ВОЛОДЯ СОКОЛЬНИКОВ

Володя тоже ходил в неофутуристах, но вот «декабристом» не был, поскольку утром 1 декабря ряженым, как мы, на лекции не был, не пришёл.

Я уже написал о том, как его после декабря травили, в стенгазете «Филолог» красовался его мерзко карикатурный портрет, в фельетончике язвили по-мелкому, только бы унизить. Ведь в акции он не участвовал, повода вопить «ату его!» вроде бы и нет. Разве что фельетон «Трое с гусиными перьями» в «Комсомолке», где он упомянут. Но ведь «трое», а не «четверо»…

Так или иначе, но, так сказать, нормально, то бишь очно, он университет не окончил. Получил диплом как заочник, уехал в Куйбышев и стал там работать в «Волжском комсомольце». А через три года, в сентябре 1959 года, мы с ним неожиданно встретились в Центральной комсомольской школе, куда нас послали обкомы ВЛКСМ, дабы мы поднабрались политической мудрости. В первые же дни меня выбрали секретарём парторганизации отделения журналистов, видимо, анекдотов знал больше других. Но поскольку я скомпрометировал этот высокий пост тем, что пытался скрывать от парткома разные грехи наших курсантов и, более того, устраивал политически подозрительные розыгрыши, грозным велением любимца Хрущёва, первого секретаря ЦК ВЛКСМ товарища Павлова , я был из ЦКШ изгнан. И вернулся в Омск, в редакцию газеты «Молодой сибиряк».

Однажды, когда я у себя в кабинете готовил какую-то заметку, звякнул телефон.

- Мне Кондратова - чётко произнес мужской голос. – Вы? Здравствуйте! На проводе майор Комитета госбезопасности Скворцов.

Я был неприятно ошарашен. КГБ? Чего ради?! Неужели опять что-то связанное с ЦКШ?! Но оказалось куда хуже…

- Скажите, Эдуард Михайлович, вы в Ленинградском университете были знакомы с венгерской подданной Ружи Урбан?

Ружи?! Я ведь никому в Омске не говорил о ней! Но уж КГБ-то знает…

Я подтвердил: да, я был знаком с такой студенткой.

- Вы не просто были знакомы, а дружили, не так ли? – сухо так, жестко.

Пришлось подтвердить, куда денешься. А в чем дело?

- Это не для телефона, - отрезал майор Скворцов. – Речь идет о дурном политическом влиянии, которое, по ее словам, вы на нее оказали. Но давайте перенесем разговор в мой кабинет. Где КГБ знаете? Комната 504-я, пропуск на ваше имя выписан. Сегодня в 15-00. А пока напишите подробное объяснение о ваших отношениях и прочее.

Вот тебе и на!.. Я вышел покурить, походил, походил и вернулся, чувствуя на сердце неприятную тяжесть.. Взял авторучку, положил перед собой лист бумаги и написал «Объяснение». И далее: «С Ружи Урбан я познакомился в 1952 году…» И тут отворилась дверь…Я поднял голову: на пороге стоял Володя Сокольников. Я вытаращился: почему он здесь, в Омске?!

- Что, братец, небось, объяснение пишешь? – спросил он, ехидно ухмыляясь. – Смотри, майор Скворцов человек дошлый!

Это была, конечно, покупка высшего класса! Оказывается, Сокольников позвонил мне с вокзала, едва с поезда сошел. Опасался он одного: а вдруг в здании Омского КГБ нет 504-й комнаты?

Как же Володя оказался в Омске? Командировку ему дал московский журнал «Юность», в котором он дважды напечатался. На недавнем съезде ВЛКСМ Никита Сергеевич Хрущёв вручил Золотую звезду Героя Социалистического Труда молодой свинарке Татьяне Перешивко из Омской области. О ней «Юности» нужен срочно очерк. Напишем его вдвоём. Далеко ли эта Кормиловка?

Таня Перешивко оказалась довольно симпатичной девушкой. Стройной, коротко стриженной, достаточно бойкой. Вот только в лексике были некоторые изъяны. Скажем, слишком частое, чуть не в каждой фразе повторение словечка «гадство», надо и не надо. Вне зависимости от эмоций.

Многого рассказать о своей работе она нам не смогла, зато с удовольствием показала сотни писем, пришедших ей после публикации Таниного фотопортрета на обложке журнала «Огонёк». 80 процентов их авторов отбывали срочную службу в армии, процентов 10 тянули срок в лагере, остальные были от студентов и школьниц.

Обилие писем с предложением руки и сердца не очень-то нравилось Мишке, чернявому трактористу, Таниному залётке. Он, как правило, присутствовал при наших с Таней беседах, хмурился и иногда громко икал, поскольку перманентно находился под хмельком. При нас не матерился, но большого удовольствия от нашего присутствия явно не испытывал.

Мы написали с Вовкой очерк для «Юности». Назывался он «Танина звёздочка», его напечатали, правда, в сокращении. Лирическая, я вам скажу, получилась вещь!.. О большой любви, сочетавшейся с ударным трудом, о романтичном черноглазом Михаиле, который, показав Тане на звездное небо, пообещал подарить ей самую яркую звездочку… Ну, а потом Никита Сергеевич и в самом деле подарил.

Писали мы очерк в Омске, Володя уехал, а я, дождавшись гранок из «Юности», принес их в больницу к Тане Перешивко – что-то с горлом у неё было - и с замиранием сердца показал девушке нашу лирическую бредятину. Я боялся, что она раскричится, откажется визировать, скажет «враньё!». Ничего подобного. Тане очень понравился очерк, ну чрезвычайно понравился!. «Вот гадство, как хорошо написали!» - громким шёпотом сказала она. Растроганных слёз, правда, в милых её глазах я, впрочем, не заметил…

А в начале апреля 1961 года я уехал из Омска в Куйбышев. Насовсем.

Уговорил меня Сокольников. Во время нашей командировки за очерком о звездной свинарке он мне уши прожужжал насчет переезда на Волгу. Не помню, чем особенным он меня соблазнял, но уверен, что Володя ярких красок не жалел. Потом я много раз буду иметь возможность убедиться в том, что мой университетский друг и соратник по неофутуризму – прирожденный змей-искуситель и дьявол-соблазнитель. Не было человека, независимо от пола и чина, который устоял бы перед его аргументацией, когда ему чего-то уж очень хотелось. И если Сокольников что-то и преувеличивал, а то и присочинял, это вовсе не значило, что он сознательно врал. Загораясь идеей, он сам начинал искренне видеть в желаемом действительное, независимо, были или нет на то основания.