ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 90 страница. Но в романе действуют сто героинь, и дать индивидуальный портрет каждой из них — задача трудно выполнимая

Но в романе действуют сто героинь, и дать индивидуальный портрет каждой из них — задача трудно выполнимая, поэтому автор охотно прибегал к групповым портретам. Например, о дочерях Дун Дуаня он пишет: «Нежная красота девушек напоминает чарующую красоту сверкающего снега, а их тонкий ум можно было уподобить блеску редчайших жемчужин». А в главе 66-й дается общий портрет всех ста красавиц. Вообще героини то и дело выступают группами — не только сдают экзамены, ведут ученые разговоры, пируют, но даже кончают жизнь самоубийством. Групповые описания, как правило, составлены из вычурных сочетаний общих слов и витиеватых определений к ним, в расчете на достижение эффекта красивости. В романе заметно влияние исторической прозы — перенасыщенность пространными перечислениями (поименный список ста героинь, перечисление названий пятидесяти пяти вин и т. п.). Эти особенности сближают стиль романа со стилем исторических сочинений, демонстрируя

620

приверженность автора законам средневекового художественного мышления.

Выше уже отмечалось, что в повествовательной прозе господствовал традиционализм. Чрезмерная приверженность традициям неизбежно порождала эпигонские тенденции. Подражательность очень сильно ощущалась, например, в произведениях исторического и фантастического жанров — в таких романах, как «Поездка императора Великой Мин, правившего под девизом Чжэн-дэ, в Цзяннань» (1821) Хэ Мэн-мэя, «История Яо Хуа» (1824) Дин Бин-жэня, «Полная история неудачника» (1843) Цзоу Би-сяня, в вариациях «Путешествия на запад». То же можно сказать и о сюжетной прозе малых форм. Новеллисты состязались друг с другом в подражании Пу Сун-лину, Цзи Юню, Юань Мэю (см. т. IV и V наст. изд.). Примеры такого рода нетрудно найти в «Старинных рассказах о виденном и слышанном» Сюй Цю-чжа (1846) и «Заметках с Террасы Следы на снегу» (1847) Юй Хун-цзяня.

Мировоззренческие позиции авторов повествовательной прозы были в целом консервативными в духе ортодоксального неоконфуцианства и легитимизма. Почти у всех романистов, писавших о крестьянских восстаниях, без труда просматривалась враждебность к ним, как к незаконным бунтам против власти, приносившим одни бедствия. Идеалы неоконфуцианства уживались с буддийскими и даосскими идеями (предопределенность человеческой судьбы, карма). Некоторые герои романов обретали, например, бессмертие, трактуемое в даосском духе, — как компенсацию за пережитые на земле страдания или как воздаяния за добрые дела и высоконравственное поведение.

Волшебные перевоплощения персонажей, их свободное общение с божествами и духами, вмешательство последних в судьбы людей — все это приходило в повествовательную прозу из даосских и буддийских верований, из фольклора и воспринималось как естественный компонент повествования. Увлечение необычайным, волшебным служило своего рода отдушиной в условиях засилия конфуцианского рационализма. Конечно, в некоторых романах содержались идеи родственные и даже тождественные просветительским (призыв к запрету опиума в «Драгоценном зерцале прелестей любовных», защита женского равноправия в «Цветах в зеркале»), но и это не означало еще существенного отхода от господствовавших в повествовательной прозе консервативных мировоззренческих позиций.

Драматургия этого периода не отмечена художественно яркими явлениями. Ведущую роль в ней играли традиционные жанры цзацзюй и чуаньци (см. т. III наст. изд.). Канонизированные формы, присущие этим жанрам, выдерживались строго, но случалось и смешение формальных признаков чуаньци и цзацзюй. Драматурги предпочитали искать сюжеты не в современной им действительности, а в предшествующей литературе — исторической или художественной. Трансформация традиционных сюжетов, хорошо знакомых и читателям и зрителям, не вносила, как правило, ничего существенно нового ни в характеристику главных персонажей, ни в изложение основной канвы событий. Конечно, происходила коррекция сюжета, вызываемая как условностями канонизированных драматургических форм, так и идейными соображениями, когда драматурги давали возможность почувствовать перекличку изображенного в их произведениях прошлого с настоящим. Авторы пьес избегали новаций; стереотипные определения, принятые для заранее заданных амплуа, оттесняли на второй план индивидуальные особенности героя. Создание типажей, как и в прозе, оказывалось важнее раскрытия индивидуальных характеров. Особое, неповторимое отступало перед повторяющимся, стереотипным. Для театра писали литераторы, преуспевающие в поэзии и прозе древнего стиля, что можно расценивать как симптом сближения двух потоков китайской литературы — ортодоксального и демократического.

В начале века не только прозаики, но и драматурги охотно обращались к «Сну в красном тереме» и сочиняли пьесы по мотивам этого романа, иногда без лишних затей излагая содержание в драматургических формах, как, например, Чэнь Чжун-линь в пьесе из 80 картин «Сон в красном тереме» (1837) — произведении рыхлом и затянутом. Но предлагались и творческие решения. У Хао, подписавшийся псевдонимом Цзинши шаньжэнь — Житель гор Цзинши, выбрал наиболее выигрышные для сценического воплощения эпизоды и уложил их в 16 картин. Аналогичным образом поступил Ши Юнь-юй, автор пьесы «Сон в красном тереме» (1819) в 10 картинах. Ши Юнь-юй (1796—1837) принадлежал к учено-бюрократической элите. Его пьесы в жанре цзацзюй составили цикл «Девять мелодий среди цветов». В пьесах о наложнице танского императора Сюань-цзуна, ревновавшей его к фаворитке Ян-гуйфэй («Мэй -фэй сочиняет оду»), и о наложнице знаменитого каллиграфа Ван Сянь-чжи прекрасной и поэтически одаренной Тао-е («Переправа Тао-е») главенствует любовная тема. Пять пьес цикла посвящены прославленным литераторам Средневековья — Тао Юань-мину («Рыбак из Персикового

621

Иллюстрация:

Китайская народная картинка на сюжет пьесы «Гора Ляньхуаньтао»
по роману «Дела судьи Ши»

Конец XIX в. Печатня Тунъишэн. Из собрания Б. Л. Рифтина. Москва

Источника»), Бо Цзюй-и («Лэ-тянь отворяет терем»), Су Ши («Цинь-цао приобщается к чань») и др. Основу каждой пьесы составляет какой-либо эпизод из жизни реально существовавшего героя, иллюстрирующий идею, провозглашаемую драматургом. Так, в пьесе «Обращенный к горам выручает друга» Ши Юнь-юй осуждает людей неблагодарных. Автор излагает случай из биографии драматурга Кан Кая (1475—1540), который заступается за поэта Ли Мэн-яна перед всесильным временщиком. Но когда Кан Кай сам оказывается в беде, Ли Мэн-ян не желает даже слово за него замолвить. Потрясенный подобной неблагодарностью Кан Кай пишет свою знаменитую пьесу «Господин Го по ошибке спасает чжуншаньского волка».

Цикл пьес, связанных единством замысла, создал драматург Чжоу Лэ-цин (1785—1854?), прослывший в народе чиновником честным и справедливым. В цикле под названием «Камни для починки неба» (1837) восемь пьес. Подобно тому, как мифическая прародительница Нюй-ва латала расплавленными камнями поврежденный небосвод, Чжоу Лэ-цин хотел исправить несправедливости истории. Он использовал популярные исторические сюжеты, но в каждой пьесе традиционную трагическую развязку заменил придуманным благополучным концом. Например, в пьесе «Усмирение Срединной Страны» рассказывается о том, как, разгромив Сыма И и посадив на трон Лю Чэня, мудрый министр и стратег Чжугэ Лян объединяет Китай под властью царства Шу, тогда как в реальной истории все было не так: Чжугэ Лян умер, не добившись объединения Китая; его враг, вэйский полководец Сыма И не был разбит, а Лю Чэнь, когда Шу пало под ударами царства Вэй, убил жену, детей и покончил с собой. Пьеса «Орхидеевый амулет» посвящена великому поэту древности Цюй Юаню (IV в. до н. э.). Согласно традиционной версии, Цюй Юань, став жертвой придворных интриг и заговора, в отчаянии бросился в реку Мило и утонул. У Чжоу Лэ-цина поэт оказывается спасенным. Он возвращается на государственную службу и вновь пользуется доверием правителя царства Чу.

622

В жанре чуаньци писал также Ли Вэнь-хань (1805—1856), который в 1842—1847 гг. издал четыре пьесы. Сюжет самой известной из них «Туфелька Румяной» он заимствовал из новеллы Пу Сун-лина «Румяная». Любовные приключения главной героини привели к преступлению, которое в конце концов раскрывают честные и мудрые чиновники, карающие истинного преступника — убийцу и развратника.

Заметным явлением литературной жизни было драматургическое творчество уже упоминавшегося поэта Хуан Се-цина. Он написал семь пьес, предпочитая опираться на исторический материал. В «Маолинских струнах» он рассказал о любви поэта Сыма Сян-жу и молодой вдовы Чжо Вэнь-цзюнь и о том, как Сыма Сян-жу был приближен к императору У-ди и стал его советником. Любовная история в пьесе стимулирует развитие действия, но потом внимание переключается на раскрытие политических взглядов поэта, выступавшего с принципиальными и смелыми суждениями. В пьесе «Снег над Персиковым Ручьем» эпизоды личной жизни главной героини смелой и красивой У Цзян-сюэ подготавливают читателя к трагической развязке, когда эта женщина, только что потерявшая мужа, решается ценой собственной жизни спасти родной город от позора и разграбления. Превратностям судьбы и ее неотвратимости посвящена пьеса «Цветы для дочери императора», в которой Хуан Се-цин на фоне исторических событий середины XVII в. (взятие Пекина повстанцами Ли Цзы-чэна, падение династии Мин, воцарение маньчжуров) показывает испытания, выпавшие на долю принцессы Кунь-юй — пятнадцатилетней дочери последнего императора династии Мин.

К середине века в Пекине сложилась новая форма местного театра, позднее получившая название столичной музыкальной драмы (цзинцзюй). Ее репертуар на первых порах составляли переработки куньшаньской драмы. Обычно из больших пьес в соответствии с требованиями жанра цзинцзюй брали один или два акта (в отдельности или контаминируя их). Преобладали пьесы на исторические сюжеты, особенно на заимствованные из «Троецарствия» («Встреча героев», «Гора Динцзюньшань», «Поимка и вызволение Цао Цао», «Уступка Чэнду»). Причем чаще всего в этих пьесах главным было амплуа лаошэн — пожилого героя, так как в этом амплуа играли самые известные тогда актеры. Либретто писали обычно сами актеры, в ходе постановки весьма свободно обращавшиеся с текстами пьес. Лишь позднее стали появляться печатные тексты для театра цзинцзюй. Первой пьесой столичной музыкальной драмы, изданной ксилографическим способом, считается «Мир высшей радости», авторское предисловие к которой датировано 1840 г. Автор, укрывшийся под псевдонимом Гуэньцзюй даожэнь — Даос-театрал, заимствовал сюжет из новеллы Пу Сун-лина «Морской торг ракшей». В целом столичная драма набирала силу очень быстро и к середине века стала чрезвычайно популярной.

622

КОРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В XIX в. господство династии Ли изрядно пошатнулось. После смерти короля Чонджо (1777—1800) усилились феодальные междоусобицы. Гонениям подвергались не только сторонники христианства, но и многие прогрессивно настроенные ученые, в том числе и сторонники движения «Сирхак» («За практическое знание»).

Постоянные неурожаи и голод, неимоверно высокие налоги, бесконечные феодальные распри усилили смуту в стране. Крестьяне, торговцы и ремесленники выступали против невыносимого гнета и притеснений; крупные землевладельцы требовали тех же прав, какими обладали янбаны (дворяне). В различных уездах стали появляться воззвания. Их авторы призывали народ (иногда даже в стихах) добиваться отмены жестоких законов. Начались крестьянские выступления, повстанцы жгли помещичьи усадьбы, нападали на уездных чиновников — взяточников и казнокрадов.

В первой половине XIX в. корейская литература не претерпевает существенных изменений, создаются произведения на литературном языке ханмун и живом корейском языке. Дальнейшее развитие получает «поэзия четырех» — Ли Донму, Лю Дыккона, Пак Чега, Ли Согу, произведения которых известны и в Китае.

Одним из крупнейших поэтов и мыслителей первой половины XIX в. был Чон Ягён (псевд. Дасан; 1762—1836). Он был энциклопедически образованным ученым, который подвел итог идеям школы «Сирхак», получившим наибольшее развитие в XVIII в. Автор свыше 500 томов (тетрадей), посвященных философии, астрономии, географии, истории, праву, политике, экономике, литературе и военному делу, Чон Ягён критически относился к конфуцианским

623

догмам, разоблачал бесчеловечную систему феодальной эксплуатации, ратовал за социальные реформы. Прогрессивные взгляды Чон Ягёна отразились в его поэтических произведениях. В стихотворениях «Голодный народ», «Чиновник из Ёсани», «Охота на тигров» и других он разоблачал праздный образ жизни янбанов, деспотизм чиновников, невежество ученых-конфуцианцев.

Большую популярность в народе получило творчество поэта-сатирика Ким Сакката (псевд. Нанго, Ким Ип, 1807—1864). Его настоящее имя Ким Бёнъён, но почитатели таланта поэта знали его в основном под именем Ким Саккат. Саккат — остроконечная соломенная шляпа, в которой он бродил по стране, сочиняя стихи и декламируя их в деревнях и на городских улицах. В стихотворении «Саккат» поэт писал:

На лодку легкую похожую,
Надел я шляпу из соломы
И с нею, как с подругой верной,
Брожу по свету сорок лет.
............
В такой же шляпе, набок сдвинутой,
Пасет крестьянский мальчик стадо,
И в старости, склонившись к удочкам,
Он с нею вместе над рекой.

(Перевод П. А. Пак Ида, А. Жовтиса)

Ким Саккат происходил из янбанской семьи, лишенной за оппозиционность поместий и сословных преимуществ. В двадцатилетнем возрасте он стал «странствующим поэтом». В его стихах, полных сочного юмора и острых словечек, почерпнутых из живой простонародной речи, высмеивались жадность и жестокость богачей, их тупоумие и высокомерие, паразитический образ жизни, звучали любовь к простому люду, сочувствие к его нелегкой судьбе (стихотворения «Блоха», «Пересуды янбанов», «Собака», «Янбанский сынок», «Ленивый гость», «Нищета»). Он воспевал и красоты родной природы («Алмазные горы», «Белая чайка»), писал стихи-раздумья о жизни («Старик», «Тень», «У калитки негостеприимного хозяина», «Печаль», «Сокол»). Его поэзия была популярна как среди образованной части общества, так и у простого народа. Начинающие поэты пытались подражать ему, а некоторые даже выдавали свои сочинения за творения Ким Сакката. Стихи его распространялись в рукописях, они были опубликованы лишь много лет спустя после смерти, когда Ким Саккат был удостоен официального признания.

В этот период продолжает развиваться и проза. Появляются новые народные повести, в большинстве по-прежнему анонимные. Персонажи повестей напоминают героев аналогичных произведений XVIII в. Образы строятся в соответствии со сложившимся каноном: так, героини наделены необыкновенной красотой, незаурядными способностями, терпеливы, не сетуют на свою судьбу, безропотно принимая все невзгоды, выпадающие на их долю.

«Повесть о Симчхон», воспевающая душевную красоту женщины, — одна из лучших в этом жанре. Предание о судьбе девушки Симчхон, пожертвовавшей собой ради слепого отца, проделало длинный путь, прежде чем превратиться в «Повесть о Симчхон». Примерно на рубеже XVIII—XIX вв. неизвестный автор создает по мотивам легенд письменный вариант «Повести о Симчхон». Параллельно под разными названиями появляется еще ряд произведений, а во второй половине XIX в. на этот сюжет создается драма. Повесть четко делится на две части. В первой, посвященной описанию жизни Симчхон, действуют реальные герои в реальной обстановке. Во второй, рисующей события после гибели героини, начинается сказочная фантастика. Девушка принесена в жертву морскому царю-дракону, но она не погибает. Оказавшись в цветке лотоса, она попадает в подводный дворец царя, выходит из цветка и становится королевой. Как и народная сказка, повесть имеет счастливый конец. В повести критикуются отдельные стороны феодальной действительности, осуждается буддийское духовенство, которое обманывает и грабит народ. Большое социальное звучание имеет и сама трагическая история Симчхон, ибо она воспринимается как трагедия всего корейского народа, на долю которого выпала тяжелая участь.

Иначе выглядят персонажи «Повести о чиновнике Пэ»: мелкий чиновник Пэ и кисэн (гейша) Эран. Авторы XVII—XVIII вв. нередко избирали своей героиней именно кисэн (например, «Повесть о Чхунхян»): низкое происхождение и положение кисэн еще ярче подчеркивало чистоту ее души и благородство поступков. Герои данной повести как бы пришли из плутовской новеллы: и он и она не идеальные герои. В основе сюжета лежит новелла писателя XVII в. Чхон Ё «Голый чиновник в сундуке» на популярный во многих странах сюжет. В самом начале повествования Эран предстает жестокой и хитрой. С помощью лести и лицемерия она обирает чиновника Чона. Однако в конце концов, как это и полагается героине средневековой повести, Эран меняется — становится добродетельной женщиной и верной женой. Метаморфоза происходит и с чиновником Пэ: в конце повести мы видим его в роли мудрого и справедливого правителя.

Главные герои «Элегии Чхэбон» — девушка Чхэбон и юноша Пхильсон — идеальны. Так

624

же как и во многих других повестях, в трудную минуту на помощь героям приходит мудрый и справедливый чиновник, который помогает несправедливо обиженным и наказывает виновных, он играет ту же роль, что и вмешательство добрых неземных сил. В «Элегии Чхэбон» необычно само заглавие. Как правило, средневековая повесть называлась по имени героя или героини и рассматривалась как своеобразное жизнеописание. В данном случае заглавие подчеркивает роль стихов в повести. Поэма, сочиненная девушкой, не только показывает поэтическую одаренность и эрудированность Чхэбон, но и обращает внимание читателя на глубину чувства и переживаний героини. В «Элегии Чхэбон» отсутствует традиционный зачин — изображение условно красивой природы или описание достоинств и внешности героев. Действие развивается динамично, и это сближает ее с романом (например, с «Облачным сном девяти» Ким Манджуна, XVII в.). Но даже те черты «Элегии Чхэбон», которые, казалось бы, являются типичными для средневековой повести, принимают уже несколько иной характер. Традиционный схематизм и односторонность в изображении человека нарушены. Героиня действует вопреки тому, что предписывает ей традиционная мораль: отстаивая свою свободу, она выходит замуж по любви, отвергая богатого жениха, сосватанного ей отцом. В этом произведении, как и в «Повести о Чхунхян», возвышается человеческая личность, и что особенно важно — личность женщины. Эти повести, а также поэзия Ким Сак-ката отразили новые веяния в корейской литературе первой половины XIX в., которые найдут дальнейшее развитие в литературе второй половины столетия.

Японская литература [первой половины XIX в.]

624

РАЗВИТИЕ ЯПОНСКОЙ КУЛЬТУРЫ
В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ВЕКА

К началу XIX в. в Японии отчетливо проявились признаки экономического упадка и разложения всей системы феодальных отношений, превратившихся в оковы для развития страны. Рост товарно-денежных отношений и развитие капиталистического уклада вели к расшатыванию системы феодального общества, ускоряли процесс разорения и внутреннего разложения господствующего класса — военного дворянства.

Фигурой, характерной для позднетокугавского общества, служит уже не доблестный рыцарь, преданный сюзерену и готовый к ратным подвигам, как это было в пору укрепления феодального порядка, а ронин, т. е. самурай, вынужденный оставить службу у своего господина, потерявший место в своем феодальном клане. В поисках средств существования ронины устремлялись в города. Многие из них начинали заниматься ремеслами или торговлей либо становились писателями, художниками, врачами, некоторые же опускались на самое дно общества. Утрата дворянством экономического могущества и социального престижа не могла не внушать тревогу правящим кругам. Пытаясь облегчить финансовое положение господствующего класса, они прибегли к усилению эксплуатации земледельцев. По всей стране вспыхивали бунты, иногда перераставшие в крестьянские войны.

Одновременно складывался союз недовольных политикой Токугава князей, ставивших целью свержение сёгуната под лозунгом реставрации императорской власти. К стану противников правящего дома примыкала и окрепшая экономически, но политически бесправная городская буржуазия, а также радикально настроенная интеллигенция. Носителями передовых, антифеодальных по сути идей выступали приверженцы школы «голландской науки» (рангаку). «Голлановеды» XIX в. — Такано Тёэй, Ёсида Сёин, Ватанабэ Кадзан и др., — знакомясь с достижениями западной (главным образом голландской) науки, приходили к осознанию отсталости Японии от стран Европы, выступали с критикой проводимой сёгунатом политики изоляции, ратовали за открытие страны и установление торговых связей с внешним миром. Значительная роль в формировании идеологической оппозиции сёгунату принадлежала и сторонникам школы «национальной науки» (кокугаку). Крупнейшим представителем этого идейного течения в первой половине XIX в. стал Хирата Ацутанэ (1776—1843). Основным пафосом его трудов, посвященных древним памятникам японской словесности и религии синто, служит возвеличивание древней монархии как исконно японской формы правления, которую Хирата противопоставлял современному ему строю, считая его «узурпаторским». Взгляды Хираты Ацутанэ служили идеологической опорой движения, направленного против режима.

625

Иллюстрация:

А. Хиросигэ. Станция Камбара. Деревня под снегом

Из серии «53 станции Токайдо». Цветная ксилография. Ок. 1834 г.
Москва. ГМИИ им. А. С. Пушкина

В этой обстановке единственную панацею от беспорядков правительство видело в политике строжайшей регламентации жизни общества, жестокого надзора. Все направления общественной мысли, противопоставленные ортодоксальному неоконфуцианству, объявлялись «лжеучениями», а их сторонники подвергались гонениям. Любое участие в антиправительственной деятельности каралось смертной казнью.

В литературе и театре запрещалось изображать современные события, под запрет попадали не только произведения отдельных авторов, но и целые жанры. Писателям вменялось в обязанность неукоснительно проводить в творчестве принципы конфуцианской этики. Эпоха застоя, мрака, отчаяния — так характеризуют первую половину XIX в. японские историки — не могла не найти отражения и в специфике культуры. Художественное творчество той поры проникнуто ощущением непрочности бытия. В литературе, театральном и изобразительном искусстве формируется стиль, в известной мере типологически сопоставимый с западноевропейским барокко.

Каковы же основные приметы этого нового стиля, утвердившегося в литературе Японии первой половины XIX в.? Ценность человеческой личности самой по себе, вдохновенно воспетая писателями XVII в., в этой литературе заметно падает. Человек изображается как один из многих участников событий, его личная судьба представляет интерес лишь постольку, поскольку она связана с судьбой рода или клана. В драматических произведениях и авантюрно-героических романах наблюдается обилие действующих лиц, в гравюрах «укиёэ» («картины изменчивого мира») начинают преобладать многофигурные композиции. Внутренний мир человека раскрывается только в его внешних проявлениях. Бытовое окружение персонажей лишается конкретных примет времени, заменяется условно-историческим антуражем. Искусство изображает сильные страсти, акцентирует сверхчеловеческую храбрость и доблесть персонажей. Особое значение

626

в литературе приобретает динамическое начало, создаются монументальные полотна, повествующие о военных подвигах, приключениях, таинственных превращениях героев. Внутренними потребностями нового стиля, по-видимому, объясняется обращение писателей того времени к материалу китайских романов XIV в. («Троецарствие», «Речные заводи») с их сложной фабулой, непривычным типом повествования. На протяжении первой половины XIX в. появляются все новые японские переводы и переложения китайских повествовательных произведений, их сюжеты и образы широко используются в литературе, придавая ей характер определенного экзотизма и стилистической изощренности.

Важнейшей особенностью искусства первой половины XIX в. служит его стремление удивлять и поражать. Оно ценит необычность содержания, тяготеет к фантастике, использует вымысел даже тогда, когда в основе произведений лежит всем известное реальное событие или конкретный исторический факт. Возрастает интерес к потусторонним явлениям, в театральных произведениях, графике, повествовательной литературе с натуралистическими подробностями изображаются призраки, духи умерших, человеческие страдания, предсмертная агония, сцены убийства. Мир предстает кошмарным, враждебным человеку. Человек нередко теряет в достоинстве, он некрасив, подчас нелеп, беспомощен. Знаменитый Хокусай (1760—1849) создает серию аллегорических гравюр, на которых человек уподобляется то мухе, запутавшейся в паутине, то рыбе, попавшейся на крючок рыбака. Тяготение к аллегории и символу, к олицетворению отвлеченных категорий добра и зла вообще присуще японскому искусству первой половины XIX в. — не только изобразительному, но и словесному. Сюжетный конфликт в драматургической и повествовательной литературе часто строится на противоборстве контрастных групп персонажей, воплощающих добродетель и порок, и разрешается неизменной победой добра над злом.

В литературе первой половины XIX в. заметна тенденция к мифологизации действительности. Если в творчестве писателей XVII в. характеры людей и события, как правило, определяются реальными жизненными ситуациями, то у позднетокугавских авторов состояние мира и человеческие поступки мыслятся как результат некоего предопределения свыше. Художественное осознание эпохи как бы возвращается в лоно средневековых (буддистских) представлений об иллюзорности всего сущего. Судьбы людей интерпретируются в русле идеи кармы (воздаяния за деяния, совершенные в нынешней и прошлой жизни). Искусство не только мифологизирует, но и театрализует действительность. Изображение актеров в знаменитых ролях становится излюбленной темой графики. Поэтика театра оказывает влияние и на прозу, в которой большое значение приобретает драматизм ситуаций, а персонажи нередко изображаются в соответствии с определенными театральными амплуа. Все это придает искусству того времени характер условности. Мир словно уподобляется театральным подмосткам, а жизнь людей воспринимается как действо, порою трагическое, а порою напоминающее веселый фарс.

Становление нового художественного стиля в первой половине XIX в. было сопряжено с утратой многих завоеваний литературы XVII — первой четверти XVIII в., отмеченной чертами подлинного гуманизма, жизнелюбия, реалистичности. Этому стилю совершенно чужд тот непосредственный и «фамильярный контакт с действительностью» (М. М. Бахтин), который присущ лучшим произведениям Сайкаку и Тикамацу. Однако художественную культуру поры заката сёгуната было бы неверно представлять себе лишь как абсолютный регресс. На этом пути были и бесспорные приобретения, особенно в искусстве цветной гравюры и драматургии театра Кабуки. Необычность, парадоксальность художественного видения, ощущение дисгармонии мира позволили выдающимся мастерам того времени вырваться за пределы традиционных тем и с помощью причудливой символики, гротеска передать внутренние противоречия действительности, глубже проникнуть в эмоциональный мир человека. В повествовательной прозе возник жанр романа-эпопеи, который в отличие от предшествующей литературы представляет уже не цепь авантюр, а целостную сюжетно-композиционную систему со строгой мотивированностью и взаимообусловленностью изображаемых событий.

В поэзии того периода господствовала противоположная тенденция — опрощение всего арсенала изобразительных средств. Не охватывал он и всех жанров повествовательной литературы. Вне основного стиля эпохи шло и развитие демократической прозы на разговорном языке (формирование любовного и комического романа). Это была литература, устремленная к действительности.

Первая половина XIX в. — период расцвета эдоской, т. е. столичной, культуры, которая к концу XVIII в. пришла на смену культуре Камигата — западных городов Киото и Осака, до той поры являвшихся средоточием культурной жизни Японии. Этот сдвиг, свидетельствующий о превращении сёгунской столицы Эдо в

627

общенациональный культурный центр, отразился и в языке: в литературе господствующее положение занял восточный кантоский диалект, тогда как значительная часть предшествующей литературы создавалась на кансайском диалекте — языке Киото и Осаки. Процесс перемещения культуры с запада на восток заметно изменил картину культурной жизни, обусловил известный разрыв с традицией, отразился в особенностях развития литературы.

627

ДРАМАТУРГИЯ И ТЕАТР

К началу XIX в. сформировался тот театр Кабуки, традиции которого почти без изменений сохранились до настоящего времени. До середины XVIII в. существовали два вида театрального искусства: Кабуки и кукольный театр Дзёрури. К концу XVIII в. последний утратил былую популярность, и господствующее положение перешло к театру живого актера Кабуки. К этому времени Эдо превратился в центр драматургии и театрального искусства. В 1793 г. вращающаяся сцена, изобретенная в середине XVIII в. осакским драматургом Намики Сёдзо, стала достоянием эдоского театра, а в 30-х годах XIX в. было изобретено устройство для двойного вращения сцены, что создало условия для использования всевозможных трюков и сценических эффектов, определивших особенности постановки многих пьес. Первая половина XIX в. знаменует качественно новый этап в развитии драматургии Кабуки. Если ранее тексты пьес для этого театра представляли собой лишь сюжетную схему спектакля, которая могла свободно варьироваться актерами, то в этот период драматургия Кабуки впервые приобрела литературную значимость. Прежде драматург был второстепенной фигурой в театре, теперь же успех спектакля в значительной мере определялся литературными достоинствами пьесы.