ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 89 страница. В поэзии Вэй Юань старался подражать Во Цзюй-и (VIII—IX вв.), и это, в частности, проявилось в активном использовании формы народных песен

В поэзии Вэй Юань старался подражать Во Цзюй-и (VIII—IX вв.), и это, в частности, проявилось в активном использовании формы народных песен. Он был плодовитым поэтом. В его собрании около 800 стихотворений — в основном пейзажная лирика. Воссоздавая картины природы, Вэй Юань охотно изображал движение в природе, ее метаморфозы и контрасты, быструю смену впечатлений. Вот типичные строки из стихотворения «Наблюдая прилив на реке Цяньтан»:

Река устремилась вспять, море вздыбилось вдруг,
Ветер с неба пронесся над морем, обнажилось морское дно.
Вскипели серебряные валы, катятся, расшибаясь о небо.
Увидит это немощный — воспрянет духом,
Храбрец увидит — замрет от страха...

Поэт не оставался безразличным и к жизни общества. Он видел, что народу постоянно угрожали наводнения, засухи, войны и налоги, а общим следствием этих «четырех бед» всегда был голод. В «Случайных строфах» он говорил: «Не печалюсь, когда одна семья мерзнет. Вся печаль о том, что страна Четырех Морей (т. е. Китай. — В. Петров) голодает... Управляя страной, поспешай с государевым делом. Но тем более важно накормить тысячи тысяч народа... Когда в ушах крики замерзших и голодных, как тут предаваться самоотрешению». В «Десяти стансах, сложенных в Цзяньнани» (1831) тревожно звучали строки о бедах крестьян, изнемогающих под бременем налогов и поборов. В «Тринадцати стансах, написанных в столице» Вэй Юань с беспокойством писал о разложении правящей элиты, забросившей государственные дела, о сановниках, у которых «золото и шелка на шапках, как облака, громоздятся» и которые «беззаботно, в песнях и танцах, проводят время». Тупости маньчжурских сановников поэт противопоставлял мудрость и подвиги славных деятелей прошлых веков. «Десять стансов об осенних настроениях» (1841—1842) и «Десять стансов о морских просторах» (1840) передают патриотические настроения, навеянные первой «опиумной» войной. Многие из них посвящены сопротивлению китайского народа английским агрессорам, обличению опиума как социального зла, причиняющего Китаю огромный ущерб.

В стихах Вэй Юань осуждал недальновидных и лицемерных политиков, которые пренебрегли укреплением границ и на сумели дать отпор англичанам, когда те развязали войну на китайской земле, и «былой славой напрасно пытались запугать иноземцев». Патриотические стихи Вэй Юаня, насыщенные критикой капитулянтской группировки при дворе, перекликались с просветительскими суждениями в его публицистике и демонстрировали нарастание прогрессивной тенденции в поэзии.

Патриотическая тема вдохновляла многих поэтов. Одним из первых откликнулся на события первой «опиумной» войны Чжан Цзи-лян («Слухи», «Плач о Чжэньхае», «Плач о Нинбо», «Беседка Заходящего Солнца»). Его батальные зарисовки, весьма скупые на изобразительные эффекты, тяготели к условным обобщениям и обычно делали акцент в рассказе о войне на внезапности вражеского нападения, на упорстве китайских войск и их тяжелых потерях в боях. Широкую известность получили «Песня о трех генералах» и «Деревня Саньюаньли» Чжан Вэй-бина. В первом стихотворении воссозданы образы смельчаков, стойко сражавшихся с врагом и погибших на поле боя. Во втором поэт воспел крестьян-ополченцев, которые вопреки запретам трусливых маньчжурских чиновников подняли знамя восстания и дали бой англичанам у деревни Саньюаньли под Гуанчжоу.

614

Интересный цикл из 188 сатирических стихов «Причитания» написал Бэй Цин-цяо (1810—1863), участник отпора английской агрессии в Восточном Китае. Повод к появлению каждого из них объясняется в прозаическом комментарии, сопровождающем текст стихотворения и тоже написанном в сатирической тональности. Бэй Цин-цяо высмеивал неподготовленность к войне, трусость и капитулянтскую политику цинских генералов, их неумение и нежелание воевать: «Пусть пули сыплются дождем, пусть дым клубится черный, словно тушь, — // Лежит он трупом под шатром походным и тянет опиум из лампы». Вот сатира не некоего «командира», которому было приказано охранять мост на подступах к городу Нинбо.

Тема войны чаще всего воплощалась в форме стихотворной хроники военных действий. Иногда создавались большие поэтические циклы, например «Десять плачей» Чжао Ханя. Поэты оплакивали поражения китайской армии. Вместе в тем они прославляли смелых полководцев, не бежавших с поля боя, как это нередко случалось с цинскими военачальниками, а отважно дравшихся с врагом. В этом же ряду стоят и стихи о женщинах-героинях, предпочитавших смерть бесчестию. В интерпретации событий периода «опиумной» войны наблюдались разные тенденции. Большинство поэтов призывало к решительному отпору агрессорам, некоторые отмечали участие народных масс в войне. Другие восхваляли императора, который, как они считали, понимал и жалел страдающий народ. Были, наконец, и такие, которые сочувствовали капитулянтской доктрине маньчжурской знати, добивавшейся мира с англичанами ценой любых уступок и предававших забвению чувство национального достоинства. Довольно часто война побуждала поэтов обращаться к отечественной истории, находя в ней примеры патриотизма и государственной мудрости. Их прежде всего привлекали события, связанные с отпором завоевателям.

Патриотическая поэзия была традиционной и по форме, и по языку, и по характеру образной системы. Поэты часто прибегали к гиперболе, воспевая героев войны. Об одном из них Чжан Вэй-бин писал в стихотворении «Адмирал Хуан»: «Разбойники боялись его, как небесного духа. Солдаты любили его, как родного отца». В арсенале изобразительных средств господствовали заимствования из предшествовавшей литературы. Обязательный образ при описании поля боя — бай гу (белые кости); при характеристике тех, кто пролил кровь в битве за правое дело, — би сюэ (лазоревая кровь). Устойчивый символ целостности и прочности государства — цзинь оу (золотая чаша); состояния боевой готовности — чжэнь гэ — «спать на копье, используя его как подушку».

Издавна злодеев, отличавшихся агрессивным нравом, образно называли цзин ни (монстры-киты; буквально: киты и касатки). Этот образ постоянно фигурировал в стихах об «опиумной» войне, когда речь заходила об агрессорах-англичанах: «Голодные монстры-киты пьют кровь, трясут рыжими бородами (!)». Англичан называли также «варварами-островитянами» (даои), «рыжеволосыми» и «красноволосыми» (хунмао, чимао), «собаками и свиньями» (цюань чжу), т. е. почти всегда пренебрежительно или оскорбительно. Напротив, для характеристики положительных героев употреблялось слово «тигр» и производные от него. Вот как изображал поэт Янь Фэнь генерала, защитника форта близ Шанхая: «Враг боится тебя, называет тигром. Тигр глядит на врага, сверкает глазами».

Отдавалось предпочтение постоянным эпитетам, не отличавшимся, как правило, оригинальностью и индивидуальной выразительностью. Белые облака (бай юнь); синее или лазурное море (цан хай, би хай); долгая или черная ночь (чан е, хэй е). Сравнения тоже чаще всего были стереотипными: море — как зеркало, канонада — как гром, ядра — как дождь (но и слезы — как дождь), огромные корабли — как горы (о величине) или как тучи (о количестве).

Поэтический лексикон оставался полностью традиционным, однако тема войны с иноземцами побуждала поэтов вводить в стихи новые слова, прежде всего иностранные собственные имена и географические названия в китайской транскрипции, а также неологизмы типа холунь, холуньчуань (пароход), япянь (опиум), синьвэнь (газета), цзяби (от цзябидань — капитан). В ходу у поэтов было и слово «фаланьцзи», употреблявшееся в двух значениях — Франция, французы и... пушка, т. е. оружие, заимствованное у французов-европейцев. Обновление лексики, пусть еще незначительное, исподволь подготавливало разрушение старой формы стиха.

Темы, связанные с «опиумной» войной, разрабатывались в творчестве многих поэтов. А такие поэты, как Лу Сун (1791—1860), Хуан Се-цин (1805—1864), Яо Се (1805—1864), активно обращавшиеся к военной тематике, писали также о бедах простого народа и тем самым продолжали традиции социальной лирики, восходящие к поэзии Ду Фу и Бо Цзюй-и. В «Песне о проданном сыне» Лу Сун писал о горе стариков, вынужденных продать сына,

615

чтобы прокормить семью, а Яо Се в стихотворении «Чей это мальчик семи лет» — о голодном мальчишке-сироте, что «лежит на земле и грызет сухую травинку... бродячие псы обнюхивают его, вертятся рядом и ждут, когда он окоченеет». Жуткие картины разорения («деревни заброшены, и голодные псы, виляя хвостами, жрут человечье мясо»; «трупы грудами громоздятся») изображены в стихах Хуан Се-цина «Возвращение на юг» и «Вздохи беженцев», «Гляжу на дожь» Лу Суна и в его же «Поэме плача». В этих произведениях оплакиваются бездомные крестьяне, ставшие жертвами стихийных бедствий. Но в этих же стихах звучит осуждение богачей и чиновников, которые «объедаются просом и мясом», а «на людей и их жизнь глядят, как на букашек».

Опыт поэтов периода «опиумной» войны, выступавших со стихами гражданского звучания, был обобщен поэтом Линь Чан-и (1803—?) в его «Рассуждениях о стихах из Башни стреляющего в сокола». Линь Чан-и, близкий по взглядам к Линь Цзэ-сюю и Вэй Юаню, отметил достоинства и неудачи произведений своих современников, высказал прогрессивный взгляд на поэтическое творчество. Он ратовал за идейную содержательность и социальную значимость поэзии, ссылаясь при этом на примеры Ду Фу и Лу Ю. Поэт, как ему представлялось, должен откликаться на события современности. В то время как ортодоксальная эстетика абсолютизировала подражание древним, Линь Чан-и выступал за самостоятельность поэтической манеры, за разнообразие форм и стилей, не связанных жесткой ориентацией на одни только древние образцы, хотя и не отрицал их значения.

Волна патриотических стихов и стихов с явным социальным звучанием означала, что прогрессивное течение в литературе первой половины века заявило о себе вполне отчетливо и в достаточно широких масштабах, а не только в творчестве одних его лидеров Гун Цзы-чжэня и Вэй Юаня. Это течение порождала сама эпоха, и ортодоксальные школы, державшие под своим контролем литературную жизнь страны, уже не могли заглушить живой голос эпохи. Однако едва ли можно утверждать, что у китайских поэтов уже сформировался последовательно прогрессивный взгляд на мир. Наоборот, он часто был противоречив. Так, Чжан Вэй-бин, прославлявший вооруженную борьбу народа в Саньюаньли, демонстративно заявлял о своей непричастности к событиям: «Пушки, как гром, сабли, как снег. А старый рыбак сидит одиноко и бормочет стихи». Многие поэты сочувствовали обездоленным, что не мешало им открыто проявлять враждебность к восстанию тайпинов. Эпоха выводила поэзию на новые пути, но историческая инерция и мощное давление конфуцианского мировосприятия противодействовали этому. Поднебесная империя жила еще в мире средневековых представлений о всесильной власти Сына неба, о завещанных древними моральных ценностях, об особом месте Китая в мире, о других странах и народах, которые рассматривались не иначе как данники и вассалы Цинской империи. Болезненно переживая национальный позор Китая, некоторые поэты оказывались в плену шовинистических настроений. Чжу Ци, например, в 1843 г. написал «Новые военные песни», в которых прославлял военные и карательные походы маньчжурских императоров. Появление подобных стихов объясняется тем, что Чжу Ци видел действительность преимущественно с конфуцианских позиций.

615

ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ ПРОЗА
И ДРАМАТУРГИЯ

Главной формой повествовательной прозы в первой половине века оставался роман, хотя в его развитии наступил очевидный и длительный спад. Романисты наследовали сложившиеся традиции, но не обогащали их. Они усердно следовали образцам, утвердившимся в практике предшественников, что вело к оскудению творческой мысли, мешало более глубокому познанию окружающего мира и в конечном счете тормозило развитие романа.

Наибольшим успехом пользовался любовный роман, который более других отвечал возросшему интересу к изображению сферы чувств и частной жизни. Общим для него было внимание к сюжетам, раскрывающим разные судьбы, уготованные людям в любви, — счастливые или же трагические. В любовном романе и особенно в такой его разновидности, как «роман о талантах и красавицах» наблюдалась идеализация целомудрия, понимаемого в конфуцианском духе. Но нередко подобная идеализация уживалась с элементами эротики, представлявшими собой реакцию писателей на ханжество конфуцианской морали и засилие домостроевских запретов. Изображению любовных коллизий сопутствовали описания социальной среды, повседневного быта, нравов и обычаев семьи.

В начале века китайцы продолжали зачитываться «Сном в красном тереме». Одно за другим появлялись продолжения прославленного романа и подражания ему: «Продолжение сна в красном тереме» (1805), «Счастливый сон в красном тереме» (1814), «Дополнение к сну в красном тереме» (1819), «Волшебный сон в красном

616

тереме» (1843)... Об авторах этих произведений почти ничего не известно, все они подписывались псевдонимами (вроде Хайпу чжужэнь — Хозяин морского сада, Мэнмэн сяньшэн — Господин смутной мечты и т. п.). Главные герои в романах по мотивам «Сна в красном тереме» те же, что и у Цао Сюэ-циня. Авторы продолжений и подражаний, воскрешая этих героев, стремились привести повествование к счастливому концу. Трагедия любви, имевшая у Цао Сюэ-циня антифеодальную направленность, оборачивалась идеализированной схемой благополучного «романа о талантах и красавицах». Для того, чтобы увязать новую концовку с концовкой «Сна в красном тереме», продолжатели прибегали к фантастике, в остальном шли проторенными путями и без больших новаций в трактовке персонажей, хотя порою в частностях подражательные варианты отличались и большей выразительностью, и более четкой логической мотивированностью описываемых событий и поступков.

«Проза о талантах и красавицах», сложившаяся как жанровая разновидность любовного романа в XVIII в., была представлена «Полной историей сна из трех частей» (1835) Чжан Ши-дэна, «Прекрасным рассказом о сливе и орхидее» (1839) Цао У-гана, «Беседкой Белой Рыбы» (1842) Хуан Ханя, ориентированными на принятую жанровую схему и не отличавшимися своеобразием. Среди произведений «о талантах и красавицах» выделялся роман Чэнь Цю «Неофициальная история Яньшаня» (1810), который в отличие от большинства романов, писавшихся на байхуа, был создан на книжном языке, в изысканном стиле параллельной прозы. Чэнь Цю заимствовал сюжет из новеллы Фэн Мэн-чжэна «История студента Доу» (XVI в.). Действие романа сосредоточено вокруг двух персонажей — студента Доу Шэн-цзу и Ли Ай-гу — его возлюбленной, потом наложницы, и, наконец, жены. Им приходится пережить разные злоключения, страдать и в разлуке, но все кончается хорошо: влюбленные не только воссоединяются в браке, но в награду за страдания становятся бессмертными.

«Проза человеческих чувств», в основном продолжая традиции, все же несколько расширила сферу изображения, она, в частности, вывела на первый план новых героинь — певичек, обитательниц зеленых теремов, явно идеализируя их и подгоняя под нормы, характерные для благородных красавиц. Обитательницы зеленых теремов наделялись не только привлекательной внешностью, утонченностью манер и чувствительностью, но и обязательными, с точки зрения конфуцианства, женскими добродетелями.

Именно такими предстали перед читателем героини романа Вэй Сю-жэня (1819—1874) «Следы цветов и луны» (1858). В романе, построенном на контрасте, рассказывается о том, как Вэй Чи-чжу и Хань Хэ-шэн — два приятеля, преуспевающие в науках и в литературе, знакомятся в публичном доме с двумя певичками. В именах героинь как бы предугадано их будущее: одну зовут Цю-хэнь — Отголосок осени; другую — Цай-цю — Яркая осень. И, действительно, любовь Вэй Чи-чжу и Цю-хэнь кончается трагически. Поглощенный любовными переживаниями, Вэй Чи-чжу не ищет практического приложения своему таланту. При жизни жены он не решается взять Цю-хэнь в наложницы. Затем жена умирает, кончает счеты с жизнью он сам, убитая горем, умирает Цю-хэнь. А у Хань Хэ-шэна жизнь складывается иначе. Он делает карьеру, отличается при подавлении бунтовщиков, занимает высокую должность и удостаивается наследственного титула. Хань Хэ-шэн благополучно женится на Цай-цю, которая становится придворной дамой первого ранга. Вэй Сю-жэнь, воспользовавшись довольно примитивной композицией, добился поставленной цели, доказав, что предначертаниям судьбы свойственно сбываться. Усиливая эмоциональный эффект, он насытил роман сентиментально-лирическими описаниями, ввел в текст много стихов.

К «прозе человеческих чувств» китайская традиция относит также роман Чэнь Сэня «Драгоценное зерцало прелестей любовных» (1852), имевший успех у читателей. Произведение это повествует о праздной жизни учено-чиновничьей элиты, о ее нравах, привычках и развлечениях и прежде всего о таком аномальном явлении китайской действительности как актерский конкубинат. Действие романа отнесено ко второй половине XVIII в., и внешние приметы эпохи запечатлены Чэнь Сэнем очень достоверно. К тому же за многими персонажами «Драгоценного зерцала» стоят реальные прототипы из числа знаменитых ученых, литераторов и чиновников того времени. Чэнь Сэнь не сделал извращенные нравы аристократии объектом открытого обличения. Он выступил с позиции стороннего наблюдателя, однако объективно его роман в известной степени содействовал осуждению подобных нравов, причинявших ущерб духовному здоровью общества.

Авторы любовных романов, делавшие акцент на интимных сторонах жизни и, следовательно, уже законами жанра призванные проникать в сокровенные тайны человеческой души, оказывались, однако, довольно беспомощными при описании психологии героев. Романисты, как правило, фиксировали внешние проявления

617

чувств — в действиях и высказываниях, пользуясь при этом апробированными стереотипами. В работе над образом они в первую очередь были озабочены не выявлением индивидуальности, не воссозданием конкретного характера, а отбором и передачей тех черт духовного склада, которые определяли принадлежность героя к какому-либо социально-нравственному типу. Общее представлялось им более существенным, тип был важнее характера, шаблон предпочтительнее своеобразия.

С «прозой человеческих чувств» соперничал в популярности авантюрный роман, именуемый также героическим или рыцарским, для которого была характерна идеализация благородных и смелых разбойников, готовых вступиться за правое дело и покарать тех, кто вершит несправедливость. Социальные идеалы этих героев весьма расплывчаты, однако приключения и подвиги «рыцарей зеленых лесов», романтика разбойной вольницы обеспечивали авантюрному роману большой успех. Авантюрный роман испытывал в это время мощное влияние реакционной феодальной идеологии и пропагандировал идею верности императору как самый высоконравственный принцип социального бытия, сообразуя с ним действия «рыцарей зеленых лесов», равно как и прочих персонажей. С откровенно реакционных позиций был, например, написан роман «История усмирения бандитов» (1851) Юй Вань-чуня (1794—1849). В нем выведены два типа рыцарей: один активно прославляется, другой порицается с подчеркнутой враждебностью. К первому принадлежат ведущие персонажи —Чэнь Си-чжэнь и его воинственная дочь Чэнь Ли-цин, которые сперва решают отомстить за произвол и беззаконие, творимые членами влиятельной семьи Гао, но потом, объединив силы своего повстанческого отряда с карательной армией генерала Юнь Тянь-бяо, участвуют в подавлении повстанцев из лагеря Ляншаньбо. Герои Ляншаньбо, перенесенные Юй Вань-чунем в его роман из «Речных заводей» Ши Най-аня (XIV в.), представляют второй тип рыцарей. Юй Вань-чунь видел в них олицетворение зла прежде всего потому, что они не желали изменять своим принципам, являться с повинной и заявлять о своей лояльности властям, которые готовы были даровать им прощение и привлечь на службу для борьбы с еще не раскаявшимися повстанцами.

«История усмирения бандитов», в которой отражены политические симпатии и антипатии Юй Вань-чуня, а также его собственный опыт участия в подавлении народных бунтов, была откликом на многочисленные крестьянские восстания начала века и преследовала цель опорочить их в глазах общественного мнения. Тех, кто воевал на стороне императора, Юй Вань-чунь щедро наделил различными достоинствами. Зато повстанцы Ляншаньбо во всем ущербны. Автор не упускает случая подчеркнуть это даже в деталях: когда, к примеру, рыбаки берут в плен их вожака Сун Цзяна, у него, оказывается, уже выбит левый глаз и обезображено лицо.

Иллюстрация:

Иллюстрация к роману Вэнь Кана
«Повесть о героях и героинях»

Конец XIX в.

В ином ключе написана «Повесть о героях и героинях» (1850) Вэнь Кана, также относимая к авантюрно-героическому жанру, хотя китайская критика находит в ней влияние не только «Речных заводей», но и «Сна в красном тереме». Это одно из самых удачных произведений китайской прозы середины века. В центре романа — девушка-рыцарь Хэ Юй-фэн, которая берется за оружие и дает клятву отомстить за отца, в гибели которого повинен влиятельный сановник Цзи Сянь-тан. Под именем Тринадцатой

618

сестры она пускается в путь, чтобы найти и покарать злодея, а дорогой вступается за обиженных, подобно «рыцарям зеленых лесов». В образе Хэ Юй-фэн соединены черты, присущие преданной дочери, с достоинствами, свойственными благородной разбойнице: целомудрие и отцепочитание сочетаются с решительным и деятельным характером, с владением оружием и большой физической силой. Смелой и энергичной Хэ Юй-фэн противостоит робкий, изнеженный и непрактичный юноша Ань Цзи, погруженный в мир конфуцианской премудрости, но совершенно не умеющий постоять за себя, а тем более за других. Его отец Ань Сюэ-хай, как и отец Хэ Юй-фэн, становится жертвой интриг и произвола Цзи Сянь-тана. Ань Цзи, воспитанный в духе сыновней почтительности, решает спасти отца, но полагается при этом не на меч, а на деньги. Оказавшись на постоялом дворе и в буддийском монастыре, он из-за своей трусости и непрактичности попадает в беду: носильщик и монах готовы любым путем завладеть его деньгами.

Дело могло кончиться плохо, не подоспей вовремя Хэ Юй-фэн. Она спасает юношу, а вместе с ним приглянувшуюся ему деревенскую девушку. Тринадцатая сестра соединяет спасенных узами брака. А тут еще по счастливому стечению обстоятельств появляется Ань Сюэ-хай. С него сняты все обвинения, и теперь он возвращается из столицы домой. Из его рассказа молодые люди узнают, что отец Хэ Юй-фэн посмертно оправдан, а негодяй Цзи Сянь-тан разоблачен и казнен, так что мстить уже некому, и, следовательно, оставаться в разбойниках не имеет смысла. Хэ Юй-фэн, потерявшая к тому времени мать, намеревается постричься в монахини, но с этим не желает примириться Ань Сюэ-хай, и Хэ Юй-фэн становится второй женой Ань Цзи. Семейная идиллия венчает роман: Ань Цзи отличается на экзаменах, успешно служит, обе жены, живя в мире и согласии, рожают ему сыновей. «Повесть о героях и героинях» содержит элементы социальной критики — в романе осуждаются несправедливость и произвол, подлость и посягательство на чужую жизнь. Но в целом критика заслонена пропагандой конфуцианских добродетелей — преданности государю, сыновней и дочерней почтительности, чувства долга и т. п. Налицо также идеализация императорской власти. Вэнь Кан отталкивается в развертывании сюжета от острого социального конфликта, но в конечном счете разрешает его не силами благородной мстительницы, а властью Сына неба, от которого, как явствует из романа, никогда и ни при каких обстоятельствах не может укрыться несправедливость. С этой точки зрения «Повесть о героях и героинях» — произведение явно ортодоксальное.

К авантюрным романам близки по содержанию и составу персонажей романы судебного жанра. Это произведения о «честных чиновниках», у которых чувство долга и справедливости сочетается с проницательностью при решении запутанных судебных дел. Способ ведения следствия по таким делам содержал в себе элементы детектива, что способствовало популярности этих романов. Одно из самых известных произведений судебного жанра того времени — анонимный роман «Дела судьи Ши» (1838). Существует предположение, что основной текст романа сформировался не позднее 1798 г., но известным произведение стало в начале XIX в. «Дела судьи Ши» — большое по объему (97 глав) повествование о чиновнике Ши Ши-луне, жившем при императоре Кан-си (1662—1722) и прославившемся своей мудростью и принципиальностью наравне с легендарным Бао-гуном (XI в.). Ши Ши-лунь — преданный защитник трона, готовый бороться за справедливость, если она не противоречит интересам государя. Успехи Ши Ши-луня в делах также связываются с его верноподданническими взглядами. Это несомненно положительный герой, если оценивать его с конфуцианских позиций. Автора ничуть не смущает, что его герой, разбирая судебные дела, считает естественным и необходимым применять страшные средневековые пытки и наказания. Весьма круто, забывая о принципах гуманности, он может обходиться и с подчиненными. Словом, Ши Ши-лунь, его убеждения, судебная практика, отношение к людям — явление типичное для феодального Китая.

В судебном романе существенную роль также играли «рыцари зеленых лесов». Они выступали как враги законной власти или находились с нею в конфликте, но побуждаемые разного рода обстоятельствами, порывали с разбойничьей вольницей, являлись с повинной и привлекались властями на службу. В «Делах судьи Ши» такое быстрое перерождение из разбойника в послушного слугу трона происходит с Хуан Тянь-ба. Попав в плен, этот жестокий и коварный человек пасует перед силой убеждения Ши Ши-луня и переходит на сторону властей, предавая и свои принципы, и своих товарищей. В 66-й главе он выручает попавшего в плен к разбойникам Ши Ши-луня и при этом зверски расправляется со своими побратимами и их женами. Примечательно, что переметнувшись к Ши Ши-луню, Хуан Тянь-ба в знак верности ему берет себе новое имя — Ши Чжун, что значит Ши Преданный. Анонимный автор усиленно создает Хуан Тянь-ба ореол удальца и старается

619

убедить читателя в том, что он человек благородный и даже достойный восхищения, а предводитель восставших крестьян Доу Эр-дунь представлен отрицательным персонажем.

Существовало еще одно важное направление в повествовательной прозе — роман сатирический. К этому жанру относятся «Нефритовая жаба» (1827) Цуй Сян-чуаня и «Цветы в зеркале» (1828) Ли Жу-чжэня (1763?—1830?). «Цветы в зеркале» — самое выдающееся произведение китайской прозы первой половины века. Собственно вряд ли правильно квалифицировать «Цветы в зеркале» только как роман сатирический. Это очень большое и сложное произведение, в котором переплетаются элементы и фантастического, и бытового, и ученого романа, и романа-путешествия. Исследователи этого произведения часто не без основания сравнивают его с «Путешествием Гулливера» Свифта. Ли Жу-чжэнь затрагивает большой круг проблем, центральная среди которых — судьба женщины. Он выступает за предоставление женщинам прав, равных с мужчинами. Путь к женскому равноправию лежит, в его представлении, через проведение при дворе специальных женских экзаменов, подобных тем, которые должны были держать мужчины для поступления на государственную службу. Утверждение идеи женского равноправия, сатира на господствовавшие в Китае консервативные порядки, общественные нравы и отжившие обычаи, критика таких пороков, как лень, двуличие, обжорство, скупость, — все это созвучно взглядам просветителей. При этом отрицательным явлениям, подвергаемым в романе критике и осмеянию, противопоставлялись утопические идеалы писателя, излагаемые в ходе описания страны Благородных и царства Женщин.

События, о которых рассказано в романе, происходят во времена правления знаменитой императрицы У Цзэ-тянь (684—705). Ученый Тан Ао, став жертвой наветов, оставляет Поднебесную и в сопровождении купца Линь Чжи-яна и кормчего До Цзю-гуна отправляется путешествовать по морям. Он посещает государства Чернозубых, Двуликих, Вислоухих, Свинорылых и другие вымышленные страны, где с ним и его спутниками происходят самые невероятные приключения. В этой первой половине романа фантастика не менее существенна, чем сатира. Тан Ао остается на острове бессмертных, куда некоторое время спустя тем же путем добирается его дочь Тан Сяо-шань, которая находит нефритовую плиту с высеченными на ней ста женскими именами. Во второй половине книги на первый план выдвигается фигура Тан Сяо-шань. По наказу отца, она отправляется в столицу Поднебесной сдавать женские экзамены, посещает по пути те самые страны, где побывал ее отец, и к ней присоединяются остальные героини романа. Одаренные девушки добиваются успеха на экзаменах и занимают места, которые были предопределены им в перечне на нефритовой плите. После экзаменов пути героинь расходятся. Завершают роман главы, повествующие о том, как верные императору военачальники поднимают мятеж против У Цзе-тянь и как их ученые жены участвуют в захвате четырех символических колдовских лагерей и в восстановлении на троне законного монарха.

В художественном отношении «Цветы в зеркале» традиционны. Некоторые ведущие образы романа — как женские, так и мужские — отмечены индивидуальными особенностями внешности, характера, мышления, поведения, хотя и в этих персонажах, которые разработаны глубже и разностороннее других, Ли Жу-чжэнь стремился раскрыть прежде всего черты, присущие определенным социальным типам. Остальные образы созданы с помощью стандартного набора достоинств: юные героини красивы, талантливы, начитаны, наделены женскими добродетелями, почтительны к родителям. Такое описание — скорее дань средневековой традиции, чем свидетельство ограниченности творческих возможностей автора, который мастерски владел различными художественными приемами. Характеризуя, например, правительницу царства Женщин, он отказался от штампа и использовал выразительную и новую для китайской прозы метафору: «хрупкое, изящное ее тело было опасней острого ножа».