул себя, когда должность еще занимал Эдмунд.

Ткача долго уговаривать не пришлось. Ему не терпелось сбросить недалекого строителя, настолько тесно связанного с Годвином, что существование приходской гильдии вообще теряло смысл. В действительности городом правило аббатство – упрямое, невосприимчивое к новому, не заботившееся об интересах горожан.

Оба кандидата начали набирать союзников. У старого были свои приверженцы – в основном те, кому он давал работу или у кого покупал материалы, – однако после истории с мостом его репутация сильно пострадала и ряды их поредели. Сторонники нового кандидата, напротив, ликовали.

Мерфин каждый день заходил в собор и осматривал фундамент мощной колонны, обнажаемый Иеремией. Фундамент, скрепленный строительным раствором, был выложен слоями из таких же камней, что и весь собор, но их менее аккуратно подгоняли друг к другу, поскольку все равно не видно. Каждый нижний слой чуть шире верхнего, как в пирамиде. По мере углубления ямы строитель тщательно обследовал каждый уровень и не находил никаких дефектов, однако не сомневался, что скоро найдет.

Фитцджеральд никому не говорил, что у него на уме. Если его подозрения подтвердятся и башня тринадцатого века окажется слишком тяжела для фундамента двенадцатого века, то решение может быть лишь радикальное – сносить и строить заново. И новая башня станет самой высокой в Англии…

Как-то в середине октября в собор пришла Керис. Стояло раннее утро, и осеннее солнце светило в большое восточное окно. Монахиня встала на краю ямы, и ее голову нимбом окружал капюшон. Сердце Мерфина забилось быстрее. Может, сейчас она ему ответит. Мастер нетерпеливо вскарабкался по лестнице.

Дочь Эдмунда была красива, как всегда, хотя яркий солнечный свет выдавал небольшие изменения, произошедшие за девять лет. Кожа уже не такая гладкая, а около губ появились малюсенькие морщинки, но в зеленых глазах светился тот же быстрый ум, который Мостник так любил. Остановились поговорить в южном приделе возле колонны, где он ее когда-то обнимал.

– Очень рад тебя видеть. Ты все время пряталась.

– Я монахиня, мне полагается прятаться.

– Но ты же хочешь снять обет.

– Я еще не приняла решение.

Зодчий приуныл.

– И сколько тебе нужно времени?

– Не знаю.

Мастер отвернулся, не желая, чтобы она видела, как болезненны для него ее колебания, и промолчал. А что говорить? Что она поступает неразумно? К чему?

– Ты, наверно, собираешься в Тенч навестить родителей.

Фитцджеральд кивнул:

– На днях; они хотят видеть Лоллу.

Сам он тоже очень хотел их видеть и откладывал поездку только из-за работы.

– Пожалуйста, поговори с братом про Вулфрика из Вигли.

Мерфин хотел говорить о себе и Керис, а вовсе не о Гвенде и Вулфрике, и ответил холодно:

– И что я должен сказать?

– Вулфрик теперь работает даже не за деньги, за одну еду, потому что Ральф не дает ему ни пяди земли.

Строитель пожал плечами:

– Парень сломал ему нос.

Разговор перерастал в ссору, и архитектор спросил себя, а почему он, собственно, злится. Керис не обращалась к нему много недель, а заговорила про Гвенду. Понял, что обиделся на то, какое место Гвенда занимает в ее сердце. Говорил себе, что это недостойно, но ничего не мог с собой поделать. Монахиня вспыхнула с досады.

– Это было одиннадцать лет назад! Может, хватит?

Фитцджеральд успел забыть, как яростно они могли ссориться с Керис, но теперь вспомнил и принял небрежный вид.

– С моей точки зрения, хватит. Но в данном случае важна точка зрения Ральфа.

– Тогда сдвинь эту точку зрения! – приказала она.

Мастер обиделся и шутливо ответил:

– Как прикажете.

– Издеваешься?

– Да просто я не у тебя на службе, а ты, судя по всему, считаешь иначе. И я чувствую себя немного дураком.

– О, ради Бога! – воскликнула Керис. – Обиделся на то, что я о чем-то попросила?

Почему-то ему вдруг показалось, что она приняла решение отказать ему и остаться в монастыре. Строитель попытался сдержаться.

– Когда мы были вместе, ты могла просить меня о чем угодно. Но поскольку теперь допускаешь возможность, что отвергнешь меня, это несколько дерзко.

Сам понимал, что вроде как читает ей нотацию, но не мог остановиться. Заговорив о том, что у него на сердце, он просто расклеится. Монахиня же была слишком возмущена и не замечала его состояния.

– Но я прошу не за себя!

– Признаю твое великодушие, и все же у меня такое ощущение, что ты меня используешь.

– Хорошо, ладно, тогда не надо.

– Конечно, я поговорю с Ральфом.

И вдруг его выдержка дала трещину. Мерфин развернулся и ушел, дрожа от какого-то всеохватного чувства, которое не мог, однако, определить. Направляясь к яме, он изо всех сил старался взять себя в руки, думая, как все глупо. Мастер обернулся, но Керис уже не было. Фитцджеральд остановился на краю ямы, глядя вниз в ожидании, пока буря уляжется.

Через какое-то время зодчий увидел, что работы в соборе достигли решающей стадии. Котлован уходил вниз на тридцать футов, рабочие обнажили уже всю каменную кладку и приступили к тому, что залегало ниже. С Керис он сейчас все равно ничего не может поделать. Лучше сосредоточиться на фундаменте. Архитектор глубоко вздохнул и спустился по лестнице.

Наступил момент истины. Пока он наблюдал за работами, его немного отпустило. Мостник осмотрел грунт под фундаментом – песок, мелкие камни. Когда рабочие сняли илистый слой, в яму посыпался песок. Мерфин велел им остановиться, встал на колени и набрал в ладонь песка. Почва здесь другая – значит, строители что-то засыпали в фундамент. Он предвкушал открытие, и раздражение после разговора с Керис утихало.

– Иеремия! – позвал он. – Найди брата Томаса, пожалуйста, поскорее.

Тем временем Фитцджеральд велел рабочим копать дальше, но не так широко: на этой глубине котлован мог уже угрожать стабильности собора. Вернулся Иеремия с Томасом, и они втроем стали ждать. Скоро песок кончился и вновь пошел естественный илистый грунт.

– Интересно, что это за песок, – задумчиво произнес Томас.

– Кажется, я знаю, – ответил Мерфин.

Он старался, чтобы торжество было не так заметно. Много лет назад он предсказал, что меры Элфрика не помогут, если не найти корень проблемы, и оказался прав, но неразумно кричать: «Я же говорил!» Томас и Иеремия нетерпеливо смотрели на него. Мастер начал объяснять:

– В котлован под фундамент насыпают сначала строительный мусор, скрепляя его раствором. Затем кладут камень. Так и нужно, если фундамент соответствует зданию.

– Это нам прекрасно известно, – не удержался Лэнгли.

– А здесь возвели слишком высокую башню – фундамент на нее не рассчитан. Избыточный вес за сто с лишним лет раздробил мусор с раствором в рыхлый песок. Под давлением он расползся, и камень просел. Дефект заметнее в южной части, потому что земля здесь идет под уклон.

Монах и Иеремия помолчали, потом Томас задумчиво бросил:

– Видимо, придется укрепить фундамент.

Иеремия покачал головой:

– Прежде чем поместить под камень новую основу, нужно удалить песок, а тогда фундамент окажется без опоры. Башня просто рухнет.

Лэнгли растерялся:

– И что же делать?

Оба посмотрели на Мерфина. Тот пожал плечами:

– Положить временную крышу над средокрестием, поставить леса и снять башню, камень за камнем. Затем укрепить фундамент.

– То есть заново построить башню?

Именно этого и хотел Фитцджеральд, однако ответил с притворным сожалением:

– Боюсь, что так.

Иначе Томас мог подумать, что вердикт вызван его желанием.

– Аббату Годвину это не понравится, – покачал головой монах.

– Знаю. Но другого выхода я не вижу.

На следующий день Мостник с дочерью выехал из Кингсбриджа. Пока ехали лесом – Лолла на седле впереди, – он напряженно думал о тяжелом разговоре с Керис, понимая, что оказался мелочен. Как глупо, если он хочет вернуть ее любовь. Что с ним такое случилось? Просьба вполне разумна. Почему бы ему не сделать небольшое одолжение женщине, на которой намерен жениться? Но она не говорила, что хочет выйти за него замуж, – все еще оставляла за собой право отказа. Поэтому он и злился. Дочь Эдмунда пользовалась привилегиями невесты, не давая никаких обещаний. С другой стороны, его переживания вполне оправданны. Сколько монахиня еще намерена заставлять его ждать? И сколько он готов ждать? Не хотелось даже думать об этом. И все-таки от него не убудет попытаться уговорить Ральфа перестать издеваться над Вулфриком.

Тенч лежал на самом краю графства, и Мерфину пришлось заночевать в ветреной Вигли. Гвенда и Вулфрик после дождливого лета и второго подряд неурожая сильно похудели. На впалых щеках шрам Вулфрика выделялся заметнее. Оба сына были бледными, чихали, на губах высыпали язвы. Мастер всучил им баранью ногу, небольшой бочонок вина и золотой флорин, соврав, что это от Керис. Отваривая баранину и рассказывая про чинимую несправедливость, Гвенда шипела и плевалась не хуже мяса на вертеле.

– У Перкина уже почти полдеревни! А обрабатывать ее он может только потому, что у него есть Вулфрик, который работает за троих. Так нет же, он хочет еще, а мы должны прозябать!

– Мне очень жаль, что брат до сих пор злится, – буркнул Мерфин.

– Ральф сам тогда напросился, – ответила Гвенда. – Даже леди Филиппа это говорила.

– Старые распри, – философски отозвался Вулфрик.

– Я попытаюсь его уговорить, – пообещал Мостник. – Это маловероятно, но если он ко мне прислушается, чего точно вы от него хотите?

Вулфрик вздохнул и рассеянно посмотрел на гостя, что было ему несвойственно:

– Ах, я каждое воскресенье молюсь о том, чтобы получить обратно земли отца.

– Этому не бывать, – отрезала Гвенда. – Перкин слишком глубоко там окопался. А помри он, наследства ждут не дождутся его сын, замужняя дочь и куча внуков, которые растут не по дням, а по часам. Но нам нужен хоть кусочек земли. Последние одиннадцать лет Вулфрик пахал как вол, чтобы кормились чужие дети. Пора уже расходовать силу на себя.

– Я скажу брату, что наказание затянулось, – заверил их Мерфин.

На следующий день они с Лоллой отправились в Тенч. Мастер еще больше исполнился решимости сделать что-нибудь для Вулфрика, не только чтобы угодить Керис и искупить свою мелочность, – его тоже возмущало, что два таких честных и работящих человека нищие, тощие, а их дети больны, и все из-за мстительности Ральфа.

Родители жили в Тенче, но не в самом Тенч-холле. Строителя потрясло то, насколько постарела мать, хотя, увидев Лоллу, та взбодрилась. Отец выглядел лучше.

– Ральф очень добр к нам, – так настойчиво повторял Джеральд, что Мерфин пришел к противоположному выводу.

Дом у них оказался неплохой, но старики предпочли бы жить в замке вместе с Ральфом. Зодчий понял: брат не хочет, чтобы мать была свидетельницей его бесчинств. Джеральд спросил, как дела в Кингсбридже.

– Город процветает, несмотря на войну с Францией.

– Да, но Эдуард обязан отвоевать земли. Они принадлежат ему по праву рождения, – заметил отец. – Все-таки законный наследник французского престола.

– Мне кажется, это мечты, отец. Сколько бы он ни старался, французская знать никогда не примет короля-англичанина. А без опоры на нее король не сможет править.

– Но нужно остановить французские набеги на наши южные порты.

– После битвы при Слейсе – восемь лет назад – эта опасность уже не так велика. Кроме того, сжигая урожай, пиратов не остановить; может, их еще и прибавится.

– Французы поддерживают шотландцев, а те все время бузят у нас на севере.

– А тебе не кажется, что шотландцев лучше усмирять на севере Англии, а не Франции?

Джеральд растерялся. Судя по всему, рыцарь никогда не задавался вопросами военной тактики.

– Ладно, Ральфа произвели в рыцари. И он привез твоей матери из Кале серебряный подсвечник.

Вот в этом-то все и дело, подумал Мерфин. Истинная причина войны – слава и трофеи. Они пошли к манору. Брата не было, он охотился с Аланом Фернхиллом. В зале стояло большое резное кресло – очевидно, господское. Мастер увидел юную, как он сначала решил, служанку с огромным животом, которую, к его ужасу, представили как жену Ральфа Тилли. Она отправилась на кухню за вином.

– Сколько ей лет? – спросил зодчий у матери, когда невестка вышла.

– Четырнадцать.

Четырнадцатилетние девочки рожали нередко, но все-таки строитель считал, что порядочные люди ведут себя иначе. Ранние роды обыкновенно случались в королевских семьях, где срочно требовались наследники, и среди самых бедных и невежественных крестьян, которым было все равно. В средних классах ситуация сложилась иная.

– А она не слишком молода? – спокойно спросил архитектор.

– Мы все просили Ральфа подождать, – ответила Мод, – но он не стал.

Мать явно осуждала сына. Невестка вернулась с подносом, на котором стоял кувшин вина и миска с яблоками. А она ничего, подумал Мерфин, только очень уставшая. Отец обратился к ней с натужной веселостью:

– Веселее, Тилли! Скоро приедет твой муж. Ты же не станешь встречать его с унылым лицом.

– Я так устала, – ответила Матильда. – Хочу только, чтобы ребенок уже родился поскорее.

– Осталось недолго, – попыталась взбодрить ее Мод. – Недели три-четыре.

– А кажется – вечность.

Послышался конский топот. Мод подняла голову:

– Похоже, это Ральф.

Ожидая брата, которого не видел девять лет, Мерфин, как всегда, испытывал смешанные чувства. Его любовь всегда отравляло сознание причиненного Ральфом зла. Изнасилование Аннет стало лишь началом. В бытность свою разбойником он убивал невинных мужчин, женщин, детей. В Нормандии зодчий слышал о бесчинствах армии Эдуарда, и хотя не знал, как именно вел себя Ральф, смешно надеяться, что тот остался в стороне от изнасилований, поджогов, грабежей и убийств. Но это его брат.

Мастер не сомневался, что Фитцджеральду-младшему тоже нелегко. Возможно, он не простил брату, что тот его выдал. Мостник хоть и взял с Томаса обещание не убивать беглеца, конечно, знал, что если его поймают, скорее всего повесят. Последнее, что он слышал от Ральфа в подвале здания кингсбриджской гильдии, было: «Ты предал меня».

Хозяин вошел вместе с Аланом, оба грязные после охоты. Мерфин с ужасом увидел, что воин хромает. Лорд Тенч не сразу узнал брата, а узнав, широко улыбнулся:

– Мой большой брат!

Старая шутка: Мостник старше, но намного ниже ростом. Они обнялись. Невзирая ни на что, Мерфин был рад. «По крайней мере мы оба живы, – думал он, – несмотря на войну и чуму». При расставании ему казалось, что они больше не увидятся. Ральф бросился в кресло и велел Тилли:

– Принеси-ка пива, очень хочется пить.

Мерфин понял, что никаких упреков не будет, и рассматривал брата, который изменился с того дня в 1339 году, когда уехал на войну. Потерял пальцы на левой руке, вероятно, в бою. Приобрел лицо человека, ведущего крайне невоздержанный образ жизни: прожилки от выпивки, сухая кожа.

– Хорошо поохотились?

– Принесли косулю, жирную как корова, – ответил довольный Тенч. – На ужин будет печень.

Мерфин спросил о военной службе, и брат рассказал несколько памятных историй. Отец пришел в восторг.

– Один английский рыцарь стоит десяти французских! – воскликнул он. – Битва при Креси это подтвердила.

Как ни странно, младший сын ответил сдержанно:

– По моему мнению, английские рыцари несущественно отличаются от французских. Но французы еще не поняли построения, которое мы тогда применили: спешенные рыцари и лучники вперемежку. А французы ведут безнадежные атаки, и это долго еще может продолжаться. Но рано или поздно они разберутся и тактику изменят. До тех пор у нас будет практически безупречная оборона. Увы, такой подход не для наступления, поэтому в результате завоевали мы немного.

Мерфин изумился, как повзрослел брат. Война научила его глубине и тонкости, раньше ему не свойственным. Сам он, в свою очередь, рассказывал о Флоренции: невероятных размерах городах, процветающих купцах, церквях, дворцах. Ральф, в частности, пришел в восторг от того, что там есть наложницы.

Стало темно, и слуги внесли лампы, свечи, а затем и ужин. Тенч много пил. Мерфин обратил внимание, что брат почти не обращается к Тилли. Это его не очень удивило. Ральф – воин, ему тридцать один год, половину взрослой жизни он провел в армии; Тилли – четырнадцатилетняя воспитанница монастырской школы. О чем им говорить?

Поздно вечером, когда Джеральд и Мод ушли домой, а Матильда отправилась спать, Мерфин заговорил о Вулфрике. Он несколько взбодрился, увидев зрелого Ральфа. Брат простил зато, что случилось в 1339 году, а его холодный анализ английской и французской тактики оказался на удивление лишен племенной спеси.

– По пути сюда я провел ночь в Вигли.

– Я так понимаю, что сукновальня работает.

– Алое сукно приносит прибыль Кингсбриджу.

Тенч пожал плечами:

– Марк Ткач платит вовремя.

Сукноделие, разумеется, ниже рыцарского достоинства.

– Я ночевал у Гвенды и Вулфрика. Ты помнишь, Гвенда – детская подруга Керис.

– Помню, как мы столкнулись в лесу с сэром Томасом Лэнгли.

Зодчий бросил взгляд на Алана Фернхилла. Он не хотел, чтобы кто-то узнал о той встрече, чувствуя, как это важно для Томаса, хотя и понятия не имел, по какой причине. Но Фернхилл никак не среагировал: он очень много выпил и плохо соображал. Мерфин быстро продолжил:

– Керис просила меня поговорить с тобой о Вулфрике. Она считает, что ты уже достаточно наказал его за ту драку. И я с ней согласен.

– Ублюдок сломал мне нос!

– Я был там, помнишь? Ты сам не без вины. Оскорбил его невесту. Как ее?..

– Аннет.

– Если бы грудь не стоила сломанного носа, ты бы просто опозорился.

Алан расхохотался, но Тенчу было не смешно.

– Из-за Вулфрика меня чуть не повесили – он настроил лорда Уильяма, когда Аннет вообразила, будто я ее изнасиловал.

– Но тебя не повесили. А ты распорол Вулфрику щеку, когда бежал из суда. Ужасная рана – все зубы было видно. У него так и остался шрам.

– Ну и хорошо.

– Ты мстишь одиннадцать лет. Его жена отощала, а дети больны. Может, хватит, Ральф?

– Нет.

– Что значит «нет»?

– Не хватит.

– Но почему? – в отчаянии воскликнул Мерфин. – Не понимаю тебя.

– Я и дальше буду наказывать Вулфрика, ничего ему не дам и буду унижать его. Его и его женщин.

Мастера потрясла подобная откровенность.

– Боже мой, для чего все это?

– Трудно ответить в двух словах. Я научился тому, что прямота до добра не доводит. Но ты мой большой брат, и мне всегда хотелось чувствовать твое одобрение.

Каким был, таким и остался, понял архитектор, только теперь лучше, чем в молодости, понимает себя.

– Хотя причина проста, – продолжил хозяин. – Вулфрик меня не боится. Не боялся тогда на шерстяной ярмарке и не боится до сих пор, после всего, что я ему сделал. Поэтому будет мучиться и дальше.

Фитцджеральд-старший пришел в ужас:

– Но это же пожизненный приговор.

– В тот день, когда я увижу в его глазах страх, он получит все, чего пожелает.

– Тебе это так важно? – с сомнением спросил Мерфин. – Чтобы тебя боялись?

– Важнее всего на свете, – ответил Тенч.

С возвращением Мерфина в городе произошли серьезные изменения. Керис наблюдала за ними с удивлением и восхищением. Началось с его победы над Элфриком в приходской гильдии. Люди увидели, что из-за невежества Строителя могли потерять мост, и это пробудило их от спячки. Но все понимали, что Элфрик – просто орудие Годвина, и подлинным объектом недовольства стало аббатство.

Больше никто не хотел ему подчиняться. Керис воспрянула духом. У Марка Ткача были неплохие шансы победить на выборах и стать олдерменом. Если это произойдет, аббат Годвин не сможет хозяйничать по-прежнему и, может быть, город оживет: рынки по субботам, новые сукновальни, независимые суды, пользующиеся доверием торгового сословия.

Но больше Керис думала о себе. Возвращение Мерфина, как землетрясение, потрясло ее жизнь до основания. Сначала ужаснула мысль о том, что придется бросить все, чем занималась последние девять лет: положение в монастыре, мать Сесилию, Мэр, больную Старушку Юлию, свой госпиталь, теперь такой чистый, организованный и гостеприимный, – но по мере того как дни становились короче и холоднее, а бывший возлюбленный, починив мост, приступил к новым домам на острове Прокаженных – он задумал целую улицу, – решимость ослабла. Ограничения, которые она уже было перестала замечать, вновь начали раздражать. Привязанность Мэр приводила в бешенство. Молодая монахиня рисовала себе жизнь с Мерфином.

Целительница также много думала о Лолле и о ребенке, которого могла бы иметь от Мостника. Темные глаза и черные волосы девочка, вероятно, унаследовала от матери-итальянки. У их общей дочери скорее всего были бы зеленые глаза, как у всех Суконщиков. Мысль о том, чтобы оставить все и принять дочь чужой женщины, сначала напугала, но, увидев Лоллу, Керис размякла.

Конечно, в монастыре она ни с кем не могла об этом поговорить. Мать Сесилия скажет, что нужно хранить обеты; Мэр будет умолять остаться. И Керис мучилась ночами в одиночестве. Ссора из-за Вулфрика привела ее в отчаяние. Когда зодчий ушел, она заперлась в аптеке и разрыдалась. Почему все так сложно? Ведь хотела всего-навсего сделать то, что нужно. И пока Фитцджеральд-старший был и Тенче, открылась Медж Ткачихе. Через два дня после отъезда Мерфина Ткачиха рано утром пришла в госпиталь. Керис и Мэр делали обход.

– Мне тревожно за Марка.

Мэр повернулась к Керис:

– Я ходила к нему вчера. Он вернулся из Малкомба в жару и с расстройством желудка. Я тебе не говорила, мне показалось, это не серьезно.