ВВЕДЕНИЕ 14 страница

96

САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН

Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину (1826—1889), по верному определению Тургенева, «суждено было провести глубокий след в нашей литературе».

Превосходное знание жизни всех слоев русского общества и жизни западноевропейских государств, высокая и многосторонняя — общая и эстетическая — культура, широта философско-исторического и общественно-политического кругозора, страстный темперамент борца, вооруженного передовыми идеями своего времени, огромное художественное дарование, неистощимая изобретательность в приемах обличения деспотизма самодержавия, произвола чиновничества, паразитизма дворянства и буржуазии — все эти черты Салтыкова-Щедрина, гармонически сочетаясь в одном лике, ярко характеризуют его как в высшей степени оригинального представителя русской классической литературы XIX в.

М. Е. Салтыков родился в Центральной России — в Тверской губернии. Его отец принадлежал к старинному, но обедневшему дворянскому роду, мать — из семьи богатого московского купца. Детство и отчасти юношеские годы писателя прошли в родовой усадьбе отца, в обстановке «повседневного ужаса» крепостнического быта, впоследствии описанного им в «Пошехонской старине». Учился Салтыков в пансионе Московского дворянского института, в 1844 г. окончил Царскосельский лицей.

97

Иллюстрация:

М. Е. Салтыков-Щедрин

Портрет кисти И. Крамского. 1879 г. ГТГ

В течение многих лет служил чиновником в различных ведомствах, а в 1858—1862 гг. был вице-губернатором в Рязани, затем в Твери, в 1865—1868 гг. возглавлял казенные палаты в Пензе, Туле, Рязани. Служба дала Салтыкову огромный запас наблюдений и материалов для его произведений, разоблачавших насквозь прогнивший самодержавно-крепостнический государственный и административный аппарат.

В 60-е годы писатель сблизился с лидерами революционной демократии, а после ареста Чернышевского по приглашению Некрасова вошел в редакцию журнала «Современник». После увольнения в отставку с запрещением занимать какие-либо должности на государственной службе в 1868—1884 гг. Салтыков становится соредактором журнала «Отечественные записки», всецело уходит в писательство и редакторский труд.

С юношеских лет воспитанный на статьях Белинского, прошедший «приготовительный класс» в руководимом М. В. Петрашевским кружке революционно настроенной молодежи, увлекавшийся идеями западноевропейского утопического социализма, Салтыков навсегда остался приверженцем учения о будущем идеальном

98

общественном строе и решительным противником социального неравенства.

За свою раннюю юношескую повесть «Запутанное дело» (1848), в которой идеологи самодержавия усмотрели стремление к распространению революционных идей, он поплатился многолетней ссылкой в глухой в то время провинциальный город Вятку. Вернувшись после изгнания в Петербург, он создает свои знаменитые «Губернские очерки» (1856—1857), опубликованные под псевдонимом «Н. Щедрин», навсегда закрепившимся за писателем.

Эта книга, где впервые ярко обнаружилось выдающееся сатирическое дарование Салтыкова-Щедрина, принесла автору шумный успех и сделала его имя известным всей читающей России. О нем заговорили как о писателе, который талантливо воспринял традиции великого Гоголя и стал на путь еще более смелого и беспощадного осуждения социального зла.

«Губернские очерки», появившиеся в разгар борьбы за освобождение крестьян от крепостного права и с беспрецедентной смелостью обличавшие узаконенный царизмом произвол чиновничества, были использованы передовой русской интеллигенцией, возглавлявшейся Чернышевским и Добролюбовым, для пропаганды революционных идей.

Чернышевский назвал первую сатирическую книгу Салтыкова «благородной и превосходной», а ее автора — писателем «скорбным и негодующим». «Никто... — писал он, — не карал наших общественных пороков словом более горьким, не выставлял перед нами наших общественных язв с большею беспощадностью».

Блестяще начатое творчество сатирика-демократа в последующие три с лишним десятилетия приобретало все более широкий размах и становилось все более воинствующим. На протяжении 50—80-х годов голос гениального сатирика, общественного «прокурора русской жизни», как называли его современники, громко и гневно звучал на всю Россию, вдохновляя лучшие силы нации на борьбу с социально-политическим режимом самодержавия.

В богатейшем наследии Щедрина следует прежде всего выделить те произведения, которые обозначают основные этапы его восходящего творческого пути и характеризуют расширение социально-политического диапазона его сатиры. Если в «Губернских очерках» и примыкающих к ним произведениях он бичевал только провинциальных губернских чиновников и бюрократов, то к концу 60-х годов — и правительственные верхи.

Со всей силой присущего ему сарказма Щедрин осудил в «Истории одного города» (1869—1870) деспотизм монархии, предрекая ему неизбежную гибель и призывая к непримиримой борьбе с ним. «Город Глупов», воссозданный сатириком в этой гневной и горькой книге, — образное обобщение бессмысленной власти царизма, как и любого деспотического режима, независимо от его национальной почвы. В романе «Господа Головлевы» (1875—1880) он вынес суровый приговор крепостникам-помещикам, уже исторически обреченным, но все еще пытавшимся яростно защищать свои привилегии.

«Господа Головлевы» — одно из высших достижений русского критического реализма. В этой книге с огромной силой художественного прозрения изображен закономерный распад поместного дворянства. Образ Порфирия Головлева (Иудушки), «пакостника, лгуна и пустослова», хищника, обесчеловеченного человека, в душевном мире которого нет ничего кроме «праха и смерти», но в руках которого — возможность распоряжаться судьбами людей, — этот образ выходит далеко за пределы породившей его национальной почвы, социальной среды и эпохи. Иудушка — мировой образ такого же масштаба, как образы Шейлока, Тартюфа, Плюшкина, Смердякова. Имея в виду «Господ Головлевых», равно как и другие произведения их создателя («Помпадуры и помпадурши», «Благонамеренные речи», «Убежище Монрепо», «Письма к тетеньке» и др.), Горький утверждал: «Невозможно понять историю России во второй половине XIX века без помощи Щедрина...» Сам писатель называл себя историком современности, «летописцем минуты». Его творчество в целом составляет огромное полотно, подобно «Божественной комедии» Данте и «Человеческой комедии» Бальзака запечатлевшее сложнейшую историческую эпоху — канун грандиозных социальных перемен.

В крупнейшем цикле 70-х годов «Благонамеренные речи» он первый в русской литературе представил картины грядущих бедствий, которые нес народу новый, по выражению сатирика, «чумазый» хищник капиталистической формации. В книге очерков «За рубежом» (1880—1881) Щедрин на основе своих впечатлений от заграничных путешествий остро критикует классовый характер западноевропейского буржуазного парламентаризма. В романе «Современная идиллия» (1877—1883) он заклеймил презрением тех представителей либеральной интеллигенции, которые в годы реакции, поддавшись постыдной панике, уходили от активной общественной борьбы в узкий

99

мирок личных интересов или же действовали «применительно к подлости». В «Сказках» (1882—1886), этой малой сатирической энциклопедии для народа, созданной на последнем этапе творчества, он продолжал наносить меткие удары по всем косным силам общества и с чувством глубокого сострадания изобразил трагические бедствия русского крестьянства, изнывавшего под тройным гнетом — бюрократии, помещиков и буржуазии.

«Умру на месте битвы», — говорил сатирик. И он до конца дней своих оставался верным этому обещанию. Он мужественно одолевал и огромное напряжение творческого труда, и систематические правительственные гонения, и тяжкие физические недуги, терзавшие его в течение многих лет. Могучая сила передовых общественных идеалов, которым Щедрин служил до конца жизни со всей страстью своего воинствующего темперамента, высоко поднимала его над личными невзгодами, не давала замереть в нем художнику и была постоянным источником творческого вдохновения.

В «Пошехонской старине» (1887—1889), своей предсмертной книге любви и гнева, сатирик слал последнее проклятие темному прошлому и звал в светлое будущее. Обращаясь к детям, «устроителям грядущих исторических судеб», он писал: «Не погрязайте в подробностях настоящего... но воспитывайте в себе идеалы будущего; ибо это своего рода солнечные лучи, без оживотворяющего действия которых земной шар обратился бы в камень. Не давайте окаменеть и сердцам вашим, вглядывайтесь часто и пристально в светящиеся точки, которые мерцают в перспективах будущего».

Внести сознание в народные массы, вдохновить их на борьбу за свои права, пробудить в них понимание своего исторического значения, осветить им светом демократического и социалистического идеала путь движения к будущему — в этом состоит основной идейный смысл всей литературной деятельности Щедрина, и к этому он неутомимо призывал современников из лагеря передовой интеллигенции. И какие бы сомнения и огорчения ни переживал писатель относительно пассивности народной массы в настоящем, он никогда не утрачивал веры в пробуждение ее сознательной активности, в ее решающую роль, в ее конечное, может быть, как ему казалось, очень отдаленное, торжество.

Щедрин, называя себя «человеком, связанным крепкими узами с современностью», неоднократно говорил о своей «мучительной восприимчивости», об исключительной приверженности «злобам дня». Его отличало постоянное и страстное стремление немедленно вмешаться в общественно-политическую битву, повлиять на ее исход разными родами оружия — художественной сатирой, публицистикой, литературной критикой, которыми он владел превосходно. Его органической потребностью стали беседы с читателем с трибуны революционно-демократических журналов «Современник» и «Отечественные записки» по вопросам, которые волновали общество.

Внимание писателя привлекали не мелкие происшествия и административные злоупотребления, служившие обычной пищей для разного рода мелкотравчатой либеральной публицистики, а коренные проблемы эпохи. Его взор был прикован к той «злобе дня», которая была «злобой века», определяла судьбы общества. Его произведения — движущаяся панорама социально-политической борьбы, воплощенной в ярких картинах, нарисованных резкими штрихами и освещенных передовыми идеями своего времени.

Стремление Салтыкова горячо вмешиваться в общественно-политическую борьбу ярко сказалось и на жанровой структуре его творчества. Если судить на основании только внешних формальных признаков, то можно сказать, что у него преобладает сатирический рассказ или очерк. Однако более внимательное рассмотрение произведений сатирика убеждает в том, что его можно скорее назвать писателем больших жанровых форм, нежели малых.

У Салтыкова всегда видно влечение к сложным идейно-художественным концепциям, к синтетическим замыслам, для воплощения которых ему были как бы тесны рамки не только рассказа, повести, но и романа. По масштабам своих проблемных замыслов он тяготеет к широким обозрениям жизни во времени и пространстве. Но как сатирик и журналист-публицист он не мог удовлетвориться «медлительной» формой большого эпического повествования и всегда горел желанием немедленно отзываться на волновавшие его общественные проблемы. Эти две противоречивые жанровые тенденции нашли свое взаимное примирение и разрешение в форме циклов, объединяющих тесно связанные рассказы и очерки.

На процесс циклизации оказывал влияние и цензурный фактор. В предвидении возможных цензурных запретов писатель был вынужден придавать каждой отдельной главе задуманного произведения относительную самостоятельность. Наконец, по самой своей природе объект сатирика был враждебен эпическим формам и требовал гибких, изменчивых и дробных форм художественного выражения.

Поэтому в творчестве Щедрина прочно установился

100

такой преобладающий жанр, как цикл рассказов, где серия малых картин объемлется рамками единой большой картины. Каждый цикл представляет собой ряд произведений, подчиненных какой-либо общей идее. Наметив тот или иной объект сатирического нападения, писатель стремился разработать тему всесторонним и исчерпывающим образом, развивая, уточняя и изменяя замысел в соответствии с ходом общественной жизни. Рассказ перерастал в серию, серия — в большой цикл, который иногда растягивался на ряд лет и в котором прослеживались все существенные фазисы развития общественного явления или социального типа.

Произведения внутри цикла и циклы между собою связаны общностью тематики, жанром, фигурой рассказчика, действующими лицами, художественной тональностью. В одних случаях эти связи проявляются совокупно, в других — только некоторые из них, и в зависимости от этого соподчиненность произведений бывает то более, то менее тесной. Одни циклы, в которых зависимость между рассказами проявляется слабо, приближаются к типу сборника («Губернские очерки», «Невинные рассказы», 1863; «Сатиры в прозе», 1863), другие представляют собой циклы в собственном смысле слова (сюда относится большинство произведений сатирика), и, наконец, третьи, в которых связь отдельных частей выражена наиболее тесно и многосторонне, являются своеобразными романами («История одного города», «Дневник провинциала в Петербурге», 1872; «Господа Головлевы», «Современная идиллия», «Пошехонская старина»).

Таким образом проявлялись смелое новаторство писателя в области жанрообразования, его неутомимый поиск новых художественных форм. В ходе времени взаимосвязь произведений нарастала, происходило движение от простого сборника к циклу органически связанных рассказов и далее к роману, где рассказы превращались в главы композиционно цельного произведения.

Исключительно чуткая отзывчивость художника на жгучие тревоги эпохи накладывает свою печать не только на жанры и идейное содержание творчества сатирика, но определяет также и поэтическую тональность его произведений.

Салтыков, несомненно, из тех литературных деятелей, в творчестве которых мыслитель идет на уровне художника. Его как писателя отличает ясность мысли, идейная осознанность творческих концепций. Он творил под контролем критического сознания, оставшегося неусыпным и в моменты высшего полета фантазии. Сила воображения и сила логики в его творческом акте действовали по принципу согласия. Каждое произведение Щедрина, взятое и в целом, и в своих дробных — даже мельчайших — составных элементах, является синтезом логического и образного познания действительности. И потому к нему больше, чем к какому-либо другому великому русскому писателю, подходит название «художник-исследователь». Он не был «головным» писателем. Неверно говорить о чрезмерной рассудочности, рационалистичности склада его мышления и созданных им образов. Щедрин творил не только умом, но и сердцем, в его произведениях запечатлелись и страсть темпераментного политического борца, и трезвый, анализирующий дар мыслителя, и творческая интуиция проникновенного художника.

Пафос реализма Щедрина заключается в беспощадном, последовательном отрицании всех основ буржуазно-помещичьего государственного строя во имя победы демократии и социализма. В этой силе отрицания скрестились непримиримая ненависть к рабскому режиму и ко всем виновникам народных бедствий, а также глубочайшие симпатии к угнетенным массам, вера в их преобразовательную миссию и страстная убежденность в возможности построения общества, свободного от всех форм эксплуатации и гнета.

Щедрин нацеливал свою сатиру на общественное зло, порождаемое бюрократическим аппаратом и государственным режимом самодержавной России, разоблачал ложь, скрытую в «порядке вещей», изобличал господствующие слои общества, интересуясь в первую очередь не их домашним устройством, а их идеологией, политикой и практикой. Люди привилегированных классов интересовали Щедрина, по его собственному признанию, прежде всего как «раса, существующая политически».

Критерий общественной ценности человека лежит в основании эстетики Щедрина и определяет характер сатирической оценки воспроизводимых им типов. Черты личности его интересуют прежде всего как черты социального типа. Он наблюдает и изображает своих героев преимущественно на публичной арене: в департаменте, в земских учреждениях, в клубах и трактирах, в служебных разъездах, на собраниях, на банкетах, на встречах и проводах начальства — всюду, где создается «внутренняя политика», где плетутся нити политической или экономической интриги, где люди ищут выгодного административного местечка и делают служебную карьеру — одним словом, там, где наиболее полно проявляет себя «классовая» психология и практика. И в этом проявилась

101

специфика щедринского реализма, особенности его психологизма, своеобразие художественного видения.

«Моя резкость, — писал он, — имеет в виду не личности, а известную совокупность явлений, в которой и заключается источник всех зол, угнетающих человечество... Я очень хорошо помню пословицу: было бы болото, а черти будут, и признаю ее настолько правильною, что никаких вариантов в обратном смысле не допускаю. Воистину болото родит чертей, а не черти созидают болото».

Произведения Щедрина всем своим существом погружены в социально-политические проблемы. Общественно-политическая и идеологическая борьба — вот та арена, на которой с наибольшей полнотой проявляется дарование сатирика. Типичные герои щедринской сатиры — это люди, подвизающиеся в сферах административно-политической и социально-экономической деятельности, творцы «внутренней политики» и «столпы» экономики отчужденного от народа государства. Щедрина интересуют преимущественно такие социальные типы, которые наиболее ярко олицетворяют основные отрицательные свойства правящих классов, сословий, каст, партий, а не те или иные индивидуальные отклонения от этих свойств.

Из этого стремления сатирика к полноте обрисовки социальной психологии, идеологии, политики и практики целых господствующих классов, партий и каст вытекает обилие «массовых» портретов, собирательных характеристик, сатирических оценок, определений — глуповцы, помпадуры, градоначальники, ташкентцы, пенкосниматели, чумазые и т. д. Писатель создал целую энциклопедию сатирических собственных и нарицательных наименований также и для органов печати, учреждений и других институтов полицейского буржуазно-помещичьего государства. Так, в произведениях сатирика встречаются «Всероссийская пенкоснимательница», «Нюхайте на здоровье!», «И шило бреет», «Куриное эхо», «Чего изволите?», «Помои» и другие блестящие по остроте выражения и полные сарказма названия реакционной, консервативной и продажной либеральной прессы. Сатирические псевдонимы, всегда имеющие глубоко мотивированный характер, перерастали узкие границы своих прототипов и поднимали конкретные факты, подчас малозаметные для поверхностного взгляда, на высоту художественных обобщений большого масштаба.

Особенностью щедринских сатирических характеристик, даваемых типам, социальным группам, политическим партиям, целым классам, органам печати, учреждениям, историческим этапам и т. д., является острота, ядовитость, меткость наименований. Сатирические названия у Щедрина — не внешнее клеймо, а такое художественное определение предмета, которое органически вырастает из сущности последнего и выступает в качестве метафоры, синонима. Этим и объясняется живучесть его наименований, их огромное не только обличительное, но и познавательное значение. Поэтому неудивительно, что щедринские сатирические прозвища навлекали обычно на себя ожесточенные атаки со стороны враждебного лагеря.

Смех его становился беспощаднее по мере того, как касался все более высоких ступеней социально-классовой и административно-политической иерархии. Мастерски изобретая сатирические имена, фамилии, клички, прозвища, разного рода прозрачные псевдонимы, Щедрин стремился вызвать в читателе отрицательное эмоциональное отношение ко всему господствующему режиму, основанному на принципах социальной несправедливости. И он превосходно достигал этой цели. Созданные им сатирические формулы, обозначения, афоризмы, собственно-личные и нарицательно-групповые наименования были настолько меткими, острыми и яркими, что легко западали в память читателя, без труда находили и до сих пор находят себе многочисленные соответствия в действительности и приобретали широкую популярность, превращаясь в крылатые выражения. Разящие как меч сатирические формулы входили в широкий оборот, становились достоянием повседневной политической речи и публицистики и служили острым оружием социально-политической борьбы. И даже те читатели, которым не была доступна вся идейная глубина произведений сатирика, улавливали общий их смысл. Писатели, публицисты, политические деятели вплоть до наших дней продолжают пополнять свой арсенал из богатейшего источника щедринской сокровищницы художественного слова.

Щедрин, как и другие классики русского реализма, превосходно владел мастерством изображения быта и психологии людей, социальных и нравственных явлений общественной жизни. Но он имел свое особое призвание и внес свой неповторимый вклад в развитие русской и мировой литературы.

Произведения сатирика, как бы они ни были разнообразны в идейно-художественном и жанровом отношениях, составляют единый художественный мир, отмеченный печатью яркой творческой индивидуальности писателя. Своеобразие Щедрина-художника наиболее наглядно проявляется прежде всего в таких

102

особенностях его сатирической поэтики, как искусство применения гиперболы, гротеска, фантастики, иносказания для реалистического воспроизведения действительности и ее оценки с прогрессивных общественных позиций.

Смех — основное оружие сатиры. «Это оружие очень сильное, — говорил Щедрин, — ибо ничто так не обескураживает порой, как сознание, что он угадан и что по поводу его уже раздался смех». Этим оружием боролись с социальными и нравственными пороками общества Фонвизин, Крылов, Грибоедов, Гоголь. Щедрин развивал их традиции. Сторонники реакционного искусства выступали с теорией безобидного юмора — юмора, примиряющего социальные противоречия. В противоположность этому воззрению Щедрин развивал учение о «беспощадном остроумии», «относящемся к предмету во имя целого строя понятий и представлений, противоположных описываемым». Именно такой беспощадный юмор был главной силой сатирика. В его творчестве сатирическое направление русской литературы XIX в. достигло высшей точки развития и оказывало огромное революционизирующее воздействие на общественную мысль.

Щедрин — самый яркий продолжатель гоголевской традиции сатирического смеха. Гоголь и Щедрин — два крупнейших комических дарования во всей русской литературе. Тот и другой обладали неистощимым остроумием в изобличении общественных пороков. И вместе с тем есть существенное различие в идейных мотивах и формах комического у каждого из них.

Герцен писал, что Гоголь «невольно примиряет смехом, его огромный комический талант берет верх над негодованием». У Щедрина кипящее негодование господствует над комическим элементом. Определяя смех Щедрина как горький и резкий, отмечая в нем «нечто свифтовское», Тургенев писал: «Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то почти страшное в этом смехе, потому что публика, смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое». Если к гоголевскому юмору приложима формула «смех сквозь слезы», то более соответствующей щедринскому юмору будет формула «смех сквозь презрение и негодование». Достаточно сравнить, с одной стороны, высшие достижения Гоголя — «Ревизор» и «Мертвые души» — и, с другой, «Историю одного города» и «Современную идиллию» Щедрина, чтобы почувствовать всю разницу между юмором первого и желчным, гневным, негодующим, открыто презирающим смехом второго.

В характере комического у Щедрина сказались, конечно, и особенности личной биографии, дарования и темперамента писателя, но прежде всего — новые общественные условия и новые идеи, верным представителем которых он был. Время формирует и выдвигает на арену деятельности такие таланты, потребность в которых стала назревшей необходимостью.

За немногие годы, разделяющие сатирическую деятельность Гоголя и Щедрина, совершились крупные изменения в общественной жизни России и в развитии русской освободительной мысли. Процесс разложения устаревших самодержавно-крепостнических социальных форм жизни зашел еще дальше, руководящая роль в освободительном движении перешла от дворянства к разночинной демократии во главе с Чернышевским и Добролюбовым, идеи демократии нашли себе опору в идеях социализма. Впервые в истории России складывалась революционная ситуация. В этой обстановке громко прозвучал щедринский смех. Это была насмешка с высоты идеалов гуманизма, убежденно воспринятых сатириком, сознательно связавшим себя с лагерем революционной демократии. Сатира Щедрина, черпавшего свою силу в росте демократического движения и в идеалах социализма, глубже проникала в источник общественного зла, нежели смех Гоголя. Разумеется, речь идет не о художественном превосходстве Щедрина над Гоголем, а о том, что по сравнению со своим великим предшественником Щедрин как сатирик ушел дальше, движимый временем и идеями. Что же касается собственно гоголевской творческой силы, то Щедрин признавал за нею значение высшего образца.

Гоголь видел в сатирическом смехе прежде всего средство нравственного исправления людей, порождающих социальное зло. Щедрин, не чуждаясь моралистических намерений, считал главным назначением сатиры возбуждение чувства негодования и активного протеста против социального неравенства и политического деспотизма. Щедринский смех отличался от гоголевского своим, так сказать, политическим прицелом. И если Гоголь в своей теории юмора с течением времени все более склонялся к признанию умиротворяющей природы смеха, то Щедрин, напротив, последовательно углублял и развивал учение о смехе как грозном оружии отрицания. Сатирический смех, в щедринской концепции, призван быть не целителем, а могильщиком устаревшего социального организма, призван накладывать последнее, позорное клеймо на те явления, которые закончили

103

свой цикл развития и признаны на суде истории несостоятельными.

Он писал: «Не могу я к таким явлениям относиться с „надлежащей серьезностью“, ибо ничего, кроме презрения, к ним чувствовать нельзя, да и не должно. Для меня еще большее счастье, что у меня большой запас юмору». Стремление раскрыть жестокий комизм действительности, сорвать с врага «приличные» покровы и представить его в смешном и отвратительном виде — этому подчинена вся яркая, многоцветная, блещущая остроумием и беспощадными изобличениями поэтика щедринской сатиры.

В смехе Щедрина, преимущественно грозном и негодующем, не исключены и другие эмоциональные тона и оттенки, обусловленные разнообразием идейных замыслов, объектов изображения и сменяющихся душевных настроений сатирика. Он колеблется в широких пределах от резкого, презрительного сарказма и до смеха, смешанного с горечью и грустью. Там, где Щедрин говорит о дворянстве (скажем, в тех же «Господах Головлевых», в эпически широкой «Пошехонской старине» и др.), буржуазии, о рождении капиталистической России, приходе всех этих Колупаевых и Разуваевых (например, в «Благонамеренных речах» «Убежище Монрепо» и др.), о бюрократии, о либералах, действующих «применительно к подлости», о наступлении глубокой реакции в России 80-х годов («Письма к тетеньке», «Современная идиллия», «Мелочи жизни»), его беспощадно отрицающий и карающий смех проявляет себя в полной силе. Но мера сатирического негодования становится иной, когда речь идет о средних и низших слоях, о неполноправных и бесправных представителях общества. Писатель одновременно и глубоко сочувствует их бедственному положению, и осуждает их за гражданскую пассивность.

Салтыков-Щедрин был великим мастером иронии — тонкой, скрытой насмешки, облеченной в форму похвалы, лести, притворной солидарности с противником. В этой ядовитейшей разновидности юмора в русской литературе превосходил его только Гоголь.

Прием употребления выражений не в прямом, а в ироническом значении присущ подавляющему большинству его произведений, но особенно богаты ироническими интонациями «Помпадуры и помпадурши» (1863—1874), «Круглый год» (1879—1880), «Современная идиллия», «Письма к тетеньке» (1881—1882) и, конечно, «Сказки», где щедринская ирония блещет всеми своими красками.

Сатирик, прикидываясь как бы единомышленником обличаемой стороны, то восхищается преумным здравомысленным зайцем, который «так здраво рассуждал, что и ослу впору», то вдруг вместе с генералами возмущается поведением тунеядца мужика, который спал «и самым нахальным образом уклонялся от работы», то будто бы соглашается с необходимостью приезда медведя-усмирителя в лесную трущобу, потому что «такая в ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по-своему норовил. Звери — рыскали, птицы — летали, насекомые — ползали; а в ногу никто маршировать не хотел...».

Ирония, по выражению Щедрина, распространяется «в виде тончайшего эфира» и, уязвляя противника, остается неуязвимой и формально неуловимой. Недаром сатирик говорил: «... страшное орудие — ирония...»

Издевательски высмеивая носителей социального зла, сатирик возбуждал к ним в обществе чувство активной ненависти, воодушевлял на борьбу с ними, поднимал веру народной массы в свои силы, учил ее пониманию своей роли в жизни. По точному определению А. В. Луначарского, Щедрин — «мастер такого смеха, смеясь которым человек становится мудрым».