ВВЕДЕНИЕ 6 страница. Политическая система «Города Солнца» создана под влиянием Платона, но к своему утопическому «коммунизму» Кампанелла пришел не столько из книг
Политическая система «Города Солнца» создана под влиянием Платона, но к своему утопическому «коммунизму» Кампанелла пришел не столько из книг, сколько от действительности современной ему Италии. Он всегда считал, что необходимо «больше думать о бедных, чем о богатых», и полагал, что лишь упразднение частной собственности во всех ее проявлениях может положить конец нищете, социальной несправедливости, эгоистическому индивидуализму и произволу тиранов, прикрывающихся словами о «государственном интересе».
Идеальное государство, о котором в диалоге Кампанеллы рассказывает генуэзский мореплаватель, находится на острове Тапробане (Суматра или Цейлон) в Индийском океане. По внешнему облику Город Солнца не похож на европейские города XVI в., общими контурами он напоминает скорее города XXI столетия, как они мыслятся современными архитекторами. Это комплекс зданий под одной крышей, соединенных галереями и переходами, т. е., в сущности, город-дом. Все обитатели идеального города преисполнены «общинным духом», им чужды дурные наклонности и частнособственнические инстинкты, как и проявления индивидуализма.
Шероховатость и незавершенность первоначального наброска «Города Солнца» не должны заслонить в нем главное — острую, с проблесками гениальности мысль, ищущую выхода из социальных антагонизмов собственнического мира. Было бы антиисторично замалчивать средневековые элементы утопии Кампанеллы. Он делает даже шаг назад по сравнению с «Монархией» Данте, в которой великий флорентиец ратовал за освобождение светской власти из-под эгиды церкви. Идеал Кампанеллы — теократическое мировое государство, призванное «соединить жителей Земли в единую паству». Идеологическое единство этого государства зиждется на христианской религии, однако очищенной
50
Иллюстрация:
Титульный лист
из издания поэтических произведений
Т. Кампанеллы
1622 г.
от злоупотреблений. Вслед за церковным реформатором IV в. Иоанном Златоустом Кампанелла надеется установить в задуманном им государстве уклад жизни ранних христианских общин, христианского духовенства первых веков и современного монашества.
Что касается требований, которые автор «Города Солнца» предъявляет к поэзии и поэтам, то они весьма суровы и представляют полную противоположность требованиям эстетики аристократического барокко. По мнению Кампанеллы, «имени поэта недостоин тот, кто занимается ложными вымыслами». Велика власть поэзии над душами, поэтому солярии очень строги к «распущенности» стихотворцев, которая может стать «гибельной для всего человеческого рода». Назначение поэзии — сочинять панегирики и поучать. Воспевая славных полководцев Города Солнца и их победы, поэты не должны увлекаться домыслами и давать волю полету фантазии; те же, кто дерзнет «присочинить что-либо от себя, подвергаются наказанию». Только при непременном соблюдении этих условий поэтов терпят в Городе Солнца.
Стихотворения самого Кампанеллы, в значительной своей части сочинявшиеся в тюремных застенках, распространялись среди его почитателей в рукописных списках (впервые они напечатаны в Германии в 1622 г.). Кампанелла — поэт-пророк, который отвергал современную ему аристократическую литературу, чувственную и формалистическую и, стремясь к новому, «варварскому языку», опирался на некоторые народные традиции Средневековья, забытые в пору Зрелого Возрождения. Кампанелла был в XVII в. едва ли ни единственным последователем Данте, с которым его сближали не только идейная общность и сходство темпераментов, но и преемственность поэтической техники. Калабрийскому поэту нравились страстные филиппики Данте против погрязшей в пороках церкви. Подобно великому флорентийцу, Кампанелла-поэт был учителем истины, проповедником своих политических и философских идей, борцом за то, что казалось ему справедливым. Индивидуальный стиль Кампанеллы, звучание его стиха, любовь к «резким и острым» рифмам, экспрессивность и сила были выработаны в школе Данте.
Порой стихотворения Кампанеллы превращаются в маленькие трактаты и теряют экспрессивную силу, но и в этих порожденных интеллектом творениях всплывают резкие, отточенные строки. При всем своем трагизме поэзия Кампанеллы преисполнена жизнеутверждения и пронизана светом. Статистический подсчет показал бы, что самые употребительные слова в «Стихотворениях» — «солнце», «лучи», «свет», «жизнь», «надежда». «Солнечный цикл» занимает самое большое место среди его тюремных стихотворений.
Гимны жизни и всему живущему вырывались из души поэта, погребенного заживо во мраке каменного мешка. Любимое время года узника — весна, он радуется пробуждению природы, перед его мысленным взором возникает оживающий лес, птицы и звери. Форма никогда не была для Кампанеллы самоцелью, но мастерство калабрийца, столь отличное от приемов письма современных ему поэтов, оригинально и находится в единстве с социальным пафосом его поэзии.
«Поэтика» Кампанеллы существует в двух редакциях: первоначальной, написанной в 1596 г. на итальянском языке, и в сокращенной латинской авторской переработке, изданной в Париже в 1638 г. В «Поэтике» Кампанелла развивает идеи, высказанные впервые в «Городе Солнца». Он снова несколько по-средневековому ополчается против художественного вымысла
51
и пагубных выдумок поэтов. К сочинениям, причинившим европейской литературе наибольший вред, им прежде всего причисляются «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Песнь о Роланде» и другие легенды о паладинах Карла Великого, ибо все они исказили историческую истину, заменив ее соблазнительными баснями и пустыми домыслами. Всей греческой литературе Кампанелла предпочитает Лукреция, поэта научных истин. Таким образом, Кампанелла отрицает то, чему поклонялось Возрождение, и ограничивает круг полезного чтения именами нескольких латинских и итальянских писателей, из которых на первое место он ставит Данте.
Вынуждаемый внешними обстоятельствами и внутренними противоречиями своего миропонимания, Кампанелла порой менял политическую ориентацию, но в вопросах литературы он обнаруживает удивительное постоянство и верность раз навсегда выбранным идеалам. Гражданственность, историческая достоверность, служение истине и общественному благу являются теми главными качествами, которые Кампанелла-теоретик превыше всего ценил в поэзии. Он мечтал о поэзии, которая бы активно вторгалась в жизнь и в годы народных бедствий и разорения родной земли звала к борьбе, воспитывала и поучала. «Поэтика» знаменует полный разрыв с воззрениями на литературу, характерными для второй половины XVI столетия. В этом отношении ее автор вполне принадлежит эпохе Сеиченто. Однако стиль Кампанеллы самобытен и не имеет ничего общего со стилем Марино и его школы, свидетельствуя о многообразии литературного развития итальянского XVII в.
51
МАРИНО И МАРИНИСТЫ
Одним из крупнейших зачинателей литературы барокко в Италии был Джамбаттиста Марино (1569—1625). Он дал свое имя целому направлению. Для маринизма характерен сенсуалистический гедонизм, кончеттизм и чисто формалистическое новаторство (так называемый «бароккизм»), порожденное скудостью идей, отсутствием больших нравственных и национальных идеалов. Маринисты нередко прославляли напыщенными стихами того или иного политического деятеля, но политическая тема, и прежде всего тема национально-освободительная, осталась маринизму чужда. Социальной средой, породившей и поддерживавшей это направление в итальянской литературе XVII в., было неофеодальное общество, сформировавшееся в сеичентистской Италии вокруг небольших дворов ее светских и церковных князей.
Марино, естественно, был самым значительным из маринистов, однако полностью в маринизм его поэзия не укладывается. Попытки некоторых современных ученых (например, М. Сансоне) отождествить барокко Марино с «бароккизмом» и «псевдопоэзией» не могут быть признаны удачными.
Портрет Джамбаттисты Марино
Гравюра из венецианского издания «Писем» Марино,
1627 г.
Джамбаттиста Марино родился в Неаполе, в семье юриста. У него рано обнаружились поэтический талант и склонность к литературным занятиям, которые он предпочел юридической карьере. Потеряв надежду, что из сына выйдет что-либо путное, отец выгнал его из дома.
Марино секретарствует у неаполитанских аристократов, сочиняет стихи: мадригалы, сонеты, эпиграммы. Попадает за решетку, откуда его извлекают влиятельные покровители. Спасаясь от смертной казни (он подделал архиепископскую грамоту, чтобы спасти своего приговоренного к плахе друга), бежит в Рим, где поступает на службу к кардиналу Пьетро Альдобрандини. В свите кардинала Марино посещает Равенну, а затем обосновывается в Турине. В 1609 г. за «Панегирик» Карлу Эммануилу
52
поэт удостаивается высшей награды Пьемонтского герцогства — креста св. Маврикия и Лазаря — и с этих пор подписывает свои сочинения «Кавалер Марино». Сборник сатирических сонетов «Муртеида», в котором мишенью для насмешек Марино избрал придворного поэта Савойского дома — посредственного стихотворца Гаспаро Муртало, едва не стоил автору жизни: осмеянный рифмоплет несколько раз стрелял в неаполитанца, но неудачно. Получив приглашение Марии Медичи, Марино оставляет столицу Пьемонта и спешит во Францию. Он прожил в Париже восемь лет (1615—1623) и стал как бы звеном, связавшим итальянскую культуру с французской. Его влияние испытали такие поэты Франции, как Теофиль де Вио, Сент-Аман и Сирано де Бержерак.
В 1624 г. Марино возвращается на родину, приветствуемый повсюду как первый поэт Италии. Он произносит речь в Римской академии при огромном стечении народа. Особенно пышную и сердечную встречу устроили поэту земляки. Последний год жизни Марино проводит в родном Неаполе. Умирает он признанным метром новой поэтической школы, окруженный поклонниками, последователями, подражателями.
Выше всех своих произведений Марино ценил поэму «Адонис», которая разрослась до сорока тысяч стихов. В размерах поэмы проявилась одна из особенностей поэтов и художников барокко, которые стремились к гигантскому, полагая, будто таков путь к величественному и грандиозному. Поэма вышла в Париже в 1628 г. с посвящением Людовику XIII и с предисловием известного французского писателя Шаплена. «Адонис» имел большой успех, но после смерти Марино попал в индекс запрещенных книг — не за еретическое вольнодумие, ибо Марино всегда старательно подчеркивал свое католическое правоверие, а за непристойное содержание. Между тем, если внимательнее вчитаться в эту любопытную поэму, в ней несложно обнаружить не только эротические сцены.
Огромная поэма Марино не имеет ни внутреннего, идейного единства, ни крепко связанного сюжета. Главный интерес «Адониса» — в лирических отступлениях, из которых можно почерпнуть немало автобиографических сведений, во вставных фрагментах, представляющих самостоятельные миниатюры. Поэма декоративна, быстрые смены сцен, неожиданные появления людей и богов приближают «Адониса» к театру эпохи барокко с его математически рассчитанными чудесами. Природа в поэме не дикая и своенравная, а старательно ухоженная человеком, подчиненная геометрическому плану и расчету.
Поэма проникнута сенсуализмом и своего рода «языческим» пантеизмом. Марино следил за физическими и астрономическими открытиями своего века и, как многие писатели барокко, находился под влиянием Галилея и его «Звездного вестника». Мир кажется ему бесконечным звездным лабиринтом. Пантеистические и натурфилософские идеи в поэме и лирике Марино, возможно, свидетельствуют о его близости к Джулио Чезаре Ванини, с которым поэт встречался в Париже в годы, когда писался «Адонис».
В поэзии Марино преобладают мотивы радости жизни, но они соседствуют с мотивами быстротечности и бренности всего земного. Любовные переживания поэта неотделимы от его восприятия природы. Стихи Марино проникнуты ощущением единства и связи всего сущего — космоса, земли, человеческого сердца.
Поэтические приемы Марино многообразны. Он любит густое метафорическое письмо, часто прибегает к аллитерациям, антитезам, адноминации — игре словами, одинаково звучащими, но имеющими разные значения, ассонансам и т. д. Для того чтобы создать эффект неожиданности, Марино иногда опускает рифму, как, например, в стихотворении «Эвридика». Синтаксис Марино отягчен латинскими построениями; особенно присущ ему гипербат. Между подлежащим и сказуемым вставляются слова, их разделяющие, которые удлиняют и утяжеляют фразу. Поэзия, по мнению Марино, должна прежде всего поражать, ошеломлять читателя. Кто не способен удивить, категорически заявлял он в одном из сонетов «Муртенды», пусть берется за скребницу: его место не на Парнасе, а в конюшне. Эстетические воззрения Марино наиболее полно отразились в его письмах, написанных красочной барочной прозой, и в трех «Священных речениях» (1618), озаглавленных «Живопись», «Музыка», «Небо».
«Священные речения» были своего рода религиозными проповедями, предназначенными для чтения. В них Марино дал волю свободному полету фантазии и весьма мало заботился не только о порядке изложения, но и об ортодоксальности. «Речения» являлись вольными вариациями на библейские темы, дававшими повод для проявления неистощимого острословия и рассуждений о проблемах, волновавших его современников, в том числе о сущности, видах и назначении искусств. Основная идея Марино — взаимосвязанность и единосущность всех искусств. Живопись и поэзия для него — близнецы; поэзия есть говорящая живопись, а живопись — молчаливая поэзия.
Идея взаимосвязанности и взаимопроникновения всех искусств нашла образное воплощение
53
в поэзии самого Марино. В «Адонисе», отдавая дань музыкальности своего века, он стремится передать виртуозность соловьиного пения. В сборнике стихов «Галерея» (Венеция, 1620), описывая произведения выдающихся живописцев и скульпторов (Рубенса, Л. Карраччи, Бронзино), Марино ищет поэтические эквиваленты творениям изобразительного искусства. Особенно любил Марино «Магдалину» Тициана и «Избиение младенцев» Гвидо Рени; картина Рени вдохновила Марино на последний большой труд — поэму «Избиение младенцев».
«Избиение младенцев» Марино писал двадцать лет, поэма увидела свет уже после смерти автора. Колорит ее мрачный, не свойственный раннему творчеству жизнелюбивого поэта. Поэма исполнена суровым «романтическим пафосом». Ее главный герой, иудейский царь Ирод, наделен демоническими страстями. В целом религиозная поэма Марино не удалась. У него отсутствовала искренность религиозного чувства. Поэтому в «Избиении младенцев» гораздо явственнее, чем в «Адонисе», выступили худшие стороны барокко: эстетское любование красивостью вещей и различными проявлениями жестокости. Характеры и чувства персонажей, в том числе аллегорических, гиперболизированы в поэме до крайности. Но из всех произведений неаполитанского поэта «Избиение младенцев» пользовалось у современников наибольшей популярностью и оказалось наиболее живучим — поэму читали и переводили на протяжении двухсот лет. В России поэму Марино перевели дважды: прозой в конце XVIII в. (Я. Б. Княжнин) и стихами — в начале XIX в. (Иосиф Восленский).
Не было ни одного итальянскою поэта, который так сильно повлиял бы на европейскую литературу XVII в., как Марино. В самой Италии его слава жила до тех пор, пока не утвердилась в конце века новая школа — «Аркадия», которая торжественно прокляла все наследие неаполитанского поэта.
Одним из наиболее значительных и в свое время очень известных маринистов был болонец Клаудио Акиллини (1574—1640). Подобно своему учителю Марино, Акиллини отличался умением остроумно комбинировать противоположные образы, любил парадоксальную игру воображения. Широкую известность получил его сонет «Потей, огонь...», в котором он воспевает военные победы Людовика XIII над гугенотами.
Излюбленная тема болонского поэта — победа человека над стихией. Человек покоряет природу, заставляет служить себе огонь, бросает мосты через бездны, осушает болота, превращая их в цветущие пастбища, устанавливает длительный мир. Как и Марино, Акиллини часто заимствует свои сравнения из области музыки и изобразительных искусств.
Иллюстрация:
Страница из издания
поэмы Марино «Адонис»
Париж, 1623 г.
Так мастер быстрым и живым резцом
Дал крылья мрамору, смущая ветер...
Акиллини сумел передать главную особенность стиля эпохи, равно свойственную мастерам резца, кисти и слова, — движение.
Большинство маринистов были чистыми эпигонами. Они еще более механически подражали Марино, чем петраркисты XVI в. — Петрарке. С конца 30-х годов XVII в. маринизм, по сути, перестает быть явлением литературного развития Италии. Та эвфория чувственности, которая обладала известной поэтичностью в поэмах, сонетах и мадригалах Марино, сменилась у его подражателей штампами, схемами, сухой рационалистичностью, а виртуозность стихотворной формы выродилась в малозанятную формалистическую игру в метафоры, каламбуры и
54
необычные размеры. Эпигоны направления, усвоившие элементы поэтики барокко, в своем стремлении поразить читателей доходили нередко до абсурда, как, например, Паоло Адриани, поэт из Виченцы (середина XVII в.). Идея единосущности поэзии и музыки превратилась у него в рабское подражание музыкальному сопровождению. Он настолько подчинил стихотворение музыке, что нашел нужным разделить слова на повторные слоги, указывая их длительность певцу. Марио Беттини, иезуит из Пармы (ум. 1657), пытался подражать звукам птичьего языка. Другой маринист второй половины XVII в., Лодовико Лепорео, изобретал небывалые размеры и злоупотреблял игрой внутренними рифмами и повторами в стихах; он даже объявил, что открыл «новую ритмическую прозу», которая, впрочем, была известна еще в Средние века. Желание поразить читателя и непременно найти новое и невиданное приводило к результатам, прямо противоположным тем, к которым стремились эти третьестепенные бароккисты.
Маринизм проявился не только в поэзии, но и в прозе религиозных проповедей и романов.
Роман в XVII в. был еще совершенно новым жанром и именно поэтому особенно привлекал писателей барокко. Романов в XVII в. в Италии было написано множество; современники читали их с жадностью, их переиздавали и переводили на другие языки, но за пределы чисто развлекательной беллетристики ни один из итальянских барочных романов так и не вышел. Наиболее шумный успех не только в Италии, но и за ее пределами имели галантно-героические романы Джован Франческо Бьонди (1572—1644) — «Эромена», «Коральбо» и Джованни Амброджо Марини (ум. ок. 1660) — «Коландро безвестный» и «Верный Коландро». В романах этих фигурировали безупречные красавицы и бесстрашные рыцари, изъясняющиеся с помощью сложных метафор и изощренных сравнений. Иногда в них также появлялись волшебники, драконы и великаны. Для русского читателя некоторый интерес может представить роман Майолино Бизаччони «Димитрий Московит» (Рим, 1643), в котором излагается довольно точно и с симпатией история Самозванца.
54
КЬЯБРЕРА
И КЛАССИЦИСТИЧЕСКАЯ ТЕНДЕНЦИЯ
В ПОЭЗИИ ИТАЛЬЯНСКОГО БАРОККО
У современников Кьябрера пользовался большой славой и огромным авторитетом. При жизни он стоял в одном ряду с Марино. Когда он умер, папа Урбан VIII, который тоже считал себя поэтом и кьябреристом, приказал высечь на его надгробном памятнике: «Он открыл новые поэтические миры».
Поэзия Кьябреры принадлежала к барокко, но она представляла в литературе итальянского барокко направление особое, отличное от маринизма и не лишенное (в частности, благодаря интересу Кьябреры и его продолжателей к античным литературным традициям) некоторых классицистических черт.
Как и Марино, Кьябрера полагал, что писателю следует ошеломлять читателя, ибо «поэзия обязана заставлять подниматься брови». И, подобно почти всем барочным писателям, он изо всех сил стремился к новому, необычному, неиспробованному. Он всю жизнь экспериментировал. У него тоже наблюдается сопряжение «далековатых идей» и встречаются кончетти. Но их меньше, чем у маринистов, и они не такие вызывающие. В отличие от Марино и маринистов Кьябрера стремился обновить не столько содержание итальянской поэзии, сколько ее формы. Его внимание было сосредоточено на поисках необычных словосочетаний, размеров и метров. Искал он их повсюду, в том числе и у греков — у Пиндара и анакреонтиков, в той эллинской лирике, мимо которой прошло итальянское классическое Возрождение.
Габриелло Кьябрера (1552—1638) родился в Савоне, но учился в Риме, у иезуитов. В юности он был близок к Паоло Мануцио и Спероне Сперони, литературно-эстетические теории которых оказали на него серьезное влияние. Это они, а не только Ронсар и поэты Плеяды, как иногда утверждают, внушили не знающему греческого языка Кьябрере интерес к эллинской лирике. Молодой Кьябрера пережил несколько приключений, характерных для бурного XVII столетия, и два-три раза после очередной дуэли ему приходилось спешно менять местожительство; но в целом жизнь его сложилась спокойно и благополучно. Она была целиком посвящена литературному труду. Придворным поэтом Кьябрера не стал, однако в разные периоды своей жизни он жил при дворах Фердинанда I Медичи, Карла Эммануила Савойского, Винченцо Гонзага, папы Урбана VIII, и интересы официальной политики наложили определенный отпечаток на его творчество.
Наиболее официальным поэтическим жанром в XVII в. была так называемая героическая поэма. Она строилась по схемам «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо и прославляла главным образом ратные подвиги церкви, ее борьбу против неверных и еретиков. В XVII в. в Италии было написано свыше сотни героических поэм, однако ни одна из них не поднялась над уровнем самой серой посредственности. Объясняется это, вероятно, тем, что идеалы, которыми
55
пытались вдохновляться их авторы, были ложными, не соответствующими историческим задачам, стоявшим перед нацией.
Кьябрера написал несколько эпических поэм: «Готиада» (1582), «Флоренция» (послед. ред. 1637 г.), «Амедеида» (послед. ред. 1620 г.), но на безжизненном фоне эпопей XVII в. они никак не выделяются. Некоторый интерес в них представляют лишь формальные эксперименты. В процессе бесконечных переработок своих эпических поэм Кьябрера изгнал из них традиционную октаву, заменив ее белым стихом. Ему казалось, что рифма «лишала свободы» даже таких поэтов, как Данте, Ариосто, Тассо («Диалоги»).
Кьябрера пробовал свои силы также в трагедии, в небольшой поэме на светские религиозные темы, в идиллии. Его перу принадлежат «Беседы», написанные пресным нерифмованным стихом и пытающиеся воспроизводить непринужденный тон горациевских «Посланий». Но славу у современников ему принесли «Героические канцоны», воспевающие «подвиги» и «деяния» итальянских государей, полководцев, мореплавателей, священнослужителей и т. д. Это были торжественные, официальные оды, в которых воспроизводилась не только метрическая (строфа — антистрофа — эпод), но и композиционная структура олимпийских песнопений Пиндара. Именно поэтому центральное место в героических канцонах Кьябреры заняли изложения античных мифов, по сути дела никак не связанные с объявленной в «Канцонах» темой. Некоторые героические канцоны получились эффектными. Таковы, например, канцона, посвященная Христофору Колумбу, канцона о победе тосканских галер над турками, канцона «На игру в мяч, устроенную в год 1618». Но в целом для од Кьябреры характерен разительный контраст между внешней, величественной, напыщенной, риторической формой и незначительностью содержания. Контраст этот весьма типичен для поэзии официального аристократического барокко.
Кьябрера на обладал высокими общественными, политическими или этическими идеалами. По словам Фр. Де Санктиса, в сознании Кьябреры «не было ничего — ни веры, ни нравственности, ни родины, ни любви». Он был только виртуозом формы. Вот почему высот истинной поэзии Кьябрера достигал не в стихотворных панегириках, а в анакреонтических песенках-канцонеттах, где условно-традиционный сюжет (жалобы поэта на холодность дамы, сожаление о недолговечности красоты и т. п.) был лишь предлогом для выявления внутренних художественных возможностей, заложенных в музыкальном звучании слова, в движении и ритме стиха.
В барочных канцонеттах Кьябреры уже предчувствовалась изысканность рококо. В XVII в. это было одно из основных направлений, в которых развивалась итальянская лирика и которое продолжат поэты Аркадии.
Патриотическая тема, почти совсем отсутствовавшая в творчестве Кьябреры, появилась у некоторых его продолжателей. Самым ярким из них был Фульвио Тести (1593—1646). Он родился в Ферраре в плебейской семье. Отец его разбогател и смог дать сыну приличное образование, обеспечившее ему возможность придворной карьеры. В молодости Фульвио Тести пылал ненавистью к испанцам и мечтал видеть Италию свободной и независимой. Его, как и всю передовую интеллигенцию того времени, воодушевили победы Карла Эммануила Савойского, и начинающий поэт сделал его своим героем. В 1617 г. Тести издал в Модене сборник стихов, которому было предпослано большое программное посвящение, адресованное Карлу Эммануилу. В нем восхвалялись победы савойского герцога. Воинственный патриотизм и пылкие призывы к чувству национальной гордости составляли содержание многих вошедших в сборник стихотворений. Особенно выделялись сделавшиеся тут же знаменитыми кватрины «Карл, великое непобедимое сердце». Молодой Тести дерзко обрушивался в них на Испанию, и герцог Моденский, испугавшись последствий, приказал конфисковать весь сборник. Издатель был арестован, а Тести, которому удалось скрыться, заочно приговорен к тюремному заключению. Но его патриотические стихотворения уже пробились к читателю. Их жадно перечитывали и они издавались подпольными типографиями. Очень популярна была написанная кватринами ода «Италия, взывающая к непобедимейшему и славнейшему государю Карлу Эммануилу, герцогу Савойскому» (она распространялась под заглавием «Плач Италии»). Ода написана от имени порабощенной Италии. Содержание ее составляют патетические обвинения Испании и ее короля в тирании, грабеже и угнетении итальянского народа. Это был своего рода политический манифест.
Тести не решился, однако, на бунт и длительный конфликт с властями. После нескольких месяцев изгнания он прислал герцогу Моденскому покаянные стихи, в которых обещал, что впредь будет лишь прославлять Испанию, «воспитательницу героев и властительницу двух полушарий». После этого поэт получил возможность вернуться на родину и в течение многих лет исполнял важные дипломатические поручения моденских герцогов в Турине, в Риме и даже в Мадриде, где его обласкали и осыпали дарами. Но жизнь свою Тести кончил все-таки
56
в тюрьме, куда был брошен за тайные переговоры с французской миссией в Риме.
В своем творчестве Тести следовал классицистической линии Кьябреры, но гораздо резче, чем Кьябрера, обособлял свою поэзию от сенсуалистического маринизма с его пышными, сложными метафорами. Он не сторонился любовной лирики, но заявил, что трактует тему любви несколько по-новому, ибо отбрасывает «все эти метафизические и идеальные кончетти». По словам Тести, он «излагал вещи более обычные и касался чувств простых, беря в том за пример Овидия, Тибулла, Проперция и других превосходных поэтов» (Предисловие к «Стихотворениям», Модена, 1627). Не следует, впрочем, понимать это слишком буквально. В стремлении к «обыденности» и «простоте» Тести никогда не преступал границ барокко. Он тоже сочинял торжественные, «героические» оды в духе Пиндара, вводя в них античные мифы, но предпочтение отдавал нравственным вопросам, трактуемым в духе Горация. В своих «горацианских» одах Тести осуждал придворную жизнь, противопоставляя ей тихие радости деревенского уединения. Эта традиционная тема получила в его стихах барочную окраску из-за введения в них резких контрастов — красочной роскоши и могильного мрака, золота и праха и т. д.
Нравственная тема трактовалась в произведениях зрелого Тести в ключе барочной риторики, но в лучших из них она по-прежнему перекликалась с темой Италии. В качестве примера можно указать «Эпиталаму на бракосочетание Марии Фарнезе и Франческо д’Эсте». В первой части этой эпиталамы нарисована величественно-печальная картина отчизны поэта, истерзанной войнами, разграбленной ландскнехтами и опустошенной чумой 1630 г.
С еще большим барочным трагизмом национально-патриотическая тема прозвучала в некоторых стихотворениях Чиро ди Перса (1599—1663).
Человек богатый, очень знатный и внутренне независимый, Чиро ди Перс не пожелал пойти на соглашение с действительностью, внушавшей ему глубокое отвращение, и, отвергнув самые заманчивые предложения Фердинанда III, Леопольда I Австрийского и Франческо II — герцога Моденского, прожил затворником в своем фриуланском замке. В юности Чиро ди Перс отдал дань маринизму, но затем попал под влияние Кьябреры и патриотической лирики Тести. В написанной тестианскими кватринами оде «Развращенная Италия» он с грустной иронией говорил о нравственной слабости, праздности и духовном ничтожестве своих соотечественников. Противопоставляя «современной подлости» доблесть античного Рима, он уже не связывал никаких политических надежд ни с савойским двором, ни с Францией. В стихотворениях Чиро ди Перса за привычными риторическими штампами ощущается искренняя скорбь, граничащая с отчаянием. Барочный пессимизм оказывается в них формой осознания национальной трагедии и приобретает космические масштабы, во многом предвосхищая пессимизм Леопарди.
Дата добавления: 2014-12-06; просмотров: 857;