ГРАЖДАНСКАЯ КАЗНЬ

После звонка прошло уже минут десять, когда в аудиторию вошли четверо – седовласый секретарь парткома филфака Зайцев, замдекана, незнакомый нам худощавый мужчина в сером костюме и наша несчастная преподавательница русского языка.

Долгая пауза… Тишина, пролети муха – слышно было бы…

«Сегодня в стенах нашего университета произошло чрезвычайное событие, - металлическим голосом заговорил Зайцев. – В этот траурный для страны и нашего города день так называемые неофутуристы допустили беспрецедентную выходку. Вы филологи, вы знаете, что итальянский футурист Маринетти активно поддерживал фашистов, которые… Которые убили Сергея Мироновича Кирова! Сегодняшняя акция трёх отщепенцев есть не что иное, как антисоветская демонстрация. И вы должны осознать, что чёрный день 1 декабря ими был выбран совсем не случайно…»

Он, а затем замдекана говорили еще что-то, затем нам троим было велено собрать вещички и отправиться для серьезного разговора с товарищами, которые желали бы кое-что прояснить. Лица наших собеседников я уже не помню. Запомнился лишь черноглазый кудрявый парень, сидевший у нас за спиной. По щекам Юрки текли слезы, носатый Мишка угрюмо молчал. Отвечал на вопросы только я, и мои ответы – «да мы просто так, для смеху» - были весьма неубедительны.

К занятиям нас не допустили, но в покое не оставили. Еще дважды с нами беседовали, не представившись, серьезные, очень вежливые люди. В конце недели состоялось курсовое комсомольское собрание, на котором однокурсники, исключая нескольких рьяных активистов, выступили в нашу защиту, поскольку прошел слух о готовящихся в деканате суровых карах. Особенно горячо за нас заступались девчонки с нашего журналистского отделения – Света Ратанова, Нина Носкова, Ада Енина, Алла Коврижных… Страх проходил, и мы уже снова чувствовали себя героями, как наступило судьбоносное 11 декабря. Дело шло к вечеру, я болтал с кем-то в коридоре филфака, когда мимо прошел мрачный и весь какой-то съёжившийся Володя Сокольников.

«Читал «Комсомолку»? – спросил он мрачно. – Прочти!» Я побежал в читальный зал, открыл газету и сразу увидел заголовок: «Трое с гусиными перьями» и подпись под статьей-фельетоном «С. Давидьянц, наш соб.корр.» Это он и был, тот самый черномазенький кудряш. Бегло пробежав строчки длинной колонки, я сразу понял, что теперь нам – хана… Я ведь даже не знал, что как раз в этот день «Голос Америки» передал информацию об антисоветском выступлении студентов ЛГУ.

А дальше… Дальше на нас накатил тяжелый вал «принятия мер». Заседание общеуниверситетского «большого комсомольского комитета», на котором нас троих исключили из рядов ВЛКСМ, а Юрку и Мишку к тому же выгнали и из университета. А меня оставили. Почему? Я немало думал об этом. Возможно, сыграл чисто личностный фактор: мои друзья – мощный, крупнолицый Юрка с его злыми и маленькими за сильнейшими очками глазками, и носатый долговязый Мишка - вели себя с сокурсниками, как правило, грубовато, вызывающе насмешливо. В отличие от меня, человека несравнимо более приветливого и мягкого. Второй мой плюс – футбол: я был не только капитаном факультетской команды, ставшей чемпионом ЛГУ, но и любимым форвардом - левым краем университетской сборной. Третье: сирота, сын погибшего на войне офицера. И все же, наверное, главным было другое: меня пощадили по чисто политическим резонам. Студентам дали понять, что комсомол – не карательный орган, в нем отделяют овец от козлищ. «Попал под влияние» - с такой резолюцией меня оставили в университете, за что проголосовали четверо из семи членов комитета. Но с журналистики – «партийного отделения» – безжалостно выгнали…Состоялось и новое комсомольское собрание всего курса, на нем нашим защитникам , старались не дать и пикнуть, влепили по выговору, кому дали и строгача.

Как же трудно было в тот день нашим защитникам. Тягостная, пропитанная инквизиторским духом обстановка… О чём спорить, о чём говорить?.. Всё заранее решено, мо-о-о-лчать!

И всё равно ведь они не молчали, наши девушки. Ада Енина, Нина Носкова, Света Ратанова, Алла Коврижных…

«Чтоб не пришлось в тюрьму таскать харчей, / Вы заслоняли нас высокой грудью. / И приходилось вам, подружки, трудно / От наших факультетских палачей».