взаимодействие 4 страница
Глава 3. Пара и семья в шизофреническом взаимодействии
оба запрета, — как на метакоммуникацию, так и на выход из игры, —уже имплицитно предполагают невозможность занять определенную позицию во взаимоотношениях. На самом деле, только хорошо определенная позиция позволяет использовать метакоммуникацию или выход из игры, иначе говоря, переопределение взаимоотношений. Переопределить взаимоотношения можно только в том случае, если прежде они были четко определены.
Однако в ситуации двойного послания реципиент вынужден находиться все время настороже и в состоянии тревоги до тех пор, пока не сможет найти третий ответ, который не связан ни с симметричной, ни с дополнительной позицией. У него нет иного выхода, кроме как предложить противнику аналогичную шараду.
В более поздней публикации Бейтсона «Кибернетика "Я": Теория Алкоголизма» (1972) мы обнаружили много точек соприкосновения с нашими выводами. В этой работе позиция Бейтсона близка к позиции, занятой по отношению к алкоголизму Анонимными Алкоголиками (далее — А. А.), он показывает, что первый шаг алкоголика к излечению состоит в четком и определенном признании себя бессильным перед лицом противника — бутылки.
По нашему мнению, алкоголик перенес на бутылку провокационный вызов, всегда присутствовавший в его системе взаимодействий. Этот вызов определенным образом сродни тому, что мы обнаружили в семьях, включенных в шизофреническое взаимодействие. Это — спесь: притязание на успех, на то, чтобы в один прекрасный день оказаться сильнее бутылки, победить ее, быть в состоянии выпить лишь один глоток, не нуждаясь в опустошении всего стакана6.
Но и здесь алкоголик, что бы он ни делал, связан двойным посланием. Если он не пьет, победил ли он на самом деле? Или на самом деле он проиграл, так как уклонился
Можно предположить, что игроки, прикованные к карточному столу, принадлежат к такого же рода трансактным системам. Гений Достоевского, как это можно видеть в его романах, позволяет ему с удивительным интуитивным прозрением проникать в глубины этой динамики.
Часть третья
от провокации? Следовательно, ему надо попытаться еще раз, для того чтобы убедиться, что он «может». Но если он сорвется в запой, то проиграет ли он на самом деле? Или скорее выиграет, потому что он смог бросить вызов бутылке и остаться живым? В общем-то он мог бы не пить вовсе или выпить больше...
Как же в процессе контакта с А. А. алкоголик приходит к тому, чтобы принять четкую дополнительную позицию vis a vis с бутылкой?
Согласно Бейтсону, философия А. А. состоит в том, что алкоголику можно помочь только тогда, когда он достиг самого дна, точки, в которой попросил о помощи. Только тогда он может принять унизительный приговор А. А.: однажды алкоголик всегда алкоголик.
Если он еще не дошел до состояния, в котором может принять такое определение, он возвращается к своей симметричной с бутылкой позиции, выпивая и воздерживаясь, бросая вызов и капитулируя; играя со смертью, пока не будет вынужден признать поражение и обратиться за помощью.
Категорическое заявление, что алкоголик должен достичь дна, прежде чем обратиться за помощью, и, тем самым, явное предписание ему продолжать пить мы можем рассматривать как фундаментальный вызов алкоголику со стороны А. А., имеющий целью изменить его. На этот раз алкоголик должен мериться силами с А. А., чтобы продемонстрировать неоправданность унизительного приговора. У него есть только один путь, чтобы преуспеть в этом: не быть больше алкоголиком. Таким образом, он попадает под четкое определение, данное ему А. А.: однажды алкоголик всегда алкоголик. Он принимает дополнительную позицию в отношениях с бутылкой для того, чтобы быть симметричным к этому определению (отвергать его).
Терапевтический парадокс состоит в том, что алкоголик вынужден занять следующую позицию: «Чтобы показать вам (А. А.), что вы не правы, в том смысле, что я не всегда буду алкоголиком, как вы говорите, я плюю на бутылку. Если вам угодно, можете говорить, что она сильнее, чем я, мне все равно. Главное для меня — показать вам, что я не то, что вы обо мне говорите: я не вечный алкоголик».
Глава 14. Как справиться с непризнанием
Игра с А. А. стала гораздо увлекательней, чем игра с бутылкой, тем более, что люди, пытающиеся дать алкоголику это однозначное определение, называют себя бывшими алкоголиками, парадоксально отрицая таким образом окончательность приговора.
И как же мы отвечаем на вопрос, поставленный Бейт-соном в конце его работы: «Всегда ли дополнительность в чем-то лучше симметрии?» Мы согласны с Бейтсоном в том, что симметричное поведение индивида по отношению к трансцендентной ему большой системе всегда является ошибкой. Но если речь идет об отношениях между индивидами, то нельзя говорить о преимуществе симметрии или дополнительности, так как и то, и другое — неотъемлемые функции отношений. Межличностные отношения, чтобы не быть психотическими, должны быть определены абсолютно четко и ясно. Именно это, как мы видели, запрещено в шизофреническом взаимодействии.
Глава 4. Идентифицированный пациент
Как мы можем объяснить поведенческий акт, реализуемый в процессе той особой парадоксальной игры, которая характеризует семью с шизофреническими взаимоотношениями?
Он представляет собой не что иное, как маневр, используемый одним из членов группы, один из множества маневров, прагматическим эффектом которых является подкрепление и дальнейшее продолжение игры.
Это парадоксальная игра, абсолютно уникальная. Ее содержанием является состязание, нечто вроде нелепого покера, где каждый игрок полон решимости выиграть любой ценой и тем не менее ограничивается лишь наблюдением за движениями и выражением лица партнеров, сдерживаемый негласным и всеми участниками разделяемым запретом на то, чтобы просто раз и навсегда выложить карты на стол.
Это абсурдная игра, в которой игроки намереваются одержать победу, доминировать над другими участниками при том, что главное правило игры запрещает в равной степени как достигать превосходства, так и — напротив — уступать и терпеть поражение. Более того, это игра, которая позволяет и даже поощряет каждого игрока (обязательно каждого, чтобы никому не пришло в голову сдаться) верить в то, что он выигрывает, при условии, что это остается его большим секретом.
Это бесконечная игра, ибо каждый партнер, руководимый спесивой уверенностью — «Пока я продолжаю играть, у меня есть шанс победить» — вынужден, невероятно напрягаясь, делать все новые и новые попытки.
Это состязание подобно тому, которое происходит между алкоголиком и бутылкой, но с тем существенным отличием, что бутылка — это объект, она всегда рядом, она не может делать контрходы или покинуть игровое поле. Алкоголик всегда может повторить вызов и начать
Глава 4. Идентифицированный пациент
игру сначала, так как бутылка остается на своем месте и никуда не исчезает. Она не может выглядеть раздраженной или скучающей в процессе игры, и, что самое важное, она не может выражать угрозы, что готова прекратить или изменить игру.
Однако взаимодействия между живыми существами носят циркулярный характер. Каждый может отвечать на вызов вызовом, на ход — контрходом. Один игрок может ясно демонстрировать, что он сыт по горло, до смерти устал от того, что другиеие делают все, что в их силах, и что он собирается выйти из взаимодействия. Эта угроза, которая кажется особенно реальной на фоне общего страха окончания игры, иногда может выглядеть настолько правдоподобно, что способна спровоцировать одного из соперников на еще более мощный ход, на сообщение, что отношения стали настолько неудовлетворительными, что он фактически уже вышел из них. Хотя физически он все еще здесь, он уже другой, отдаленный, отчужденный.
Такая метаморфоза1 одного из членов группы несет послание: текущие отношения более непригодны, нужны перемены.
Но кто должен измениться? Конечно, другие\ Как они должны измениться? Это так просто: им следует не быть теми, кто они есть1.
То есть идентифицированный пациент как бы говорит: «Только если б вы были иными, чем вы есть, я мог бы стать не тем, кем являюсь, а тем, кем должен был бы быть. Чтобы мне помочь, вы не должны ничего предпринимать, потому что это все равно не поможет. Для того, чтобы на самом деле помочь мне, вам просто следует бытьтеыи, кем вы должны были бы быть».
Таким образом, мы можем сформулировать шизофреническое послание: «Я не имею в виду, что тебе следует делать нечто другое. Тебе следует быть другим. Только тогда ты сможешь помочь мне быть тем, кем я не являюсь, но мог бы быть, будь ты не тем, кто ты есть».
1 Этот феномен весьма драматично описан в рассказе Кафки «Превращение».
Часть вторая
В таком виде является нам гений шизофреника, ставшего мастером акробатических прыжков с одного логического уровня на другой, меняющего уровень логических построений и сигнализирующего при этом, что на самом деле он остался на прежнем уровне; подобно Христу2, совершающему окончательный и величайший прыжок из класса деяний в класс всех классов, имя которому — бытие.
Следовательно, шизофреническое послание обостряет парадокс до крайности, возводя невозможность в абсолют посредством замещения глагола делать на глагол быть. Давайте вернемся на минуту назад, чтобы увидеть, как шизофреник впервые научился манипулировать и путать категории действия и бытия.
Согласно наблюдениям Хейли, в семьях с шизофреническими взаимоотношениями каждый их член не только постоянно оказывается в ситуации, когда он вынужден иметь дело с противоречащими друг другу уровнями получаемых сообщений, но также обнаруживает, что его ответы неизменно квалифицируются как «ошибочные» или, точнее, «не совсем правильные».
Таким образом, если один член семьи говорит что-то, всегда найдется другой член семьи, который даст ему понять, что то, что он говорит, не совсем то, что он должен был сказать, что ему следовало бы сказать это иначе. Если он пытается кому-то помочь, то получает сообщение, что он делает это недостаточно часто или недостаточно хорошо, другими словами, что он вообще никак не помог. Если он выдвигает какое-то предложение, то кто-то другой немедленно выражает сомнение в его праве делать это. В то же время, если он не высказывает предложений, ему тут же дают понять, что у него нет права полагаться на решения других людей.
Иными словами, каждый в такой семье всегда переживает, что он ни разу не сделал что-то правильно, при том что ему никогда не было открыто сказано, что ему следует делать, чтобы его действие было правильным.
«Аврааму, вашему отцу, выпало счастье видеть мой день: он видел его и остался доволен». Евреи протестовали: «Тебе еще нет пятидесяти. Как мог ты видеть Авраама?» Иисус сказал: «Истинно говорю вам, еще до того, как Авраам был рожден, я есть».
Глава 4. Идентифицированный пациент
Теперь мы можем понять, как человек в таком обучающем контексте, где невозможно даже подумать об уходе из игры, находит для себя выход в суперпарадоксе: «Дело не в том, что ты не делаешь то, что тебе следует делать, а в том, что ты не тот, кем тебе следует быть» (причем вопрос «Кем мне следует быть?», остается столь же смутным и неопределенным, как и вопрос «Что я должен делать?»).
Из общей теории систем и кибернетики мы знаем, что механизм самокоррекции, поддерживающий гомео-стаз системы, — это механизм отрицательной обратной связи. По-видимому, шизофреническое поведение представляет собой чрезвычайно мощную обратную связь, дополнительно питаемую его парадоксальностью. Когда один из членов семьи делает слишком правдоподобный ход, показывающий, что он намеревается совершить что-то иное, чем прежде, он получает ответ, еще больше похожий на правду: «Хм... я уже другой, но это не зависит от моей воли; возможно, на меня влияет нечто мистическое, что делает меня другим. Я ничего не могу с этим поделать. Но, возможно, я другой, потому что ты не другой, но если ты попробуешь быть другим...» Такое послание, такой призыв, такое заклинание об изменении, являющееся проявлением шизофренического поведения, столь правдоподобно, что оно кого угодно может убедить в своей реальности. Но нам не дано знать, на самом ли деле человек, демонстрирующий такое шизофреническое поведение, призывает к изменениям?
В рамках системной эпистемологии это неразрешимо. Любое заявление о «реальности» или «нереальности» — всего лишь иллюзия альтернатив. Все, что мы можем наблюдать и верифицировать — это прагматический эффект: кто-то показывает, что он призывает к изменениям; результат этого послания — отсутствие изменений.
В литературе по этому вопросу говорится, что в жестко контролируемых системах, таких, как семьи, один из членов которых болен шизофренией, любая перемена воспринимается как угроза. Здесь имеются в виду настойчивые требования изменений, поступающие в семью как снаружи (социальные, политические или культурные требования), так и изнутри (рождение, смерть или переезд
Часть вторая
одного из членов семьи, подростковый кризис ребенка и т. д.)- Система реагирует на такие перемены негативно, повышая уровень собственной ригидности.
Наш собственный опыт в работе с такими семьями показывает, что даже реальные и конкретные изменения, насажденные извне или произведенные изнутри, утилизируются текущей семейной игрой. Неся с собой новые угрозы продолжению игры, они тем самым приводят к ее прагматическому усилению.
В двух семьях, проходивших лечение в нашем институте, нарастание хронической и латентной угрозы тотального срыва обоих родителей (в одном из случаев эта угроза усиливалась физическим коллапсом «истощенной» матери) совпало по времени с помолвкой одного из сыновей. Перед этими семьями возникла задача перераспределения ролей в игре, формирования новых коалиций и осуществления различных контрдействий, гарантирующих продолжение игры. Верность игре различных членов семьи была в этих двух случаях столь велика, что привела к необходимости появления шизофренического поведения у одного из детей.
Подобные результаты продолжения игры мы можем наблюдать и в других семьях, имеющих ребенка на стадии подросткового кризиса. Если возникают подростковые изменения или, точнее, если им позволяют проявиться определенным образом, система немедленно принимается реорганизовывать игру в соответствии с новой ситуацией. Иногда все признаки «сумасшедшего тинэйджера» начинает демонстрировать второй ребенок, обеспечивая таким образом продолжение игры ad infinitum3.
При работе с двумя семьями, вовлеченными в шизофреническое взаимодействие, мы столкнулись со следующим феноменом: как только у одного из детей появлялись первые признаки подросткового кризиса, его сестра быстро прибавляла в весе и становилась безобразно толстой, дополненную подростковыми фантазиями о социальном успехе. В этих фантазия успех был столь грандиозен и фантастичен, что учитывая ее внешность, им суждено было оставаться только фантазиями и таким образом status quo был гарантирован.
Глава 4. Идентифицированный пациент
При таком рассмотрении ходами в игре мы считаем даже поведение, достаточно типичное для подросткового кризиса, которое проявляется у того члена семьи, который позже демонстрирует шизофреническое поведение. Следуя логике линейной модели, часто говорят, что родители пациента настойчиво противостояли его автономии, а у пациента, в свою очередь, были большие сложности с достижением автономии из-за его архаичного Супер-Эго, которое запрещало его автономию. Если в работе с семьей мы принимаем системную циркулярную методологию, то мы способны увидеть: то, чему повинуется каждый, — не что иное, как правила игры, а игра поддерживает себя через угрозы и контругрозы, самая мощная из которых — угроза выхода из игры одного из ее участников.
В группе, в которой смысл всех манифестаций состоит в поддержании самой игры и увековечивающих ее атрибутов, даже такой ход, как проявление юношеской автономии, вызовет ожидаемый прагматический эффект «смыкания рядов», то есть активизацию разнообразных негативных обратных связей, которые будут ставить препоны на пути развития юноши или девушки.
Когда эти обратные связи начинают действовать, мы видим реакцию подростка в форме психотического поведения. Если в этой ситуации терапевт наивно посоветует
Семьи с тучными детьми довольно сложно мотивировать на терапию, так как полнота не опасна для жизни и не вызывает чувства вины. Легко можно обратиться к диетологу или эндокринологу, так зачем же обременять себя терапией? Что касается низкокалорийной диеты, здесь мы можем наблюдать две тенденции: со стороны тучной пациентки — регулярное непостоянство в соблюдении диеты, а со стороны семьи непоследовательное поведение: они критикуют пациентку за «недостаток воли» и в то же время дают ей больше карманных денег и набивают кухню сладостями. Эти наблюдения, хотя и немногочисленные, подтверждают наблюдения, сделанные Хильдой Бруч (1957) во время индивидуальной терапии тучных младших детей в семье, у которых она часто обнаруживала нарушения мышления и коммуникации по шизофреническому типу.
3-4608
Часть вторая
родителям дать подростку больше свободы действий, не притеснять его и попытаться поддерживать в его поведении позитивные элементы подросткового протеста, то мы немедленно станем свидетелями объединения семьи ради тотальной дисквалификации подобного совета. Родители придут на следующий прием подавленными и враждебными и заявят что-нибудь вроде того, что, хотя они и так никогда не опекали своего ребенка чересчур, все же последовали совету терапевта, но никакого результата не достигли. И подросток на приеме будет готов заново открыть игру с терапевтом: «В любом случае сейчас уже слишком поздно. Что-то непонятное захватило и мучит меня. Я действительно хочу сделать что-нибудь, но не могу».
В строго циркулярной и системной перспективе любая пунктуация — «до» и «после», «причина» и «следствие» — может быть только условной. Чтобы объяснить это, обратимся к случаю одной семьи из трех человек.
В то время, когда у Джанни, сына, появились признаки подростковых изменений, его отец переживал период серьезных трудностей в своей работе. Легко раздражимый, потерявший аппетит и сбавивший в весе, он демонстрировал признаки депрессии. Мать, много лет назад прекратившая отношения со своими родителями из-за того, что они не одобряли ее брак, стала предпринимать попытки воссоединения с ними. Она начала часто видеться с матерью и сестрой и выглядела весьма утешенной этими визитами, которые часто заканчивались ее ночевками в родительском доме. Она стала повторять критические замечания, которые сестра отпускала в адрес ее мужа. Сестра недавно развелась, выглядела помолодевшей и строила массу планов. Отношение матери к Джанни стало меняться — она выказывала меньший интерес к его делам, а также рассеянность и легкую скуку. Она проводила много времени в разговорах по телефону, но когда неожиданно появлялись ее муж или Джанни, она туг же вешала трубку.
После нескольких месяцев такой жизни у Джанни стали проявляться признаки психотического поведения. Его мать полностью сосредоточилась на доме, чтобы посвятить себя заботам о сыне. Здоровье отца, также озабоченного состоянием сына, улучшилось, и он смог
Глава 4. Идентифицированный пациент
вернуться к работе. «Я должен много работать, чтобы оплачивать громадные счета за лечение Джанни».
Мы можем попытаться понять, кто именно сделал первый ход в этой игре. Джанни, который своими подростковыми выходками угрожающие намекал матери: «Если ты оставишь меня ради своей семьи, я оставлю тебя»? Или мать, которая угрожала мужу, заново открыв для себя родительскую семью, которая, как она убедилась, была права в своем неодобрении ее брака с таким ничтожеством, как он, и которая угрожала сыну вновь обретенным утешением в своих восстановленных и наполненных привязанностью семейных отношениях и внезапным равнодушием к нему? Отец, который угрожал жене и сыну, демонстрируя, что он на грани нервного истощения и банкротства («Если ты оставишь меня, я погибну, и что ты тогда будешь делать»)?
Приложив немало усилий, пройдя через множество ошибок и разочарований, мы шаг за шагом постепенно подошли к пониманию: чтобы понять игру, мы должны заставить себя смотреть на все семейные дела лишь как на прагматический результат определенных ходов, каждый из которых в свою очередь провоцирует обязательный контрход4, необходимый для поддержания и продолжения игры.
По мере того, как мы постепенно, преодолевая обыденные установки, старались рассматривать проявления враждебности, нежности, холодности, депрессии, слабости, привязанности, страдания, бесстрастности, смущения, запроса о помощи и т. п. просто как ходы в семейной игре, мы начинали относиться к призыву об изменении идентифицированного пациента всего лишь как к наиболее впечатляющему ходу в игре, столь правдоподобному, что он кажется почти «реальностью».
Чтобы быть точными, контрходами следует называть только то, что доступно наблюдению «здесь и сейчас» в любой системе, включая терапевтическую. По сути, даже действия терапевтов являются контрходами в ответ на действия, предпринимаемые семьей во время лечения. Согласно кибернетической модели, на каждого члена системы влияет как поведение других членов системы, так и его собственное прежнее поведение.
Часть вторая
Это мощный парадокс, не оставляющий путей для отступления и загоняющий в ловушку всех членов семьи.
Автор хода, идентифицированный пациент, попадает в западню точно так же, как и другие — в западню ошибочной эпистемологии линейной модели, иначе говоря, ложного убеждения, что он руководит системой и имеет власть над ней. Но на самом деле он лишь один из рабов игры, обеспечивающий ее продолжение тем, что инициирует новую парадоксальную эскалацию в направлении линейной псевдовласти. Точнее говоря, новая эскалация начинается с взаимодействия псевдовласти шизофреника и псевдовласти тех, кто объявляет себя виновными или ответственными за его состояние. Кто обладает большими возможностями в попытке определить отношения, которые определены как неопределимые? Шизофреник? Или тот, кто его таким сделал?
Открытием того, что декларация вины представляет собой не что иное, как очередной ход, способствующий скрытой эскалации власти в системе, мы особенно обязаны семьям с детьми-психотиками.
Эти дети не выказывали нам особой благодарности, когда мы говорили им, насколько чутки и благородны они были, идя навстречу тому, что, на их взгляд, было необходимо их семье, при том что их никто об этом не просил. Один из детей, шести лет, отреагировал на такую «похвалу», бросившись на терапевта и расцарапав ему лицо. Другой ребенок, семи лет, ответил ударом, след от которого был виден и много дней спустя. Надо отметить, что эти дети никогда ранее не демонстрировали агрессивного поведения на сеансах.
Поскольку они не сознавали циркулярного характера игры, они ошибочно верили, что являются инициаторами правил и имеют полную власть над системой. Тут на них оказывали влияние позиции других членов семьи, объявивших себя бессильными перед лицом такой психотической власти, но в то же время подталкивающих эскалацию псевдовласти посредством объявления себя некоторым образом ответственными за психоз. Мы не раз наблюдали, что декларации собственной вины матерью ребенка-психотика («Я никогда не принимала его... Я не была достаточно
Глава 4. Идентифицированный пациент
зрелой... Я терпеть его не могла... Я должна была быть другой... Мне следовало любить и принимать его...»), поощряемые ошибочной причинной эпистемологией большинства психиатров и психологов, являются не более чем симметричными ходами, служащими для увековечения шизофренической игры и для достижения скрытой симметрии между членами семьи.
Более того, нам удалось заметить удивительный феномен: ни одна из наблюдаемых нами матерей детей-психотиков ни за что не захотела принять наше спокойное утверждение, что ее ребенок не является ничьей жертвой, что он спонтанно, без того, чтобы его об этом просили, великодушно принес себя в жертву, чтобы помочь другим в том, что, как он предполагал, соответствовало их глубинным потребностям5. Мать немедленно дисквалифицирует любое заявление такого рода, пытается заново завоевать свою симметричную позицию (в отношении ребенка и терапевта), переопределяя себя как «виновную» мать.
Такого рода обратные связи вначале приводили нас в замешательство. Мы наивно ожидали выражений благодарности и облегчения, а вместо того опять столкнулись со своей ограниченностью и недостатком системного видения. А отец, где его место? А скрытая и гипертрофированная симметрия пары? Ведь «отсутствующий» отец и «гиперопекающая и патогенная» мать всегда найдут способ переброситься обвинениями во имя поддержания эскалации неразрешимости.
Таким образом, каждый остается в игре, будь он ошибочно убежден в собственной власти либо в собственной вине, играя роль как жертвы, так и соучастника. Если «шизофреник» временно помещен в медицинское учреждение, он все равно остается в игре, ходы и контрходы осуществляются посредством искусной манипуляции визитами,
Как мы увидим в последующих главах, подобная декларация представляет собой достаточно вольное видоизменение пунктуации взаимодействия, которое используется терапевтами в качестве тактического приема, направленного на инициирование полного изменения семейной модели в системном направлении.
Часть вторая
выписками из стационара и повторным стационированием. Иногда игра может быть возвращена на ее допсихотический уровень. Если этого не удается добиться, семья постепенно может приспособиться к игре в отсутствие «шизофреника», делегировав его навечно в соответствующее учреждение. Но к этому моменту, когда спесивость гипертрофирована до крайности, игра уже поглотила его всего целиком, без остатка. Он верит, что он сделал последний ход, ему принадлежит власть: он единственный, кто требует изменений, но никто не может его изменить.
Если вместо традиционного психиатрического учреждения пациент помещается в среду психотерапевтического сообщества, которое является великодушным, свободомыслящим и изо всех сил стремится изменить его, в этом случае мы видим, как та же игра начинается вновь, игра, в которой симметрия стимулирует спесь, а спесь симметрию. Глубоко укорененная склонность к симметричной позиции, которую мы видим в каждом человеке, в равной мере присуща и тому, кто желает изменить пациента. Кто имеет больше власти в определении отношений, которые определены как неопределимые? Шизофреник? Или те, кто верят, что могут изменить его, вплоть до того, что чувствуют вину, когда им это не удается? Или кто не помогает тем, кто верит, что может изменить его? И т. д., и т. д.
Таким образом, исходя из представлений о парадоксальной эскалации ложной убежденности во власти и ложной убеждености в виновности, мы можем реконструировать параметры, правила, коммуникационные модели, отрицаемые коалиции и секретные битвы, которые скрыто реорганизуют первоначальную семейную игру.
Напротив, если пациент начинает индивидуальную терапию, причем терапевт жаждет изменить его и дает ему это заметить, то можно наблюдать, как пациент понемногу, шаг за шагом вовлекает терапевта в симметричную игру6.
6 Здесь мы можем упомянуть две выдающиеся работы Гарольда Сирлса. Уже в 1959 году в своей книге «Попытка свести с ума другого» он точно описал невероятно широкий репертуар тактик, используемых шизофреническим пациентом с целью вовлечь терапевта в безумную игру. А в другой книге («Чувство
Глава 4. Идентифицированный пациент
Пациент будет сообщать ему особым способом, то есть таинственно, путано и скрытно: «Я бы хотел измениться, но я не могу, потому что на самом деле вы не помогаете мне измениться; для того чтобы на самом деле помочь мне измениться, вы должны быть тем, кем должен бы быть, но не стал, некто другой. Вы очень меня подвели, я действительно рассчитывал на вас. Почему бы вам не попробовать еще разок? Пожалуйста, не сдавайтесь. Попробуйте еще раз быть в точности тем, кем кто-то другой мог бы быть, но не стал. Только тогда я мог бы быть...» и т. д., и т. д.
Понятно, что человеку, который однажды имел несчастье попасть в такую игру, совсем нелегко из нее выпутаться7.
вины у психоаналитика», 1966) он ясно заявляет, что чувство вины у терапевта — это не что иное, как выражение его претензии на всемогущество, обостренной его профессиональным обучением и мотивацией, а также тактическим дарованием пациента — шизофреника.
В связи со сказанным в этой главе возникает вопрос, должен ли в семье с описанными особенностями взаимодействия на каком-то этапе ее существования неизбежно появляться член, демонстрирующий поведение, обычно квалифицируемое как шизофреническое.
Пока мы не можем ответить на это вопрос. Фактически, чтобы сделать это, потребовалось бы исчерпывающее лонг-итюдное исследование, охватывающее целые поколения, — перспектива, на которую нельзя рассчитывать по многим причинам, в частности, из-за нехватки средств и случаев, а также из-за отсутствия в настоящее время неэклектичной концептуальной модели и методологии, способных учесть огромное количество переменных, ибо, как хорошо известно, семья — отнюдь не изолированный остров.
Например, лонгитюдное исследование, о котором сообщает Рискин, по-видимому, не удовлетворяет этим требованиям, так как принятая им концептуальная модель сочетает в себе системные и линейные понятия.
Дата добавления: 2014-11-29; просмотров: 719;